Кошечка

Момент, когда Девятка срывается, становится для Гэвина полной неожиданностью. Нет, дела у них идут, в принципе, неважно — но и не так говенно, как могли бы, так что Гэвин все свои ругательства держит внутри, потому что только бурная ссора с оскорблениями сейчас и нужна, чтобы превратить «неважно» в «говенно». Так что они относительно цивилизованно заваливаются в убежище, находят щиток и подключают электроэнергию, не находят, где включить отопление, и почти смиряются с перспективой мерзнуть до утра — и все это время каждый из них держит себя в руках, разве что Девять закрывает ящики со стуком, резонирующим у Гэвина в голове и вызывающим уколы раздражения. — Нужно раздеться, — требует Коннор, — нельзя оставаться в мокрой одежде. Потому что они еще и мокрые — вишенкой на торте. Тут-то Девять и срывается. — Я больше не могу этого выносить, — заявляет он, и все эти слишком громкие хлопанья, слишком резкие движения и косые взгляды соединяются в общую картинку. — Что? — говорит Гэвин. Раздражение поднимается к горлу, сдерживать его все труднее. — Что слышал, — брякает Девять — немыслимо, Гэвин по пальцам одной руки может сосчитать случаи, когда он грубил, и то придется отрезать пару пальцев. Своими пальцами он дорожит. Профпригодность, машину водить, да и трахаться без пальцев — такое себе удовольствие. Трахаться, правда, сейчас не на повестке дня, так сильно у Гэвина мерзнет жопа, а от усталости все нужные причиндалы вялые, как тряпочки. Тут, на этой хате, сложно сохранять оптимизм и веру в успех: тут дико холодно, дико грязно, вместо отопления только вонючие одеяла, в которых раньше наверняка заворачивали померших от проказы несчастных, а вместо еды тараканы. Гэвин в последний раз ел утром, так что тараканы вызывают все меньше отвращения и все больше интереса, и любые претензии сейчас Гэвину поперек горла. Любым претензиям он предпочел бы шоколадный батончик или пачку чипсов. Чипсов у Девять нет. — Мы все просто на взводе, — говорит Коннор отвратительно-ровным тоном, и Гэвин знает эту его фишечку — типа ничего поганого не происходит, все идет по плану. Вот уж кто вообще не «на взводе», ну еще бы, Коннора грязной хатой из колеи не выбить. Только царапина под глазом намекает, что он сюда не в гости к старому другу приперся, поболтать и поиграть в лото. Ну еще мокрая насквозь и грязная одежда, которую Коннор скидывает, чтобы натянуть вместо нее прокаженное одеяло. Он похож на бомжа — но весьма респектабельного и довольного жизнью бомжа. Только взгляд на Девять слишком уж внимательный, выбивается из общей картинки расслабленности, но Коннор всегда напрягается, когда кто-то начинает бычить. Просто этот «кто-то» обычно Гэвин. — Если бы не безрассудство, мы бы никогда не оказались в такой ситуации, — заявляет Девять, голос у него жесткий, и он так явно нарывается на конфликт, что не поддаваться все сложнее. Ситуация, как он это называет, и правда для них не то чтобы необычная. Точнее, она не необычная для Гэвина с Коном, Девятка-то слишком нормальный, чтобы попадать во всякое дерьмо, и что же? — теперь ко всякому дерьму добавляется нормальный и пиздец раздраженный Девятка, и Гэвину самую малость хочется сдохнуть, лишь бы не объяснять, как все это могло произойти. — И что, надо было дать им уйти? — повышает голос он. Да черта с два он дал бы этим придуркам уйти, даже если ночевать пришлось бы в крематории, но у Девять — судя по лицу — все эти его соображения отклика не находят. — Мы полицейские, а не супергерои-мстители из комиксов, — выплевывает тот, даже не пытаясь скрыть свое отношение к героям из комиксов, — если что-то идет не по плану, то надо отступить и все взвесить, придумать новый план, а не бросаться в самые дерзкие приключения, лишь бы не отступить. Это даже не укол, а оплеуха. — Я и придумал новый план, и что-то ты не выступал, когда я предложил, — огрызается Гэвин и стягивает промокшие штаны. Ткань цепляется к коже, противно липнет, и он так взбешен и в то же время устал, что хочет рычать. Девятка сверкает глазами. — Вот именно, я не выступал, — он сам даже и не пытается скинуть мокрые тряпки, только бесится — и непонятно, на Гэвина или на себя, а вполне возможно, что и на Коннора, наблюдающего за сценой с вниманием хищника. — А стоило бы выступать, когда ты предложил этот план, а Коннор тебя поддержал — будто он поддержал бы что-то безопасное и вписывающееся в нормальную работу полицейских. Коннор вскидывает подбородок, пока Гэвин молча плавится, подбирая возражения. Кроме «ой, да иди ты!» возражений у него нет. — Тебе стоит переодеться, — говорит Коннор — хотя у него-то наверняка есть что сказать в ответ на наезды, он обычно за словом в карман не лезет, — иначе ты замерзнешь. Девятка стаскивает куртку и складывает, но ощущение — что он вот-вот разорвет плотную ткань на клочки. — Не нужно изображать благоразумие, — заявляет он, и вот теперь Гэвин точно уверен — он нарывается на ссору, и серьезно, на такое предложение Гэвину всегда трудно ответить отказом, — ты бы лучше вспомнил о нем, когда поддерживал этот идиотский план! Но нет, Коннор, разве ты можешь отказаться от сумасшедшей идеи, особенно если она грозит травмами и антисанитарией? У Гэвина изрядно замерзшая задница начинает пригорать. — Раньше помалкивал, умник, — встревает он, надеясь, что «лучше бы и теперь помалкивал» тоже очевидно. Девять не то чтобы помалкивал — он сказал, что ему идея не нравится, но настаивать не стал, а Коннор уступил вовсе не из-за травм и антисанитарии, а потому что Гэвин очень просил его, и Гэвин все еще отказывается признавать, что все это его собственная вина. Они вместе оказались в дерьме, не время для ругани! — Да, я молчал, — запинается Девять, внезапно не такой уж уверенный, — но это потому что с Коннором бесполезно спорить! Он всегда слишком уверен! С меня хватит, это уже слишком, — он обводит рукой обстановку, и Гэвин успевает даже удивиться, что из всех их рискованных приключений Девять больше всего вывел из себя всего лишь грязный угол. Но тот не закончил. — Я молчал, — он вскидывает руки, — когда Гэвину пришла в голову та идея со звонком наркоторговцам, а ты поддержал! — И все прошло отлично, — говорит Коннор спокойно. Тут он, конечно, немного смягчает. Девятка будто на мгновение теряет дар речи, потом закатывает глаза. — Тебя заперли в подвале! — Это был просторный подвал. — Это был подвал! — Просторный… — Замолчи, Коннор, — Девять вскидывает руку, и Коннор умолкает, хотя лицо у него выразительное, — я это уже слышал. — Ой, да иди ты, — возмущается Гэвин, но Девятка только сильнее сжимает зубы. — Я молчал, — он явно еще не все сказал, — когда та смелая идея с угоном стоила Гэвину пальца на руке! — Эй, все пальцы на месте, — Гэвин демонстрирует пальцы, которые действительно все на месте, потому что пальцы очень важны, — это был всего лишь перелом. Кажется, Гэвин никогда прежде не видел разъяренного андроида. Нет, ему удавалось пару раз довести Коннора до белого каления, но это была холодная и сдержанная ярость, и Гэвин думал, что это вроде как свойство всех андроидов. Девятка синеет — его лицо буквально идет пятнами, волосы встают дыбом, а диод наливается багровым, и секунду кажется, что он сейчас бросится на Гэвина, чтобы решить вопрос с пальцами раз и навсегда, но Коннор быстро вклинивается между ними. Гэвин сжимает кулаки: он и сам на взводе, только драки андроидов не хватало для полного веселья. — Меня это достало, — шипит Девять, голос дребезжит и идет волнами, будто расстроенный механизм, — всего лишь подвал, всего лишь перелом, и когда он прострелил себя насквозь, чтобы добраться до преступника, это была всего лишь пинта тириума и с десяток деталей! Гэвин пытается отпихнуть Коннора, но тот стоит как скала. — А если у Гэвина будет пневмония, то лучше ты себя не почувствуешь, — говорит он угрюмо, — и вероятность этого возрастает с каждой минутой на две десятых процента. Девять моргает, его диод проблескивает желтым — и голубеет, будто он и правда погружается в расчеты, и хотя Гэвину все еще хочется врезать ему, слова Коннора внезапно напоминают, как сильно Гэвин замерз. Ледяная одежда буквально до нутра его промораживает. — Черт, — бормочет он, пытаясь расстегнуть молнию толстовки непослушными пальцами, — только пневмонии мне и не хватает для полного счастья. — Тогда раздевайся, — приказывает Коннор отстраненно. Никто из них не теряет своего нечеловеческого лоска — тяжелый день не оставляет следа на их лицах, даже если Гэвин в зеркале видит полное дерьмо, — и все же сейчас они похожи на мокрых котов. Девятка оборачивается одеялом на манер римского патриция, в своем углу он кажется оскорбленным до глубины души и ошеломленным, не понимающим, что делать дальше. У него, должно быть, совсем нет опыта в скандалах. В том, как все мучительно спрятанное вырывается наружу, когда усталость подтачивает волю, потому что это копится, и копится, и копится, и в один далеко не прекрасный момент ты больше не можешь терпеть. Гэвин в этом профи — в словах, которые не стоило бы говорить. Он сжимает зубы, глядя, как Коннор вытирает лицо влажной салфеткой, и царапина на скуле теперь кажется почти незаметной — просто небольшое пятно на скине. Накинув одеяло на плечи, Коннор проходит мимо, босые ноги ступают по сомнительной чистоты полу беззвучно. В двух футах от Девять он резко тормозит, словно у невидимой черты, разворачивается и садится на пол, приваливаясь спиной к стене. В движениях слишком много машинного, и это может быть просто экономией тепла — а может чем-то другим. Сжав кулаки, Гэвин сглатывает гнев: холод здорово помогает остыть. Интересно, на андроидов это действует так же? Он знает: через десять минут Коннор попытается замять этот конфликт, и у него получится — у него получится, а через двадцать никто не вспомнит, из-за чего произошла ссора. Какая разница, если кто-то оказался достаточно взрослым, чтобы взять все на себя? Они проходили это сто раз. Коннор всегда ищет примирения первым, так всегда было, так будет и сейчас. И проще всего завернуться в одеяло и засесть в своем дальнем от всех углу и дуться на мир и жизнь, потерпеть всего десять минут, насладиться обидой, но Гэвину внезапно совершенно не хочется этого дерьма. Не хочется усугублять и так отстойный день — если в его силах превратить этот отстой хотя бы в подобие терпимого. Окончательно избавившись от мокрых шмоток, Гэвин тоже облачается в актуальное бомж-одеяние и отправляется на разведку — недалеко, всего-то обшаривает шкафы. Большая часть находок представляет ценность разве что для хордеров, но удается обнаружить несколько не самых грязных полотенец, пугающе хлипкий электрический чайник и плюшевую кошку без уха. Полотенцами и лишними одеялами Гэвин заделывает щель под дверью и утепляет подоконник, и он странно чувствует себя, активничая в одной комнате с неподвижными и не выражающими никакое желание помочь андроидами. Девятка по-прежнему смотрит в стену с нечитаемым выражением лица — непохоже, что он собирается почтить своим присутствием светское общество в ближайшее время. Коннор внимательно следит за Гэвином, не вмешиваясь и не отпуская комментариев, и только когда Гэвин допивает воду из принесенной с собой бутылки и наливает чайник из-под крана — повезло им, что хотя бы электричество и вода тут есть, — он вскидывает голову и хмурится. — Что ты делаешь? — нарушает молчание он. — Ты же не будешь пить воду из-под крана? Гэвин ловит резкие слова на самом кончике языка. Это оказывается не так сложно, как он себе представлял. — Создаю домашний уют, — буркает он вместо этого, — не переживай, мамочка. Пока он поднимает с пола и расправляет одежду, давая ей хотя бы шанс высохнуть, чайник начинает шуметь: Гэвин отключает его поскорее, чтобы вода не стала слишком горячей — у него только одна пустая бутылка, не хотелось бы ее расплавить. Залив в бутылку горячую воду, он закручивает крышку поплотнее, подходит к Коннору и протягивает ему импровизированную грелку — и делает вид, что вовсе на него и не действует откровенный шок, с которым Коннор на него смотрит. — Я не обморозился, — произносит тот после паузы, — холод не представляет опасности, Гэвин. Он говорит мягко, будто автоматически старается снизить напряженность даже в возражении, но Гэвин продолжает ждать и смотреть. Наконец бутылка исчезает в складках одеяла, и Гэвин, удовлетворенно кивнув самому себе, поворачивается к Девять. — Я облажался, — говорит он, и Девятка моргает от неожиданности. — Я облажался, а Коннор не виноват. Извинись перед ним, тогда я подарю тебе кошечку, — и он демонстрирует Девять плюшевую безухую кошку. — Зачем мне кошечка? — отмирает Девятка, глядя на игрушку как на биологическое оружие — он даже отодвигается едва заметно. — Что… Гэвин знает его — и знает, что сейчас он доанализировал фразу с конца к началу, и губы Девять вздрагивают и сжимаются почти испуганно. — Затем, что ты сможешь прижать ее к груди и излить ей все свои обиды на то, как в детстве Коннор наверняка не слушал твоего мнения и отбирал твои игрушки, — Гэвин знает, что несет какой-то бред, но его это не останавливает, — а сейчас разбрасывает носки и все такое. Девять протягивает руки и забирает кошку. — Он ничего никогда не разбрасывает, — говорит он низким, почти металлическим голосом, горечь даже не пытается замаскироваться за чем-то другим, — и не отбирает, и он… он просто… Девять умолкает, сжимая кошку так, что плюшевое тело перекашивает в его стальных пальцах. Гэвину кажется, он может заплакать, хотя это даже звучит невероятно. Он опускается на корточки, заглядывая Девять в лицо. — Коннор просто поддержал мой план, который я залажал, — Гэвин сжимает зубы, но тут же вынуждает себя расслабить челюсть, — и учти, я от сердца отрываю такое признание. Он думал, я знаю, что делаю, а ты не захотел с ним спорить — и теперь он в этом виноват, потому что у тебя накопилось полно моментов, когда ты засовывал язык в задницу, но на себя злиться противно. Это дохрена по-человечески, Девять, — а это нихрена не комплимент, — ну извини, что втянул тебя в такое дерьмо — можешь на меня снова наорать. Он бы предпочел, конечно, обойтись без этого — без ора. Девятка осторожно кладет помятую кошку на пол перед собой, смотрит на нее несколько секунд: он будто подвисает немного, но следом лицо кривится в раскаянии. — Простите, — бормочет он, — я вышел из себя. Я не должен был манипулировать прошлым опытом — это было несправедливо. Ненадолго я полностью утратил контроль, — он сжимает и разжимает руки, явно стараясь собраться и звучать рассудительно, а еще не произносить слово «страх». — И это место ужасно. — Местечко отстойное, — соглашается Гэвин, не скрывая облегчения, — Коннор?.. Коннор наклоняет голову и натягивает на нее край одеяла, будто бы от холода — но теперь его лицо в тени. Никто не извиняется перед ним, думает Гэвин, никогда. Он никогда не ждет достаточно долго, чтобы дождаться извинений. Это чертовски грустно. И дожили, Гэвин теперь типа семейный психолог — и это когда у него самого задница отмерзает. Поправив одеяло, он плюхается на пол рядом с Коннором и придвигается ближе, обнимает Коннора за талию, потому что им нужно согреться, верно? Совершенно нормальное поведение. — Коннор? — произносит Девять неуверенно и протягивает руку. — Прости? Ему наверняка приходится делать усилие — Девятка любит извиняться ничуть не больше, чем Гэвин, а еще меньше того — искренне признавать себя неправым. Особенно когда во многом он прав. После недолгих колебаний Коннор берет его за руку, и мгновением позже Девять притискивается с другой стороны. Они наверняка разговаривают, но Гэвин слишком устал, чтобы требовать делать это вслух. Мысли вялые, будто Гэвина придавило ссорой — и дело наверняка не в самой ссоре, а во множестве невысказанных и неосознанных проблем между ними, которые не уничтожишь одним выплескиванием претензий и парой извинений. Но есть вещи, о которых Гэвин предпочтет переживать дома, в тепле. Они сидят так довольно долго, и Гэвин с одного бока согревается, а с другого замерзает, но у него нет сил пошевелиться и что-то с этим сделать. Наконец Коннор слегка толкает его. — Нужно устраиваться на ночь, — говорит он своим спокойным тоном — таким он разговаривает на работе, — просушить одежду и найти тебе что-нибудь поесть. Похоже, это означает, что придется встать — и точно, Коннор выпрямляется, однако Гэвин успевает сжать объятие крепче. — Ну мам, — говорит он ноющим голосом, — ну еще пять минуточек. И, когда — после заполненной напряжением паузы — Коннор начинает смеяться, он не выдерживает и начинает ржать сам. Секундой позже к ним присоединяется Девять, и если в руках он все еще держит ободранную кошку, то Гэвин никак не собирается это комментировать.