10/36

Юнги принимает душ в гостевой ванной комнате на первом этаже. Просто стоит под струями тёплой воды, потеряв счёт времени в попытках очистить голову от ненужных мыслей. Получается не сразу, но к моменту, когда альфа выключает воду и выходит из-за запотевшей стеклянной перегородки, он, кажется, чувствует себя немного лучше. Мирится даже с тем фактом, что впервые за долгие и бесконечно счастливые — пускай и не без парочки ложек дёгтя, — семь лет они-таки наступят на горло введённому ими же правилу «никогда не ложиться спать, будучи в ссоре». Юнги натягивает свежее бельё и пижамные штаны, что так удачно оказались в сушильной машине, наспех промакивает влажные волосы полотенцем и выходит из ванной, устало шлёпая босыми ногами по тёплому полу. Первое, что бросается альфе в глаза, когда тускло освещённая гостиная вновь возникает в поле зрения — многострадальный журнальный столик, принявший на себя основной удар. Юнги так и оставил его ножками кверху в окружении рассыпанного по ковру барахла, когда отправился в душ. Сейчас он вернулся в исходное положение, вместе с пультом, недочитанной книгой, металлической вазой и парочкой кованых подсвечников на деревянной подставке. Есть на нём и кое-что, чего совершенно точно не было до. Порция ещё горячего чачжанмёна, например, и блистер обезболивающего в аккурат возле стакана с водой. А ещё есть притихший Чимин с раскрасневшимися от слёз глазами, пусто пялящий в пространство перед собой. Юнги подавляет тяжёлый вздох и делает несколько шагов навстречу, останавливаясь возле дивана. — Мне стоит ждать подвоха? — уточняет альфа, глядя с вопросом на порцию умопомрачительно пахнущей лапши. — Я макнул туда свой член, — глухо отзывается Чимин, закатив глаза. — Так даже лучше. Омега неопределённо хмыкает, но уголки его губ предательски ползут вверх. Юнги тяжело приземляется на мягкий диван и склоняется над миской, принимаясь ловко орудовать палочками. Какое-то время тишину нарушает лишь громкое сёрбанье, сопровождающее поздний ужин. Чимин не уходит, но и не садится ближе, дожидаясь, пока муж расправится с лапшой и выпьет таблетку, после чего переводит на альфу затравленный взгляд. Юнги не думает, что ему есть, что сказать, а потому продолжает молчать. — Прости, — выдыхает, наконец, Чимин, виновато кусая губы. — Это то, что мне стоило сделать с самого начала. Я… не хочу ложиться спать, пока мы в ссоре. Альфа зачёсывает назад влажные волосы, облизывает уголки губ и откидывается на спинку дивана, вытягивая руку вперёд в подзывающем жесте. — Иди ко мне. Чимин несмело отрывает зад от поверхности стола и перемещается на диван, молча кутаясь в нежные объятия мужа. Прячет нос в сгибе шеи, ответно обвивает руками голую спину и рвано выпускает воздух изо рта, крепко зажмурив веки. — Всё равно люблю тебя, дурака, — тихонько констатирует Юнги в чиминову макушку. Омега от этих слов порывисто выдыхает. — Я выплакал себе все глаза, пока не осознал, что я просто чертовски устал. И… думаю, это меня и взбесило. То, что ты позволил себе эту слабость, в то время как я изо всех сил пытался быть сильным и прятать её даже от себя самого, — Чимин говорит негромко, но в тишине комнаты этого более чем достаточно, чтобы быть услышанным. — Надо мной висит это чёртово клеймо бесплодия, на работе шушукаются за спиной ещё с тех пор, как я предупреждал худрука о своих намерениях, а сам он всё твердит про новый контракт, и я уже не знаю, что мне делать. Я постоянно в подвешенном состоянии. И этот чёртов Сонхо, ему бы, по-хорошему, желать моего декрета, ведь это его единственный шанс показать себя, но он продолжает злорадствовать и поддевать. Я стараюсь быть выше этого, но в последнее время выходит совсем скверно, и я всё чаще срываюсь. Мой отец с завидной регулярностью заводит разговор о том, какой Джихён молодец, хоть от кого-то в этой семье можно дождаться внуков. Врачи разводят руками, а те, что понаглее, открыто намекают на психологическую блокировку зачатия, вновь обвиняя во всём меня. Я будто живу в постоянном аду, и вы с Тэхёном — единственные, с кем я могу поделиться хотя бы частью этой эмоциональной мясорубки. А потом эти твои слова… и я как будто вновь ощутил, что делаю всё не так. Всегда не такой, не достаточно гибкий, чуткий, понимающий, не достаточно старающийся и упорный, постоянно, блять, не достаточно. И я просто… Чимин всхлипывает, ощущая, как слёзы больно режут глаза даже сквозь сомкнутые веки. Юнги внимательно слушает, не смея перебивать, лишь ласково гладит мужа по голове и время от времени касается губами макушки, пытаясь подбодрить и успокоить. — Я почувствовал себя таким ничтожным и бесполезным. Будто всё, что я делаю — лишь шаг за шагом разрушаю нашу семью. Я бы и рад сказать, что ляпнул на эмоциях, просто вырвалось, и я не хотел тебя уколоть, но правда в том, что это именно то, чего я хотел. Задеть, надавить, сделать тебе больно в отместку. Прости, это низко, я знаю. Я не должен был. — Маленький… — Юнги болезненно морщится, когда пытается представить себе тот эмоциональный кошмар, в котором его драгоценный и хрупкий Чимин варится месяц за месяцем на протяжении вот уже года, и обнимает омегу крепче, позволяя ему дать волю слезам у себя на плече. — Ничего из того, что я говорил, не было камнем в твой огород или попыткой свалить всю вину на тебя. Я всего лишь хотел обсудить проблему, с которой мы столкнулись. Прости, что я сделал тебе больно, мне стоило лучше понимать твоё состоянии и выбирать слова. Ты куда больше, чем просто достаточно. Где-то далеко за границами даже моего воображения. Ты настолько сильный, упорный, гибкий, чуткий и добрый, что в конечном итоге это больно бьёт по тебе самому. Но наш дом — не то место, где ты должен всегда держать лицо, быть самым непоколебимым и раздражаться от своей усталости, когда я заговорил о ней первым. Почему ты продолжаешь храбриться? В разговоре повисает минутная пауза, нарушаемая лишь тихим шмыганьем. — Мне кажется, что всё, что у нас есть, попросту развалится, если я сейчас дам слабину, — признаётся, наконец, Чимин, подтверждая ужасную догадку Юнги. Он больше не чувствует в нём опоры. — Ты правда веришь в то, что сказал мне? Я не собираюсь конфликтовать на эту тему, мне просто важно понимать, как это выглядит в твоей голове, — спокойно уточняет Юнги, игнорируя собственную усталость. Благо, таблетка начинает действовать, ослабляя мерзкий зажим в висках. Этот разговор нельзя перенести, они должны расставить все точки сегодня, сейчас. Чимин шмыгает носом и на какое-то время замолкает, всерьёз раздумывая над ответом. — Скорее нет, чем да, — подаёт голос омега спустя несколько мучительно долгих минут и отрывает голову от плеча мужа, прежде чем выпрямиться и заглянуть ему в глаза. — Я знаю, что ты хочешь ребёнка. Всегда хотел. У меня нет причин считать иначе, я всё это время был тому свидетелем. Но… мне действительно кажется, что в последнее время я хочу этого больше. Это сложно объяснить. Всё будто бы как и всегда, но ты словно… отдаляешься. Дело не в том, что случилось сегодня вечером. День за днём я всё меньше и меньше чувствую твою вовлечённость. Юнги задумчиво кусает щёки, переваривая сказанное, после чего обречённо вздыхает. — Буду с тобой честен: я могу понять, что заставило тебя думать подобным образом. Я действительно чувствую напряжение и усталость от нашей бесконечной борьбы за две полоски. Чем дальше, тем больше мне кажется, что это путь в никуда. Это не значит, что я хочу ребёнка меньше, чем раньше. Я просто не считаю, что это должно становиться центром нашей жизни, тем алтарём, к которому мы положим всё, что имеем. Именно поэтому я всё чаще пытался перевести тему или просто направить твой фокус на что-то другое. Прости, что заставил тебя думать, будто ты единственный, кому это действительно нужно. Ты и наша семья для меня всегда на первом месте, и мне жаль, что я позволил тебе усомниться в этом. Я хочу быть твоей опорой в любой ситуации. Я всегда готов подхватить тебя и не дать провалиться на дно в минуты отчаяния. Когда твои ресурсы начинают иссякать, у тебя есть безлимитный доступ к моим. Чимин благодарно прикрывает глаза и перебирается к мужу на колени, вновь прильнув к нему ближе всем телом. Какое-то время оба молчат, думая каждый о своём. Юнги становится первым, кто нарушает воцарившуюся тишину: — Я думаю, нам нужен перерыв. Чимин резко отстраняется, округлив глаза в немом ужасе. — В смысле… друг от друга? — Боже, нет, — Юнги спешит омегу успокоить, оставляя короткий поцелуй на его губах. — Перерыв от попыток держать всё под контролем. Перерыв от планирования, зачатия, анализов, тестов, от вечной борьбы с невидимым врагом. Я просто хочу… насладиться этим временем с тобой. Выдохнуть и вдохнуть, наконец, полной грудью, выпить вина, закурить на летней террасе, арендовать для нас кинотеатр и целоваться с тобой все два часа до болящих губ. Болтать о ерунде, играть в приставку и заставлять тебя смеяться. Уехать в отпуск, сменить картинку, шляться по барам и горячо трахаться, как парочка безумных подростков. Мы жили так пять лет до того, как решили, что готовы к детям, и этот безумный год заставил меня задуматься о том, что я скучаю по той беззаботности, что была у нас тогда. Не потому, что я не готов к родительству и пытаюсь избежать сопряжённой с ним ответственности, а потому, что мы слишком измотаны тщетными попытками и нуждаемся в перезагрузке. Быть может, вместо того, чтобы сокрушаться из-за неудач и приносить нашу жизнь в жертву, нам нужно просто… насладиться ей в том виде, в каком она есть здесь и сейчас? Чимин хмурит брови, но не позволяет себе ляпнуть на автомате, не обдумав хотя бы пару секунд. — Решение завести ребёнка в конечном итоге подразумевает, что наша жизнь кардинально изменится, Юнги, ты ведь знаешь? — Знаю. И когда это случится, я буду наслаждаться каждым прекрасным и трудным днём нашей новой жизни. Вместе с тобой. Но я всё ещё хочу, чтобы мы перестали загонять себя и провели чуть больше времени в реальности. Не в той, где у нас ничего не выходит, а в той, где мы молоды, счастливы и любим друг друга. Омега кусает губы в сомнениях, неопределённо качая головой. — Я боюсь, что мы просто потеряем время. Когда-нибудь мы всё равно решим вернуться к попыткам. Что, если мой овариальный резерв снизится? Что, если мы… окончательно утратим даже тот мизерный шанс, что имеем сейчас? — Даже если мы возьмём перерыв на год, тебе будет всего двадцать восемь. Это даже не тридцать, и уж тем более не тридцать пять. К тому же мы можем рассмотреть вариант с заморозкой яйцеклеток. Просто для твоего же спокойствия. Тебе не стоит волноваться об этом так сильно, милый. Всё будет хорошо. — А что, если нет? — Чимин не поднимает глаз и плотно стискивает губы, ощущая, как сердце тревожно стучит в груди, ускоряя темп. Тот самый вопрос, что держит его в постоянном страхе вот уже полгода как. Юнги непонимающе хмурится, пытаясь заглянуть мужу в глаза. — Что ты имеешь в виду? — Что, если у нас не получится? Я имею в виду, никогда. Что, если я не смогу забеременеть ни естественным путем, ни с помощью ЭКО, вообще никак? Что, если всё не будет хорошо, Юнги? Что мы будем делать? Чимин, наконец, позволяет альфе перехватить свой взгляд. В его глазах столько безысходности и страха, что Юнги хочется взвыть. — Могу я узнать, почему тебя это так беспокоит? — осторожно уточняет альфа, сжимая лицо мужа в ладонях, дабы не дать ему вновь отвести взгляд. Чимин зрительного контакта не выдерживает, обречённо закрывая глаза. — Потому что я знаю, что ты хочешь ребёнка. И если я окажусь непригодным для размножения биологическим материалом… всегда может найтись другой. Пригодный. Ты можешь говорить, что не поступишь так со мной, что тебе плевать, и это всё мелочи, но я ведь знаю, Юнги, и ты знаешь. Мне очень страшно. Я не хочу потерять тебя, и не хочу лишать тебя этого счастья. Я должен подготовиться к худшему, но не уверен, что хочу слышать честный ответ, потому что он сломает меня окончательно. Пожалуйста, не отвечай. Мне не стоило спрашивать. Извини. Чимин пытается отстраниться и встать, но Юнги не позволяет. Лишь отчаянно притягивает мужа крепче к себе, прижимает его голову к плечу и покачивает, словно младенца, недоверчиво качая головой в немом оцепенении. Господи, как он мог не замечать её раньше? Эту зияющую бездну в центре чужой груди, разрастающуюся всё шире и шире с каждым новым днём. — Чимин, милый, я… я не знаю, как заставить тебя поверить в искренность того, что я говорю, но, умоляю, услышь меня: я хочу не просто ребёнка. Я хочу ребёнка от тебя. Я хочу растить его с тобой. Искать в нём твои черты и любить его так же, как я люблю тебя. Ты — константа этого уравнения. Без тебя оно не решается. Не имеет смысла. Я брал в мужья тебя, не биологический материал, пригодный к размножению, и не какую-то часть твоей репродуктивной системы. Ты — это всё, что мне нужно. И я буду самым счастливым, если когда-нибудь наша семья пополнится крошечной версией нас обоих. Но если этому будет не суждено случиться, я буду всё ещё очень счастлив провести эту классную и яркую жизнь рядом с тобой. Потому что я люблю тебя. Я знаю, что не могу гарантировать тебе «и жили они долго и счастливо, и умерли в один день». Никто не может. Но я обещаю, что сделаю всё, что в моих силах, чтобы этот сценарий стал нашим. До тех пор, пока это будет нужно нам обоим. Чимин вновь всхлипывает и шмыгает носом, парочка предательских слезинок скатывается из-под зажмуренных век и соскальзывает вниз по щекам, щекоча кожу альфы. — Ты делаешь из меня такого плаксу, — недовольно бухтит омега, но доверчиво жмётся ближе, заставляя Юнги улыбнуться. — Тебе это нужно. Сегодня — как никогда. Чимин берёт пару минут на то, чтобы немного прийти в себя, после чего тихонько выдыхает: — Давай возьмём перерыв. После моей течки. Юнги и подумать не мог, что три столь простых слова смогут принести ему такое глубокое облегчение. — Договорились. Если в эту течку у нас не выйдет, мы ставим вопрос беременности на паузу минимум на два цикла. Никаких анализов. Никаких тестов. Никакой сумасшедшей гонки. Я знаю, это может быть непросто, и я не жду, что мы будем справляться идеально. Но мы должны попробовать. Чимин согласно кивает, трепетно гладя голую спину мужа. — По чему из запрещёнки ты скучаешь больше всего? — внезапно уточняет омега, но у Юнги уже есть готовый ответ. — Сигареты. Клянусь, я выкурю сразу три, одну за одной, каким бы ни был исход. Что насчёт тебя? — Просекко. Я выпью две бутылки. Если ничего не выйдет. И внезапно неудача уже не кажется Чимину крахом всего мира.