Формы любви

      Вскочить в открытый портал удалось в самый последний момент, прежде чем с глухим хлопком он исчез за спиной, оставляя командора и верных соратников в начале длинного коридора, ведущего куда-то в кровавую тьму.       Адар плотно стиснул зубы, так что на скулах заиграли желваки. Пустой безжизненный взгляд наполнился металлическим холодом и жёсткой безжалостностью, отчего Сиила с невысказанной тревогой посмотрела на него. Но командор лишь шумно судорожно выдохнул и сжал робу на груди там, где билось раненое сердце. Тяжесть пока не фатально, но ощутимо стиснула кольцом трепещущую мышцу, и ушедшее покалывание вернулось вновь, вынуждая несколько раз шумно вдохнуть и выдохнуть, выравнивая состояние. Чувствительный и сострадательный — лишь ступив на порог мерзкой тюрьмы, Адар уже представлял и на собственной шкуре ощущал муки, которые проживали её пленники.       И тем не менее, не говоря ни слова, он двинулся вперёд. Спутники поспешили следом, и Сиила тревожно переглянулась с Арушалай, прежде чем все они достигли массивных железных ворот, на которых застыли искажённые в немом крике боли и страданий лица с разинутыми ртами и провалами вместо глаз.       На входе их уже ждали — кто бы сомневался. Дроу-фанатичка* что-то лепетала об освободившемся месте коменданта, мести командору за нанесённое Бафомету поражение и прочий бессмысленный бред, которого за месяцы кампании и Адар, и его соратники наслушались на несколько жизней вперёд. По итогу дроу, конечно, трусливо сбежала, но это не имело никакого значения — Адар прибыл сюда с одной конкретной целью, и если ради её достижения придётся перевернуть Костяной Лабиринт вверх дном, он это сделает.       «Демоны используют его, чтобы атаковать Дрезен»       «Бафомет превратил моего герольда в своё орудие»       «Слуги Бафомета истязают Длань Наследницы. Измученный, истерзанный, душой и помыслами он тянется к тебе»       Слова Иомедай эхом отбиваются от стен сознания и несут боль так же, как в тот момент, когда он впервые услышал их. Жестокая богиня безжалостно наказала своего верного слугу неведением и равнодушием — но чем он завинил перед ней? Что сделал, чтобы заслужить такую месть? И быть оставленным своей госпожой без единой надежды на её помощь — и Адар был и оставался единственным, на кого прекрасный ангел мог положиться.       «Мы ведаем о вашей размолвке, и наверно, ты злишься, но кроме тебя, больше некого просить о помощи. Плен у лорда демонов — страшнейшая судьба, и мы взываем к твоему милосердию спасти нашего несчастного собрата»       Словам богини вторят полные скорби речи Таргоны и Лариэля, прибывших с просьбой к командору. Единственные из детей света они сохранили верность покинутому ангелу, но были изранены и измучены, чтобы самостоятельно пойти ему на помощь. И едва слова их достигают Адара, как он не может сдержать горячие слёзы боли и сожалений, тихо катящиеся из глаз. Ведь даже если бы они не попросили, даже если бы Иомедай не сказала... он бросил бы всё, чтобы отыскать и спасти того, кто стал гораздо больше даже, чем возлюбленный. И кто знает, возможно, хотя бы тогда он смог бы заслужить возможность хотя бы просто ещё раз взглянуть на своего прекрасного ангела?..       Острые иглы пронзают сердце гораздо ощутимее, а тугое кольцо сжимается сильнее, отчего беспокойная мышца сокращается неправильно. Всё внутри кровоточит болью, виной и чистейшей скорбью, но командор прячет переживания за такой нехарактерной себе маской холодной отчуждённости. Сострадательный, мягкий и неизменно добрый — сейчас он был преисполнен ярости на демонов и стыда от самого себя. Ведь что бы Халаселиакс ни говорил, простить себе сам факт своего существования Адар до сих пор до конца так и не смог.       Демонов, пытающихся помешать продвижению командора, он рубил совершенно механически, не обращая внимания. Ничто и никто не посмеет встать на пути между ним и спасением возлюбленного, пусть даже Адар теперь не имел права так называть прекрасного ангела. Урод, искажённый Бездной не только самим своим рождением, но и жуткими экспериментами ведьмы над его душой — ему никогда не заслужить права даже просто смотреть на герольда пресветлой богини. И оттого же он готов был отдать ему без остатка всё, что имел, ведь светлое, тёплое, нежное чувство любви было единственным, что наполняло его душу смыслом и заставляло двигаться дальше.       Низкий ленивый смех дребезжит стеклом зеркал, когда очередной минотавр-страж падает, сражённый священным ударом Сияния. Кровь закипает в жилах Адара, отчего на пальцах против воли лезут драконьи когти новой формы, пробуждённой с помощью золотого дракона-целителя. И прежде чем в одном из них появляется козлиная морда, тяжёлый тёмный взгляд впивается в серебреную поверхность. — Отпусти Длань Наследницы, — он пропускает бравурные разглагольствования лорда демонов мимо ушей и одновременно шипит и рычит, и голос звучит на несколько тонов ниже, полный опасной, холодной ярости. — Кого? — отражение в ответ растягивает губы в гадкой ухмылке. Упивается, урод, и наслаждается бессилием и болью, прежде чем тянет лениво и нарочито небрежно: — Ах, того ангела... Зачем же он тебе после того, как я вырвал его большое доброе сердце и приказал своим слугам пытать и кромсать его? Зачем тебе этот безумный, отчаявшийся сгусток боли? Неужели ты думаешь, что его всё ещё можно спасти? — каждое слово пропитано насмешкой, и Адар чувствует, что кроме когтей удлиняются зубы и рога, и Бафомету очень повезло, что он трусливо прячется где-то в глубинах Лабиринта, ведь иначе командор разорвал бы его голыми руками.       Но лорд демонов насмехается. Лорд демонов смеётся. Он упивается болью не только мучимых пленников, но и страданиями любящей души, мечущейся в бессилии. Ведь каждое мгновение несёт ангелу новые муки, и осознание этого невыносимо. И словно в подтверждение дикий, неистовый вопль боли бьёт по ушам. Стены и пол содрогаются, а где-то что-то с грохотом обрушивается. Боль демонических пыток невыносима, проникает под кожу, заставляя Адара задохнуться и широко раскрыть глаза. Сверхтонкое чувствование ощущает всё так, словно пытают его самого где-то рядом, и довольный смех лорда демонов снова звенит в зеркалах. — Кажется, мои слуги вновь взялись за ангела. Пытать его — изысканное удовольствие. Прочувствуй же его боль! — голос Бафомета исчезает вместе с ним самим, и лишь тогда Адар может упасть на колени, скрипя зубами и сильнее сжимая робу там, где сердце. Прежде чем нечеловеческий вой боли, ярости и отчаяния сотрясает стены комнаты не хуже стенаний ангела под пытками.       Чужая боль ощущается как собственная. Забирается под кожу, рвёт на части мышцы, выворачивает суставы и сдирает по живому шкуру. И Адару требуется несколько бесконечно долгих мгновений, чтобы, шатаясь, опираясь на крепкое плечо Сиилы, встать обратно на ноги. И первые капли крови яркими алыми бутонами расцветают на бело-золотой робе над сердцем, и открывшаяся ещё тогда на Колифире на груди рана чужой боли разверзалась снова, плача кровавыми слезами.       Спутники молчали, но Адар чувствовал на себе их обеспокоенные взгляды. Даже циник Регилл поглядывал на командора с тревогой. Но он как будто не замечал этого, отрешившись от всего и всех. Сгусток концентрированной боли и отчаянных сожалений — и они прорываются наружу искренним страданием и состраданием, когда в бесконечном запутанном лабиринте наконец-то появляется одно из двух самых важных помещений. Ещё не камера герольда, но место, где тюремщики с упоением терзают несчастное ангельское сердце.       Боль ослепляет и оглушает, и Адар не узнаёт свой голос, когда крик против воли вырывается из груди. Его собственное сердце, кажется, останавливается, пронзённое тысячей невидимых игл. Каждый вдох несёт физически ощутимую боль, а кольцо пережимает несчастную мышцу, не давая биться в привычном ритме. Горячие реки текут по груди ниже к талии и животу, но всё это неважно. Собственная боль неважна, и командор выпускает её наружу вместе с глухой тупой яростью. Частично трансформируется в дракона, даже не контролируя это, и рубит, рвёт на части когтями и зубами отродий Бездны, что покусились на самое светлое и дорогое, что у него было.       Практически в одиночку, практически голыми руками он раздирает мучителей, и ещё никто и никогда не видел мягкого и тихого командора в таком полубезумном неистовстве. И он плачет и воет будто раненый зверь, и останки личности трещат по швам от невыносимой боли и бесконечной вины. Если бы только он был сильнее и лучше...       Слёзы застилают взгляд, безудержно катятся по щекам, когда он подходит к каменному столу. Израненное сердце бьётся слабо, стучит отчаянно, истекает кровью и сбивается с ритма — и его собственное вторит ему. Но Адару кажется, что оно сейчас разорвётся, так что ему требуется несколько минут, чтобы прийти в себя. Выровнять дыхание и сделать вдох, потому что лёгкие отказываются работать так же, как и сердце, и он задыхается, склоняясь над алтарём, роняя на окровавленный камень слёзы и собственную кровь. Скрипит зубами и прерывисто всхлипывает, но не сдаётся. И горячие ладони максимально бережно и трепетно обхватывают обнажённое сердце. — Сбереги, Неувядающий Свет, и укрой в своих всепрощающих объятиях, — потрескавшиеся губы шепчут слова молитвы, в болезненном отчаянии взывая к Саренрэй, и целительная магия ласково окутывает, стягивает страшные раны. Но не несёт исцеления Адару, и пустым взглядом он смотрит куда-то в пол, отдавая остатки самого себя.       А после бережно заворачивает в ткань бьющееся ровнее сердце, заботливо пряча его так, чтобы даже случайно не навредить и не причинить ещё больше боли. Достаточно и всего того, что он допустил, чему позволил случиться, слишком слабый и недостойный.       Остаток пути проходит в болезненном тумане поспешности. Каждое мгновение в этом проклятом месте — пытка и изощрённая мука. Прекрасный ангел и без того страдал слишком много, а у Адара плывёт мир перед глазами от потери крови и напряжённого надрыва, в котором остаётся нервная система. И он не может позволить себе слабость; он должен заслужить прощение. Отдать дань уважения своей любви и сделать для неё невозможное.       Но прежде чем это случится, Адар смотрит в пустой взгляд потухших золотых глаз. Механический голос ангела звучит будто голос голема, и что-то хрупкое надламывается в израненной душе командора. И он готов сорваться с места прямо сейчас, отдать своё сердце и свою душу, всё, что угодно, лишь бы забрать чужие страдания и разбить оковы. — Как странно... я чувствую, как болит моё сердце, — механический голос звучит с тоскливым надрывом, а после выгорает снова. — Но это неважно, — и с этими словами что-то внутри Адара умирает, неся ему невыносимую, мучительную боль.       Обнажать клинок против своей любви нестерпимо. Биться с ангелом на потеху демонического ублюдка омерзительно. Всё внутри Адара протестует и вопит, и он готов бросить меч в сторону и позволить разорвать себя. Потому что рука не поднимается, и он не может добровольно причинить боль возлюбленному, которому отдал всё и даже больше, чем всё. — Хватит... — голос дрожит и срывается, хриплый шёпот теряется в рыданиях. — Прошу... — он мучительно закрывает глаза и делает шаг навстречу. Обхватывает плечи упавшего на колени ангела, сражённого ударами Сиилы и Регилла, и низко опускает голову.       Горячие пальцы бережно обхватывают заполошно бьющееся сердце. Он возвращает его, и прикосновение к обнажённой, окровавленной, разверзлой груди ангела одновременно трепетное и полное невысказанного отчаяния. Накрывает страшную рану, и Адар не видит, но чувствует, как сердце бьётся быстрее, прежде чем мягко занимает своё место, прирастая обратно к истерзанным сосудам. И точно также не видит, но чувствует, как ошеломление сменяется бесконечной скорбью на прекрасном лице небесного воина. — Почему так больно... — голос ангела звучит с надломом, и кулак ударяется о грудь рядом с пальцами командора. — Моё собственное предательство режет моё сердце. Защитник... Мой верный друг... Ты вернул жизнь тому, кто усомнился в тебе в тяжёлый час... Почему? Почему же ты здесь, хоть я отрёкся от тебя и предал тебя? — Ты лучшее, что случилось со мной в жизни, — на смену резкой, беспросветной боли пришла боль тянущая, наполняющая с головы до пят. Пришла пустота и бесконечная усталость, и Адар отстранился, посмотрев в золотые глаза напротив. Слёзы продолжали тихо катиться по щекам, и негромко, очень горько и искренне он произнёс: — Ты свет, что его я, порождение Бездны, недостоин. Ты тепло, что наполнило меня истинной силой и тягой к жизни тогда, когда моё богомерзкое существование впору было бы оборвать собственными руками. И я отдам тебе всё, что имею сам.       Открытая душа и протянутое в руках сердце — всепрощающая любовь, такая чистая, светлая и тёплая. Разве когда-нибудь ангел получал безвозмездно такой великий дар? Разве теперь он был достоин его? Если он предал и отверг того, кто открылся ему, поддавшись собственному малодушию и невежеству, не желая заметить и осознать всю ценность и искренность хрупкого, но такого сильного и стойкого Защитника?.. — Прости меня... — сухие губы шепчут с отчаянной болью, и Адар низко в покаянии опускает голову. Сжимает окровавленную робу над сердцем, и лишь сейчас ангел замечает, как пропиталась алым бело-золотая ткань. И рана эта не была нанесена в бою, как и не была напоминанием о мерзком эксперименте Арилу. — Ты ранен... — потрясение прозвучало то ли вопросом, то ли утверждением, и герольд инстинктивно протянул руку, но тут же одёрнул, тем не менее обеспокоенно спросив: — Могу ли я помочь тебе? — Когда Бафомет вырвал твоё сердце, он вырвал и моё тоже, и кожа сама собой разошлась на моей груди от твоих страданий, — Адар качнул головой, и потрясение стало явственнее на красивом лице ангела. — Я так хотел показать тебе звёздное небо Дрезена, когда бы мы вернулись... — мучительно прошептал командор, крепче сжав окровавленную ткань. — Но теперь... Я бы хотел остаться хотя бы другом для тебя, но я не заслужил даже просто смотреть на тебя... Я отродье Бездны, и мне никогда не искупить ни вину своего происхождения, ни того, что со мной сотворила ведьма. Но может быть, когда-нибудь ты всё-таки сможешь простить меня?.. А впрочем... — он судорожно вздохнул и полный стыда и вины отвернул голову, не смея смотреть на небесного воина, прекрасного, величественного и праведного даже в разбитом состоянии. — Я... — ангел вновь протянул руку, будто желая коснуться, но не посмел, не решился. Преисполненный стыда и вины ничуть не меньше, он медленно поднялся на ноги, отворачиваясь, скрывая боль во взгляде. — Лорд Бездны превратил меня в своё орудие — я осквернён и наказан за своё малодушие, поэтому я не могу вернуться к своей госпоже. Ты открыл мне своё сердце и отдал бесценный дар, а я в слепом невежестве своём пренебрежительно растоптал его — я не могу вернуться и с тобой, Защитник. Я должен удалиться в изгнание. Я слишком низко пал. Моя душа полна печали, боли, сомнений, горечи и неуверенности. Ты подарил мне шанс когда-нибудь очиститься и встать снова на путь Истины, но сейчас я слишком запутался. И я боюсь, что недостоин великого дара, что его мне ты предлагаешь, ведь я предал тебя и причинил так много боли. Ты чистая искренняя душа, и это я недостоин тебя, а не ты меня. Возможно, когда-нибудь наши пути ещё пересекутся, Защитник, но сейчас я должен уйти. — Я понимаю, — хрипло, не узнавая собственный голос, прошептал Адар, заторможено кивнув. — Прощай, Защитник, — ангел в последний раз с печалью посмотрел на так и сидящего на коленях разбитого командора, а затем скрылся в портале, исчезая, кажется, навсегда.       Что-то внутри Адара разбилось мельчайшими осколками окончательно и бесповоротно. Отчаянное болезненное чувство, которого не было даже когда Бафомет забрал поверженного ангела с собой. Но теперь оно пришло, и это была невыносимая боль, заполнившая пустоту до краёв. Отчаяние и сожаления, и скорбь по утраченным мечтам, которым окончательно никогда не сбыться в реальности. И тихие слёзы наконец-то прорывают плотину, затапливая болезненным потоком, сносящим всё на своём пути. И горькие рыдания разрывают глотку, пока командор склоняется к земле, зарываясь пальцами в волосы, и сжимается в комок концентрированной мучительной боли.       Он плачет, рыдая в голос, разгоняя мрачное молчание пустой камеры. Плачет в безудержной скорби по утраченной любви и разочарованию в собственном существовании. И эта боль кажется вечной, неисчерпаемой и нескончаемой. И нет никого, кто способен унять её, и Адар пытается хотя бы излить её вовне, впервые заботясь о себе, а не о других. Поэтому ему всё равно, что соратники вынуждены смотреть и ждать, пока истерика прекратится. Поэтому он не замечает, как тихо плачут Арушалай и Сиила, разделяя мучительное переживание близкого существа.       Постепенно поток иссяк, оставляя после себя тотальную пустоту. Сердечная боль тупыми иглами напоминала о себе на фоне; рана на груди тихо кровоточила. Но всё это не имело никакого смысла, и руки Адара опускались окончательно вместе с потухшим безжизненным взглядом, отчего вести его обратно в Дрезен Сииле пришлось почти буквально на своей спине. Пустой и разбитый, утративший самый важный смысл, командор вернулся почти буквально живым мертвецом. И лишь скорбные элегии и гимны, раздающиеся по вечерам по цитадели, напоминали, что он всё ещё жив и чувствует.       И чувством этим была концентрированная боль, тяжёлая и не проходящая, неуёмная и неисцеляемая.