***
Любовь сильнее. сильнее похоти бездумной, сильнее ненадежных брачных уз. сильнее всяких ожиданий последних, сильнее оскорблений людских. Любовь осилит. осилит, крылья поднимая вновь осилит всё, поднимая с колен. осилит всё она, кроме предательства и поруганных вен.***
Я повидал много крови в своей жизни, она никогда не пугала меня. И своей, и чужой. И сейчас, стоя обнажённым перед зеркалом в спальне, я обводил пальцами каждый шрам. Обдумывал последнее дело, деньги за которое лежали в холщовом мешочке на столе. Ричарда в комнате не было, скорее всего, он занимался бумажными делами у меня в кабинете — он был моим заместителем, а по совместительству — очаровательным художником. Он был исполнителем фантазий и грёз как своего, так и моего безумно-больного разума. Шрамы — пыль, когда-нибудь я найду того, кого они не будут пугать. Но сначала лучше, что бы они перестали пугать меня. Рубцов было семь, но они шокировали размерами. Руки после вчерашних приключений по прежнему трясло в лихорадке, я не мог опомниться. для себя я решил, что подберу новый способ страховки. Как минимум — другой парик и стану иначе скрывать шрам. Параноик? Возможно, но как давно вы хотели лишиться головы в толпе разъяренных крестьян и их господ, которые тебя возненавидят? Вот и я о том же. Однажды — я смирюсь. Если, конечно, не помру раньше, что, кстати, куда вероятнее.***
Где ты? Где твой юный, тяжкий, светлый лик? В один миг я был сброшен с Олимпа, перестал быть велик. Ты слышал все эти песни, Жизнь приказалоа голосом строгим6 «помни». Перерезал я горло удаче В прошлой жизни, не иначе! Когда ты потерял то, Зачем манило высокое небо? Юное сердце осталось здесь В холодной и пьяной осени Когда вечером я отдался весь Смотря на то, как в деревне затухали огни.***
—Хэй, Аргонт. Что стоишь? — Ричард вошёл, и пока я лихорадочно натягивал одежду, чуть издевательски смотрел на меня. —Совсем ум за разум зашёл? Одурел в край? Я стою, я обнажён, а ты… врываешься ко мне, плюхаешься на постель… — я был крайне возмущён и пытался, не теряя грации, затянуть рубашку. —Имею право. Тебе письмо пришло вчера — я не читал, я не совсем псих, не хмурься, — так что вот оно. — Ричард протянул стоящему со всею надменностью мужчине запечатанный конверт. — А ещё, я значит, приехал днём, а тебя нет. Я то не дурак, понял, но мог бы и предупредить. Я с ледяным спокойствием взял конверт, надеясь, что блеск в моих глазах сойдёт за надменность и холодность. Равнодушно — показательно равнодушно — я сломал сургучную печать, доставая бумагу, вдоволь исписанную чернилами. Естественно, я знал, что это Лилиар. Больше мне никто не мог написать, а министр — если и отправлялись мне письма, они оформлялись куда более официально и противно. Я вчитывался глазами в знакомый почерк, аккуратно держа в руках письмо. Только бы не помять. И с первых строчек пульс подскочил, а кадык дернулся.Дорогой Аргонт!
Мы не виделись около двух недель, что я посчитал серьёзным упущением — наш диалог, кажется, не совсем был закончен. Если бы ты мог, я бы попросил принять меня — или ты мог бы наведаться ко мне, скажем, n-ого числа. Как ты смотришь на оба эти варианта? Я действительно буду рад вновь увидеть тебя.Корру.
Я замер, не зная, что даже и сказать — как реагировать.Что вообще следует делать в таком случае? Я понятия не имел, где тот живёт, хоть адрес и был указан, я не был уверен, что знаю конкретно это местечко, хоть кажется, что проезжал там. Адрес магазина я не запомнил — я уж не помнил, как и пришёл туда. —Опять застыл. Что за письмецо? Выглядит опрятно, симпатично. — Ричард изо всех сил старался заглянуть в текст, но я прижал бумагу груди, что б скрыть написанное, и лишь спустя краткий миг, понял как выгляжу. —Лилиар. — одного моего слова было достаточно, что бы брови моего собеседника удивлённо поползли вверх. —Он жив? — и это прозвучало в момент столь буднично и лицемерно, что я закашлялся, подавившись слюной, взирая на него испепеляющим взглядом. — Понял, понял, прости. И что же он написал тебе, принцесса? —Раньше ты был тих, как ягненок, и говорил о моей работе с содроганием мыслей и тела в целом. Да что я тут распинаюсь, ты тонул в страхе. Что, интересно, случилось? —Случилось то, что я понял, насколько мне плевать на то, чем ты занимаешься. Если ты не помнишь, то эти две недели я то пропадал чёрт знает где, то расспрашивал тебя о твоей работе на допросе с пристрастием. Никого прям сильно хорошего ты не угробил, как маньяк себя не ведешь, как озабоченный смертью душевнобольной тоже. так что я жду выразительного чтения письма. —Интересно, как за пять лет знакомства ты не понял этого. На чтение и не надейся — это наше. Лучше скажи, что приготовить на ужин, что б он не уехал посреди ночи черт знает куда? Ричард снова удивлённо распахнул глаза. —Я… я, конечно, не эксперт, но вы разве не… Кто вы? —Мы — люди. Открою дверцу в мир тайн и загадок, не свойственных тебе и твоим ограниченным мозгам. — я вложил в эту фразу весь свой скептицизм и саркастичность. —Друзья, любовники, возлюбленные или для выпить? — он никак не отреагировал на моё заявление, лишь выжидающе смотря на меня. Я отвернулся, игнорируя то, как он сверлил меня взглядом. Я сам не знал, чего хочу — но точно не четвертого. —Аргонт, не обманывай себя. Вы виделись… два раза, Аргонт, два чёртовых раза! Я понимаю, если ты чувствуешь к нему влечение, но какая, к Сатане и пресвятым ангелам, влюблённость? —Я не знаю. Но меня к нему тянет. Такой чистый, светлый, наивный и милый… но веет от него уверенностью. Не слащавостью. —Тянет так, что я не услышал от тебя ни слова, ни намека за прошедшие недели? Я ещё подумаю, не душевно ли ты больной. Доведи количество встреч хотя бы до десяти. Тогда и посмотрим. —Я иду против Бога. Давно иду. —Счастье — разве это не воплощение божественной сущности в человеке? — Ричард всё ещё сверлил взглядом мою спину, и я, развернувшись, сел на колени, и уткнулся головой ему в живот. —Мне просто не хочется опять разочароваться. —Пиши ему, что он может садиться на лошадь, как только ему придёт письмо, которое мы сейчас отправим. Будет это через дня три — успеем сделать уборку и приготовить хоть что-нибудь. Пиши ему, давай: дорогой… —Ни за что! Никаких дорогих! Я с ума ж сойду… — я почти проскулил эту фразу, тут же подняв глаза побитой собаки. Ненавижу строить отношения.***
Я скулил от боли и страха. От чего-то, что сдавливало мне грудь, не давая вздохнуть. Я рыдал, захлёбываясь, сам не зная от чего. Горло словно передавили хомутами, а спина хрустела так, словно по кусочку ломали моё собственное сердце. Глубокой ночью мне стало столь страшно, одиноко и просто плохо, что я просто не знал, куда себя деть. Меня обвили тёплые руки. Сестра сидела рядом: она знала, такое бывает, и тихо прижимала мою голову к себе. Подрагивающие от бешеного пульса руки продолжают сжимать ткань на спине сестры, и я просто постепенно умираю, позволяя себе раствориться в пространстве. Истеричное наваждение, и я кричу, кричу, кричу — молча. —Прости меня. Слова отдались в пустой комнате призраком. И я прощал, прощал, потому что знал — иначе никак. —Если ты сейчас не спишь, то… вот. Тебе пришло, успокойся, прошу. Твои слёзы — это что-то страшное. Дрожащими пальцами я взял письмо. Там было всего несколько слов, и мне не нужен был адрес.Лилиар, встречу тебя на бумаге.
Я не слишком часто пишу такие строки, но буду рад тебя видеть у себя. Приезжай скорее. Как только сможешь вырваться с работы, и как только получишь это письмо, я буду ждать.Господин Гесс.
—Я дам тебе выходной. Утром поедешь, и я не собираюсь это обсуждать с тобой. Одежду выбрать помогу. Кто он тебе? Я опешил. Естественно, я хотел, возгорел желанием поехать. Но, такое ярое одобрение со стороны сестры меня обескуражило. —Наверно, друг? — сам-то уверен в том, что говоришь сестре, идиот? —Перестань жалеть о прошлом. Тебя в нём никто не жалел. — Она взмахнул рукой, поправляя волосы, и исчезла так же быстро, как и появилась. Всё ещё чуть подрагивая, я опустился на подушку, не заметив, как сжал письмо замершими во времени пальцами. Утро встретило меня родным запахом фиалок и мятной свежестью. Пока сестра настойчиво хлопотала над тем, какую рубашку и плащ лучше взять, я умывался и приводил тело в порядок. Я обожал её: лучшее отражение меня. Умна, красива, с легкостью переживает все невзгоды и умудряется поддерживать остальных членов семьи. Но я помнил, как ей было плохо, и как я был с ней. Никто из нас не вечен. —Лили, вот это! — она протянула мне светло-зелёную рубашку, максимально пастельных цветов на пуговицах. Я поблагодарил её, выслушал наставления и получив разрешение взять лошадь, я оделся, брызнув на руки экстрактом-маслом лимона и мяты, чуть взъерошив влажными руками волосы. От ночной истерики не осталось даже следов, и взяв плащ Аргонта, который он мне одолжил в последнюю нашу встречу, я вскочил на лошадь, захватив свою дорожную сумку. Часто меня напрягало, что она зовёт меня Лили — имя то женское, но более дельного сокращения своего имени, я, если быть совершенно честным, и сам не смог придумать. В доме все спали: больно ранее было утро. Джелика махнула мне рукой, и я пришпорил лошадь, припоминая правильный путь, который старательно запоминал. Цокот копыт о каменистую дорогу успокаивал, и я подумал, краем сознания, что, возможно, с ним я смогу начать ту жизнь, которую так страстно желал и так рьяно отгонял от себя. Газетчик выкрикивал какой-то бред, и я остановился на секунду, утянув газету, за которую ну очень уж не хотелось платить. Мой взгляд привлекло объявление, которое занимало пол страницы, и яркая черно-белая фотография. Кровь, записка, труп и заголовок:Торн, очередное кровавое побоище. Сможет ли на этот раз поймать полиция преступника?
И я похолодел, живо представляя, что с ним сделают. Мой новый знакомый — наёмный Убийца. И мне не стоит вести себя так легкомысленно. Я, правя лошадью, пробегал глазами строчки. Очередной коррупционер — желторотчик — газетчик. Руки уже не дрожали — у каждого своя работа, но всё же, ужас копошился где-то в глубинах сознания. И в глубине моего сознания билось лишь одно: Скорее. Я скакал, разгоняясь до бешеной скорости, укутываясь в плащ. Несколько часов, и хоть мне и казалось, что я себе всё стер седлом, но я и не думал сбавлять темп. Почему я так рвался к нему — ответ был. Слишком соскучился по общению с интеллектуально развитым человеком. Поля и лес проносились мимо глаз, и я вдохнул свежий распалённого солнцем воздух дня. Для себя я наметил цель: узнать о нём как можно больше. Скрывать происхождение и фамилию так долго и успешно — фантастика, и я не мог найти этому определение.***
Юноша остановился перед уже знакомыми коваными воротами. Он заминался, смущался, и явно не понимал, что следует делать. Руки подрагивали от долгого нахождения в седле. —Да что б тебя черти взяли, вали отсюда со своими намёками, Ричард! Я не собираюсь его насиловать, я убийца, а не псих! — из резко распахнувшихся ворот вылетел мужчина, которого, видно, за шиворот вышвырнули из дома. Юноша смотрел на всё это действо широко распахнутыми глазами. Он выглядел очаровательно в своей невинности. Десерт — имбирное печенье с малиной, который он захватил из дома, упрямо считая, что ехать куда-то с пустыми руками, был пойман у самой земли. —Ну конечно, кричи об этом ещё погромче, идиот! Что б тебя прям здесь прибил кто-нибудь! — мужчина шикнул на появившегося в воротах Аргонта в лёгкой рубашке. Тот застыл на мгновение, увидев Лилиара. Тот выглядел просто потрясающе: растрепанные волосы, широко распахнутые глаза, длинные ресницы. Ресницы — само очарование, чуть загнутые к верху, черные, так изящно подчёркивающие глаза. сейчас они чуть подрагивали, а губы растянулись в непонимающем и неловком подобии улыбки. Собственнически улыбнувшись, Аргонт заметил свой плащ на юноше. —Здравствуй, Лилиар! — он протянул руки, ожидая рукопожатия, но Лили, неловко обняв, накинул плащ ему на плеч, прошептав тихое приветствие. И хоть в ножнах у него лежит кинжал, и он зарабатывает, имея дело с ядами и сварливыми клиентами, сейчас игру за… впрочем, неважно, в любом случае — игру ведёт не он. Ричард, почему-то оказавшийся на земле, хотя вроде как стоял на ногах, потрясенно раскрыл рот, заставляя себя отвернуться. —Поразительно. Я удаляюсь, у меня дела. Лилиар, был рад свидеться. — Мужчина приподнялся, отряхивая невидимую пыль, и быстрым шагом ушёл в конюшню. —Я печенье принёс…***
—Мы говорили про тебя, но ты не подумай — просто мой дорогой друг склонен спихивать меня на каждого первого встречного, если он выглядит достаточно приветливо. Мол, одинокий ритм жизни мне совершенно не идёт. — они беседовали, пока Аргонт наслаждался и купался в лучах похвалы почти своего блюда. —Я понял, Ар, не волнуйся. Можно я задам несколько вопросов? — Юноша чуть смутился от слов мужчины, хоть и внутри зарождалось приятное тепло. Горн задумался, после чего медленно кивнул. Тягуче по венам разливалось давно забытое чувство уюта. —Сколько… Сколько тебе лет? Я совершенно не могу понять это. —Поверь мне, я окажусь стар для тебя. Двадцать шесть. — на этих словах он развязал ленту, стягивающую волосы, и они рассыпались черным дождём по его плечам. Он повёл ими, разваливаясь в кресле, и перекинул ногу. —Интересно. Двадцать один. Улыбка резко пропала с уст мужчины, и он поморщился, оглаживая плечо левой руки. Холщовая рубаха скрывала руку, но он как в первый раз почувствовал, как её ожгло жаром. —Аргонт? — юноша потягивал вино из бокала, и не мог не заметить, что в лице напротив сидящего произошла резкая перемена. — Расскажешь? —Наверно, нет. Прости, но не сейчас. Молчание повисло в воздухе. Гнетущее, тихое и суровое — оно кричало о потере кого-то. О невысказанном, что было похоронено далеко, за семью мирами и девятью кругами ада. —У меня есть книга. Кажется, роман. Хочешь, можем прочесть? Он кивнул. Тайнам лучше иногда оставаться в поле видимости, но невысказанными. Бывает так, что ты видишь снег, но не чувствуешь его за пеленой, которую скрывают глаза. Бывает так, что ты смотришь на человека, зная его историю, но он ничего не знает о тебе. Он может ненавидеть тебя и просить у Бога прощения за это, каждый раз убивая себя изнутри. Ненавидеть — это искусство, и те, кто его создают, пишут на снегу цветами аканта, не боясь, что они замерзнут. Темно-лиловый с черными разводами, раскалённая добела сталь, у каждого свои ассоциации. —Мне нравится. Красиво автор рассуждает. А ты как? Лилиар не ответил. Он, кажется, спал на плече, пока тот тихо посмеивался, подхватывая того и неся на кровать. Всё же, надо попробовать отпустить её. её, из-за которой рука горела татуировкой асфоделя и ликориса, что переплетались в сумасшедшем танце — таком же диком, какой была та, что пришлось убить. А в сердце навсегда горят застывшие в прошлом, завядшие подснежники.Ты подбрасываешь кубики, обманываешь смерть, Со сцены кричишь, что её просто нет. Но я знаю, что с годами -болит, И часто ночами в подушку умоляешь «ответь».
Как долго ты будешь прятаться,
Как долго будешь выживать?
Всему придёт заслуженный конец,
И твоя расплата будет страшна по особенному.
Ты никогда не предавал,
Но не в глаза, что до боли страшной любил
Так и не посмотрел, пока она кричала,
Что бы был ложью и ошибкой.
Ты не сможешь простить, и мы все это знали,
Но после ты пришёл, умоляя нас всё забыть
А мы в ответ, на коленях стояли и умоляли,
Что б ты нож положил, а ты — её убил.
Расплата была справедливо-кровавой,
Приправленной болью убитого.
Тогда умерла не только она — ты тоже погиб,
Сжираемый болью в левом плече и цветком амарилиса.
Ты тьму захотел покорить,
По воле безумной своей.
Она тебя манила черной темной бездной,
А ты упал туда с головой.
И стоя в разрушенном сердце своем,
Ты топчешь ваше фото ногами,
Думая лишь о том,
Кто оказался предателем.
Жизнь бы отдал — мы знали тебя,
Никогда не жалел ты, милый, себя.
Теперь оглянись, посмотри на него и вспомни,
На кого так похожа она.
Облик ангельский,
А сердце черно, как взор обанный.
Взгляни ещё раз: ангельский облик
И сердце, светлее самих облаков.
***
Аргонт стоял, глядя в окно. Он курил, смотря на ночь, которая взяла свои права. Смотрел, и знал, что в соседней комнате спит чутким, но глубоким снов прекрасный юноша. Который видит в нём что-то, кроме убийства. Кто захотел в нём разглядеть что-то, чего было навалом за глубиной черно-алых глаз. Он взял лезвие, на котором запеклась кровь, убирая его в дальний ящик. Когда-то скелетов станет больше, чем сможет выдержать он. Когда-то даже этот белый пар, вырывающийся из легкий, не спасет. даже надежное ощущения спасительного никотина и клинка под боком. Всё рано или поздно перестанет спасать. Аргонт затягивается вновь, глотая резко ставший горьким дым. Личная драма - дело, ради которого он живёт, и когда то рана зарастет, покрываясь и оставаясь просто шрамом на запястье. Пуская струи дыма, он внутренне клянет себя. В его налитых кровью губах, которые он покусывает, иногда закусывая сигарету, тлеет билет в один конец. И пока что он не готов отпустить ту, что собственноручно разбил, потому что так требовал приказ. Мужчина жадно втягивает дым в последний раз и стряхивает пепел.Но приказа можно ослушаться. А сердце стучало, рискуя выпасть из грудной клетки.