* * *
В аудитории много людей. Непривычно большое количество, от которого нельзя никуда спрятаться, скрыться, исчезнуть. Нельзя притвориться, что меня здесь нет, что моё существование сравнимо с существованием пролетевшей около окна мошки. Все заняты своим делом, не обращая на меня никакого внимания, не смотря даже, не думая и не говоря обо мне, однако само нутро ощущает склизкое чувство сосредоточенного наблюдения, мажущего по всему телу взора. Паранойя, беспочвенная паника или чрезвычайно завышенное мнение о себе. Один из предложенных вариантов точно верный, ибо ненормально всякий раз оглядываться, когда чувствуется на спине чей-то пристальный взгляд, но никто, абсолютно никто на меня не смотрит. Никому до меня вообще нет никакого дела, пока не потребуется помощь в чём-то таком, в чём я могу уверенно разбираться, содействовать, советовать. Ничего личного, как говорится, ведь с окружающими людьми я завожу разговор лишь по одной из этих причин. Пара началась минут десять назад, но преподавательницы так всё ещё и нет в нашей аудитории или даже в университетском корпусе, кто знает. Она часто опаздывает, вероятно, даже принципиально задерживается всякий раз, ибо по её опустошённо-грустным глазам лёгкого зеленоватого цвета издалека уже видно, что ни работа, ни она сама, ни жизнь её попросту не интересуют. Довольно распространённое явление в данной профессии, но оттого и не менее печальное. Сердце до боли сжимается, когда понимает, что большая часть людей, если и не все сразу, тратят больше пятнадцати лет на обучение по специальности и обучение в целом, пользы от которого столько же, сколько и от меня при оказании поддержки Светлане после смерти её дочери. То есть, собственно говоря, никакой. Бездумными вялыми движениями на полях листа в неровную клетку рисую произвольные линии и полуокружности, закрашивая их неумелой штриховкой. Пальцы слегка подрагивают, неаккуратно вычерчивая узоры, а отяжелевшая голова безразлично склоняется вбок, с прищуром рассматривая получившееся сомнительное творение. Это некрасиво. Это страшно и отвратительно. Иронично. Поэтому откладываю дешёвую ручку в сторону и старательно вырываю лист из тетради. Лёгкий быстрый шум сквозь гудящий гам пролетает по всей аудитории, и я сворачиваю бумагу до неказистого комка, откладывая в сторону. Случайно нарисовала горящую свечу с медленно стекающими каплями воска по ней. Это всё последствия тех съёмок. Буквально каждый экстрасенс использовал пламя для общения с мёртвой Таней. Неужто с ней действительно можно так выйти на контакт? Её матери следовало бы внимательно следить за теми ведьмами да колдунами, чтобы затем самостоятельно попробовать связаться с дочерью. Есть шанс, что это сработало бы. И ей это как раз и нужно. Впереди меня сидит высокий парень и о чём-то оживлённо рассказывает своему другу. Улыбается, щурит глаза, показывая мелкие морщинки в уголках, заливисто смеётся. Он живёт моментом и радуется этому, только благодаря своей беспечности и равнодушию к прошлому и будущему так привлекательно изображает счастье на лице. Если честно, то я не помню ни его имени, ни возраста, ни общего впечатления, которое он произвёл на меня в первый раз. По идее, мы вместе учимся целых три года, но я также практически полностью уверена в том, что информация в его голове обо мне так и не сложилась в структурированную форму. Хоть сейчас спрашивай, помнит ли он моё имя, так в ответ получу лишь тишину и недоумение, густые брови в приподнято-виноватом виде. И подобный трюк можно проделать с каждым присутствующим в этом помещении. Да пусть и с преподавательницей. Никто друг о друге не помнит, потому что никто никого не запоминает. Видимо, я смотрю на этого парня впереди слишком пристально, потому что спустя несколько секунд он как-то резко, буквально неосознанно, оборачивается ко мне и на миг замирает. Также внимательно разглядывает, припоминая, общались ли мы ранее. Ведь если да, то ему придётся отвлечься от разговора с другом и поздороваться со мной. Однако, мы никогда не обменивались никакими фразами. Поэтому, к счастью для него же, он молча отворачивается обратно и продолжает радостную беседу. А я перевожу ничего не олицетворяющий взгляд на дверь аудитории и жду, когда она размашисто откроется. Была бы моя воля, никуда бы сегодня не пошла. Сидеть дома или здесь — разницы почти никакой нет, так смысл страдать из-за пустяков?* * *
Сегодняшний сон был ужасным, так как после него во мне ничего не осталось: ни сил, ни энергии, ни желания существовать дальше. Из меня точно высасывают всё необходимое, оставляя страдать в виде опустошённого графина с некогда привычной безвкусной водой. Выпивают всё до самого дна, а я мучаюсь, пытаюсь досидеть до конца последнее занятие, несмотря на постоянно закрывающиеся глаза и мутную пелену перед собой. Неприятный, чрезвычайно ощутимый пульс раздаётся где-то около ушей и премерзко давит на слух, словно кровь течёт не под целыми слоями тканей и мышц, а сквозь тонкую трубку прямо у всех на виду. Так и тело всё дрожит. По-детски боязливо трясётся, как в самую снежную зиму, хоть за окном ярким солнцем светит апрель, как при встрече в тёмном лесу с голодным хищным зверем. Как при взгляде на того жуткого экстрасенса, когда он старательно проводит ритуал и находится на грани между миром реальным, видимым каждому, и тем, что дозволен лишь ему. Странные сравнения. Ненужные. Как и половина лекции, которая пролетает сквозь меня и бесполезным знанием улетучивается к выходу из очередной аудитории. Мой конспект выглядит отвратительно и нечитаемо, будто человек, что писал его, разучился держать между пальцами ручку и выводил наугад, случайно известные только ему символы. Или изображал буквы, которых и вовсе не существует. По-простому говоря, складывается вполне стойкое впечатление, что у меня не остаётся сил даже на такие мелочи, как тщательное выведение каждой буквы, цифры да знака препинания, к тому же. Дома придётся переписывать непонятные моменты и просить текст лекции у кого-нибудь, кто в ней вообще принимал участие, а не засыпал, как всякий второй, благополучно пренебрегая типично бесполезным предметом на третьем курсе. Я каждую ночь вижу сны. И говорят, что так и должно быть, что это в порядке вещей, что это правильно. Следовательно, всё хорошо, мне по этому поводу не нужно волноваться. Однако сегодня я ничего не увидела. Абсолютная кромешная тьма преследовала меня на протяжении всей ночи. Никакого сюжета в сновидении не было, какие-либо персонажи отсутствовали, голоса не звучали, образы не скользили. Опять же, лишь однотонная мрачная чернота окутывала моё сознание, сжимая колючим терновым венцом череп. И это уже необычно, ведь раньше я с таким не сталкивалась. Меня пугает резкая перемена в таких особых и неявных чертах личности. Не к добру отсутствие единственно чарующего и радостного события в жизни — сна, по-иному сказав. Как только нас отпускают с лекции, я тут же подскакиваю с места и принимаюсь складывать в потрёпанный тёмный рюкзак выглядящую одиноко шариковую ручку и измученную тетрадь. С бездушным грохотом они падают на самое дно. Все окружающие в точно таком же темпе и состоянии начинают собирать вещи, на ходу прощаясь друг с другом и с преподавателем. Довольно шумная куча людей действует на боль в голове почти как наилучшая провокация, вынуждая ту гореть во мне намного сильнее. Зажмурившись, я надеваю рюкзак на плечо и пытаюсь выбраться сквозь криво стоящую мебель, толпу и тесноту помещения. Пару раз кому-то удаётся задеть меня плечом и быстро-неискренне извиниться за своё поведение, на что я лишь молча киваю и тяжело вздыхаю, мечтая о тепле, комфорте и уюте собственного дома. Но в один момент моё запястье оказывается в кольце чьих-то чужих обжигающе горячих пальцев. Я удивлённо вздрагиваю всем существом и оборачиваюсь к столь нагловатой персоне. — Вера, весь день меня сегодня не замечаешь, — чудовищно звонкий голос, который перекрывает даже весь окружающий шум, врезается аккурат в виски медными пулями раздражения. Я сталкиваюсь с беглыми яркими глазками одногруппницы, что огибают меня по кругу раз пять за прошедшую секунду, и нехотя натягиваю улыбку. Щёки начинают безбожно гореть от слишком резкого и фальшивого натяжения. — Вместе пойдём? — она ловко подхватывает меня под руку и выводит из помещения, одновременно и дверь мне придерживая, и прощаясь за нас двоих со всеми. А я так и улыбаюсь, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не скинуть с себя вес постороннего человека и не убить его на месте. Девушка одного со мной возраста, которая так же, как и я, учится на психолога. Как было прежде сказано, одногруппница моя, поэтому мы учимся с ней по совершенно идентичному учебному плану. Ей двадцать лет, выходит, что ещё и ровесница. Любит одеваться в брючные костюмы ярких цветов, режущих глаза своим кисловатым блеском, заплетать короткие светлые волосы в не менее маленькие косы, громко говорить и постоянно уходить домой, вернее, до нужной ей станции метро вместе со мной под руку, ибо однажды она увидела, как мы идём десять минут в одном направлении, и решила это просто так не оставлять. Имя — признаюсь, забыла. Совершенно его не знаю. Но ей подходит Лиза. Или Алёна. Или ещё что-то такое солнечное, навязчивое, невероятно пылкое и вместе с тем гордое. Обо мне она знает явно намного больше, и это в определённой степени пугает, настораживает, заставляет задуматься. Учитывая, что все слетающие с её напомаженных губ вопросы являются риторическими, то стоит брать во внимание сразу все три вышеописанных фактора. Она спрашивает меня, пойдём ли мы сегодня вместе, как обычно, домой, и, не дожидаясь моего ответа, хватает и уносит в сторону хаоса университетских коридоров. Не это ли должно вызывать опасения? — У тебя что-то случилось? — заливистый высокий голос раздаётся где-то в стороне, на меня даже не глядя, и я с насмешливым удивлением наблюдаю за тем, как одногруппница спешит к лестнице, плотнее притягивая меня к себе, отчего резкий цитрусовый аромат одурманивает за миг весь разум. Девушка непреклонно усерднее сжимает мою руку и вполне легонько спускается по ступеням, не рассчитывая на то, что мне за ней никак не удаётся угнаться. Путаюсь ногами, шнурками, подошвами с мелькающими рядом обучающимися, вслед получая разнообразные пожелания не самого лучшего посыла. И только хочу ответить на прозвучавший вопрос, как меня сразу же перебивают, не думая, видимо, о том, что я всё же постараюсь что-нибудь от себя добавить. — Впрочем, не моё дело, — и мне, в принципе, не остаётся ничего другого, кроме как согласно пожать плечами и понимающе скривить губы. Действительно ведь это не её забота. Что уж здесь ещё говорить. Она размыкает наши своеобразные объятия и отпускает меня целиком и полностью лишь в ту секунду, когда мы оказываемся у гардероба на первом этаже. Толпа освободившихся от занятий пленников также стремительно присоединяется к нам, создавая обыденные линии очередей. Кривые, ломаные и отчётливо несправедливые. Но до одури привычные, что без них, наверное, нельзя было бы представить себе жизнь как-то иначе, противоположным от действительности образом. Вместе с этим и обветшалый квадратный номерок с потёртыми на нём цифрами представляется мне роднее, чем тот отвратительный травяной чай Светланы, который я пью большую часть своей жизни, но сейчас, к счастью своему же, могу предельно обоснованно от него отказываться. Люди хоть и продвигаются медленно, раздражая нетерпеливыми вздохами так и не полюбившую нас гардеробщицу, но зато вполне значимо, ибо спустя три минуты становится видно, как я с одногруппницей продвигаюсь ровно на метр в длину. А это хороший прогресс, который девушка также замечает. Я мельком на неё гляжу и всерьёз задумываюсь над тем, почему она продолжает идти после пар до метро вместе со мной. Почему не с подругами? Почему в крайнем случае не одна? Ей настолько непринципиально и всё равно? Даже в некоторой степени восхищает. Но она хотя бы не стоит без дела посреди толпы, с пустым взглядом рассматривая всех вокруг, как я. Склонив голову слегка набок, она что-то увлечённо читает в телефоне, притрагиваясь острыми однотонными ногтями к темнеющему экрану спустя каждые тридцать секунд. Её косы почти касаются острых плеч пиджака, сумка с одного из них практически полностью сползает. Она дышит подозрительно спокойно и так нетипично для большинства встревоженных людей, что и я неосознанно начинаю делать более глубокие и расслабленные вдохи и выдохи. И вновь ощущаю яркий аромат её парфюма, не удерживаясь от слов: — Нравятся цитрусовые духи? — девушка подозрительно переводит взгляд с телефона на меня, сомневаясь в реальности моего интереса к ней, и вопросительно выгибает кверху брови. Недоверчиво приоткрывает розоватые губы. — Да, люблю их, — она отключает экран и полностью оборачивается ко мне, приподнимая уголки рта в живую лучезарную улыбку. — А что? — бегло осматривает себя, точно что-то произошло и теперь она выглядит не так, как для её души принято, но ничего нового и неприемлемого не находит, с лёгким сомнением снова останавливаясь светлыми глазами где-то на уровне моих щёк. Клянусь, от воцарившейся неловкости они могут вполне значимо окраситься в тусклый румянец. — В который раз ощущаю их рядом с тобой, — твержу честно и уверенно, боязливо при этом поглядывая на неторопливую гардеробщицу и немного даже сожалея, что начинаю весь этот разговор. — Они тебе подходят, — одногруппница кивает, вроде как принимая этот спонтанный комплимент по отношению к себе, но при этом настороженно переступает с ноги на ногу, мелодичными звуками стуча по полу. Мне становится неприятно от подобного недоверия по отношению к себе, невзирая на то, что почти всегда я это успешно оставляю без внимания. Тем не менее сейчас мне хочется уверить девушку в своих словах, с абсолютной убеждённостью принять их на собственный счёт, несмотря ни на что. — Правда. Честно правда. И как только говорю ей это, то тотчас мысленно переношусь на день назад и слышу в голове теперь уже знакомую нагловатую интонацию, которая именно в тот миг прозвучала на некоторую долю правдивее и мягче. Я слышу это тихое «честно спасибо» от Краснова, произнесённое вчера по дороге на кладбище, и прикрываю глаза, пытаясь снять с сознания этот внезапный морок. Как так получается, что почти его фразами говорю и сразу голос этот самонадеянный вспоминаю? Вероятно, впечатление о себе где-то на подкорке мозга оставил напыщенно крепкое. Но несомненно лишнее, ведь оно мне больше никогда не пригодится — мы попросту не встретимся вновь. — Очень милые для тебя слова, Вера, — девушка внимательно слушает эти заверения в правдивости и всё-таки принимает решение мне довериться, заключая, что для меня нет никакой выгоды ей целенаправленно льстить. И это всерьёз так, потому она даже на секунду прикасается к моему предплечью, как бы благодарность выражая в его несильном сжатии, но потом сразу отпускает, когда я раскрываю глаза и чуть отступаю назад. Всё же некоторую радость мне принёс сделанный ей комплимент, оттого и не зря был начат диалог, пускай неожиданные воспоминания и подпортили его сладкое послевкусие. Через несколько минут мне наконец предоставляется столь редкая возможность обмена старого номерка с неполным чёрным «52» по центру на любимое, хоть и тоже не совсем новое, пальто. Я его быстро и отчасти неаккуратно накидываю на себя, пока одногруппница с щепетильной тщательностью надевает смоляную кожаную куртку, создавая ещё более резкий контраст на фоне яркого костюма. Удивительно, как ещё никто не потерял зрение от такого невообразимо искусного сочетания. Я могу стать первой в списке последующих счастливчиков. Когда мы, уставшие, нагруженные, но не до конца потерявшие надежду, выходим из стен университета, апрельское временное ненастье решает встретить нас едва заметным маленьким дождём, оставляющим после себя лишь редкие влажные точки. Моя безымянная спутница сначала безрадостно мычит, поправляя взбунтовавшиеся волосы на макушке, а затем, как это делает всегда, везде, постоянно и часто, достаёт из кармана сигарету с кнопкой и зажигалку, отпечатывая затем на табаке, после яркого быстрого огня, свой розовый поцелуй. Теперь около меня затейливым узором вьётся серый дым. — Будешь? — глядя себе под ноги в первую секунду, а во вторую — на подол моего пальто, с некой печалью спрашивает она, и я ей отказываю, чувствуя в горле зуд от горькости сигарет, смешанной с горечью их лимонно-лаймового вкуса. Каждый раз на протяжении всего нашего знакомства говорю ей короткое и ёмкое «нет», но она не прекращает предлагать от себя хотя бы что-то, да и я особо не останавливаю её в этом. С интересом жду, когда сама в один из дней решится промолчать, но пока с таким не сталкиваюсь, огорчённо хмыкая себе под нос. Изящные пальцы наугад и растерянно крутят между собой табак и изредка стряхивают на окроплённый дождём асфальт щепотку пепла, тут же вдавливая его по мере ходьбы глянцевитыми лоферами. Ногтями постукивают по следу помады, потом снова прикладывают его к губам, покуда дома и улицы сменяются друг другом, единым бликом проходя мимо. Горло чудовищно сильно и больно першит, как при только-только проявляющейся простуде, что я с неудовольствием замечаю, оттого и кашляю, склоняя голову. Вьющиеся от сырости и повышенной влажности волосы полностью спадают на лицо, прикрывая его, и я иду даже больше по ощущениям, чем по знанию пути, представляя, как всю ближайшую неделю буду страдать от ужасной температуры и пламени внутри тела, от многочисленных лекарств, которые могут у меня и не иметься уже как несколько полных месяцев. Досадно. И чрезвычайно некстати. — Что это у тебя? — интересуется одногруппница, когда мы останавливаемся у очередного длительного светофора, и теперь я прихожу в недоумение, точно так же, как и она после фразы о её дурманящем парфюме. Сигарета у неё догорает почти у самого фильтра, а губы светлеют, теряя, как песчинки в песочных часах, значительные остатки помады. Она рукой указывает мне на подол пальто, и я слишком быстро приподнимаю его, чтобы рассмотреть, немного её забавляя этим действием. На чёрной части одежды виднеется не менее мрачное и тёмное небольшое пятно, от которого я даже не пытаюсь избавиться, оставляя всё как есть и опять выпрямляясь. Последствия вчерашней вечерней прогулки на могилу Тани, не более, поэтому беспокоиться не стоит. — Это кладбищенская грязь, — ровный, но хриплый от кашля голос произносит это слишком невозмутимо и умиротворённо, как будто вполне естественно портить одежду конкретно в подобном месте. Как будто я к таким странностям даже привыкла, если не считать, что для ритуала я впервые посещала свою покойную бывшую знакомую. Наверное, экстрасенсам часто приходится отвечать за свой внешний вид после проводимых обрядов в не совсем стандартном месте и образе. А я в этом положении оказываюсь впервые. Женский смех меня не оскорбляет, скорее, также веселит, учитывая сложившуюся ситуацию, поэтому на её фразу я реагирую неестественным для себя жестом и улыбаюсь в ответ: — Вижу, выходные прошли интересно, — ещё как, в особенности учитывая, с кем именно я их провела. О таком невероятном опыте следует рассказывать каждому встречному, а не случайно спросившей об этом одногруппнице, позабавившись на минуту. Но чтобы о чём-то забыть, нужно перестать поддерживать эту хрупкую связь, перестать себя отождествлять с этим, ведь разум неумолимо требует того, чтобы жизнь продолжала идти тем же чередом, что и раньше. Чтобы не было ни Тани, ни её матери, ни внезапных съёмок и кровавых ритуалов.