Джет

      Чем дальше, тем больше Джету казалось, что его партнер и его Вожак готовы конкурировать за него любыми способами. Кроме открытой стычки, разумеется. Каждый стремился всеми правдами и неправдами оставить сына Пепла подле себя как можно дольше. Пытаясь не отставать друг от друга, они даже приняли схожую тактику поведения. Кто бы мог вообще подобное вообразить? Но они оба старательно отыгрывали действенную комбинацию из принуждения, снисхождения и проникновенности: много первого, чуть меньше второго и капля третьего — самая важная, между прочем, капля в этом коктейле…       На миг вспомнилось вчерашнее: суровое выражение и запах агрессии, а через секунду — смех. Тот и другой проделали подобный трюк, не сговариваясь, в один и тот же вечер. И вряд ли в данном случае кто-то кого-то копировал, просто доминанты неосознанно подмечали, на что ведется их юный любовник. Удивляло лишь то, что Рифт, получив конкурента в лице Полуночного Воя, начал действовать не менее изворотливо. Как ни парадоксально, страсть вместо того чтобы оскотинить его окончательно (как во время года бывает в норме), пробудила его интеллект.       Что касается Джета, то он все больше убеждался в собственном нежелании делать выбор. Сначала связь с Вожаком была в какой-то мере вынужденной. Но потом… Ой, а будто бы с Рифтом все изначально было по обоюдному согласию! В том-то и дело, что первое время никто из этих двоих даже не думал учитывать интересы Джета. Просто Джет оказался хитрее. Подчинившись, он незаметно ввел свои правила, которым волей-неволей пришлось следовать сначала Безродному, а потом и Вожаку. Впрочем, маленькие манипуляции, которые позволял себе сын Пепла, ни в коей мере не противоречили его чувствам. Разным по отношению к любовникам, но одинаково искренним.       Подле Вожака хотелось быть. Хотелось ощущать его телесно, подчиняясь и укрощая, позволяя себя дразнить и еще больше распаляя его в ответ. Ибо Полуночный Вой воплощал собою обходительность и обольщение. Пусть его и заносило порой, общего впечатления это не портило. Удовольствие с ним было изысканным. Дурманящим, точно медовая брага, будоражащим, точно кровь жертвы, и упоительным, точно жаркие лучи полуденного солнца.       А Рифт… Рифта Джет любил. Со всей его грубостью и несдержанностью. Агрессией, твердолобостью, замкнутостью… Без оглядки на то, что было в прошлом. Эта любовь была выстрадана, выращена из крохотного семечка сочувствия на оставшемся от дебрей ненависти пепелище. Выращена ими двоими. Рифт любил его тоже, хотя и редко говорил о том. Но в те минуты, когда сын Пепла оставлял Вожака и отдавался партнеру с неподдельной и безудержной страстью, сквозь алчный огонь во взгляде Безродного сквозила плохо замаскированная благодарность.       Рифт любил, но никогда не умел щадить. И Джет был готов бесконечно прощать ему это. Вожак, напротив, любви не испытывал, а лишь пользовался младшим самцом. Но пользовался настолько умело, что лишать его этого права не хотелось ни при каких обстоятельствах.       Его тянуло к мальчишке — это было бесполезно отрицать. Но логически объяснить свое ненормальное влечение Полуночный Вой не мог. За последние годы десятки юнцов были избраны им в клан, и для всех он стремился быть строгим и властным, но все-таки добрым и заботливым покровителем. Они же платили ему своими успехами, преданностью и благоговением во взглядах. И этого всегда хватало. До сих пор.       Полуночный Вой питал к молодняку неоднозначные чувства. Им было сложно дать точное определение. Наверное, приблизительно то же самое испытывали Наставницы в колониальных училищах. Сыну Долга не нравилось это сравнение, но ближе ничего на ум не шло. Эти самки хорошо знали, как это, быть матерями, и потому их чувства отчасти были похожи на родительские. Но они также помнили, что такое внимание самцов, и незрелые попытки юных воинов произвести впечатление воспринимались вышедшими из репродуктивного возраста особами как приятная подмена былых страстей. Вот так и в душе молодого Вожака мешались подобие родительской гордости за свое подросшее потомство и не свойственная большинству самцов жажда воплощать в себе предмет глубокого восхищения и безмерного обожания. Внушать подчиненным страх, как поступали другие лидеры, Полуночный Вой тоже умел, но не любил. Хотя частенько приходилось. Впрочем, он всегда соблюдал грань между воспитанием и тиранией, а потому вовремя проявленная и вовремя унявшаяся жестокость лишь подкрепляла желание младших каст преклоняться перед силой, умом, великодушием и талантами командира.       Тем не менее отношения всегда оставались в рамках приличий. Да и не было особого соблазна через эти рамки перешагнуть. Пока сын Пепла не сломал до мелочей отлаженную систему так же непринужденно, как до этого сломал вековые нравственные устои вместе с задуманным самой природой механизмом взаимодействия между полами. Да, своими верными воинами Полуночный Вой мог распоряжаться как угодно, практически без ограничений, но с Джетом этого было мало. Джетом хотелось обладать.       Что бы это ни значило…       Как раз тут-то и заключалась основная проблема (если пренебречь тягой Вожака к мужскому вниманию как таковой). Сын Долга до сих пор затруднялся сказать, что именно так манило его в этом юнце. Точно так же, как раньше затруднялся сказать, какие демоны дернули взять Джета с шестью кольцами в гриве и телосложением подростка в клан. У Полуночного Воя, в конце концов, имелись сыновья его возраста, и в данном контексте западать на такого юнца было вдвойне аморально. Только Великий ничего не мог с собой поделать.       Что до самого Джета, то он, кажется, вообще не считал нужным как-либо препятствовать данной противоестественной ситуации. Напротив, в каждую их встречу он с максимальной откровенностью давал понять, что желает большего. И здесь вырисовывалось следующее противоречие: дать мальчишке большее Полуночны Вой никак не мог. От одной только мысли о том, чтобы сношать другого самца в зад, Великому становилось до тошноты мерзко. Тем более речь шла об одном из охотников достойнейшего клана — его клана. И одновременно от другой, прямо противоположной мысли Вожака непроизвольно бросало в жар: перед ним был самец, который добровольно давал в зад и по-настоящему испытывал от этого удовольствие. Самец, мягкость и податливость которого в сочетании с приобретенной за годы упорных тренировок военной выправкой выглядела просто парадоксально.       Вместе с тем… Джет возбуждал скорее эмоционально, чем физически, запирая запутавшееся либидо Вожака в клетку без обозримого выхода. Полуночный Вой тщательно скрывал от юного любовника свое смятение, но правда заключалась в том, что Великий понятия не имел, как с ним взаимодействовать. Покрыть Джета он бы ни за что не решился, несмотря на провоцирующее поведение и способность издавать практически неотличимый от женского аромат. Дать покрыть себя — было еще более немыслимо. Даже внутренняя женская составляющая восставала против этого. Хотя второй вариант был невозможен и по другой причине: сын Пепла мог выступать только в качестве пассивной стороны. А если бы Джет и перевоплотился в актива каким-то чудесным образом, переход в доминирующую позицию неизменно привел бы к выбросу мужских феромонов и, как следствие, драке вместо спаривания.       Возможно, если бы Полуночный Вой, отринув критическое мышление и здравый смысл, позволил себе полностью ассоциировать себя с самкой, он смог бы смотреть на ситуацию проще. Быть может, это даже помогло бы преодолеть брезгливость и дать любовнику желаемое. Ни для кого ведь не секрет, что некоторые самки имеют чрезмерно выраженную склонность к доминированию, и будь у них член, они с удовольствием трахали бы самцов. А иным самцам, что уж греха таить, в этом случае мешает быть трахнутыми только гордость. И если уж совсем честно, отдельным личностям даже не мешает. В конце концов, это не изменяет тот факт, что в любовных играх участвуют два разных пола. Но тут-то и притаилась загвоздка.       Несмотря на внутренние ощущения, Полуночный Вой прекрасно отдавал себе отчет в том, что у него мужское тело, и этот факт обязывает его вести себя соответственно. Ну хотя бы по большей части. И потому покрыть другого самца, равно как и впустить его в себя, было для сына Долга абсолютно недопустимо. Он понимал, что с этим потом нельзя будет жить. Нельзя будет существовать в имеющейся иерархии. Даже если знать будут только двое. Да, прецедент имелся: Джет как-то смог. Наверное, потому что… Потому что это был Джет — другого объяснения просто не нашлось. Но Полуночный Вой — не смог бы никогда.       Поэтому все, что мог позволить себе Вожак как сейчас, так и впредь, — лишь взаимные ласки, к коим самец привык относить и оральный секс. Более того, его это абсолютно устраивало. Ртом-то мальчишка действовал довольно умело — и как только научился… А вот Джету прелюдия без продолжения явно была не по нраву, хотя требовать чего-то он, разумеется, не смел. Зато вполне мог отвернуться, как один раз уже чуть не сделал. Покорный-то юнец был покорный, но примерно в той же степени, что тетива лука: можно натянуть что есть силы, только потом все равно выстрелит, и чем сильнее натянешь, тем мощнее будет выстрел. Пока что сын Пепла почти боготворил своего Вожака, мечтал о его прикосновениях, о его члене… Но мог разом положить этим отношениям конец, убедившись, что Полуночный Вой никогда не пересечет роковую грань. Вожак, конечно, мог его заставить, принудить силой, но какой бы в этом был смысл? Сыну Долга нравилось видеть во взгляде любовника обожание и страсть, а ненависть его не возбуждала.       Единственный выход Полуночный Вой видел в том, чтобы продолжать изощренное соблазнение, всякий раз подавая юнцу ложную надежду, и всякий же раз позволяя в виде разрядки сполна вкушать хер Безродного. Ведь, отдаваясь более крупному и агрессивному боевому товарищу, сын Пепла наверняка закрывал глаза и представлял, что его кроет Вожак. От этой мысли коробило, но пусть уж лучше так, чем совсем никак. Однако подобное допущение приводило к тому, что ситуации проявлялась еще одна переменная: реакция самого Безродного. В какой-то момент его могло сорвать. Против своего командира он бы, конечно, не попер, но... как бы сыну Пепла шею не свернул, как Репью когда-то.       С другой стороны, единожды Безродный уже познал гнев Вожака и вряд ли ему хотелось повторить. Да и не настолько он был дурак, чтобы делить сына Пепла с самим Великим. Он должен был понимать, что Великий делает им двоим одолжение. Какой бы еще лидер стал терпеть в своем клане гомосексуалистов? Вот то-то и оно… Тем не менее лично убедиться в благоразумии Рифта Полуночный Вой не мог. Откровенный разговор между ними в Сезон мог привести к трагическому исходу. А вне Сезона был попросту невозможен. Оставалось лишь верить Джету, который поручился за Рифта как за себя. И оставаться настороже.       Последние дни превратились для Безродного в пытку. Джет уходил и приходил, заставляя сначала выть от злобы и бессилия, а затем с парализованным от счастья сознанием скатываться в пучину чувств.       Еще совсем недавно все было так просто… Сын Пепла был его собственностью. Сначала — сопротивляясь. Затем — добровольно. И Рифт удовлетворял с ним свои потребности в любое время дня и ночи. И все было зашибись. Но потом… Похоже, первой ошибкой было прислушаться к тому что говорит, думает и чувствует этот дохляк. После этого воспринимать происходящее так же просто больше не получалось. Все эти наивные речи о взаимном удовольствии и родстве душ (мелкий и такое как-то раз в приступе своей бабской сентиментальности умудрился ляпнуть) — они привели к ужасным последствиям. Рифту стало не все равно. Впервые. И это подтолкнуло ко второй ошибке. К своему удивлению, Безродный обнаружил, что принадлежать кому-то может быть далеко не так плохо, как ему казалось раньше. Так обладание стало взаимным.       Третьей ошибкой было поверить.       Да, он как идиот поверил, что все будет хорошо. Что так можно. И что он получил в итоге? Череду издевательств и поощрений. Совсем как в далеком детстве, когда хозяева бывали к нему то беспричинно жестоки, то спонтанно добры, день за днем ломая психику несчастного малька. Только сейчас имелось одно серьезное отличие: Рифт все понимал. И почему сын Пепла уходит, и почему ему, Безродному, так от этого больно. И когда Джет возвращался, Рифт неизменно прощал его. Не забывшись, не попав во власть феромонов, а осознанно. Потому что любил и продолжал верить.