Шоколад

… Не может. Лайт чувствовал, как начинает кружиться голова. Дело плохо. Нет. Дело безнадёжно. Горло снова скрутило спазмом, зрение поплыло... Он попытался взять себя в руки, шумно вдохнул воздух — не особо помогло. Ясно, что L совсем с катушек съехал и его не отпустит. Он испробовал всё, чёрт возьми, абсолютно всё! Он предлагал, доказывал, бил по слабым местам. Он, условно говоря, стал перед L на колени, умоляя. Лазеек больше не осталось. Постепенно, склизко стала подкрадываться паника. От звука очередной раскрывающейся фольги, казалось, даже уши заложило... Мелькнула недостойная мысль об обмороке, да только как?! И какой смысл?! Очнуться от резкого запаха спирта (чтобы уж точно стошнило) — и с очередным куском мягкой оплывшей патоки в горле?! Боль сдавила грудь, слёзы, уже неудерживаемые, снова обожгли. Лайт сильно, до кругов под веками, зажмурил глаза. Он истратил все свои карты. Да и будем честны — попытку найти у L чувства нельзя считать козырем. Киру сейчас ждёт либо страшное унижение, либо — пусть не настолько страшная, но уже — смерть. Как ни невыносимо больно это признавать — это конец. Легко, коварно, точно первый ноябрьский ледок, скользнула из-под ног земля. Ветер резко ударил в лицо. Вот и оно — падение. Под закрытыми веками не видно быстро теряемой высоты — но только внимательный взгляд детектива, вечно в обрамлении тёмных кругов усталости. … С лёгким румянцевым оттенком на бледных щеках… Стоп!!! Рвануло, как на роуп-джампинге, только резко, за шею, почти ломая позвонки. Когда это он — да и кто-либо на этой земле — видел L смущённым?! Дьявольская проницательность Киры бешено закрутила всё произошедшее, как ленту в обратной перемотке, высветила, точно прожектором: вот он, ослеплённый, вонзает зубы детективу в кисть, вот тот бьёт ему по горлу, и, сразу же — омерзительная, тающая во рту, царапающая нёбо плитка шоколада, всаженная ему в глотку — которую L до этого держал в зубах! Вот он бьётся и давится, пытаясь освободиться от напора, который становится всё сильнее. L его отвлекал, конечно! — этой грубостью и болью, но Кира не был бы Кирой, если бы не заметил, как еле уловимой краской — только намёк на вздох рассвета — оттенилась у того вечно бледная, как у вампира, кожа. И эта лёгкая грусть... Почему? Оттого, что Лайт, связанный, вонзил ему зубы в ладонь?!.. И — влажное, мягкое, но неприкрыто-желающее, почти-требовательное прикосновение — к его горлу, практически к его горячей крови. Единственный раз — когда у Лайта связаны руки... Возможно, он уже бредит из-за случившегося? Лайт был уверен, что нет. Очередную порцию шоколада L уже открыл. Думать ему некогда. … Детектив уже повернулся с куском сладости в руках. И застыл как вкопанный. Кира, только что бессильно обвисший на канатах, продолжал на него смотреть. Без мольбы. Без ярости. Лайт выдохнул, обрывая самому себе путь назад, — и вытянулся на стуле, расслабившись и откинувшись на спинку, как мог, максимально удобно, насколько вообще может быть «удобно» со связанными за спиной руками и привязанными к стулу ногами (будто L его самолично распял, пригвоздил этими верёвками, как живого бога). Лайт всё так же продолжал смотреть, ничего не упуская сквозь обманчиво затуманивающий блеск в глазах. Это оказалось не так уж просто — после того, что с ним сделали: чтобы собраться, он стиснул за спиной оцарапанные запястья, снова вонзая ногти, болью расчищая себе сознание. Сглотнул. Не смог решиться на это сразу... Медленно, мягко моргнул, убирая страх. Сработало. Он уходил, уступая место чему-то другому, быстро струящемуся вниз по расслабляющимся мышцам, пусть немного, но — освобождая их от боли, а разум — от обречённости. Глаза у L расширились — теперь уже точно на пол-лица. «Кира, что ты делаешь?..» Под рёбрами L резко ударило — и рванулось вперёд. Сердце внезапно оказалось просто ржавым куском железа, который вырывает из груди сверхсильный магнит. Болело и билось, вынуждая сделать шаг — к заряженному полюсу, первый неумолимый шаг... Он-то был уверен, что сталь неуязвима. … Продолжая смотреть, не в состоянии оторваться, как у Лайта в глазах проступает нечто другое... Иной сорт темноты — что-то глубокое, предлагающее и страшное. Горячая карамель, расплавленный над огнём инферно сахар. Кажется, тот уловил что-то — ответное оцепение L — и, не сводя с дознавателя глаз, медленно откинул назад голову, открывая незащищённые грудь, живот, горло... Магнит прибавил оборотов. L показалось — воздух прогнулся под силовыми линиями, задрожал, как над огнём свечи. Ещё чуть-чуть — и металл у него в груди, наверное, выломает рёбра... — L, — вдруг позвал Лайт, негромко, сквозь восходящий к ультразвуку звон высокого напряжения, и, так же удерживая взглядом силовые поля: — Тебе ведь нравилось ко мне прикасаться?