A capite ad calcem — С головы до пят…
— Конни, куда ты моё оружие дел? — В смысле? А оно тебе зачем? — Да взять с собой хочу. Всё-таки остаться с пулей в башке — так себе затея. Нужна же защита. — Чёрт, Жан, опять ты за своё… Спрингер устало развёл руками в стороны, недовольно поглядывая на него. За последние три года Жан заметно изменился: стал ещё более собранным и спокойным. Настоящим мужчиной, который всегда был рад помочь нуждающимся. Мужественный, высокий и добрый — идеал для всех женщин мира. Так, крайне скромно и не примечательно, думал сам Жан, хвастливо поправляя шевелюру. Он был уверен в себе так, чтобы казаться лучшим среди остальных. Однако в душе всё ещё бушевала буря, а не зажившие раны кровоточили, норовя физически задеть его как можно сильнее. Маска на лице держалась добротно, но с каждым, чёрт побери, днем трещины только увеличивались. В собственном отражении он видел не себя, а минувшие события последних нескольких лет. То, что стало с ним за эти мучительные годы. Образ отпечатался на рисунке восемьсот сорок пятого года, словно он ещё блуждал там, с Марко, готовясь выбраться из кадетского училища и жить припеваючи, как говорил кое-кто очень… долбанутый. И если бы не он… Кто знает, что сейчас бы стало с этим миром? Что стало бы с людьми, которые уже были готовы превратиться в окровавленные лепешки с костями и сухожилиями, стать кормом для титанов, которые от переедания вскоре извергали из себя дерьмовую желчь с ещё не растворенными заживо телами? Кошмар плотно запечатлелся на обратной стороне век и проигрывался, точно заевшая пластинка, которую ни вырубить, ни сломать невозможно. Прикрывая глаза, он старался уйти от собственных мыслей, старался жить дальше, как и планировал, но вместо этого возвращался к тому, что было раньше, и оставался на том же месте. Не отпускал прошлое… Девушки, с которыми он часто общался после разрыва с Микасой, даже не подозревали, что человек, стоящий с легкой, деловитой улыбкой, с бокалом вина, пережил и как теперь прожигал свои дни. В агонии и боли, утопая в спиртном, как в воде. Недосып также давал о себе знать в виде заторможенных движений и забывчивости. Один раз он как-то забыл вернуть Пик кольцо, которое она однажды потеряла, а он умудрился найти. Казалось бы, вещь, которую легко забыть, но для него, для его такой феноменальной когда-то памяти, совсем недопустимо. И что же стало с высокомерным Жаном Кирштейном, который был готов утереть носы каждому? Райнер ошибся: его больше нет, и никогда не будет. Порываясь ударить кулаком в зеркало, Жан отвернулся от собственного отражения и потерянно взглянул на Конни, который будто бы чего-то ждал. Подбоченился и склонил вызывающе голову, вопросительно вздернув бровь. Конни пускай и тугодум, но парень чуткий и ощущал настроение близких. Понадобиться — поддержит без сомнения, но уступит, если человеку захочется побыть наедине с собой. А Жану в последнее время это требовалось все чаще и чаще. Но никто из друзей не был против. Каждый был занят своей жизнью, старался сделать все возможное, чтобы не дать прошлому себя сломать, им было не до него… Любой бы незнакомец на подобное заявление ответил бы: — Ты одинок… Но Жан опроверг бы это без сомнений. Никто просто не знал, что они пережили и кем стали, когда сражались за собственное существование. Отдавали сердца за человечество... Как им тяжело жилось в этом мире, полном жестокости и несправедливости, ненависти и зла. — Конни, предупреди остальных, что я задержусь, — заявил Жан, чувствуя подкатившуюся тошноту. Горло обожгло желчью, пока желудок готовился извергнуть из себя скупой завтрак. — Понял, — кратко ответил Конни, тихонько выйдя из каюты Кирштейна. Такой же одинокой, как и его сердце, которое не успело зажить после разрыва с Микасой — то самое событие, о котором он теперь жалел и старался забыть. Вот ведь идиот: сделал больнее и себе, и ей, которая ещё не успела отойти от смерти своего любимого. А они ведь любили, два таких придурка! И не говорили ничего! Жан с лёгкостью мог бы обвинить Микасу в вождении его за нос, но никак не мог. Попросту имел совесть и трезвый взгляд на ситуацию. Она не давала даже намека на ответные чувства и лишь из-за желания забыть личную трагедию согласилась стать его возлюбленной, но это было самым глупым решением для них обоих. Сердце готово было заполниться любовью к кому-то, только он не был уверен, что снова выдержит эту боль и эту тягость такой прекрасной, на первой взгляд, окрылявшей душу любви. Мозг требовал отдыха и сна, однако из-за множества дел совершенно не получалось даже поспать дольше четырех часов. Для некоторых вовсе это казалось роскошью… Чуткий сон солдата — не шутка, а очень даже реальный механизм, мешающий реабилитироваться после окончания военных сражений. Но Жан к этому привык, иначе бы давно свихнулся с нечеловеческим режимом. Уже в который раз их корабль причаливал к берегам Марли, куда они высаживались на время, а после снова плыли в другие страны, налаживая политические связи. Насколько это было возможно. Армин которую ночь проводил без сна и даже сейчас вышел из каюты весь помятый, с глубочайшими синяками под глазами и Энни под боком. Эти двое начали частенько ходить вместе, ещё были и другие внешние факторы, которые красовались на их телах ярче всего. Зоркий глаз улавливал шаловливый румянец и лёгкую улыбку на лице Арлерта, стоило ему взглянуть на недосягаемую Энни. Невзирая на прошлые обиды, разногласия и конфликты, которые оставили огромный след на душе, они смогли простить друг другу многое и теперь вдоволь наслаждались молодостью. Насколько, по крайней мере, это было возможно, учитывая количество работы в качестве командующего. — Наконец-то хотя бы один день отдохну, неужто меня кто-то свыше услышал? — протянул Армин, устало зевая. — Ты и отдых — слова антонимы, Арлерт, — прохладно заявила Энни, пройдя мимо них. На фоне Жана она казалась такой крошечной, что даже невольно страх сковывал при виде неё. Как бы не раздавить ненароком да не прихлопнуть. — Сейчас уж точно, — в тон ответил Армин и взглянул на Жана, чей взгляд был уставлен на рынок прямо возле бухты. — Предлагаю сходить и вдоволь наесться. Пик с Райнером уже, наверно, убежали от нас. — Я возьму мороженое, мне плевать, — мимо пробежал Конни, который успел обоих друзей хлопнуть по плечу и ускакал в направлении прилавков. — Жан, а ты… Ты что-то брать будешь или как?.. — Не знаю, сейчас бы я ушел куда-то в тихое место с бутылкой вина и исчез бы из этого мира, — болезненная улыбка растянулась на губах Кирштайна, и он двинулся вслед за Конни, оставив Армина позади. Не слышал он уже шум моря и гул толпы. Не чувствовал кожей тепло солнца и ласкающий ветер. Не видел чужие лица и мелькающие фигуры людей, раз за разом толкующие его в разные стороны. Один он брел в противоположную сторону, старательно отмеривая шагами свой путь к утесу. Он ещё остался целым после Гула Земли, чему Жан немало удивился. Интересно, а если он туда залезет и сядет, посчитают ли его сумасшедшим? Или же самоубийцей, который решил сброситься на выпирающие, острые пики? Да нет, всем так плевать на окружающих, никого волновать вовсе не должно, что делали другие. Задавать вопросы Жан умел всегда. Особенно самому себе, чтобы разобраться в той или иной ситуации. Знал, как правильно нужно действовать, чтобы добиться желаемого и сохранять спокойствие, трезвый рассудок и сдержанность, хоть паника и захлестывала помощнее здешних волн. Так почему же былые рассудительность и вожделенное знание о самом себе вдруг испарились, оставив после себя лишь подобие? Сильно ударили по нему годы войны, а те клятые шесть месяцев без продыха, в нескончаемом водовороте мертвых тел, огромных мастей титанов и крови, крови, крови — откуда угодно… След неизгладимый шёл рваным швом вдоль спины, пересекая ряд позвонков. Не заживал он, оставался влажным и пульсирующим. Никогда не сможет он зажить, чтобы позволить пережившей душе существовать дальше. Как путник, странствующий где-то рядом с живыми, но оставался невидимым. Таким ощущал себя Жан сейчас, понимая, насколько он запустил собственное здоровье. Фальшивая маска с треском разбилась на лице, открывая завесу тайны его истинных чувств. Горечь, боль, тоска, тревога, страх — все эмоции смешались в единую какофонию, вытворяя в голове несуразные вещи. Заставляя прорывать их наружу, под гнетом силы и давления. Бутылка соскользнула с рук прямиком вниз, на те самые шипы, с характерным звуком разбивая. Дымчатого зеленого цвета стекло залило соленой водой, смывая с влажных бережков красную алкогольную жидкость. Не осталось и следа… А кто-то мог на другом берегу напороться на его ошибку и порезаться. И опять по кругу жалеть о содеянном, да что за напасть такая?! — Осторожно, внизу часто бродят моряки, желающие сию минутно выловить рыбу, — вдруг за спиной раздался едкий женский голос, и Жан от испуга едва не соскользнул с утёса. Совсем рядом, буквально в паре сантиметров, стояла обычная девушка, с косынкой на голове и корзинкой в руках. Платье явно не новое, так ещё и вовсе недорогое, и пряди карамельных волос выбились из длинной косы. Она забавно смахнула их с лица, с раздражением хмыкнув про себя, и даже не обратила внимания, что Жан уставился с непониманием. — Прошу прощения, но повторите? — прочистив горло, спросил Жан, желая услышать то, что, возможно, он плохо понял. — Моряки, вон там, ходят-бродят, как умалишенные. Зачем-то хотят всякую дичь поймать, когда тут буквально скалы, — со скептицизмом проговорила она, указывая на обрыв. — И часто вы там их видели? — Достаточно, чтобы сделать подобные выводы, — хмыкнула в очередной раз и снова с раздражением убрала чёлку со лба. — Ну и ветер! Терпеть не могу, когда тебя буквально сдувает! Вам не холодно? В одной рубашонке сидите, да в брючках! Жану стало смешно с её комментария. Даже в уменьшительно-ласкательной форме обозначала каждый элемент его наряда. А лицо-то какое! Такое круглое, глаза огромные-огромные, а в голубоватой радужке отпечатались сами небеса. Он хмыкнул про себя, скрывая свою улыбку, и ответил в тон: — А вам в платьице не холодно? Тоненькое такое, а плечи вовсе открыты. — Ой, мне очень удобно, поверьте! — слишком оживлённо пробормотала она, замахав руками. — Такое легкое, знаете, а тело буквально дышит! Я чувствую себя бабочкой! — Позитивный настрой после такого кошмара… — сорвалось с языка прежде, чем Жан успел осмыслить сказанное. — Простите, я просто… — Забыли, для меня этого словно не существовало! — оборвала она его, активно жестикулируя. Поставила корзинку на землю, сняла косынку и начала переплетать волосы. — Раз на то пошло, то можно узнать ваше имя? Вы кажитесь мне потерянным. — Жан. Просто… Жан… — несмело представился он, специально не назвав свою фамилию. Отвёл взгляд на бескрайнее море и поинтересовался ответно: — А вас… как… зовут? — Мэри-Энн. Просто Мэри-Энн, — девушка легко улыбнулась, даже слишком легко и солнечно, и в глазах моментально зарябило от яркости, исходящей от её лица. Излишней энергией и улыбкой она напоминала Сашу, но речь была такой… странной… — Я отвык знакомиться с людьми. В основном общаюсь только со своими друзьями и окружением, разве что кроме… — в моменте он споткнулся на собственных словах, а голос надломился. Словно барьер, выстроенный между ним и внешним миром, сейчас активно воспротивился откровениям, сочащихся с его языка. — Ладно-ладно, не говорите лишнего, — она смиренно подняла ладони. — Лучше пойдёмте возьмем еды. Перекус лишним не бывает и помогает расслабиться. — Вы так доверчивы к незнакомцам… — буркнул Жан про себя, но Мэри-Энн услышала всё очень отчетливо. — Скорее, открыта. Я приверженец иной философии, в отличие от марлийцев и элдийцев из гетто. Мир и так жесток, каждый человек может на раз два воткнуть нож в спину, но разве замкнутость и враждебность помогут наладить отношения между народами? Больше это касается народа Имир и Марли. — Прошу прощения за грубость, если вдруг поинтересуюсь, какой вы нации? — чувствуя, как бешено колотится сердце, спросил Кирштейн. Оставшийся триггер от угнетения элдийцев со стороны народов мира давал о себе знать. — Я марлийка. Родилась здесь, выросла и застала Гул. Но все еще жива, так что нужно радоваться уже этому, — ответила Мэри-Энн, двинувшись в сторону прилавка со сладостями из разных стран. — Ух-ты, гляньте, господин Жан, тут множество вкусностей из разных стран. Не хотите попробовать? — Благодарю, но воздержусь. Я лучше возьму выпить, — вздохнул Жан, устало потирая переносицу. Солнце знатно напекало затылок, нагревая волосы. Потоотделение в несколько раз повысилось; стало мерзко от ощущения липкости по всему телу. Но он продолжал удивляться новому факту об этой девушке… — Кажется, там подают воду и другие напитки. По поводу алкогольной продукции я не осведомлена… — искренний взгляд Мэри-Энн располагал к себе, но мнительность, привитая за годы войны, не давала расслабиться. — Ладно, спиртное ещё достану. Это не проблема. Вы… вы, ну… взяли, что хотели? Жан ещё с минуту наблюдал за новой знакомой, что так тщательно выбирала из предложенного самое вкусное. Внимательно изучала, рассматривала, советовалась с продавцом и даже в один момент осекла его при попытке надурить её насчёт кругленькой суммы. Несколько мужчин рядом нервно захихикали от проницательности Мэри-Энн, а женщины воодушевленно похлопывали в ладоши. Слишком мирная атмосфера для людей, переживших настоящих ад, хоть и прошло три года. Возможно, перемены в мире действительно существовали, просто Жан уже не верил во что-либо святое. Чёрт побери, ему всего двадцать три года, а складывалось ощущение, что все пятьдесят. Занудству ещё нужно поучиться, особенно если каждый день находишься в компании капитана Леви Аккермана. «Нужно будет навестить капитана. Он полюбил разные виды чая с тех пор, как Армин начал часто из командировок привозить…» Перед лицом возникло нечто, и расфокусированный взгляд не сразу передал информацию в мозг об этой вещи. Только спустя пару секунд он, наконец, разглядел пышные булочки с сахарной пудрой на верхушке. Пахло сладко-сладко, как когда-то от… — Вот, господин Жан, предлагаю в честь знакомства совместно насладиться вкусом этих чудесных булочек! — она всучила ему в руки купленную выпечку, не оставив выбора. Жан заторможенно обхватил салфеткой низ булочки и осторожно откусил, чувствуя тревогу. Боялся яда? Прочей отравы? Настороженность активно взыграла в нём, когда первый кусочек попал в рот и начал таять на языке. А её глаза блестели как у ребёнка. Она с таким наслаждением поедала купленную выпечку, словно пробовала первый раз в жизни и больше никогда не сможет заново вкусить… Жан даже позабыл это чувство: детская эйфория, наслаждение, любовь к жизни, что-то новое и неизведанное. Все, что было когда-то неизведанным, всегда становилось опасным и страшным, а сейчас… «Сейчас все по-другому… Может, жизнь действительно продолжается, а я просто стою на месте?..»***
Мэри-Энн своим поведением напоминала ребёнка. Совсем ещё ничего не видавшего, узнающего историю, познающего мир, любопытного и непоседливого. Мэри-Энн, как маленькая девочка, с искренним интересом слушала рассказы стариков, которые в доме для престарелых собирались в круг и делились историями из жизни, когда ещё царила эра титанов. Стоило им зайти в одно из заведений, чтобы снова перекусить во время долгой прогулки, она тут же заводила разговоры с разными людьми, так или иначе располагая к себе. И так из раза в раз, за все несколько встреч Жан наблюдал подобную картину и диву давался, как такие люди ещё существовали на земле. Многие свободно мололи языком и вешали девушке лапшу на уши, и она велась на столь явную ложь, принимая за истину, и искренне удивляясь всему. А эти идиоты крутили ею как хотели, лишь бы получить горсть женских слёз сожаления и сострадания. А говорили люди многое, в том числе и о положении элдийцев в мире. Но чему Жан поразился больше всего, так это незнанию о том, что элдийцев, которых казнили в гетто Либерио, отправляли на Парадиз. Мэри-Энн на полном серьёзе не знала, что всех сбрасывали прямиком за стену, тем самым направляя всех титанов в скрытый от всего мира остров. Ему казалось, что она притворялась только, чтобы послушать побольше всего. В голове не укладывалось, что кто-то мог до сих пор об этом не знать. Это же не Парадиз, в конце концов, где эволюция обошла человечество на острове стороной. Но Мэри-Энн даже расстроилась тому факту, что островитяне терпели гнёт со стороны других народов, живя постоянно в кошмаре и ужасе от происходящего. Каково им было — видеть каждый день смерти от рук своих же соратников? Выйдешь за стены — обречешь себя на смерть; попытаешься узнать правду — погубят твои же товарищи, чтобы сохранить тайну. Жан отважился порыться в памяти и снова заговорить об этом. Увёл Мэри-Энн подальше от любопытных глаз, посадил на скамью на одной из улиц, приблизительно возле психиатрической больницы, и с тяжким вздохом принялся пересказывать события семилетней давности. Но вопрос, стреляющий в голове, заставлял усомниться в собственной адекватности. А стоило ли ему рассказывать ей подобное? Кто она такая, чтобы слушать ужасы с острова и смотреть, как человек рядом белугой ревет от собственных травм? Жан косо поглядывал на неё во время диалога, старался прочитать эмоции на её лице, но не мог расшифровать их правильно. Ему словно что-то мешало в этот момент, и сердце билось тяжело, находясь на издыхании. Голос раз за разом надламывался при рассказе о самых травмирующих событиях в жизни. Однако, хоть Жан и рассказывал это все в подробностях, он умолчал один факт: по его рассказу это был не он… С языка ложь слетала самостоятельно, словно это было само собой разумеющееся, скрывая тайны его прошлого, но было поздно возвращаться к тому, с чего начали. Слова плавно лились с его губ, пока чужие уши с такой внимательностью впитывали весь смысл изречений. Эмоции сменялись на лице чаще, чем тучи закрывали солнце: от слёз до ужаса, от облегчения до радости, грусти и злости, непонимания и сомнения. С их знакомства прошло всего ничего, а разговоры дошли до такого уровня? Как это было возможно? Разве это не глупо — так слепо доверять каждому? Но для Жана было важно другое: чтобы Мэри-Энн не прознала, что он элдиец, и что это именно он пережил весь этот ужас в столь юном возрасте. Талант к сохранению маски в такие тяжёлые моменты пригодился в данную секунду, ведь стоило ему сказать о гибели Марко, как голос едва не задрожал, а из глаз не брызнули слёзы, пока Мэри-Энн придерживала ладони у всхлипывающего лица. — Это несправедливо! Боже, это такой ужас!.. Господин Жан, это слишком… слишком… — дрожащим голосом шептала она, закрывая глаза пальцами, пока Жан продолжал выжидать подходящего момента для… А для чего? Он с ней терялся каждую секунду, не мог правильно выбрать верный шаг… Почему?.. — Господин, мне жаль, что вы пережили подобный ужас, но это не определяет вас как человека. Каждый из нас переживает свой личный ад: кто-то в большей степени, кто-то в меньшей. Вам… просто не повезло родиться там, где не стоило. Это не ваша вина, что народы мира были одержимы идеей истребить элдийцев. Жан почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Казалось, оно стало белее штукатурки стен больницы. Перед глазами зарябило, а от волнения хотелось бежать. Он слышал свое дыхание и тяжелый пульс сердца. Ему было страшно поднять глаза на Мэри-Энн. Какой идиот! Так быстро спалился не просто перед девушкой, но ещё и перед марлийкой! Выдал подноготную, не позаботился о безопасности своего народа и близких и открылся совершенно чужому человеку, который мог выкинуть что угодно. Дрожащие пальцы коснулись его руки, залезли под рукав рубашки и погладили теплую кожу, затрагивая светлые волоски. На безымянном пальце он увидел кольцо. Серебристое, простое, без вычурных линий и узоров. Мысль промелькнула лишь одна и самая неприятная. Марлийка, так ещё и замужем… Каким же идиотом он себя чувствовал прямо сейчас… — Господи Жан, не переживайте, я не из тех людей, кто пойдёт говорит всем направо и налево, лишь бы только получить удовольствие от сплетен. Мир уже не так устроен, и всё равно приходится мириться с новыми введениями и уставами. Еще же могли новые манифесты сделать, лишь бы людям жилось очень плохо, я не права? — пробормотала Мэри-Энн, еле двигая языком. У неё лицо стало белее простыни; взгляд вмиг опустел. Искорки жизни растворились в голубой радужке, оставив только бескрайнюю синеву моря. — Кажется, нам пора расходиться, госпожа Мэри-Энн. Мне жаль, что я вот так вывалил на вас множество информации. Лучше забудьте этот разговор и живите дальше. Было ошибкой нам так… сближаться… — на выдохе произнес Жан, рассчитывая на ответную реакцию, но она застыла. Застыла во времени, в моменте, когда он говорил и старался сделать всё возможное, чтобы не возникло недопониманий и неловких действий, а она… Почему она так сидела и просто пялилась в стену? Молчала, немее рыбы, почти не дышала. Рот приоткрыт и… растянут в кривой улыбке, искажающей лицо. Медленно-медленно… совсем заторможенно… Обернулась. Застыла снова. Расширила глаза и улыбнулась ярче. Но… улыбка не освещала этот мир… она возвращала его в мир кошмаров…***
Пустые-пустые… безжизненные… внутри только инстинкты боролись друг с другом за власть над… телом… широкая улыбка… ровный ряд зубов… длинные золотистые волосы… обгрызенные пальцы, разводы крови на губах… кончик носа подрезан, исходит пар, вонючий и такой знакомый… руки тянутся, крадутся ниже… все ниже и ниже, тихонько-тихонько, едва касаясь крыши, на которой в конвульсии дергалось что-то податливое… маленькое-маленькое, жидкость насыщенного кровавого цвета, плескалась во все стороны, тягучими каплями оседая на зубах… бриллианты… добытые из земли, где кровь пролилась когда-то… А люди сродни драгоценностям? Или же… пешки в руках чудовищ, которые рано или поздно будут похоронены заживо? Без прощания? Без шанса на спасения? Разве все заслуживали такого конца? Бродить в темноте, изредка видя солнце, пока голос разума постепенно затихал… Никто не видел света в конце туннеля, к которому стремились они в течение долгого времени. Свет нет, как и шанса… Ничего нет, только пустота, бескрайняя, парализующая, поглощающая, пожирающая заживо… Хватит, хватит, хватит… Остановите… Остановитесь… Бегите-бегите… Скройтесь… Прекратите кричать… Почему вы такие податливые? Почему вы не спасаетесь? Почему вы плачете? А почему приближаетесь? Опасность совсем рядом, а вы… Хруст…
***
Мэри-Энн после последней встречи больше не появлялась. Жан вместе с остальными находились в Марли на протяжении нескольких недель, пока Армин налаживал какие-то дела с правительством страны. А остальные могли в полной мере отдохнуть от нескончаемых морских путешествий. Пик старалась отсыпаться, пока была возможность; Райнер проходил терапию по рекомендации врача, которого нашёл относительно недавно и побаивался. Открывшаяся новая профессия под названием «психолог» мало кому внушала доверие, но тот факт, что один из бывших Воинов решил собственноручно подлечить голову, уже говорил о многом. Конни плутал вместе с Жаном по разным рынкам и магазинам, поэтому частенько вместе с другом закупался различными сувенирами и алкоголем, чтобы привезти на Родину домой да матушке показать и подарить. Люди жили как ни в чем не бывало, словно никакого конца света не существовало в помине. Но оно было к лучшему, ведь если бы каждый тыкал в лицо элдийцу и напоминал о сущем дьяволе, который воплотился в лице Эрена Йегера, никому бы жить спокойно не дали. Жану претила несправедливость по отношению ко всем народам. Неважно, люди Имир или азиаты; марлийцы или другие нации, никто не заслуживал расизма по отношению к себе. Каждый человек на этой земле уникален, и приравнивать тех, кто повинен в смертях других, с потомками их, которым приходилось платить за грехи — самая настоящая низость. Пробегающие мимо детишки задорно смеялись, запуская самолетики в небеса. Их маленькие тельца сбивали прохожих с пути, и у одной женщины из пакета выпали только что купленные яблоки. Сочные, красные плоды кубарем покатились вниз по улице, прямо под ноги людям. Началась настоящая гонка за яблоками, которые в считанные секунды стали непригодными для еды. А дети даже не обратили внимания на созданный ими же казус, словно ничего вокруг не существовало. Только самолетики, которые взлетали все выше и выше, прямиком к солнцу, опаляя бумажные крылья. Такими же бумажными были и у тех, кто стремился к свободе. Отдавал свои сердца во благо человечества и все равно больно приземлялся обратно на землю. Жан сглотнул ком в горле и заметил, что Конни уже успел выхватить у продавца последние два початка кукурузы. Посыпал с обеих сторон солью и отдал один Жану, даже не спрашивая ничего. — На, вот, попробуй. Кукурузу редко когда привозят в Марли, учитывая проблемы с транспортом сейчас, — объявил Конни. Его голос звучал так приглушено и устало, что невольно на душе кошки скреблись. Война изменила всех, и никто не забудет то, что пережил. — Спасибо… Слушай, Конни, — вдруг позвал друга Жан, пока они направлялись к скамейке возле уличного фонаря. Одна свободная среди стоящих посреди бульвара. — Как думаешь… у нас ещё есть шанс на счастье и покой? — Есть, поверь, дружище. Ты совсем раскис после расставания с Микасой. Может, стоит вернуться домой? Мы и сами справимся, если ты захочешь несколько дней отдохнуть. — Я не могу себе позволить просто уехать и отдыхать. Меня и так чувство вины убивает каждый день, а когда я с вами в качестве посла, мне сразу… морально легче. Я понимаю, что смогу помочь пострадавшим после геноцида. — Жан, ты не должен чувствовать вину за деяния Эрена, — раздался третий голос рядом, а к ним навстречу шёл Армин собственной персоной. Снова не спавший, уставший, но ярко-голубые глаза всё также блестели жизнью и мудростью. — Совершенно не должен. — А я и не чувствую. Просто не могу сидеть в стороне, пока люди страдают после этого кошмара. — Но у тебя состояние совсем плохое. Ты в последние несколько дней сам не свой: нервный, срываешься на всех, а ещё поникший и пытаешься запить свое горе спиртным. Тебе стоит отдохнуть, ты славно поработал за эти три года. — Вот-вот, тем более на острове тебя ждут мама и другие родственники. Они уже давно тебя не видели. — Эх, парни, совсем вы стали серьёзными и заботливыми, — хихикнул Жан, качая головой. — А как ещё в этом мире? Нужно держаться друг за друга, пока есть возможность… — заявил Армин, подняв взгляд на шестиэтажный дом. — А я бы хотел в этом доме жить. Такая красивая постройка. — Вы кстати никогда не думали покинуть остров? — спросил вдруг Конни. — Уже пора оттуда уезжать. Йегеристы захватили власть, а её величество Хистория поглощена ребёнком. Нас почти нигде не принимают из-за последствий войны, чёрт бы побрал Йегера, — чертыхнулся Жан, ощущая, как злость в жилах закипала. — Энни хочет поближе к отцу поселиться, и мне предлагает. А я из-за работы не могу так просто жилье выбрать. Точнее, нужно такое, чтобы порт был близко. Да и армия… — Я смотрю, вы с Энни прямо-таки сблизились. — Ничего подобного! П-просто ей под-держка нужна, в-вот! — раскраснелся и заикнулся Армин, поправляя нервно волосы и стараясь не смотреть на своих друзей. — Да-да, конечно, мы уже давно слышали эти отмазки, — лукаво усмехнулся Конни и выкинул свой початок кукурузы. Жан только сейчас заметил, что так и не притронулся к своей порции, из-за чего она остыла. — Верьте, не верьте, дело ваше! Лучше скажи, Жан, ты где вчера половину дня был? Мы найти тебя нигде не могли! Заданный напрямую вопрос заставил Жана несколько поежиться и напрячься. Воспоминания в голове бунтом пробежались перед глазами, ослепляя. Та самая девушка… Мэри-Энн… Две недели? Стоп, Армин сказал вчера, так ведь?.. — Вчера?.. — Да, вчера, ты пропал после того, как мы пришвартовались и все, ни слуху, ни духу, — искренне ответил Армин, и Жан не почувствовал от него лжи. «Мэри-Энн не встречалась со мной вот так две недели, а вчера я посетил одну из выставок и вышел оттуда поздно вечером…» — Я просто прогуливался, решил обследовать местность. В очередной раз, — отмахнулся он, но Армин только скептически поднял бровь, продолжая внимательно осматривать лицо друга. Пытаться надурить слишком башковитого Армина — гиблое дело. — Или что-то случилось? Лучше скажи, чем будешь скрывать в себе и снова понесешься во все тяжкие. — Ты думаешь, я совсем уже кукухой поехал? Со мной все в порядке. Поверь, лучше не бывает. — Но Жан… ты недавно перепутал соль с сахаром в чай и пил его спокойно, — подозрительно прошептал Армин, явно начав тревожиться сильнее, чем следовало. — Ну, необычные ощущения. Хочется иногда чего-то экстраординарного, ясно? Не говори, что ты не такой, Арлерт. — Единственное, чего я сейчас хочу — это завалиться на сутки спать, иначе я не вывезу эти дни попросту. — А я бы давно вернулся к матушке и с ней пару денечков провел. Как-никак, но почти пять лет своей жизни не видел, — мечтательно проговорил Конни, крутя в руках мешочек с монетами. — Может, ещё что-то из еды взять? — Мне не нравится состояние, когда тебе попросту неспокойно, и ты пытаешься отвлечь себя чем угодно, лишь бы ни о чем не думать. Меня бесит, что я, рассказывая красивым девчонкам нашу историю, начинаю впадать в абстракцию и витаю где-то далеко-далеко. За пределами материка… — Жан, нам просто нужно время и хорошие люди рядом. В любом случае сейчас уже лучше, чем было три года назад. — Это как тут посмотреть, — возразил Конни, и Армин выглянул из-за спины Жана. — Чувак, наш Жанчик первые три года кутил и веселился вовсю, пока в один момент с Микасой не сошелся. — Самые мои травмирующие отношения, которые ни к чему хорошему не привели, — выдохнул Жан, искренне желая в эту секунду выкурить пару-тройку сигарет, как делал это Зик Йегер. — Вы хотя бы попытались, просто сошлись в тот момент, когда друг другу нужно было залечить душевные раны. И вот к чему это привело… — Господин Жан? — раздался совсем рядом тонкий голосок, с надеждой промелькнувший со стороны. Жан моментально его узнал и тут же обернулся. Она шла навстречу к ним, обходя снующих людей и транспорты, и приветливо махала рукой. На этот раз она была в другом платье, с чёрным корсетом и открытыми плечами, а волосы распустила. Карамельного оттенка локоны рассыпались по плечам легкими волнами, скрывающие излишнюю худобу девушки. А на предплечьях Жан заметил крупные шрамы в виде… бугорков, как будто язвы. — Ого, ты с новой девушкой познакомился за день без нас? — подтрунивал Конни, пихая Жана локтем в бок, на что тот только отмахивался от него, как от назойливой мухи. — Мэри-Энн, рад вас видеть даже сейчас! — натянул дежурную улыбку и встал со скамьи. Девушка продолжала широко улыбаться, а на щеках выступили ямочки. На этот раз она была с бумажными пакетами, в которых находились различные продукты — от торчащей бутылки молока до различной зелени. — Даже сейчас? А что, если бы пришла в любое другое время, то были бы не рады? — подшутила она, хитро прищурив глаза. — Был бы более резким на грубые высказывания, так что прошу прощения заранее, — он учтиво поцеловал тыльную сторону её ладони, глядя прямо в глаза. Щёки Мэри-Энн тут же зарделись, покрыв кожу красным отливом. Выглядела она теперь чертовски мило… — Не стоит извиняться за то, чего не делали. А то люди потом воспользуются вашим раскаянием да выбросят, — произнесла Мэри-Энн, неопределенно махая руками. — Вы в ажитации , господин Жан? «Чего? Ажи… Как-как? Иногда она говорит так, будто из прошлого века к нам пришла, слова даже незнакомые для местного лексикона…» — Вы взволнованы, господин? — поправилась Мэри-Энн, поняв истинное значение растерянного взгляда собеседника. — Больно уж вы встревожены и напряжены. — В-все в порядке, правда, такое бывает… Будет неловко, если я не представлю вас своим друзьям. Ребят, я тут кое с кем познакомился на днях и… собственно, моя новая, приятная знакомая. Знакомьтесь, это Мэри-Энн. Мэри-Энн, это мои друзья. — Как вышло чудесно, что мы смогли встретиться и познакомиться воочию. Мне очень приятно, господа, — лучезарно улыбнулась Мэри-Энн, учтиво поклонившись. Буквально сделала плие-релеве, настолько низко она присела. Еще и за края юбки схватилась… — Да-да, нам тоже. Вы здесь местная? — Армин привстал со скамьи и подошел к Мэри-Энн, последовав примеру Жана. Девушка несколько стушевалась, тут же выпрямилась и икнула, словно Арлерт её знатно напугал. — Ох, господин, я здесь живу эдак двадцать лет. Конечно же местная. — Вы так говорите, будто я догадаться должен был… — Армин напряженно нахмурился, внимательно оглядывая Мэри-Энн, и бросил взгляд на Жана, который тоже был насторожен в не меньшей степени, чем остальные. — Мне господин Жан про вас рассказывал. Насколько можно судить, вы чудесные люди, которые всегда готовы помочь и поддержать в трудную минуту. Это ценится сейчас больше всего. — Обстоятельства так сложились… — уклончиво ответил Конни, все еще сидя на скамье. — А как вы так с Жаном познакомились? Тем более, что вы… по нации марлийка. — Не хотелось бы разъяснять одно и то же по кругу, но, видимо, придется в связи с вашей не осведомленностью, — выдохнула Мэри-Энн, проговорив столь длинную фразу на одном дыхании. Подняла глаза на небо, остановила на нём взгляд и продолжила: — Неважно, кто ты по нации. Главное, какой ты человек. Господин Жан, я подошла к вам не с целью просто побеседовать посреди улицы. — Пригласить меня хотите куда-то, да? — тут же усмехнулся он. — Раз вы такой догадливый, то жду вас в семь вечера возле часовни. Когда Мэри-Энн снова поклонилась и удалилась куда-то по своим делам, между парнями возникла тишина, однако мысли у всех были примерно одинаковыми. Жан видел на лицах друзей недоумение и даже интерес, и он понимал причину. Ему самому было весьма любопытно узнать её поближе, пока есть возможность. — Я удивлен, как быстро ты нашел себе ещё знакомых для общения, но я заметил кое-что, — первым заговорил Армин. Все выжидающе уставились на него. — Она говорит как будто жила давно. — В смысле? Типа, из прошлого, или как? — почесал затылок Конни, задумчиво прокручивая весь диалог. — Она использует старые обороты и слова, которые сейчас никто не употребляет в речи. Весьма интересно, если она любит книги. Это на Парадизе с книгами было туго, а вот в Марли вполне. Но так или иначе, Жан, я рад, что ты потихоньку поправляешься. — Так говоришь, будто я душевно больной, — сдавленно хихикнул Жан, хлопнув Арлерта по плечу. — Пойду-ка я кое-что гляну в этом городе, чтобы найти себе вдохновение. — Ты че, у нас в художники вписался? — Я им и был.***
Про источник вдохновения Жан не шутил. В последнее время ему хотелось всё больше рисовать, но возможности и времени попросту не было, также как и удобств для установки мольберта. Однажды он так нарисовал портрет Микасы, пока они плыли на другой континент. Интересно, а выбросила ли она его после расставания? Да и какая разница, если он ей это подарил? Она вольна делать с ним все, что захочет. В Марли он часто покупал различные материалы для рисования и привозил обратно домой, проводя время с согнутой спиной над бумагой, или сидя за мольбертом, то и дело рисуя. Навык постепенно улучшался, и картины стали более яркими и живыми, словно он пытался отпечатать воспоминания из головы на холст. Отчасти он гордился собой и старался продолжать свое дело, но наступающий время от времени творческий кризис давал о себе знать в виде возникающих психов и других проблем ментального здоровья. «Допустим, куплю холст и кисти — в очередной раз, — а что я рисовать буду? Я уже на автомате покупаю всё, а потом собираю коллекцию. Так скоро комната будет захламленной…» Пока он с остальными колесил по стране, временно жилья постоянного у него не было, поэтому Жан везде был приезжим. И не было собственного дома с садом, как мечтал когда-то в далекой юности. Далекой… Дружище, тебе двадцать три года, а ты уже себя в пенсионеры записал? Вот что, называется, — рано повзрослеть и пожрать горести жизни. Усталость скопилась в организме в колоссальных количествах и часто вырывалась из него в виде песка в глазах, бледной кожи вместо когда-то золотистой, а также болями по всему телу. Мэри-Энн по сравнению с ним цвела, как бутон пиона. И даже сейчас, после тяжелого рабочего дня, выглядела как… настоящая аристократка с Парадиза. Приталенное, но юбка широкая и длинная, открытые плечи с рукавами фонариками; шляпка на голове, а также перчатки. Не хватало зонтика и корсета на талию, тогда бы точно была дама прошлого столетия. — Обворожительно выглядите, госпожа, — называть друг друга «господин и госпожа» они начали случайно. Только лишь из прихоти Мэри-Энн, которая не могла перестать разговаривать на «вы». — Благодарю, сэр, — и снова это плие-релеве, будто она стояла перед уважаемым человеком. Так откуда столь явная учтивость и вежливость? А с первой встречи что изменилось? Она казалась ему тогда более расслабленной и открытой, чем сейчас… Жан находился в явном смятении и винил себя за мнительность, однако Мэри-Энн казалась ему безобидной и слишком… наивной, чтобы сделать зло кому-либо. — Почему сейчас «сэр»? — не удержался от вопроса. — Потому что вы более уважаемый, чем я, поэтому я не могу пойти против себя и позволить назвать Вас по имени, — она все еще стояла в поклоне, и прохожие смотрели на них как на дураков. Самое отвратительное чувство, когда ты хочешь скрыться из виду, лишь бы никто не пристыдил. Но Мэри-Энн продолжала стоять в одном положении, словно ждала дальнейших указаний. Армейская служба сыграла на руку, когда он скомандовал выпрямиться. — Сэр? — недоуменно позвала она его, но тот только сократил расстояние между ними, положил руки на плечи и слегка встряхнул. — Прекратите этот цирк, Мэри-Энн. Мы уже общаемся столько, чтобы перейти на «ты», но вы же отдаляетесь ещё сильнее. Не кажется вам это странным? — Нет, потому что меня воспитали так, — сорвала его руки с плеч и нахмурилась. — Пока человек сам не позволит мне стать ближе, я буду держаться на дистанции и почтительно разговаривать, чтобы ненароком не получить по… Но она не смогла договорить из-за кома в горле, об которых голос споткнулся. Она отвернулась в сторону и откашлялась, морщась. — Забудьте, господин Жан, лучше отправимся на прогулку и позволим себе отдохнуть, — оборвала все попытки расспросить о большем и пошла вперёд, выпрямив гордо спину. А сзади она казалась ещё более худой и тонкой, как танцовщица. Может, когда-то она увлекалась танцами? Судя по крупицам информации об её жизни, ей всего двадцать. Младше него на три года, но может быть даже ещё меньше, если она, конечно, не соврала. Люди любят лгать, чтобы поддерживать фальшивые маски на себе. А была ли она такой же — вопрос времени. Жан надеялся на лучшее, ведь не могли же существовать только плохие люди, которые умудрялись кидать ножи в спину да добра наживать на чужом несчастье. Кто смел распоряжаться чужими жизнями и «иметь»право забирать их собственноручно, только чтобы лишь утешить эго. Людей много, но и столько же подохло под ногами титанов или же, как на Парадизе, в пастях. От рук маньяков и некрофилов, а также несчастные случаи, природные катаклизмы и так далее. Население знатно сократилось и очистилось от всего дьявольского. Так, по крайней мере, думалось в голове. Самые подлые могли ходить совсем рядом, а еще быть самым близким человеком. Лгуны умело манипулировали сознанием окружающих в угоду себе, а лицемеры тщательно подбирали маски под каждого. Театр всего населения, где кто-то — актер в главной роли, а кто-то — зритель с последнего ряда. Жан не был зрителем, но и не был главным героем. Ему претило быть в центре внимания скандальных событий или трагедий, где уносилось множество жизней одним мановением руки командующего при смене маршрута. Никакие ситуации в корне не сравнивались с тем, что он увидел сейчас. Ерунда, по сравнению с другими, но задевающая и подогревающая интерес. Стоило им войти в один из ресторанов, куда Жан учтиво пригласил Мэри-Энн, как истинный джентльмен, как к их столику подошел пожилой человек. Мужчина, лет восьмидесяти. Скрюченный, с костылем в руке, но живой после Гула Земли. Старческие морщинки созвездиями пересекали осунувшееся лицо, а когда-то молодые, ясные голубые глаза подернуты дымкой слепоты. Старик щурился, поправлял очки в круглой оправе, то и дело шепча что-то про себя, и стоял возле их столика, напрягая Жана своим присутствием. А Мэри-Энн даже не обращала внимания на постороннего и продолжала изучать скромное меню. — Простите, вам что-то нужно? Если нет, то будьте добры, не стойте над душой, — резковато обратился Жан, нарочно заговорив громко, чтобы старик услышал. Но тот даже бровью не повёл: вместо этого широко открыл рот, несколько раз поморгал, в упор глядя на Мэри-Энн, что всё-таки соизволила поднять на него глаза, и выкрикнул: — Адель?