У тебя кровь на руках

И вот, снова лëжа на своей кровати, в свете одной только настольной лампы, я ощущаю, как острая игла циркуля проходит по моей коже, слегка надрывая еë. Жгучая боль; подступающие к глазам слëзы; я снова чувствую, как ненависть и отчаяние жрëт меня изнутри. Ощущение бесполезности, жалости к своим поступкам, ещё никогда так сильно не били по мне. Я слегка поднимаю голову, смотрю на бледную искалеченную левую руку. Сразу переключаюсь на правую, в которой покорно лежит циркуль, ждущий своей очереди. Кожа на конечности также бледна, девственно чиста. Мои проблемы ещё не дошли до ведущей руки, было жаль трогать. Предмет канцелярии медленно перекатывается в левую руку и я наконец сажусь, вновь оглядывая взглядом новый холст, который станет сегодня началом новой картины. Уродовать себя уже стало привычкой, не необходимостью. Я делаю это не потому, что мне нравится или это помогает мне не сойти с ума, как было раньше, а потому, что это уже является моей потребностью, заменившей сон или еду. Сгорая от обиды, я запоминаю внешний вид, девственной чистотой от ранений, кожи. Я толком не ем, не занимаюсь своим здоровьем. Сил не остаëтся даже на то, чтобы делать что-то кроме того, как сидеть целыми днями за одним и тем же делом, лишь изредко делая перерывы на то, чтобы сходить по нужде или принести сто первый стакан в мою комнату и чтобы после услышать: «Куромаку, ты снова захламляешь стол! Куромаку, ты снова принёс сюда все кружки и стаканы, нам не из чего пить! Куромаку, ты…» Так и слышу голос Феликса. Бранится, конечно же, не только он, но именно его голос врезается мне в память больше всех. Видимо, кричит громче остальных. Только докричаться не суждено. Вару тоже. Удивительно, что ему есть до меня дело. Валет порой даже забывает о моём существовании, как и всё, в прочем-то, в большинстве своём. Но его внимание ощущается более родным и приятным. Терпеть не могу себя за то, что нравится. Его зелëные кудри, завораживающий, даже через очки, взгляд, звонкий голос. Странно чувствовать что-то такое к тому, кого ты в реальности терпеть не можешь. Нам не суждено быть вместе, мы слишком разные. И вот, вдохнув побольше воздуха в лëгкие, задерживая дыхание, я надавливаю концом, холодно блеснувшей иглы. Медленно веду вдоль руки. Чувствую, как металл просачивается сквозь эпидерму. На секунду я чувствую колкость, а после и довольно сильную боль. Рефлекторно одëргиваю руку и опускаю взгляд на получившуюся ранку. Секуды и она немного припухла, покраснев. Спустя несколько мгновений, я чувствую, как чешется это место, ощущаю покалывание и жжение этой области. Из моего сухого горла доносится такой же выдох. Спина чуть ссутуливается, но после, ощущая подступившие к глазам слëзы, я поднимаю взгляд в потолок. Через секунду я чувствую, как по моим вескам скатывается капля. Она спускается к шее, после, утекая к футболке, образуя маленькое, еле заметное мокрое пятнышко. Оно высохнет быстро, я даже не вспомню о нём. Привыкнуть к той реальности, которая меня окружает — тяжело. Я привык к трудностям, даже готов броситься навстречу опасности. Но именно сейчас, я понимаю, насколько же я жалок: сижу в глупой позе, сжимая в дрожащей потной ладони металлический циркуль, игла которого, покрыта небольшими кусочками верхнего слоя моей кожи, которые были измельчены в пыль. Я слышу шаги, они приближаются. Человек за дверью останавливается на несколько мгновений, а после, я слышу три коротких лëгких стука. «Тук-тук-тук»… В секунду я опускаю голову вниз и порываюсь быстро встать с кровати, но успеваю лишь сунуть «холодное оружие» под одеяло, чтобы никто ничего не заподозрил. Я быстро поправляю рукава кофты, она неприятно колится на новых порезах. — Курилка. — Вару стоит в полумраке коридора, осуждающе глядя на соседа по квартире, положив руку на пояс, а другой держась за ручку двери. — чë не спишь? — собирался. — молвит он, чуть покосившись в сторону. — нет, не собирался. — он подходит поближе, впритык. — я видел, как ты что-то прятал. Показывай руки. — что тебе нужно было? Ты явно не за этим ко мне пришёл. — э, да. Но руки покажи. От ответа не уходи, уже и так всё понятно. Стыдно признавать поражение. Ненавижу, когда он такой настырный, упëртый. Однажды, я уже ощутил тот несмываемый позор, когда оголил левую, всегда закрытую от посторонних глаз под разными предлогами, руку. Тогда у меня был долгий разговор с Феликсом. А у Феликса был такой же долгий и трудный разговор с остальными клонами. С тех пор и повелось, что мне лучше не давать в руки что-то острое. Тем не менее, мне было плевать. — не буду я тебе ничего показывать. — нет, ты будешь. Вару хватает меня за руки, чуть одëрнув к себе. Он настроен решительно, судя по сведëнным к переносице бровям. Рассматривая его лицо, я подмечаю для себя какие-то детали. Его кожа поблëскивает от включëнной в комнате лампы. Я не люблю выключать свет на ночь, только приглушаю. Как только тухнет свет — я ощущаю, как мысли ползут по мне, снизу вверх. Мне потребовалось пережить нападение смутных идей три раза, прежде, чем я смог найти себе «ночник». Также, его волосы стали чище, пахнут приятно. Я чуть прикрываю глаза, немного поддавшись вперëд, чтобы уловить этот невероятно приятный цветочный аромат. — руки у тебя в крови, Куро. Ты нормальный? — его недовольный голос звучит ещё более разочарованным. — ну-ка дай сюда эту твою блядскую побрекушку. — какую? — уходя от грëз, я пытаюсь сделать вид, что не понимаю, о чём он мне говорит. Я осознаю, что это не сработает. Никогда не работало, он умнее, чем кажется и представляется. — идиот, которой ты руки режешь себе! Хлопок. Я ощущаю покалывание, неприятную боль и жжение на щеке. Рука рефлекторно ложится на ушибленное место, а глаза жмурятся. Не помню, издал ли я какой-либо звук. Пощëчина осталась красным следом по форме ладони Вару, который сейчас злобно и разочарованно на меня смотрит. Было достаточно каких-то секунд, чтобы он оттолкнул меня от кровати и начал искать орудие, которым я нанëс себе эти увечья. С моей стороны было очень глупо оставлять раны на руках, ведь их быстро заметят. Меня заставляют ходить в футболках или майках после того инцидента. Из моего гардероба почти исчезли кофты с длинным рукавом, они были отданы на нужды общества (нашей многодетной семьи из девяти подростков). Не прошло и минуты, как Вару держит перед моим лицом циркуль. Я только заметил засохшую кровь на его игле. Видимо, не уследил. Он что-то говорит, ругается. Я его совсем не слушаю, даже не слышу. Отвожу взгляд, чуть повернув голову. Замечаю, что вместо его голоса, в моих ушах слышится лишь гул и звон, что стремительно становится громче и вот, мне уже неприятно, я будто лишëн слуха. Вслед за ним, пропадает и голос, когда меня просят что-то сказать в свою защиту. Услыхал это сквозь шум. — я за тебя волнуюсь, почему ты просто не можешь быть как все? Ответа он не получает. Я отрешëнно смотрю в сторону, всё также молча. У меня нет сил и желания что-то говорить. К тому же, имеет ли это смысл, когда всё уже, кроме меня, вскрылось? Он знает правду и наверняка доложит и об этом. — не молчи, падла! — он берëт и трясëт меня за воротник. Я слышу его сбитое, надрывистое дыхание. — а смысл мне что-то говорить? — наконец спрашиваю я, чтобы он просто заткнулся. — ты всё уже знаешь. Вару отпускает меня, опуская взгляд в пол. Его ладони сжимаются в кулаки и, кажется, немного белеют. Он молчит. Я молчу. В доме тихо, все спят. Все, кроме нас. — какое тебе до этого дело? — я вижу, как он дрожит. — ты не.- — дурак, я люблю тебя! Вару хватает меня за шею, чуть сжимая. Его рука не ощущается тëплой, наоборот, холодной, словно лёд. Мы молчим. Тишина словно стены, давит. Я слышу тихие вдохи и выдохи. За секунду, всё перевернулось с ног на голову, я даже не знаю, как мне реагировать на подобное. Мне стало жарко. — ты, — сквозь повысившийся тон голоса, тихо начал он, всё также дрожа. — жалкая мразь. Почему ты… Зачем ты это делаешь?! Чего ты добиваешься своими этими «приколами»? Тебе в кайф таким заниматься? Я молчу, ничего не отвечаю, я не желаю что-либо говорить. Предпочитаю отрицать всё со мной происходящее. Мне так легче. — отвечай, не молчи! — …я тебя люблю. — шепчу я. Глаза неприятно щиплет. Вару медленно отпускает меня. Внутри целая буря, мысли смелись в нераспутываемый клубок, я ощущаю волнение. — любит он меня. — он опирается на меня, хватая за край футболки, сжимая ткань. Его макушка упирается мне в шею, он немного сгибается. Хихикает. — я не верю тебе. Знаешь, почему? — Вару отстраняется, с улыбкой смотря на меня. — почему? — потому что ты ведëшь себя как конченный идиот. Мне неприятно такое слышать, но я прекрасно понимаю его реакцию. Наверняка, не будь у меня такой проблемы, я бы отреагировал также. Наверное. Я не уверен. Ведь эта проблема коснулась меня и я должен был героически справиться, выстоять. Не справился. — не называй меня так. — а как ещё? Это не я себя калечу, это не я скрываюсь под балахонами, это не я на всех ору за то, что все близкие люди пытаются помочь. Я же не ты. Я тяжело вздыхаю. А ведь он прав. В попытках спрятать этот, действительно позорный для меня секрет, я совершенно перестал думать о том, что я говорю другим. Не то, что бы меня это когда-либо сидьно волновало, но очень не хотелось бы портить со всеми отношения. Всем нам плохо, а разрушать общество из-за временных трудностей — не выход. — тебе стоит отдохнуть, я думаю. Давай ты поспишь, ладно? — он гладит меня по волосам, чуть сжав одну из прядей в руке. Следом, Вару крепко обнимает меня. Я чувствую себя таким счастливым. Наконец, ощущаю себя хорошо. Возможно, это всего-лишь секундная радость, но я надолго запомню это чувство лëгкости и счастья…