Разломы

      Если появится кто-то,       Готовый предложить тебе любовь и нежность —       Прими их, пока можешь.       В преддверии ночи торговая улица выглядела пугающе, как и любое людное место, которое спешно покинула жизнь. Холодный ветер свободно гулял по блошиному рынку, бился в стены опустевших палаток, трепал страницы прижатых книгами газет. Задувал, как свечи, удаляющиеся голоса. Тейт с тревогой смотрел по сторонам, не узнавая место, которое было совсем другим еще сегодня утром. Он будто попал в тонкий мир, населенный духами, из-за чего сам себе казался менее реальным, но это только придало ему смелости. Ведь то, что происходит на границе между мирами, всегда можно списать на наваждение.       Когда он подошел к тенту, в котором торговала Алма, то увидел, что от него остались одни руины. Горшки и казаны у входа куда-то исчезли, в щели между коврами виднелись голые столы. Но Алму Тейт все-таки застал. Отдернув ковровую занавеску, она как раз вышла на дорогу, опираясь на железную трость с круглым набалдашником и волоча за собой тряпичную сумку на колесиках. Когда она остановилась поправить шейный платок, Тейт кашлянул у нее за спиной, и Алма замерла в легком испуге. Потом посмотрела через плечо, и на ее лице появилась уже знакомая Тейту лукавая улыбка.        — А, это ты. Я уже, признаться, не ждала.        Торговка повернулась, хромая на правую ногу, и, прищурившись, оглядела Тейта с ног до головы, будто хотела убедиться, в самом ли деле это он. Но Тейт и сам не знал ответа на этот вопрос. Казалось, какой-то паразит захватил его тело и разум, но сопротивляться ему не было сил, поэтому Тейт запустил руку в карман спортивных штанов и предъявил торговке на раскрытой ладони брошь, в темноте еще больше похожую на живого жука-бронзовку. Вот-вот взмахнет металлическими крыльями и улетит.       — Я одолжил у вас кое-что.       Алма даже не взглянула на украшение. Только улыбнулась благосклонно и, подойдя ближе, заглянула Тейту в глаза.       — Оставь себе. Это хороший подарок.       Смущенный, Тейт сжал брошь в кулаке и отступил на шаг. В беспросветной темноте, вдали от городских огней, он был похож на привидение. Бледное пасмурное лицо и белая футболка под распахнутой камуфляжной курткой. The prettiest star.       — Ладно, тогда я пойду.       — Погоди минуту, — остановила его Алма. Тяжело дыша, она склонилась над сумкой и, порывшись в ней, вызволила из плена разноцветных ниток конверт. — Вот. Винни кое-что забыл у меня сегодня. Можешь ему передать?       Тейт взял конверт и на ощупь сразу определил, что в нем.       — Деньги?       Алма кивнула. Тейт хмуро уставился на нее, ища в ее лице насмешку.       — Не стоит давать их мне.       — Глупости.       Торговка протянула руку и ласково коснулась щеки Тейта. Он рефлекторно вздрогнул, ожидая резкой вспышки боли, которая часто следовала за такими прикосновениями — обманчиво нежными и деликатными. Но ощутил лишь странную легкость. Будто невидимый ошейник, беспрерывно давивший ему на горло, вдруг ослабил хватку.       — Что с тобой? — спросила Алма, все еще всматриваясь в его глаза.       Тейт лишь сильнее нахмурился, не зная, что сказать. Когда женщина, просившая, чтобы он называл ее матерью, тянула к нему холеные руки, это означало лишь одно — у нее снова что-то болело. Голова после пьянки с подругами, сердце после очередной измены мужа или душа после разгромной статьи в прессе о ее картинах. Гленда — так ее звали на самом деле — страдала часто по множеству причин. И каждый раз в такие моменты она находила взглядом Тейта и ломким потухшим голосом говорила: «Милый, подойди, пожалуйста». У Тейта от этих слов все внутри замирало. Но все же он подходил к этой женщине, лежавшей без сил на шезлонге или на кушетке с прижатым ко лбу пакетом льда, или сидевшей на кухне в обнимку с бутылкой красного вина.       «Ты же не против?» — спрашивала она, будто извиняясь. И Тейт не осмеливался ответить честно. Он просто позволял Гленде коснуться своей щеки и наблюдал, как на ее губах медленно появляется улыбка облегчения, а потом все его тело сводила судорога. Или он падал в обморок. Или его выворачивало наизнанку так, что он едва не захлебывался собственной рвотой. Бывало, Тейт часами харкал чужой болью на керамический пол в кухне, на дорогой паркет из красного дерева в гостиной или на ровно постриженный газон на заднем дворе дома. До ванной ему редко удавалось доползти, но нужно отдать Гленде должное — она никогда из-за этого не злилась. Просто звонила в колокольчик, и шустрые горничные убирали последствия ее жизненных неурядиц за считанные секунды.       Теперь, когда Тейт оглядывался на то время, ему казалось немыслимым, что несколько долгих лет он даже не пытался постоять за себя, хотя без труда делал это в приюте. Он будто считал себя обязанным как-то отплатить людям, подарившим ему так много: комнату в красивом доме с видом на бассейн, дорогие игрушки и младшего брата. А может быть, дело было не в этом. Может быть, он просто отчаянно хотел быть нужным кому-то и до последнего верил, что если разорвет себя в клочья ради тех, кто выбрал его среди сотни других детей, то однажды заслужит, чтобы к нему прикоснулись иначе — с искренней любовью, ничего у него не отнимая.       Конечно, это были глупые фантазии, и Тейт лишь испортил все своей безотказностью. Если вначале Гленда берегла его, чтобы он ненароком не умер, пока Бенджамин восстанавливается после очередной операции, то потом поняла, что он выносливей, чем кажется. И ее муж тоже это понял. Очень скоро они перестали виновато смотреть на Тейта и спрашивать его разрешения. Их прикосновения становились все более частыми и само собой разумеющимися, их лица — все более отстраненными, пока, наконец, жалость в их сердцах не стала совсем ничтожной. Но хотя бы не умерла окончательно. Бенджамин, в отличие от них, в принципе не знал, что такое сострадание.       — Бедный мальчик, ты весь дрожишь.        Невесомое прикосновение Алмы стало еще нежнее. Тейт закрыл глаза, чувствуя на кончиках ее пальцев утешение — торговка гладила его по щеке так, будто хотела унять, а не умножить его боль. Ладонь Алмы была холодной, но в груди у Тейта отчего-то сделалось горячо, и он снова отступил на шаг, чтобы не обжечься.       — Мне пора, — сказал он хрипло.       — Пора? Разве ты не хочешь узнать, какой совет дали тебе карты?       Тейт огляделся. Все вокруг было окрашено в черно-серые тона, последние отголоски заката давно смыло с изломов черепичных крыш.       — Солнце уже зашло.       Алма скрипуче засмеялась, запрокинув голову, и растрепавшаяся седая коса юркой змейкой сползла ей за спину.       — Ничего страшного, — сказала торговка добродушно. — Еще не поздно.       Хитро посмотрев на Тейта, она пальцем поманила его к себе. Мгновение Тейт сомневался, но потом все же приблизился к Алме, и та, прикрыв рот ладонью, зашептала ему на ухо...       Тейт еще долго бродил в одиночестве по темным дворам, прокручивая в голове сказанные Алмой слова и худшие события своей никчемной жизни. Его мысли метались от приюта к Гленде, от Гленды к Бенджамину, от Бенджамина к необъяснимому провалу в памяти, после которого Тейта выкинуло в зазеркалье, наполненное успокоением, но не радостью. Потом они сосредоточились на Винни. Его безоглядной преданности далеко не идеальной, по его же словам, матери, которую Агнес, похоже, недолюбливала. Пока на город тихо опускалась ночь, Тейт думал о том, была ли эта преданность заслуженной, или, может быть, Винни просто был таким человеком: оптимистом, не замечающим в людях изъянов, пока не измажется в них целиком, и наивно пытающимся натянуть их кривые образы на свои прекрасные идеалы.       Впрочем, он и сам мог быть такой же кривой картинкой. Тейту было бы проще так думать, но он почему-то не мог избавиться от внутренней убежденности, ничем не подкрепленной, что Винни именно такой, каким кажется. Это не должно было значить ровным счетом ничего. Тейт прекрасно понимал, что и таких очень легко сломать об колено. Но в то же время ему совсем не хотелось быть тем, кто это сделает, и вместо того чтобы преподать Винни небольшой жизненный урок, он, как дурак, шел с конвертом денег вовсе не в бильярдную, расплачиваться за свои поддельные документы.       Была уже полночь, когда ноги привели Тейта к едва заметной бреши между домами на Грязной улице. Клубившаяся в этой бреши тьма была такой непроницаемой, что Тейт, шагнув в нее, на секунду испугался. Не темноты, а того, где окажется, когда она рассеется. Он вдруг представил, что все случившееся за последние пару дней ему померещилось. Что это его больное сознание, отключившись во время пытки, создало спасительные миражи, и на самом деле нет никакого магазина всякой всячины. Нет ни блошиного рынка, ни рыжеволосого панка, разговаривающего со вселенной, ни круглосуточной кофейни, где всегда пахнет сдобой, а раздражающе красивая девушка без спроса хватает тебя за шею руками в переводных татуировках. Представил, что сейчас откроет глаза и увидит лицо склонившегося над ним Бенджамина. Холодная улыбка Бенджи уже почти разрезала окружавшую Тейта колодезную черноту, когда на втором этаже дома №713 в Сквозном переулке зажегся свет.        — Какого черта? — возмутился Винни, когда Тейт, постучав, открыл дверь в его комнату. — Ты где шлялся столько времени? Я уже сам себя загипнотизировал!       Он лежал на заправленной кровати, подложив одну руку под голову, а другой перебирая звенья цепочки с кулоном в виде наконечника стрелы. Тейт молча бросил ему в ноги конверт, и лицо Винни, залитое светом от настенной лампы, помрачнело.       — Издеваешься? Зачем ты его припер?       — Могу оставить себе, — Тейт прислонился плечом к дверному косяку.       — Надо было оставить его у Алмы!       — Она же сказала, ей не нужны твои деньги.       — Нужны. Ты даже не представляешь, как.       — Ну, может, она бы приняла их, если бы ты захаживал к ней почаще без повода.       — И ты туда же? Заколебали! — Винни сел на кровати и раздосадовано взлохматил и без того стоявшие торчком волосы.       — Ты со всеми такой щедрый?       — Нет. Только с теми, кто что-то для меня значит. Алма мне очень дорога. И к тому же, у нее серьезные проблемы. Только она этого никогда не признает, потому что упрямая до ужаса.       — Какие проблемы?       Винни взял конверт и со вздохом закинул его на сундук, где уже лежала в беспорядке целая куча каких-то бумаг.       — Ты же слышал, что она любит жалеть несчастных сироток. Так вот, одна такая сиротка оказалась чертовым паразитом. Двоюродный племянничек, тот еще отморозок. Алма взяла над ним опеку, когда его родители умерли, а он оказался неблагодарной свиньей. Обращался с ней как с рабыней, спускал ее деньги на наркоту, а она все надеялась, что от ее доброты он исправится. Так бы и носилась с ним, если бы его не упекли в тюрьму за разбой. Недавно он вышел. Притащился к Алме в слезах каяться за прошлые грехи, а как только она оставила его одного, обчистил ее квартиру. Ничему ее жизнь не учит. Обычно я так не говорю про людей, но этот Тито реально конченый. Помню, как-то он устроил у Алмы гулянку со своими стремными друзьями, а нас с ней запер в комнате и даже в туалет не выпускал. Телефоны отобрал, чтобы не позвонили в полицию — приколы у него такие были. После этого Алма запретила мне приходить к ней домой…       Винни вдруг замолк, и взгляд его стал каким-то отрешенным. С минуту он сидел без движения, уставившись в пустоту, а потом вскочил на ноги и заходил из угла в угол, теребя цепочку маятника.       — Ты чего? — спросил Тейт.       Резко затормозив, Винни посмотрел на него полными воодушевления глазами.       — Эврика, Тейт! Кажется, я знаю, как зарядить сдохший шар!

***

      В тот день, много лет назад, небо висело низко, то и дело проливаясь дождем, и окна в крохотной комнатушке Алмы не успевали высохнуть, как по ним снова начинали барабанить крупные тяжелые капли. Винни сидел на подоконнике, прислонившись лбом к холодному стеклу, и хмуро смотрел на окруженный липами дворик, бледно-сиреневый в сгущающихся закатных сумерках. Впитывал в себя его пустоту и слушал, как скрипят раскачивающиеся на ветру качели. Ему очень хотелось сбежать — куда угодно, лишь бы подальше от этого места, где риск поддаться соблазну и принять чужое сочувствие, взамен поделившись своим, был слишком велик.       Винни не боялся Тито, буянившего за дверью. Он боялся своего сердца, которое вот-вот готово было ослушаться его. Оно и раньше рвалось в теплые руки Алмы, но Винни знал, что должен держать его на привязи, чтобы оно не разбилось, когда Пайпер вновь засобирается в дорогу. Думал, если будет держать крепко, то сможет с ним совладать, и долгое время у него это получалось, но в тот день Алма перестала быть просто женщиной, иногда проявлявшей к Винни доброту. В тот день она закрыла его своим хрупким телом от взбесившегося борова в два раза крупнее нее, а он бросился на ее защиту и схлопотал по лицу, потому что был еще слишком слаб в свои десять с небольшим. Этой ответной самоотверженности уже было не отменить, и независимость Винни рушилась, хоть он и продолжал трусливо цепляться за нее из последних сил.       Что-то разбилось, ударившись в закрытую дверь, и Винни резко отвернулся от окна. Под звон разлетающихся осколков по коридору пронесся глумливый хохот.        — Да кончай ты ее пугать, Тито, еще помрет, — фальшиво пожурил кто-то, но в ответ раздался лишь новый взрыв смеха.       Подперев коленом подбородок, Винни намотал на запястье цепочку карманных часов, раньше принадлежавших Пайпер. Зачем-то откинул крышку с узором в виде соцветия гортензии. Бессмысленное действие — недвижимые стрелки, как и всегда, показывали половину одиннадцатого.       Шум за дверью нарастал. Постепенно к нему примешивались новые голоса, скрип сдвигаемой мебели, бряцанье посуды. Потом включили музыку, и в ней потонуло все, даже звуки усиливающейся непогоды на улице, а стены и пол заходили ходуном. Винни казалось, что где-то там, в сердце чужой квартиры, варится и клокочет котел, в котором рождается необузданная сила, способная раздавить его и Алму, словно букашек. Но Винни не было страшно. Тягостно и тревожно, но не страшно, потому что в тот момент он думал не о себе.       Кто-то толкнулся в дверь и подергал за ручку, похрюкивая от сдавливаемого смеха. Винни знал, что это просто издевка, но все же взволнованно посмотрел на Алму, вспомнив, как она, подвернув ногу, упала, и как Тито, не дав ей подняться, поволок ее по полу, ухватившись за ее длинную косу. Теперь Алма сидела на тахте в облаке тусклого света от старомодной лампы, кропотливо раскладывая кусочки ткани на коленях и притворяясь, что ничего необычного не происходит. Но Винни, несмотря на свой юный возраст, уже не был ребенком и понимал намного больше, чем, возможно, хотелось бы Алме. Он видел, как часто и мелко она дышит, склонившись над рукоделием, и как не может вдеть нитку в иголку с третьей попытки.       — Алма, — позвал он тихо.       Алма подняла голову и затравленно улыбнулась.       — Не переживай, — сказала она, изображая спокойствие. — Виктор скоро забеспокоится, что тебя нет дома. Он знает, где тебя искать.        От этих слов у Винни защемило в груди. Даже жалея его, Алма не смогла сказать, что про него вспомнит его собственная мать. Но Винни совсем не обидела эта неосторожная честность. Она лишь усилила чувство, которое он и так уже не мог в себе больше держать, и его непослушное сердце все-таки сорвалось с поводка. Следуя за ним, Винни соскочил с подоконника и, забравшись на тахту, уткнулся лицом в мягкое плечо Алмы, а она тут же бросила шитье и обняла его так, будто никогда больше не собиралась отпускать.       Это было совсем не похоже на то, к чему Винни привык. Ласки, достававшиеся ему от матери, всегда были мимолетными, скупо оброненными на бегу. Пайпер будто все время ускользала от него — отстранялась и отворачивалась, едва клюнув в лоб. Не прощаясь, закрывала за собой дверь. Размыкала объятия. Ее невозможно было поймать, задержать рядом с собой даже на минуту. Алму же ему не нужно было удерживать. Она сама прижимала Винни к себе так тесно, что он не мог вздохнуть.       За дверью завязалась драка. Даже громыхающая музыка не могла заглушить поднявшийся на всю квартиру гвалт. Звуки тупых ударов перемежались то отборной бранью, то испуганными женскими вскриками.       — Сдохни, сука! — прокричал кто-то истерическим голосом.       Но Винни не было страшно. Даже если бы в тот момент вокруг него рушился мир, он мог бы думать только о том, что они с Алмой есть друг у друга. Что, будь на то его воля, он бы с радостью возложил на свои плечи ее тяжелую ношу, и она сделала бы для него то же самое. От осознания этой взаимности Винни стало одновременно мучительно больно на душе и невыразимо светло, а в сердце вспыхнуло что-то трепетное и лучистое, прежде ему незнакомое. Это неведомое нечто пронеслось по телу горячей волной и сосредоточилось в ладони, все еще сжимавшей карманные часы Пайпер. Вдруг в них будто что-то щелкнуло. Опустив глаза, Винни увидел, что часы мягко светятся в полутьме. Доверившись внезапной догадке, он откинул узорчатую крышку и почему-то даже не удивился, когда на его глазах секундная стрелка дрогнула, сдвинулась с места и медленно поплыла по циферблату.