Задуши меня

Время тянулось мучительно медленно. Беннетту порой даже начинало казаться, будто бы он навечно застрял в какой-то временной петле. Потому что каждый его день повторял предыдущий: он просыпался, заставлял себя подняться с постели, насильно заталкивал внутрь пару ложек какой-нибудь еды и шёл на кладбище. И всегда его сопровождал тульпа. Он был с ним повсюду: в комнате, в ванной, на кухне, абсолютно везде. Он появлялся в самые неподходящие моменты, обвивался вокруг его шеи, будто хищная змея, и шептал-шептал-шептал, какой он, Беннетт, ничтожный. А Беннетт каждый раз слушал его. Слушал, внимал каждому слову и одновременно с тем пытался подавить в себе неистовое желание придушить его. Единственное, что хоть как-то скрашивало его бесконечно серые будни, — это сны. Потому что в них он видел настоящего Феликса Хониккера. Потому что в них он мог прикасаться к Феликсу Хониккеру, мог смотреть в его уже потухшие красные глаза, зарываться носом во всё такие же мягкие рыжие волосы и просто быть с ним рядом. Всего этого Беннетту катастрофически не хватало в реальности. Он хотел, чтобы всё было как раньше. Чтобы Феликс Хониккер снова ворчал на него за какие-то глупости, чтобы Флоренс звала вечером разделить одну бутылку мыла на двоих, чтобы Шарлотта опять приглашала в гости. Но всего этого, к сожалению, в реальности не происходило, поэтому он довольствовался снами, в которых мог хотя бы ненадолго почувствовать себя живым и счастливым. Вот и сегодня тоже. На этот раз локацией его сновидения оказалась комната Феликса. Они с ним лежали на его кровати, обнимаясь, и смотрели друг другу в глаза. На той самой кровати, где у них случилось всё впервые: первый поцелуй, первая близость, первое объятие. Сейчас воспоминания о каждом таком этапе их жизни проносились у Беннетта в голове, и оттого на душе становилось одновременно горько и сладко. Он скучал по тем беззаботным временам, когда они, будучи ещё совсем маленькими детьми, только-только сближались. Хотелось повернуть время вспять, чтобы снова оказаться там, в далёком безоблачном детстве, когда Феликс Хониккер ещё не лежал под землёй на кладбище. Но это, к сожалению, было невозможно, а потому приходилось лишь тешить себя фантазиями, Что всё здесь происходящее — реальность, а не сон. Феликс не произносил ни единого слова. Только молча разглядывал его, Беннетта, лицо, будто пытался запомнить и так запечатлённые в памяти детали. В его красных глазах по-прежнему читались глубокие скорбь, тоска и отчаяние, и оттого сердце болезненно сжималось в груди. Хотелось крепко прижать его к себе, зарыться носом в макушку и долго-долго обещать, что всё будет хорошо. Только вот Беннетт понимал, что никакого «хорошо» у них не будет и уже быть не может. Поэтому он тоже ничего не предпринимал, лишь изредка гладил его исцарапанными руками и вдыхал фантомный запах формалина и лекарств. Сам он так же ничего не говорил: не хотел портить момент. Продлилась эта тишина, однако, недолго. Потому что в какой-то момент Феликс, до того хранивший молчание, наконец-то заговорил. — Скажи, ты так и не передумал? — полушёпотом спросил он. — А? — не ожидавший, что он первый начнёт диалог, Беннетт непроизвольно вздрогнул. Сперва он не понял, о чём шла речь, но потом до него дошло, и губы тронула кривая улыбка. — Я ведь тебе уже говорил, Феликс. Меня в этом мире уже ничего не держит. Тебя нет, остальные меня ненавидят. Так для чего мне жить, скажи? Феликс поджал губы. Выражение его лица вмиг сделалось мрачным, и он только крепче впился пальцами в его одежду. По нему было видно, что он хотел что-то сказать, но просто не знал, что. Пожалуй, это один из тех редких случаев, когда Феликс Хониккер не мог найти подходящих слов. — …И когда конкретно ты собираешься это сделать? — спустя недолгую паузу бесцветным шёпотом спросил Феликс. Он сдался на удивление быстро. На упёртого Феликса Хониккера это совсем не похоже. Обычно он стоял на своём до последнего, отстаивал свою точку зрения до тех пор, пока не одерживал победу. А тут… Смирился, даже толком и не поспорив. Впрочем, оно и к лучшему: Беннетту не хотелось бы спорить с ним и дальше. — Летом, когда станет теплее. Я собираюсь пересадить Венеру ближе к твоей могиле, а потом ввести такую дозу наркотика, чтобы больше не проснуться. — Вот как. Значит, в худшем случае чуть меньше, чем через месяц, — с губ Феликса сорвался тяжёлый, даже какой-то печальный вздох, и он покрепче прижался к нему. Положил голову на плечо, запустил руки под его одежду, как всегда делал, когда хотел согреться. — Я больше не буду тебя отговаривать, Беннетт. Понимаю же, что ты меня не послушаешь. Но знаешь, я бы не хотел, чтобы ты так рано уходил. На той стороне нет ничего хорошего, там только пустота и бесконечная тьма. — Зато там будешь ты, — Беннетт бережно обхватил его талию и зарылся носом в рыжие волосы, закрыв глаза. По грудной клетке начало растекаться приятное родное тепло, и уголки губ приподнялись в уже расслабленной улыбке. — Мы будем слоняться в этой пустоте вдвоём. Будем обниматься и болтать обо всём на свете, как раньше. Разве это не здорово, Феликс? — Ага, — без особого энтузиазма буркнул Хониккер. Больше они оба ничего друг другу не говорили. Феликс, очевидно, понимал, что переубеждать его бесполезно, а Беннетту просто не хотелось портить им обоим настроение ещё сильнее. Они только продолжали лежать на кровати, погрузившись каждый в свои мысли, и обнимались. Иногда Феликс в задумчивости проводил бледными пальцами по его коже, отчего по ней бегали приятные мурашки. Беннетту нравились эти ощущения. Благодаря им сейчас он представлял, будто всё хорошо, и они с Феликсом просто закрылись у него в комнате и нежились друг с другом. Он мог позабыть обо всём плохом: о смерти самого дорогого и любимого человека, о том, что теперь все его родные его ненавидели, вообще обо всём. Он просто утопал в нежности, которую ему дарил Феликс Хониккер, и постепенно расслаблялся. И так до тех пор, пока ему снова не пришла пора просыпаться.

***

Пробуждение было таким же, как и всегда: тяжёлым и нежеланным. С тех пор, как Феликс Хониккер умер, Беннетту не хотелось просыпаться. Каждый вечер, ложась в кровать, он мысленно надеялся, что не проснётся. Однако судьба — та ещё стерва, и потому из раза в раз он открывал глаза и видел серый потолок своей небольшой комнатушки. Вот и сейчас тоже. Неохотно разлепив тяжёлые веки, Беннетт уставился в одну точку. Вставать не хотелось совсем. Наоборот, он мечтал бы остаться здесь, в комнате, и пролежать тут до самого лета. Ровно до того дня, когда нужно будет пересаживать Венеру. Однако он понимал, что это невозможно. В первую очередь потому, что ухаживать за растением сейчас попросту некому, да и он мог просто не дожить до заветного дня. Поэтому, хотел он того или нет, но подняться с постели пришлось. Оторвавшись, наконец, от трещинок на потолке, он приподнялся на локтях и осмотрелся. Он и сам не знал, для чего делал это, но всё равно из раза в раз продолжал. Видно, оно уже вошло в привычку. Комнатушка у него была совсем маленькая, скудно обставленная и душная. Раньше ему тут нравилось. Здесь было уютно, особенно, когда Феликс приносил сюда плед и приставку. Они могли проводить целую ночь за разговорами ни о чём или видеоиграми, а засыпать только под утро, и всегда обязательно в объятиях друг друга. Однако после его смерти всё кардинально изменилось. Теперь находиться здесь, в этой тесной каморке, стало невыносимо. — Что, проснулся наконец? — из мрачных мыслей Беннетта вырвал голос фальшивого Феликса. Его обладатель не заставил себя долго ждать, и уже совсем скоро тульпа обнимал его со спины. — И тебе доброе утро, — буркнул Беннетт. От прикосновений фальшивого Феликса вмиг сделалось паршиво на душе, и он едва удержался от того, чтобы не поморщиться от неприятия. В груди зашевелилось, запульсировало неистовое желание скинуть его руки с себя, а потом придушить, предварительно впечатав в стену, но он быстро подавил его. Нет, нельзя поддаваться порыву. По крайней мере, не здесь и не сейчас. — Как грубо, — тульпа хмыкнул и положил голову ему на плечо. Так, как это всегда делал настоящий Феликс Хониккер. — Неужели ты не рад меня видеть? Я вот — очень. Беннетт ничего не ответил. Лишь глубоко вдохнул и мысленно досчитал до десяти, как его учил Феликс, чтобы успокоиться. Это помогло: бурлящее раздражение начало отступать, а вместе с ним и навязчивое желание задушить ублюдка. Когда же они полностью исчезли, он небрежно скинул с себя чужие руки, поднялся с кровати и поплёлся в коридор. Всё-таки нужно было позавтракать перед тем, как куда-то выходить. Даже если не хотелось. В коридоре он снова столкнулся с Флоренс. В этот раз она даже не посмотрела на него, лишь быстро прошмыгнула мимо и скрылась за углом. Беннетт ненадолго остановился и молча проводил её взглядом. Сердце болезненно сжалось в груди, и он по привычке впился ногтями в разодранную ладонь, дабы заглушить моральную боль физической. А ведь раньше всё было иначе. Раньше они с Флоренс проводили много времени вместе: пили мыло вдвоём, смотрели глупые мыльные оперы и просто веселились. А теперь… А теперь она даже знать его не хотела. Впрочем, как и все остальные. Тяжело вздохнув и покачав головой, Беннетт неспешно побрёл в сторону кухни. За ним увязался и тульпа. Он ухмылялся, ядовито, презрительно, и Беннетту не нужно было даже на него смотреть, чтобы понять это. Впрочем, он всеми силами старался его игнорировать. Пока получалось неплохо. Когда он пришёл на кухню, там уже никого не было. С тех пор, как Феликса не стало, он всегда ждал, когда все позавтракают, и лишь тогда садился есть сам. Это ему, мягко говоря, не нравилось. Он хотел бы завтракать, обедать и ужинать со всеми, как раньше. Хотел переговариваться с Флоренс, Боудвином и Гудвином о какой-нибудь херне, хотел просто понимать, что он не один. Но вместо этого ему каждый раз приходилось есть в полнейшем одиночестве. Точнее, в компании ненавистного тульпы, которой, откровенно говоря, он был не рад. Вот и сегодня тоже. В этот раз трапеза выдалась даже слишком напряжённой. Фальшивый Феликс ничего не говорил, но ему этого и не требовалось. Хватало и того, что он просто стоял у Беннетта за спиной и смотрел. Так внимательно, пронзительно, презрительно. От этого взгляда было неуютно. Хотелось убежать, спрятаться где-нибудь далеко-далеко, где он бы его не достал. Однако так поступить Беннетт не мог, а потому приходилось сидеть здесь, в тихой и пустой кухоньке, и заставлять себя есть. Еда, впрочем, сегодня совсем в горло не лезла. На вкус она была просто отвратительна, и он с трудом сдерживался, что бы не выплюнуть её обратно в тарелку. Приходилось силой заставлять себя глотать. Когда же с завтраком на сегодня было покончено, он слил остатки в унитаз, а потом поплёлся собираться. Сегодня обещали дождь, так что нужно успеть на кладбище.

***

На кладбище было немноголюдно. Кто-то убирался на могилах, по всей видимости, своих родственников, кто-то тихонько переговаривался, сидя на тяжёлой скамейке, а кто-то, наоборот, уже собирался уходить. Беннетт старался особо не смотреть на людей. Просто шёл, низко опустив голову, и мысленно надеялся, что не привлечёт к себе внимание. Надежды его оправдались: никто так и не заметил его, ведь все были заняты своими заботами. Таким образом он смог без происшествий добраться до нужной могилы. Феликс с надгробной фотографии по-прежнему смотрел строго, даже как-то осуждающе. Беннетт, увидев его, криво улыбнулся. Сегодня он пришёл без гостинцев, а потому лишь слабо помахал рукой. Он и сам не знал, для чего, ведь покойник не мог ответить ему с того света. Наверное, это тоже уже стало своеобразной привычкой, ритуалом, без которого он не обходился ни дня. — Привет, мистер Хониккер, — полушёпотом произнёс он и присел на землю рядышком с надгробием. У могильной плиты он заметил букет ромашек. Видно, Шарлотта тоже недавно приходила навестить Феликса. — Прости, сегодня у меня для тебя ничего нет. Ответом ему, как и всегда, послужила тишина. Пугающая, холодная, безразличная. — Глупый, он ведь не услышит тебя, — раздался за спиной голос фальшивого Феликса, пропитанный ядовитой насмешкой. Беннетт на его колкость ничего не ответил. Лишь прикрыл глаза, вдохнул поглубже кладбищенский воздух и придвинулся поближе к надгробию. Провёл любовно пальцами по плите, обводя старательно каждую буковку, спустился ниже, к фотографии. Тульпа говорил что-то ещё, однако он упорно его игнорировал. Сегодня ему меньше всего на свете хотелось ругаться с этим придурком и тратить на него силы. И без того нервы ни к чёрту. Поначалу всё было относительно нормально. У Беннетта вполне неплохо получалось игнорировать выпады тульпы в свою сторону, он ненадолго даже смог абстрагироваться. Он просто сидел, трепетно обводя пальцами надгробную фотографию, и вспоминал прошлое. В памяти проносились воспоминания из далёкого детства, когда они с Феликсом могли свободно играть вдвоём. Они, словно кадры киноплёнки, плавно сменяли друг друга, и чем больше он в них погружался, тем сильнее отстранялся от реального мира. В какой-то момент для него даже перестало существовать всё вокруг. Кладбище, могилы, немногочисленные люди и деревья — всё это исчезло, остались лишь образы прошлого, призраками летающие вокруг него. В реальность его вернул неожиданно сильный порыв ветра. Хлёсткий и непривычно ледяной, он неприятно обжёг кожу, и Беннетт зябко поёжился. Закутался потеплее в куртку, обхватил плечи руками. В этот момент ему на голову упала маленькая холодная капля. Потом ещё одна, и ещё, и ещё. Медленно подняв голову, Беннетт увидел, что небо было затянуто тяжёлыми грозовыми тучами. Они плотно заполонили собой небесное полотно, полностью закрыв слабо светящее солнце, и оттого на улице стало заметно темнее. Это означало лишь одно: пора возвращаться домой. — Ну, я пошёл, мистер Хониккер, — неохотно поднявшись с земли, обратился Беннетт к надгробию. Уходить, откровенно говоря, не хотелось, но ничего не поделаешь. Он понимал, что если заболеет, никто дома о нём заботиться не будет. — Что, уже уходишь? — наигранно удивился тульпа. — Неужто заболеть не хочешь? Ах, да, точно. Если простудишься, даже с кровати встать не сможешь, а дома никто за тобой ухаживать не будет. — Заткнись, — сквозь зубы процедил Беннетт. Раздражение, до этого мирно дремавшее где-то глубоко внутри, вновь забурлило, заструилось лавой по венам, и он едва удержался от того, чтобы не придуушить этого ублюдка прямо здесь и сейчас. Вместо этого он лишь потеплее закутался в куртку и быстрым шагом направился к выходу с кладбища.

***

Беннетт всё-таки сорвался. Он долго терпел, долго сдерживался, но сегодня его нервы сдали. Ему надоело. Надоело каждое утро просыпаться и видеть рядом с собой этого ублюдка, надоело слушать его оскорбления, надоело осознавать, что он, чёрт возьми, прав. Поэтому он не думал. Ни о последствиях, ни о том, что дома его мог кто-то услышать. Он просто с утробным рычанием повернулся к тульпе, резко повалил его на пол и плотно сжал руками шею. Кровь шумно пульсировала в висках, сердце бешено колотилось в груди, грозясь вот-вот проломить рёбра. Руки мелко подрагивали, как и всё тело, однако Беннетт не спешил ослаблять хватку. Наоборот, с каждой секундой лишь сильнее сжимал пальцы на тонкой шее. У любого нормального человека от такого давления уже давным-давно кончился бы воздух, или и вовсе сломались кости, однако тульпа человеком не был. Поэтому он лежал на полу, впиваясь ногтями в его руки, и смотрел прямо в глаза. Презрительно, насмешливо, как-то даже победоносно. Он, очевидно, добился того, чего хотел, и теперь наслаждался результатом. Это бесило ещё больше. Хотелось стереть его гадкую ухмылку с до боли родного лица, хотелось заставить его кричать, молить о прощении. И Беннетт не стал противиться этому желанию. Напротив, лишь по-звериному оскалился и сильнее надавил на шею. — Ненавижу тебя, — сквозь зубы процедил он, ногтями впиваясь в нежную кожу. — Сдохни, сдохни, сдохни, сдохни… — Остановись, Беннетт, — голосом настоящего Феликса Хониккера прохрипел тульпа, растянув губы в ухмылке. Сейчас он в точности повторял интонации, что были тогда у Феликса, и оттого сердце пропустило удар. Руки задрожали сильнее, под рёбрами неприятно заныло. В ушах зазвучали обрывки фраз, перед глазами встало лицо Феликса, напуганное, бледное, пока ещё живое. Беннетт плохо помнил тот день, большинство событий было как в тумане, но в памяти навсегда отпечатались отголоски слов, что Феликс тогда ему сказал. Остановиться. Он просил, нет, умолял его остановиться, прекратить, отпустить его. Отчаянно царапался, сопротивлялся, пытался вырваться, но все его попытки были тщетны. И сейчас, прижимая к полу и сдавливая горло существа, созданного его воображением, Беннетт на секунду представил на его месте настоящего Феликса Хониккера. Того, которого он в действительности задушил. Того, которого никогда не хотел убивать. А тульпа, по всей видимости, почувствовал его смятение и решил этим воспользоваться. Потому что в какой-то момент он мягко накрыл его щеки ладонями и погладил их большими пальцами. Так, как всегда делал Феликс Хониккер. Так, как мог только он один. — Ну же, — уже мягче попросил он. — Давай, отпусти меня, Беннетт. Ты же ведь не хочешь, чтобы я умер во второй раз, правда? В это мгновение в голове что-то щёлкнуло. Мозг окончательно отключился и перестал воспринимать реальность, руки, до этого крепко сжимавшие шею, ослабли. Беннетт до крови прикусил губу и окинул взглядом тульпу, лежавшего под ним. Теперь всё в нём напоминало настоящего Феликса Хониккера. Взгляд, выражение лица, интонации — всё было как у него. И это давило, убивало, сводило с ума. Беннетт уже не мог сделать ему больно. Раздражение, до этого бурлившее в грудной клетке, постепенно сходило на нет, и на его место приходило нечто другое, болезненное, удушающее, горькое. — …Фе… ликс… — одними губами прошептал Беннетт. Руки окончательно ослабли и отпустили шею, однако он всё же их не убрал. Лишь переместил на плечи, чуть сжав. — Да, вот так. Молодец, хороший мальчик, — фальшивый Феликс мягко улыбнулся и погладил его по щекам. Ласково, бережно, нежно. Беннетт непроизвольно прижался к его ладони, прикрыв глаза. Острая нехватка любви дала о себе знать, и ему вмиг стало наплевать, кто перед ним находился: настоящий Феликс или фальшивый. Сердце просто отчаянно требовало нежности. — Я… так скучаю, Феликс, — негромко произнёс он, проведя исцарапанами ладонями по плечам. — Ничего, уже совсем скоро мы с тобой встретимся. Нужно только немножко потерпеть. — Скорей бы, — Беннетт закрыл глаза и невольно уткнулся лицом в его грудь. Единственное, чего ему сейчас искренне хотелось, — это чтобы всё наконец-то закончилось.

***

Мучительно долгая весна наконец подошла к концу. На улицах стало теплее, трава окончательно сменила свой окрас, повсюду зацвели цветы и залетали бабочки. Лето полностью вступило в свои права, и это означало лишь одно: скоро всё должно закончиться. Беннетт долго готовился к этому дню. Как физически, так и морально. Заранее выбрал наркотик, с помощью которого собирался со всем покончить, припрятал в прикроватной тумбочке лопатку для пересадки Венеры. И вот, когда на улице было тепло, а все жители дома занимались каждый своими делами, он тихонько выскользнул из квартиры. В руках он держал горшок с Венерой, которая за последнее время успела совсем зачахнуть. Выглядела она, мягко говоря, неважно: ловушки опущены, некоторые листочки и вовсе начинали уже осыпаться. Беннетту было больно на неё смотреть. И пока они вместе шли на кладбище, он периодически ласково поглаживал её, тихонько приговаривая, что скоро она встретится со своим хозяином. Сам он уже не мог дождаться. Дорога до кладбища прошла спокойно. По пути ему никто не встретился, поскольку стояло раннее утро, и все пока ещё сидели по домам. Когда он пришёл туда, там тоже никого не оказалось. Впрочем, оно ему только на руку. Не нужны ему лишние глаза. Мало ли, вдруг ещё остановят, или скорую вызовут. Дойдя, наконец, до нужной могилы, Беннетт глубоко вдохнул и присел на одно колено. Аккуратно, стараясь не повредить, поставил горшок с растением рядом, обвёл взглядом надгробие. Феликс смотрел теперь уже печально, даже как-то обречённо. Очевидно, он не хотел, чтобы Беннетт умирал так рано. Мысль об этом вызвала кривую усмешку. Как иронично, что даже после своей смерти Феликс Хониккер продолжал спасать его, глупого и безнадёжного Беннетта. — Прости, что так вышло, Феликс, — в пустоту произнёс Беннетт. Губы тронула печальная улыбка, и он любовно провёл подушечками пальцев по надгробному фото. — Мне… правда жаль. Прости и увидимся. После он приступил к делу. Достав из-за пазухи заранее припасённую лопатку, он начал выкапывать рядом с могилой небольшую ямку. Делать всё это он старался осторожно, чтобы случайно не задеть землю на самой могиле. Во время процесса он поглядывал то на Венеру, смиренно ожидавшую, пока он закончит, то на надгробие. Феликс оттуда продолжал печально буравить его взглядом. На мгновение Беннетту даже показалось, будто его губы задрожали, однако он только покачал головой. Нет, просто померещилось. С ямкой он разобрался быстро. Когда же с ней наконец было покончено, он принялся вынимать Венеру из горшка. Это он так же делал максимально аккуратно, чтобы случайно не повредить растение при пересадке. Ещё пара нехитрых манипуляций, и Венера уже находилась в ямке, бережно присыпанной землёй. Беннетт отложил грязную лопатку, нежно провёл по листочкам и слабо улыбнулся. Ну вот, теперь оставалось только последнее и самое главное. — Ну, увидимся на той стороне, мистер Хониккер. Он глубоко вдохнул и в последний раз обвёл надгробную фотографию взглядом, после чего вытащил из-за пазухи небольшой сверток со шприцом. Ещё пара секунд, и игла легко вошла в вену. Для Беннетта всё закончилось.