Сигарета на двоих

«Время идет. Заморозить или повернуть назад его невозможно. День сменяется ночью, а ночь — новым днём…»

Зелёные безжизненные глаза, под нижними веками которых расположилось по родинке, смотрели на тяжёлые сентябрьские тучи, едва подсвеченные приближающимся рассветом, до которого оставался час. Вдыхая дым от сигарет и утренний воздух, впитавший в себя остатки летнего дурмана, семнадцатилетний подросток, сгорбившись, сидел на старенькой скамье в небольшом парке в полном одиночестве. Терпкий запах «Camel» впитывался в его рыжие, доходившие до плеч прямые волосы, взъерошенные редкими грубыми порывами ветра, что неприятно забирались под одежду, вызывая волну мурашек и лёгкое подрагивание. Вздёрнутый маленький нос слегка покраснел, как и тонкие увешанные браслетами и кольцами руки. Сигаретный дым прилипал к тонкой черной ветровке, под которой, как мешок, висел серый вязаный кардиган и белая плотная рубашка. Подросток слушал музыку в проводных наушниках и отстукивал ногами в черных широких брюках ритм песни, отчего засохшие коричневые листья, не пережившие знойное лето, издавали негромкий шуршащий звук. Пепел тлел и падал на новенькие брендовые кроссовки за 15 тысяч рублей, но на это не обращали никакого внимания. Обувь ему омерзительна. Ему не нравилась такая роскошь, но кто спрашивал его мнение? Отрешённо рассматривая небо, Андрей продолжал тонуть в потоках мыслей, вновь пытаясь найти ответы на незаданные вопросы. Осень для него невыносима. С каждой минутой он ощущал, как накатывала тяжесть и усталость, обволакивая своими мерзкими объятиями. В каждом иссохшем, безжизненном листе мелькали отголоски прошлого, от которого хотелось скрыться, но его захлёстывало, словно в пучине морских волн, не позволяя сделать даже маленький вдох. Каждый безжалостный порыв ветра, проникающий в глубокие трещины и разрушающий хрупкий, словно карточный домик, внутренний мир, заставлял сердце судорожно сжиматься от боли. И время будто загустело в песочных часах, превратилось в янтарную смолу, назло прилипая к стеклянным стенкам, отказываясь течь дальше, продлевая страдания, будто их мало. Вспыхнувшее болезненное воспоминание заставило Андрея сильнее сжать сигарету, прикрыть глаза в надежде слиться с мглой, а после полной грудью вдохнуть никотин, задерживая в легких и чувствуя, как тот оседает где-то в глубине. Голова немного закружилась, качая подростка на импровизированных волнах. Это успокаивало, помогало отвлечься. Помогало хоть ненадолго выпасть из реальности, что ожидала нового случая выбить из лёгких весь воздух и поставить новые кровоподтёки. «Штормящее море не спит, Бушует уже много дней. Волны бьются в гранит, Но гранит всё равно сильней...» И подросток усмехнулся строчкам песни, обнажая нервную улыбку. Сделал последнюю затяжку и выкинул окурок в мусорку, только чтобы достать новую сигарету, безэмоционально поджигая, затягиваясь до головокружительного состояния. И так, пока пачка не заканчивалась в течение двух дней. — Останови поток! Исчезни, как всё исчезает. Почему мне так нравится то, что меня разрушает? — меланхоличным шёпотом пропел он, выдыхая дым. В какой же момент одной сигареты в день стало не хватать? Но его это не особо волновало, главное — эффект. Растворяясь в сигаретном дыме, он на жалкие пару минут мог отбросить навязчивые мысли и побыть один. Забота о собственном здоровье — последнее, что могло беспокоить в принципе. Сейчас важно совершенно другое: сколько ему ещё осталось? Всего 10 месяцев. Последние мучительные 10 месяцев жизни. А после — всё кончится. Больше его не будут душить стены чужой квартиры, коридоры прогнившей школы и безликие маски, которые приходится надевать каждый день, устраивая дурацкий маскарад, чтобы не раскрыть себя. Всё изменится. Закончится старая и начнётся новая история, которую будет создавать сам. Скоро он обретёт крылья, как у парящих в небе птиц, за которыми любил наблюдать. Андрей сбежит из этого проклятого города туда, где его никто не найдет, где никто не узнает, где он сможет создать себя заново, собрать медленно и верно по кусочкам, словно замудрённый пазл. Всего 299 дней до выпуска и долгожданная свобода. «А сможешь ли ты сбежать? — вторил разум, злобно скалясь. — Сможешь ли ты отпустить прошлое?» И Андрей вновь сделал затяжку. Он ненавидел этот вопрос, всячески избегал, как и многое в жизни. Ему не хотелось отвечать, потому что не знал, каким будет ответ. Что, если даже наедине с собой он продолжал носить маску? Что, если под ней скрывается не то, что он ожидал увидеть? Что, если все его трепетные мечты и надежды рухнут, стоит только осознать ответ? До первого урока осталось 3 часа и 9 минут. Время, обычно неумолимо бегущее вперёд, как будто внезапно остановилось и теперь с пробитым колесом неловко плелось по трассе из последних сил. Песня в наушниках стихла, а за ней началась следующая: Fleur — «Камень». Сделав последнюю затяжку, подросток потушил и бросил в урну бычок сигареты. Обречённо откинувшись всем телом на спинку скамьи и закрыв глаза, Андрей всецело погрузился в мелодичную музыку. «Попробуй разбить меня — ты не поверишь глазам, Попробуй сломать — ты скорее сломаешься сам. Холодный и твердый в израненных пальцах — Орудие неандертальца...» Ему нравился текст. Строчки переплетались с линиями его жизни, воссоздавая измождённую судьбой, поломанную людьми, с треснутым каменным сердцем куклу, прикованную к рукам гнусного марионеточника. Стойко держась на своих ватных дрожащих ножках, она изо всех сил кричала: «Сломать меня не получится, сколько бы ни пытался!». И каждый раз на хрупком теле появлялись новые дыры и свежие швы. Сильная, но сломленная, упрямая, но послушная, решительная, но безвольная — кукла, сшитая безумным творцом, продолжающим ставить спектакли с единственным актером. Актером, что умело скрывал реального себя под масками. С Андреем, что продолжал попытки выбраться из крепких оков цепей. Так в подвалах одной из обшарпанных панелек крутился спектакль круг за кругом без единого зрителя в зале, словно приватное выступление. Никто не знал, и подростка устраивало блаженное неведение остальных. Так спокойнее, легче, меньше глаз, прикованных к нему. Взгляды. Он ненавидел их, презирал открытую жалость по отношению к себе. Разве можно испытывать сочувствие к куклам, которые виновны в том, что сотворили? Разве можно жалеть того, кто уничтожил всё своими же руками? Разве можно простить Андрея за то, что убил собственную мать? Противными тоненькими ручонками, навечно покрывшимися по локоть закоптившейся кровью, смыть которую не получалось, сколько бы ни пытался. «Если бы меня не существовало, она была бы жива», — думал подросток каждый раз, сидя на полу их старой квартиры. Мысль, вросшая в его генетический код, без которой больше не может существовать. Мысль, забвенным хороводом кружившаяся в голове из года в год. Мысль, отравляющая змеиным ядом жизнь, которую не заслужил, но которую в нём почему-то до сих пор поддерживали. Часы, зациклившись чёртовой петлей на злополучном 15 октября 2006 года, возвращали подростка обратно в прошлое, от которого безуспешно пытался сбежать уже как 10 лет. Андрею восемь. В тот будничный осенний день, когда листва деревьев сменилась яркими багряными и янтарно-жёлтыми оттенками, счастливый рыжеволосый мальчик возвращался домой из школы. Порывы ветра кружили в воздухе опавшие листья, и младшеклассник сильнее прижимал самые красивые из них к себе. Старенькая двухкомнатная квартира времён СССР встретила его домашним уютом и тишиной. Половицы неловко скрипели от каждого шага, узорчатые обои слегка облезли по краям, древняя мебель, держащаяся на добром слове, и слегка приоткрытое окно, впускающее лёгкий прохладный бриз. На обеденном столе лежала записка, выведенная аккуратным каллиграфическим почерком: «Ушла по работе, скоро вернусь. Приготовим ужин для папы вместе? Люблю тебя, мама». Простое послание, неотличимое от прочих, которые она оставляла перед своими встречами с клиентами. Однако на этот раз что-то пробудило его любопытство. «Ужин», - вертелось в голове. Они часто готовили вместе. Андрей помогал чистить и резать овощи, закидывал ингредиенты в кастрюли или сковородки. Иногда мама разрешала приготовить что-то самому, хваля сына за его кулинарные навыки. И в ту же секунду мальчик понял: «Я могу сделать сюрприз и приготовить ужин сам!» — загорелась в детской головушке глупая мысль. Моментально и без малейшей задержки, отбросив свой портфель на старенькой кухне, юный поварёнок принялся за дело. Уверенно достав из небольшой деревянной тумбы чугунную сковороду, он осторожно поместил её на заднюю конфорку газовой плиты, включая её на максимум. Затем, щедро налив по всей поверхности посуды подсолнечного масла, мальчик поспешил в комнату, чтобы сменить одежду. Перед тем как вернуться на сцену, он надел на голову импровизированный колпак, сделанный своими руками, изображая из себя знаменитого повара. — Дорогие зрители, сегодня мы будем готовить жареные пельмени с приправами! — играл спектакль мальчишка, надевая свой фартучек. Приблизившись к сковородке, из-за потрескивающего звука он понял, что масло достаточно нагрелось. — Самое время добавлять ингредиенты! Аккуратно взобравшись на шаткую табуретку, держа в руках пачку пельменей, он без раздумий вывалил несколько штучек в нагретую железную посудину. Всё мгновенно зашипело, забрызгало в разные стороны, попадая на худенькие ручонки повара, отчего тот дёрнулся и в попытке прижать их к себе случайно ударил по ручке сковородки. Масло вылилось на плиту и медленно, расплываясь, приближалось к огню конфорки. — Ай! Больно… — дул на свою руку мальчик, недоумённо потирая. — Ой, я забыл про рукавицы! Мама же их всегда надевает, чтобы не обжечься. Надевая их и возвращаясь к плите, маленький герой заметил небольшой огонёк под сковородкой. Нагретое до точки дымления масло соприкоснулось с пламенем конфорки и теперь потихоньку разгоралось. Испугавшись, мальчишка быстро схватил рядом стоящую кастрюльку и налил немного воды, находясь в полной уверенности, что сможет потушить миниатюрный пожар. И вот мальчик на стуле с кастрюлькой, наполовину наполненной водой, держа руки над сковородкой, одним резким движением вылил содержимое на пламя. Это и стало главной ошибкой. Всё произошло в считанные секунды. Вода соприкоснулась с маслом в сковороде, вызывая брызги, которые волной поднимались вверх, охватывая руку мальчика; затем возникло пламя, алчно пожирающее его тонкую кожу. Мальчик выронил кастрюлю и отпрянул назад, падая со стула и ударяясь головой. Огонь распространялся дальше, перекидываясь на забрызганные маслом хлопковые шторы, затем на шёлковый тюль, медленно расползаясь по комнате, до чего мог дотянуться. Когда мальчик открыл глаза, то с ужасом осознал, что сам превратил маленький огонёк в огромного монстра, что с отвратительным чавканьем поедал всё на своём пути. Вскочив на ноги, мальчишка убежал в свою маленькую комнату и спрятался в шкафу, зажавшись в угол. — Это кошмар... Это кошмар... Кошмар... — как мантру говорил ребёнок вновь и вновь, судорожно дыша. Обожжённая рука нестерпимо болела, но разглядеть, что с ней не так, не мог из-за темноты в шкафу. Схватив какую-то тряпку, он обвязал её вокруг ожога и прижал кисть к себе. — Это всё кошмар... да? Увы, сколько бы ни повторял одну и ту же фразу, проснуться не удавалось. Сколько бы Андрей ни кусал щёки, ни щипал себя пальцами, ни жмурился, он всё так же находился в старом шкафу, в полной тьме, слыша в соседней комнате пронзительный рёв монстра, неистово бросающего предметы на деревянный пол. Огонь продолжал жадно поглощать всё на своем пути, заполняя комнаты жгучими клубами дыма, медленно подбираясь к дальней комнате. Он искал Андрея, и тот дрожащими руками закрыл рот, пытаясь сдержать слёзы и не издать ни звука, будто малейший писк может привлечь внимание. И время замедлило свой ход, превращая каждую секунду в вечность, продлевая страдания. Но Андрей ждал. Всем сердцем верил, что вот-вот его разбудит мама. Обнимет, успокоит, утрёт горькие слёзы, а после скажет: «Это всего лишь сон. Всё хорошо, не бойся. Я рядом». И, как обычно, ласково погладит по голове, ляжет рядом, пока сынишка снова не погрузится в сон, держа её за руку до самого утра. И мальчик ждал, прижимая колени к себе. Но кошмар не кончался, и никого рядом не было. Только тьма, прячущая под своим крылом испуганного ребёнка. Только треск дерева в соседних комнатах, настойчиво возвращающий в реальность. Только жгучая боль обожжённых рук, которую было не унять. Только Андрей и созданный им же огненный монстр. Вновь открыв глаза в надежде, что смог проснуться, мальчик поджал губы, безмолвно скуля. Это не сон. Это реальность — жестокая, безобразная и несправедливо паршивая. И создатель этой сцены — маленький восьмилетний ребёнок, пытающийся скрыться от света прожекторов. Затаив дыхание, он тихонько приоткрыл дверцу шкафа, чтобы оценить ситуацию. Может, получится сбежать? Что-то с грохотом рухнуло на пол в соседней комнате, заставив его вздрогнуть и вновь вжаться в угол. Андрей дрожал и не знал, что делать. Он весь пропитался страхом, запахом гари и безнадёгой. Вспомнив серию из какого-то мультсериала, идущего по телевизору после школы, мальчик прозрел. Задержав дыхание, прислушиваясь к чудовищному рёву монстра, он выждал момент, когда тот на мгновение утихнет. — Помогите! — крикнул мальчишка, собравшись с духом. — Помогите, пожалуйста! Ребенок вопил от отчаяния, вкладывая всего себя, но голос был настолько надломленным и тихим, что растворялся в какофонии. Тонкие вибрации звука пронзали воздух, но оставались незаметными, как будто мальчик не произносил ни единого слова. Но Андрюша пробовал снова. Снова. И снова… Никто не отвечал. Никто попросту не слышал. Оттого никто и не находил. И каждая попытка, расходясь первыми уродливыми трещинами, ломала детское трепетное сердце. «Почему никто не отвечает? — не понимая, плакал навзрыд мальчик, не сдерживаясь. — Почему никто не приходит?» И тогда он понял всё. Андрей умрёт. Один. И никто его не спасёт. И мысль столь внезапная и простая так сильно ударила по детскому сознанию, что можно было услышать, как кирпичик за кирпичиком рушится его невинный мир. Андрюше только восемь, а ему придётся смириться со своей погибелью. Андрюше только восемь, а всё его детство разбилось вдребезги. Андрюшеньке только восемь, но он перестаёт дышать, не в силах сделать даже маленький вдох. Ему страшно. Сжавшись в комок, мальчик сидел в шкафу, закрыв глаза. Гул в ушах затмил собой все внешние звуки, оставляя наедине с ужасными мыслями. Тьма скрыла от него, как чёрный дым постепенно заполнял собой квартиру, как огонь разгорался ещё больше из-за приоткрытого окна. «Никто меня не спасет, — будто констатировал факт ребенок, чувствуя, как слёзы катятся по красным щекам. — Мама не придет...» И теперь он был уверен, ведь в мультфильмах, которые любил смотреть по телевизору, герои всегда приходили на помощь в трудные моменты, стоило персонажам лишь тихо прошептать. Но Андрея никто не спасал. Возможно, его и забыли вовсе. Надежда, что горела в нём, угасла, как маленькая беззащитная свеча, оставляя после себя расплавленный воск сожалений. Руки безвольно упали на дно шкафа, слёзы продолжали течь по красным щекам, только вот жизнерадостные искры глаз потухли. Навсегда. Мальчишка, что час назад мечтал о новых игрушках, лишился детской наивности, вкусив плод сожалений, отчаяния и безысходности. Ему не выбраться. Он умрёт. Либо его сожрёт пламя, оставляя только хрупкие кости, либо задушит дым, проникающий в лёгкие. Выхода нет. «Ты никому не нужен», — сладко шептала смерть, крепко ухватившись за плечо мальчишки. — Тебя не спасут». — Не нужен, — повторял ребёнок, опустошёнными глазами смотря в пустоту. — Не спасут. Маленькие трещины разрастались, словно паутина, деля сердце на островки. Тихо скуля, мальчик плакал сильнее, судорожно хватая носом едкий воздух, отчего зашёлся сильным кашлем — дым окончательно добрался до комнаты, и теперь счётчик сменился на жалкие минуты. — Солнышко! Вот ты где, мой мальчик! — вздрогнув, ребёнок через силу перевёл взгляд, поднял голову и увидел испуганную женщину с рыжими растрёпанными волосами, держащую у носа платок. — Боже, наконец-то я нашла тебя... И всё вмиг замерло. Исчез и ужас, душащий на протяжении долгих минут, и отвратительное чавканье монстра, и безнадёжные мысли. Он всецело сконцентрировался на маме, не моргая, будто лишнее движение может развеять столь непрочную галлюцинацию. Лицо и одежда девушки перепачканы пеплом, а пальто и юбка безобразно обгорели по краям. Она аккуратно присела на корточки, обхватывая измождённое лицо сына, рассматривая. В её ярко-зелёных глазах застыл ужас вперемешку с облегчением. И никакой злости, кою ожидали увидеть. Только слезы огромными крупицами стекали по щекам, оставляя солоноватые дорожки. Его защитят. Унесут подальше от лап жестокого монстра, отведут в безопасное место, зацелуют от счастья. «Меня защитят, — думал мальчишка, крепко прижимаясь к коленям матери, утыкаясь в них лицом. — Меня не забыли…» Сбросив с себя длинное пальто и оборвав края юбки, девушка аккуратно взяла чадо на руки, прижимая крепче к себе, и стремительно ринулась к дверному проёму. Ребёнок верил, что с её появлением всё закончилось, но сердце продолжало биться в унисон с шумом пожара, разрушающего их скромную квартиру. Едкий дым клубился повсюду, проникая в каждый уголок и окрашивая светлые помещения в мрачный чёрный цвет, и забивался в лёгкие, заставляя задыхаться. Прежний уют исчез безвозвратно, оставляя лишь горькую печаль за утраченным. Мальчика трясло, и, прижимаясь к матери, он старался укрыться в женском плече, чтобы не видеть разрушенный облик их дома. Он чувствовал себя виноватым. Хотелось извиниться за всё: за свои поступки, за свою капризность, непослушание и легкомысленность. Хотелось отмотать время назад и изменить судьбу, выбрать другой исход. Но разве это возможно? Время продолжало идти. Заморозить или повернуть назад его нельзя. Некоторые события безвозвратно упущены, и ничего с этим не поделаешь. Путь к выходу казался коротким: нужно всего лишь пройти мимо дивана, уткнуться в громоздкий шкаф с хиленькими ножками, свернуть направо в узкий коридорчик, выйти в подъезд и спуститься по лестнице с 4-го этажа. Но была проблема: гостиная полностью окутана огнём. Горел и ковёр, и небольшая тумба, на которой стоял допотопный телевизор, и бока замшевого дивана, еле держащегося на подпаленных ножках. Пройти, не пострадав, не получится. Но девушке плевать. Пусть её обожжённые ноги могут и вовсе превратиться в адское месиво, она должна спасти своего ребёнка. Для неё нет ничего важнее, чем сохранить его жизнь, даже если придется пожертвовать собственной. Главное — не увидеть наяву мысли о маленьком сгоревшем дотла детском тельце. А потому девушка решилась на риск: пройти по горящему ковру, вывести Андрея в безопасное место, а затем вернуться и достать из шкафа в гостиной сумку со всеми важными документами. Выдохнув, резким движением она преодолела небольшое расстояние, выбивая искры из-под ног в разные стороны. Мебель пошатывалась, норовя рухнуть в любой момент, но всё обошлось, и они остались целыми. Выбежав в подъезд, девушка поставила ребенка на пол и попросила его уходить. — Спускайся вниз, я сейчас быстренько заберу кое-что важное и вернусь к тебе, хорошо? — погладила она ребёнка по голове, улыбаясь. Мальчик лишь коротко кивнул, разворачиваясь. И девушка вернулась обратно. Но Андрей замер. Он колебался. Что-то не давало покоя, не позволяло сделать даже маленький шажок. Какое-то странное предчувствие. И тогда мальчишка решил из коридора проследить за мамой, чтобы с ней точно всё было хорошо. Тихонько скользнув внутрь, он замер у дверей, ловя покрасневшими глазами каждое движение матери. Девушка, стоя на дне шкафа, держалась одной рукой за его стенку, а другой тянулась к сумке, стоящей на краю полки. Зацепившись за края слабенькими пальчиками, она рывком вытащила её, наклоняясь телом назад. Громкий треск. Так звучит потеря последней надежды. Так звучали сломанные ножки шкафа. Так звучала сама смерть. Шкаф начал падать на девушку из-за сместившегося центра тяжести. Встав на пол, девушка бросила сумку к двери и встретилась с испуганными зелёными глазами, что, не отрываясь, смотрели на неё. Она не ожидала увидеть Андрея, думала, что он давно на улице в безопасности. — БЕГИ! — крикнула она, корпусом поворачиваясь к нему, замешкавшись на месте всего на долю секунды, но драгоценное время потеряно. Мальчик чувствовал, как ком шока и ужаса застрял в горле. В его сердце вновь болезненно стучал страх и паника, а земля ушла из-под ног, наблюдая в замедленном действии, как девушка подалась телом вперёд, но громоздкая мебель рухнула быстрее, чем она успела сделать хотя бы шаг. Грохот. Истошный женский крик пробился сквозь столп пепла, заслонивший обзор мальчишке, неприятно цепляясь к его одежде и забиваясь в нос, с каждым вдохом проникая глубже в лёгкие, вызывая новые позывы кашля и тошноты. Ребёнок старался держать глаза открытыми, пытаясь увидеть хотя бы очертание фигуры матери. Когда пелена спала, перед ним предстала заставляющая стыть кровь в жилах картина. Длинные грязно-рыжие волосы лежали на полу, обрамляя бледное лицо, на котором застыла нестерпимая мука. Зелёные глаза закрыты, но сквозь сомкнутые веки текли слёзы. Девушка прерывисто дышала, ощущая на себе тяжесть шкафа, что наполовину придавил тело. Руки цеплялись за обгоревшие половицы, оставляя рваные царапины и следы свежей крови. — Нет…НЕТ! МАМОЧКА! — подполз к ней ребёнок, крепко схватив за руку. — МАМОЧКА! Девушка молчала, стараясь подавить вопль. Острая боль волной прошлась по телу, заставив крепко стиснуть зубы. Сладкий шёпот Костлявой повторял одну и ту же фразу: «Сегодня ты умрёшь», заставляя кровь в жилах леденеть. Она тонула в своих мыслях, в нескончаемой боли, в едком дыме, теряясь во тьме. Но тёплые маленькие ручки вернули в реальность. Подняв голову, она увидела наполненные отчаянием и сожалением глаза, заставляющие сердце сжаться. На нём не было новых ран, но сегодняшний день наверняка оставил уродливые шрамы на хрупкой душе. И самый болезненный порез ей придется оставить самой. Ему придется бросить её здесь… — Убегай… — сипло простонала она. — Прошу… — Нет… Я вытащу тебя и ни за что не брошу! — рявкнул мальчик, встав на дрожащие ножки. Ребёнок через боль схватил вторую руку матери, пытаясь вытащить из-под завала. Женщина захрипела от боли, впиваясь ногтями в маленькие ручонки, но Андрей терпел и тянул, что было мочи, — тщетно. Пытался поднять огромный шкаф. Ему было сложно, но он старался изо всех сил, кричал и просил помощи — напрасно. Шкаф казался неподвижным, как будто прикованным к полу. Пробовал снова. Снова. И снова. Ничего не получалось. От бессилия мальчик рухнул рядом на колени, не чувствуя собственных рук. Слёзы стекали по красным и покрытым пеплом щекам, дым вызывал удушье и более сильные позывы кашля. Сознание затуманилось, поблекло, сгорело дотла, как их квартира. — Сыночек, миленький… Я не смогу убежать вместе с тобой… Поэтому прошу тебя… Уходи… — Женщина зашлась удушающим кашлем, значившим, что осталось ей немного. Так сколько осталось сыну? — Я не хочу видеть, как ты умираешь… Не хочу, чтобы жизнь твоя оборвалась здесь. — Но я… Я! Я тоже не хочу видеть, как ты умираешь! Это же из-за меня всё произошло! Это же… я виноват… — последняя фраза надломилась, превращаясь в шёпот. Смотря в потухшие зелёные глаза, мальчик всхлипнул. Где-то в глубине искалеченной души тлела детская злоба. На себя. На маму. На мир в целом. За что он так несправедливо расплачивается? Был слишком эгоистичным? Наивным? Капризным и непослушным? В нём бурлила ненависть к себе. Зачем только ему пришла в голову такая глупая идея? Почему не слушал то, что говорила ему мама? И почему нельзя всё изменить? Бесполезный. Слабый. Никчемный. — Ты ни в чем не виноват, солнышко. Слышишь? Не виноват, — девушка ласково погладила Андрея по щеке, улыбаясь. — Прошу тебя, убегай… Моё сердце не выдержит твоей смерти. Ты должен жить… И он понимал, что мама хочет защитить его. Понимал, что для неё нет ничего важнее его жизни. Но и для него тоже. Мысль о том, чтобы сбежать отсюда к чертям собачьим, била по детской черепушке, умоляя спастись хотя бы самому. Но разве он мог? Разве ему позволено так думать после всего, что натворил? Нет. Он не заслуживает права на жизнь. Они умрут вместе. Это будет его платой за совершённую ошибку. Больше мальчик ничего не сможет сделать. — Мама, я не могу уйти. Я не хочу тебя терять… Прости… — шептал он сквозь слёзы, сжимая её руку в ладонях. Это конец. Ей не переубедить её маленькое чадо. Она видела, как гаснут искры в его глазах. Как готов умереть вместе с ней. Как умер его детский крохотный мирок. И она плакала, не зная, что делать, как достучаться, как уберечь. — АНДРЕЙ! ТЕТЯ АНЯ! — пронзительный крик выбил из колеи две жизни, находящиеся на грани смерти. Обернувшись, Андрей увидел своего друга — тринадцатилетнего Максима, что жил этажом выше. Подросток закрыл нос рукой и подбежал к ним, бледнея, когда увидел, что произошло с женщиной. — М...Максим…прошу, спаси моего…сына… — хрипела девушка с надеждой. — Уведи…его… — Нет! Я же сказал, что не уйду! — оскалился мальчишка, злобно смотря на маму. Подросток застыл, переводя взгляд с женщины на Андрея, чувствуя ком в горле. Он понимал друга, потому что тоже хотел бы ей помочь. Но что может сделать тринадцатилетка в этой ситуации? Такую громоздкую мебель даже взрослый мужчина двигает с трудом. А они всего лишь дети. Позвать взрослых? Уйдет слишком много времени, а Андрей уже на грани обморока, как и тетя Анна. Ему придётся против воли друга увести из горящей квартиры. Другого выбора нет. Коротко кивнув, соглашаясь, Максим увидел, как девушка безмолвно благодарила его. Умирающая женщина слабо улыбнулась, облегчённо выдыхая. Для неё нет ничего ценнее, чем жизнь сына, даже если придется пожертвовать собственной... И от этого в груди болезненно кольнуло. «Если бы моя мама любила меня так же, как она», — думал про себя мальчишка. Эти ярко-зелёные глаза подросток запомнит навсегда, как и слёзы, катившиеся по его щекам, от выбора, которого у него на самом деле-то и не было. Выбор, который разбил ему сердце. Выбор, который запомнит на всю жизнь. Сжав руки в кулаки, собравшись с духом, Максим поднял сумку с документами и маленького Андрея, повесив на плечо, крикнул перед тем убежать: — Хорошо, тетя Аня! Я его выведу и позову на помощь! Только дождитесь!!! — уверенно произнес он, будто доказывая сказанное и себе. — НЕТ, ОТПУСТИ МЕНЯ! МАМОЧКА! — завопил ребёнок, пытаясь выбраться из мёртвой хватки, протягивая руки к ней. — МАМОЧКА!!! Но он замолк, когда увидел, что девушка искренне улыбалась, а по щекам стекали слёзы. Она знала, что они не успеют. Знала, что умрёт. Знала, что это их последняя встреча. И Андрей запомнил её. Запомнил, как девушка задыхалась, пусть и пыталась через силу улыбаться. Запомнил и то, как ей больно и страшно, как взгляд становился мутным, как тонкие пальцы с короткими ноготками вцепились в пол, оставляя следы. Запомнил… Но не мог ничего сделать. Последнее, что осталось в памяти, — фраза, брошенная напоследок: «Живи… Прошу тебя, только живи…» А после воспоминания вспыхивали отрывками, словно прожжённая кинолента. Вот они с Максимом в подъезде, где судачили соседи. Вот уже на улице, где неприятно веяло могильным холодом. Вот на Андрея повесили чью-то большую куртку. Вот приехали с оглушительным рёвом пожарные машины и скорая помощь. И вот наконец-то тьма, словно из него выдернули воспоминания, как ненужный хлам. Но он навсегда остался в той горящей квартире вместе с мамой, которую не смог спасти. Парень резко распахнул глаза, наполненные противной влагой, судорожно хватая ртом воздух, будто тонул. Привести дыхание в норму не получалось даже с третьей попытки, и горькие слёзы медленно стекали по щекам, оставляя солоноватые дорожки. Судорожно рыща по карманам, Андрей достал пачку сигарет, беря в рот одну из них, зажечь которую смог только с четвёртого раза, а после выудил из чёрной ветровки телефон, взглянув на время. Он проспал мучительные полчаса, попутно затягиваясь до головокружительного состояния. Зелёные безжизненные глаза смотрели на тяжелые сентябрьские тучи, подсвеченные тусклыми розовыми и оранжевыми оттенками рассвета. Мимо него пролетел засохший коричневый лист, сорванный с дерева грубым порывом ветра. Время вновь продолжало неловко плестись по трассе с пробитым колесом, продлевая послевкусие увиденного. Осень для него невыносима. Отголоски прошлого настигали в каждом окружающем его предмете, вызывая кошмары. Кошмары, от которых не сбежать, даже выкурив пачку сигарет за раз. Кошмары, болезненно вспыхивающие даже в секундной темноте. Кошмары, съедающие до костей. Отрешённо рассматривая небо, Андрей почувствовал, как на лицо упала капля дождя, а за ней и вторая, и третья, тысячекратно множась и увеличиваясь в размерах. Ливень усиливался, барабаня по скамье, черной ветровке и измождённому лицу, скрывая чужие слезы. Андрей плакал. Впервые за долгое время дал слабину, волю чувствам. — Только живи… — шёпотом повторил фразу матери, сказанную перед смертью. Фраза, болезненно пульсирующая в голове, вызывающая приступы кашля. Фраза, которую ненавидел, но оберегал, как последнюю искру надежды. В тот день пожарные опоздали. Она умерла задолго до их прибытия, испустив последний облегчённый вздох, когда убедилась, что с её сыном всё будет в порядке. И на бледном мёртвом лице замерла последняя ласковая улыбка, которую мальчик больше никогда не увидит вживую. Как и не почувствует нежные прикосновения, не встретится с добрыми изумрудными глазами, не услышит тихое: «Сыночек». Никогда. Задрав рукав и грустно усмехнувшись, подросток провёл рукой по уродливому шраму от ожога, окружённому другими белёсыми рубцами, прячущимися под слоями одежды и браслетами. Его удушливые следы пережитого, не позволяющие забыть то, что совершил. Весь он соткан из отпечатков прошлого, которые ненавидел, но ради которых жил, балансируя над пропастью. Потому и оберегал от чужих глаз и ненужных прикосновений. Сделав последнюю затяжку, Андрей безэмоционально потушил окурок об локоть, наблюдая, как тлеет кожа, как создаётся очередное увечье. Слеза неловко упала рядом с новой раной, очерчивая границы других, а нарастающая боль отрезвляла затуманенный воспоминаниями мозг. Это одна из маленьких тайн, о которой никто не должен знать. Это помогало окончательно вернуться в реальность. Это единственный способ наказать себя самостоятельно. И всё-таки он ненавидел осень.