***
Woland: ты там полегче с искажением исторической правды фактически, соития не было Мастер: Придираться к словам – моя прерогатива. Как и заводить тебя. Woland: не ревнуй, Отелло здесь всё равно нет привлекательных врачей) Мастер: Тебя уже осмотрели? Woland: да скоро повезут под ножичек лоботомию делать Мастер: Не смешно. Что-то обнаружили? Woland: кроме тремора, мигрени, суженных зрачков и возбуждения? да нет Мастер: А если начистоту? Woland: иди в баню Мастер: С тобой обязательно. Колись. Не на исповедь же тебя тащить. Woland: у тебя забавные кинки Мастер: ??? Woland: окей ЭКГ у них, видите ли, странное посылают на МРТ Это худо. Видимо, врачи подозревают микроинсульт. Отец чуть не угробил своё сокровище. Чудовище. Но им ещё истерики не хватало до кучи. Поэтому Мастер пока заминает тему. Мастер: Плохо, но не смертельно. Подумаешь, придётся отказаться от стоячих поз Woland: ты там камасутру что ли нашёл среди медицинских буклетов Мастер: Ты для меня – ходячая камасутра Развить мысль ему не даёт объявившийся в палате отец. У Мастера округляются глаза. – Так быстро? – А чего тянуть кота за яйца? Вынули, зашили, свободен. Мастер представляет, как хирург реагировал на, вне всякого сомнения, искромётные в своей непрошибаемости шутки пациента с пулей в плече, и смешанный коктейль из чувств вины, гордости, облегчения и досады замыкает и без того перегруженные мозги. – Ещё и без наркоза, ага? Отец присаживается у него в ногах и хитро ухмыляется. – Ну почему? Местный ввели, а для общего я ещё не настолько стар, – он устало потирает переносицу и коротко вздыхает. – За мной скоро заедут. – Тебе даже на день не остаться? – оцепенелый Мастер звучит так огорчённо, будто видит отца в последний раз. Нет, он не будет сейчас думать, что такая вероятность не исключается. – Труба зовёт, – отец хорохорится и поддерживает бодрый тон, а глаза больные. – Не дрейфь, сын, прорвёмся! На, на всякий пожарный. – Что... – у Мастера в руке оказывается обычная звонилка, дешёвый телефон – такие, как правило, долго держат заряд. – Зачем? – Там забит мой экстренный номер. Я отвечу на него при любых обстоятельствах. "Даже с того света?" – хочется съязвить раненой мыслью, но Мастер удерживается. Он принимает этот выбор и эту защиту. Его же приняли. Кажется. – У меня тоже для тебя есть кое-что, – Мастер неповоротливо выгибается, стараясь не потревожить руку с капельницей, пока достаёт из тумбочки небольшую стопку листов (Галка распечатала рассказы, когда Фагот мотался в лагерь за необходимыми вещами). – Твоя нетленка? – хмыкает отец, растерянный и, видимо, тоже тронутый. – Польщён, сын. Всегда ведь от меня прятал. – Развлечёшься на досуге, – скрывая смущение, подыгрывает он. – Спасибо. Они смотрят друг на друга с ощущением, как будто что-то невероятно важное себе присвоили, несправедливо утраченное и чудом возвращённое. Их молчанку с говорящими взглядами разбавляет истеричное: – Мастер! Дверь палаты отлетает в сторону и издаёт противный стук, столкнувшись с обшарпанной стеной. На пороге маячит всклокоченный, перепуганный Воланд, с прижатой к груди оголённый рукой. Сомнамбулически переводит взгляд с Мастера на посетителя и онемело, по-рыбьи открывает и закрывает рот. Мастер тоже лежит с отвисшей челюстью, пока не замечает, как внушительная капля крови обвивает локоть и скатывается на пол. – Что случилось? – Ты, придурок, не отвечаешь, вот что случилось! – выпаливают ему в ответ. – А в остальном, прекрасная маркиза... Воланд затыкается, прошитый дрожью и изумлением, когда отец, подойдя без слов, заправски лёгким движением перехватывает предплечье, быстро прижимает к кровоточащей вене вату и наскоро, словно всю жизнь бинтовал с закрытыми глазами, обматывает сгиб локтя. Немая сцена длится одну неловкую минуту. Отец, очистив руки платком и передавая его Воланду, как ни в чём не бывало спрашивает: – А что это, кстати, за фокус с позывными? Почему Мастер и Воланд, а не, скажем, Чук и Гек... – у него срабатывает сигнал, и он, продолжая насмешливо кривиться, отвечает на звонок. – Пять минут. В момент, когда потерянная парочка балбесов что-то мычит, покашливает и пытается связать пару слов, в палату вальяжно вплывает граф, обходя кровавую капель на полу и окидывая всех сканирующим взглядом. – Повезло, что на медсестёр по пути не налетел. Мозгоправа бы тебе вызвали мигом, – он ставит на тумбочку стаканчик с пахучей дрянью, отдалённо напоминающей кофе, и разворачивается к Воланду. – Проводить до палаты? – Погоди, – просит отец. – Пацаны, Фагот остаётся за старшего. Будет мне докладывать о ходе расследования. И анализы не забудь выслать. Мастера осторожно обнимают и нежно похлопывают по здоровой щеке. – И давай теперь без вранья, Ираклий. – А ты обещай себя беречь, отец, – Мастер ненавидит прощания, избегает смотреть ему в глаза, чтоб позорно не расчувствоваться. – Ты... – тот подходит к подпирающему косяк Воланду и бережно сжимает худое плечо. – Судя по тому, что рассказал о тебе граф, крепким орешком должен быть. Просить за сына не буду, он сам не даст себя в обиду, но... Внезапно Воланд расплывается в ясной тёплой улыбке и резко обнимает мужчину. – Спасибо Вам, – путанно заявляет он. – Спасибо за Ираклия. И вообще... И простите... за всё. Особенно за то... – Харе, харе, – мягко отстраняет его отец и ворчит. – Просто постарайтесь больше не впутываться во всякую чернуху, лады? Одной войны с нас хватит. Мастер и Воланд энергично трясут головами. – И слушайтесь Фагота! – им подмигивают напоследок. – Хотя фильтруйте его бредни... – Глеб, ты начисто лишён задатков воспитательной работы, – парирует тот, пожимая ему руку. Когда отец покидает их, Фагот, прикрыв дверь, обращается к ним совсем другим голосом. – Если вы думаете, что я раскрыл ему все карты, то недооцениваете меня. Ребята напряженно переглядываются. По выражению лица мало что можно прочитать, но во взгляде наставника Мастеру мерещится обещание очень долгого и совсем не простого разговора. Он определённо догадывается о чём-то, что умолчали они, но мог рассказать Фёдор или даже выдать Галка – естественно, ненароком, просто Фагот раскалывает на раз-два. Или это наркотик сделал его параноиком. – Но обсуждать мы сегодня ничего не будем. А теперь по кроваткам, мелочь пузатая. – Проводи, пожалуйста, моего отбитого на всю голову... – Без сопливых. Мастер кидает Воланду в чате пару ласковых и записывает голосовое с колыбельной из какого-то мультика. Возвращается граф не скоро, похоже, помогал улаживать скандал с возмущёнными врачами из неврологии. Усаживается со скрипом на неудобный стул, закидывает ноги на постель. – Ну что, малыш, соскучился по журналистским байкам? Размякший от прокуренного голоса, который дарит безопасность и комфорт, вконец ослабевший от смеха, Мастер отключается между вторым и третьим рассказом.***
Повезло, что отделение терапии переполнено и его оставили в хирургии, а палаты здесь пустые, лениво думается спросонья Мастеру, которого заключили в кокон из рук и ног. – Ты так допрыгаешься, тебя скоро вышвырнут. – Там холодно! – Воланд обиженно сопит ему в затылок. – И нет твоего запаха, а мне без него не спится. Стеная и вздыхая, он переворачивается – тесно, жёстко, но под боком Воланд, так что он не жалуется. Хотя нет, всё-таки жалуется. На грёбанную судьбу, перворазрядную суку, которая превратила лицо напротив в скорбящий лик, как на иконах. – Как себя чувствуешь? Что болит? – Прости меня, – Воланд переходит на сбивчивый шёпот. – Пожалуйста, прости. – С ума сошёл? – ахает Мастер, чувствуя, как сердце заполошно стучит в тоске и тревоге. – За что? Зря он уточняет, потому что Воланд всерьёз вознамерился ему перечислять, но не справляется с нахлынувшими воспоминаниями и начинает задыхаться. Мастеру ничего не остаётся, кроме как, переключая внимание, целовать, поглаживать и вполголоса обещать что-то невразумительное, но обнадёживающее. Призрак панической атаки растворяется. – Как ты вообще мог подумать, что я буду тебя винить за что-то? Мастер говорит искренне. Хотя до этого его посещали предательские мысли о том, что Воланд так фанатично и рискованно рвался в пекло, забыв обо всех предосторожностях, потому что не только хотел разобраться с прошлым. Но, во-первых, нет гарантии, что отец уже с первого дня не держал его на поводке, а во-вторых, сейчас это абсолютно не важно. – Ну и не вини, – на искусанных губах Воланда мелькает слабая улыбка. – Я всё равно должен тебе по гроб жизни. Если бы не ты... – Мы вместе справились с мудилой, – перебивает Мастер тихо. – Ты забыл? – А... А если бы я тебя не встретил, не понадобилось бы... – Как это? Ты что, намекаешь, что сам бы не полез к нему? – Если бы тебя не было, я... наверно, я бы просто сдался. Сбежал. Хотя сейчас понимаю, что это было бы бесполезно. – О господи, – прерывисто вздыхает Мастер. Неосознанно, невольно Воланд сейчас возлагал на него ответственность за произошедшее в большем размере, чем он полагал. Получается, что они не только спасали, но становились друг для друга катализаторами опасных решений. – Блять, – до друга доходит, к какому заключению пришёл Мастер. – Я не имел в виду, что ты виноват. Это я. Я соблазнился шансом доказать тебе, что тоже не ссыкло. Потому что ты сильный, а я... – Не говори так, – он разглаживает пальцем глубокую складку между бровей. – Вот уж точно передо мной последний человек, которого можно назвать слабаком. – Ты не понимаешь, – упорствует Воланд, закрывая глаза. – Он меня просто терроризировал наяву. Все эти годы. Кошмарами, призраком за углом, взглядами в спину, в резких воспоминаниях. Сейчас-то я знаю, что не был параноиком. Но когда он объявился вживую, я думал, что свихнусь от страха. Я же почти убедил себя, что его тренировки... Он сбивается, гулко сглатывает ком в горле и прячет лицо в складках простыни. У Мастера руки начинают дрожать, он даже прикасается через раз, потому что боится вызвать ненужные образы или ненароком надавить. – Что этот пиздец был сказкой, сном. Больной фантазией. Что я не вмешивался в чужие жизни. Я знал, что если это окажется правдой, то я бы лучше... Он не договаривает, но Мастер прекрасно понимает, что имеется в виду. Вот откуда росли ноги у суицидальных мыслей. Его прожигают глаза человека, который будто всю жизнь провёл в заточении, истерзался в последних надеждах и вдруг увидел украденное, свободное небо над головой. Воланд, кажется, частью своего измученного разума всё ещё не верит, что они выбрались. – Ты заслужил всё счастье этого мира, солнце моё, – Мастер осторожно вытягивает прядь светлых волос и прижимает к губам. Тот усиленно мотает головой, хмурясь ещё больше, руками безостановочно, как слепой, шарит по спине, плечам, лицу. – Как я боялся, Мастер. Я так пиздецки сильно боялся. За тебя боялся больше всего... – Не мучай себя, – просит он, ловя ладони и окунаясь в них лицом, добавляет глухо. – Я здесь. Мы вместе. – Я всё время думаю, что мог тебя потерять, – лихорадочно шепчет Воланд и прижимается к его лбу. – Я надеялся, что он не узнает про тебя... – Тшш, всё позади! – И ещё... Я ведь забыл даже, что он тоже мог подчинять! Я не знал, что эта чёртова ментальная власть у него могла развиться с годами так ужасно мощно. Мягкие, трепетные поцелуи, что оставляет Мастер на его лице, потихоньку успокаивают, из воспалённых глаз пропадает отчаянная бессмысленность. – Это не твоя вина. Не твоя, – заговаривает он. – Я мог тебя не защитить. Он мог нас сломить. Блять, он почти... Мастер обрывает его покаянный поток слов, затягивая в солёный поцелуй. Это невыносимо, это бесполезное мельтешение в дурной бесконечности из ловушек разума. Воланд всхлипывает в губы и поддаётся, вжимается всем телом, опутывает руками. – Пожалуйста, мой Мастер. Я прошу тебя только... – он судорожно вздыхает, зарывшись носом в шею. – Мастер, только пожалуйста. – Что? Что, мой Аид, мой Король, мой Просперо? – Пообещай, что будешь рядом. Ты должен быть со мной, если я начну вытворять такую же хуйню. Я боюсь, что он остался во мне. – Нет, не выдумывай. Его никогда и не было в тебе по-настоящему, – решительно возражает Мастер. – Это в принципе невозможно. Я видел тебя ребёнком. Маленькие принцы занимаются только созиданием. – О Боже, – улыбается Воланд, его тихие рыдания сменяются робкими смешками. – Маленький принц? Ты будешь таким претенциозным писателем. – Кем бы я ни был, на комплименты я точно скупиться не буду, – Мастер целует снова. – Особенно для моего дьявола, который прекрасен в любом состоянии, любом возрасте. – Нет, тебе точно надо побольше пообщаться с Галкой, она тебе расскажет, как пафос вредит здоровью, – Воланд целует в ответ, горячо, благодарно. – Что ты мне пел? Я не помню слов. И Мастер поёт ему, с отрешённым удивлением отмечая, что неровный, нечистый в интонациях, скрипучий его голос действует как снотворное. Воланд вскоре так и засыпает у него на груди, согревая дыханием мокрую от слёз футболку. Если на вечернем обходе медсестра будет возмущаться, он как-нибудь уговорит её.