***
Он приступает к работе уже на следующий день после визита Бутхилла, чувствуя себя невероятно воодушевлённым, чего не случалось с ним уже месяцами. Первым делом Аргенти заказывает материал, и его выбор падает на мрамор — поработать с ним удавалось нечасто из-за стоимости и существования более лёгких в работе материалов, которые его заказчики обычно предпочитали ради экономии времени и денег, но именно мраморные статуи, величественные и изящные в своём великолепии, всегда находили наибольший отклик в сердце Аргенти. Затем он приступает к эскизу — мысленный образ приходит к нему с удивительной лёгкостью, и рука с карандашом словно бы сама порхает по бумаге, оставляя штрих за штрихом, пока образ мужчины, строгий и властный, но не лишенный изящества, не появляется на белоснежной глади, оставляя скульптора с бурлящим в груди чувством предвкушения и восторга. И вот, когда мрамор наконец прибывает в его студию, он приступает к работе, и Аргенти удивлён самому себе — ещё никогда в жизни его так не переполняло вдохновение, какими бы восхитительными ни были его прежние произведения искусства. В этот раз всё иначе, будто его процессом лично руководят спустившиеся на землю музы, направляя его руки, пока он деталь за деталью бережно формирует из камня желаемый образ, тратя на это беспрерывные часы, но все равно не чувствуя ни усталости, ни скуки, будто всё его существо стремится создать из бездушного куска мрамора нечто невообразимо прекрасное. И всего за несколько недель ему удаётся воплотить эту мечту в реальность.***
— Надеюсь, оно действительно того стоит, — слегка заплетающимся языком ворчит Бутхилл, проходя вслед за не перестающим улыбаться Аргенти в ничем не освещённую в столь поздний час студию. — Мне потом ещё тащиться домой, знаешь ли. Аргенти на это только заливается громким смехом и качает головой, едва не спотыкаясь о собственные ноги, пока пытается нашарить в темноте выключатель. Он закончил работу сегодня утром и тут же поспешил рассказать об этом Бутхиллу, желая поскорее показать своему другу результат долгих и упорных трудов, но по пути от места их встречи до студии тот умудрился затащить скульптора в бар “отпраздновать его возвращение в строй”, из-за чего конечности после почти целой бутылки вина теперь слушались Аргенти слегка запоздало и неуклюже, а разум, и без того лёгкий от пришедшей с завершением работы странной эйфории, был ещё и слегка затуманен алкоголем. — Клянусь всем, что у меня есть, дорогой друг, это лучший образ, что мне удавалось создать за всю свою жизнь, просто безупречный! — восторженно восклицает скульптор, даже не пытаясь унять свой энтузиазм и не обращая внимание на скептическое фырканье Бутхилла, когда его пальцы наконец находят выключатель и нажимают, заставляя лампы в комнате зажечься в тот же миг. Студия тут же озаряется светом, и на мгновение Аргенти приходится зажмуриться, слишком поздно подумав о том, какой резкой будет эта перемена в освещении. Но когда ему вновь удаётся открыть глаза, он обнаруживает, что успевший сделать это быстрее Бутхилл уже стоит напротив статуи и разглядывает её со всех сторон расширившимися в восхищении глазами, удивлённо присвистнув: — Твою ж мать, да ты и правда прыгнул выше головы в этот раз, — мужчина останавливается перед лицом каменного изваяния, разглядывая его ещё несколько секунд, а затем поворачивается к даже не пытающимся скрыть свою гордость Аргенти и смешливо фыркает: — И что, хочешь сказать, ты с этой мраморной штуковиной создал идеал человека или что-то в этом духе? — Что? Нет, нет, конечно, такая задача попросту невыполнима, — скульптор смеётся, искренне развеселёный таким предположением, и теперь уже сам подходит ближе. В тот момент, когда его внимание переключается с друга на статую, что-то в его груди будто трепещет в смеси восхищения благоговения — по какой-то причине это происходило с ним каждый раз при виде своего творения, но не случалось раньше ни с одной из других его работ, будто что-то в образе мужчины просто не могло оставить его равнодушным. Мечтательная улыбка сама расползается по его лицу когда он разглядывает мраморный лик, совсем не замечая удивлённого взгляда Бутхилла, и восхищенно вздыхает. — Но посмотри на него, посмотри на это изящное лицо, на это сильное тело, дорогой Бутхилл — разве он не великолепен? Когда Аргенти вновь оборачивается на своего друга в ожидании ответа, Бутхилл с неверием долго, почти испытывающе смотрит на него, затем переводит уже менее восхищённый взгляд на статую и испепеляет её своими угольно-черными глазами в течении нескольких секунд, прежде чем всё же очень тяжело вздохнуть и, раздражённо потирая переносицу, пробормотать без былого энтузиазма: — Мужика тебе надо завести. Или девушку, не знаю… да что угодно будет лучше, чем пускать слюни на кусок камня, извращуга. — Ах, ну что за грубость, — не в силах не нахмуриться, сокрушённо качает головой скульптор — даже если за годы он привык к такой манере общения со стороны своего друга, это не значило, что он её одобрял. — Считаю необходимым донести до твоего сведения, что я, как ты выразился, не “пускаю слюни” на своё творение, мой дорогой друг. Я лишь говорю, что результат превзошёл любые из моих самых смелых ожиданий, и я сам поражён столь прекрасным образом, который мне удалось создать. — А, понял, — кивает мужчина, но по его саркастичному тону Аргенти может сказать, что ясности его объяснения так и не внесли, — твоя самооценка просто резко подскочила до небес и проломила потолок. Спасибо, сразу полегчало. — Это не то… — почти беспомощно пытается скульптор, но Бутхилл тут же перебивает его, небрежно взмахивая рукой и уже направляясь к выходу из студии: — Не-не, я понимаю, творческие люди и эти ваши странные замашки. Счастливо оставаться наедине со своей персональной… как её там… Венерой Милосской! С этими словами дверь за его спиной закрывается, и Аргенти, бессильно упав на стул, с усталым вздохом утыкается лицом в ладони и зажмуривается. При всей неоспоримо притягательной красоте, которую в себе заключали простодушность и остроумие Бутхилла, скульптор иногда задавался вопросом, почему они до сих пор друзья. Ну хорошо, их дружба приносила кое-какие плоды — в конце концов, Бутхилл больше не называл статую Венеры Милосской “безбашенной мраморной красоткой” — это уже было что-то… верно? — Боги, мне надо поспать, — бормочет мужчина себе под нос и, тихо вздохнув, отрывает лицо от ладоней. Не совсем твёрдый в ногах от до сих пор не выветрившегося алкоголя, скульптор медленно встаёт со стула и бредёт снова к выключателю, туша в помещении свет — ему придётся остаться в студии, ведь его квартира находилась довольно далеко, а столь поздно и тем более в таком состоянии он добираться туда не рискнёт. Итак, вновь погрузив студию во тьму, Аргенти поворачивается и уже было направляется к стоящему в углу небольшому диванчику — не самая удобная альтернатива кровати, но на одну ночь потерпеть можно — как вдруг его взгляд снова цепляется за освещённую теперь лишь луной и звёздами статую, заставляя мужчину невольно замереть. Она молчалива, конечно, и абсолютно неподвижна, но этот трепет в груди при её виде снова здесь. Задумавшись, Аргенти подходит ближе, изучая мраморный лик — что же такого в нём было, что заставляло его так реагировать? Что отличало это изваяние от прежних его работ? Образ сам по себе был довольно прост — молодой мужчина, замерший в расслабленной, но гордой позе, облачёный в роскошные ткани, лёгкость которых скульптор пытался тщательно передать даже через твёрдый камень, пока его средней длины волосы украшала лавровая ветвь — всё в нём источало силу и благородство, статность и изящество, словно аристократ или учёный муж, или, по крайней мере, так казалось Аргенти. Его пальцы поднимаются к холодному камню и скользят по изящному носу с небольшой горбинкой, очерчивают тонкие губы, поднимаются к высоким скулам и вновь спускаются, замерев на острой линии подбородка выточенного из мрамора лица. Глаза статуи никак не могут выражать эмоций, но почему-то от кажущегося пронзительным взгляда высеченного из камня мужчины у Аргенти всё перекручивается внутри в смеси необъяснимого волнения и благоговейного трепета. Лик статуи не был “идеалом человека”, вовсе нет. Но Боги, как он был прекрасен. Внезапно в голове Аргенти искрой вспыхивает мысль — всего одно короткое мгновение, случайная идея, неосторожно допущенная к признанию, но этого достаточно, чтобы его сердце замерло и пропустило удар. Теперь он не мог избавиться от мысленного образа, полыхающим огнём захватившего разум скульптора в считанные секунды, разжигая пожар в его голове и груди одновременно — такая глупость, такая постыдная, просто смешная мысль, над которой не следует даже думать, но Аргенти оказывается пойман в её цепи, не в силах стряхнуть и забыть. Значит всё, что ему остаётся — лишь поддаться. Медленно, не совсем осознавая, что делает, скульптор поднимает вторую руку и с осторожностью кладёт на затылок статуи, создав достаточно опоры, чтобы приподняться на носочки и оказаться с лицом стоящего на небольшом пьедестале мраморного изваяния на одном уровне. Он не рискует поднять взгляд, ведь даже если глаза статуи бездушны, смотреть в них всё ещё кажется Аргенти в сложившейся ситуации до ужаса неловким, а его щёки и без того уже алые от румянца при одной лишь мысли о том, что он собирается сделать. Итак, зажмурившись, мужчина тянется вперёд, пока его губы не наталкиваются на тонкий изгиб рта и прижимаются к мрамору в поцелуе. Он не знает, чего ожидал и ожидал ли чего-то вообще — губы статуи холодные и твёрдые, совершенно не похожие на человеческие, и это слегка его отрезвляет. Аргенти тут же отстраняется, чувствуя обжигающий стыд за своё непотребное поведение — Боги, как он вообще только до такого додумался? Скульптор спешит отступить, чувствуя стремительно растекающийся по лицу румянец, и полуосознанно прижимает пальцы к своим губам, словно не в силах поверить, что только что сделал и что на него нашло. Нет, ему определённо нужно ложиться спать, решает в итоге Аргенти и наконец добирается до дивана, тут же бессильно падая на него и намеренно отворачиваясь от стоящей посреди комнаты статуи — даже если её глаза ничего не могли выражать, встречаться взглядами у него теперь попросту не хватало совести.***
Первое, что замечает Аргенти — тихий шелест волн, разбивающихся о гравий берега. Лишь секундой позже к скульптору приходит осознание, что его глаза закрыты, и он спешит исправить это лишь для того, чтобы при виде развернувшегося перед ним пейзажа перехватило дыхание. Океан, безмолвный и переливающийся отражением всех рассветных красок, простирался перед ним до самого горизонта, где на грани воды и неба несмело трепетал золотой круг солнца в вечном восходе. ”Подойди ближе, прекрасное создание. Дай мне на тебя взглянуть.” Голос раздаётся отовсюду одновременно, похожий на звон хрусталя и бьющихся зеркал, и Аргенти обнаруживает, что просто не может не повиноваться — пусть неуверенно, но он приближается к водной глади, заходя в неё по щиколотки и стискивая зубы от холода глотающих берег волн. Незнакомый голос отвечает ему довольной симфонией треска и звона, и на мгновение скульптору кажется, что он видит силуэт, сплетёный из морской пены и переливов света, прекраснейший из образов, что может быть доступен человеческому глазу, от красоты которого всё в нём замирает и разрывается в трепете одновременно. ”Ах, ну что за великолепное человеческое существо… Я так редко вижу людей, понимающих истинное значение красоты для этого мира в той же мере, что понимаешь его ты.” Шум волн, с запозданием замечает Аргенти, становится громче, а бурлящая, пенящаяся вода прибывает, поднимаясь выше словно в намерении поглотить скульптора целиком. Но несмотря на то, какой ледяной и темной кажется подступающая океанская гладь, мужчина с удивлением обнаруживает, что эта мысль приносит ему странный комфорт, и бурлящая пена волн кажется ему практически раскрытым объятием. “Не бойся, прекрасное создание,” поёт нежным треском и рокотом голос в его ушах, и силуэт мелькает перед ним вновь — но в этот раз Аргенти успевает различить на лице загадочного существа улыбку. “Ни одни старания во имя истинной красоты не должны остаться без вознаграждения.” Вода накрывает его с головой.***
— Да ты издеваешься. Ответа не следует, и, глядя на поверженного скульптора, сгорбившегося на краю дивана, Бутхилл раздражённо стонет и с хмурым выражением на лице рычит в негодовании: — Как кто-то, чтоб они были прокляты, мог вытащить гигантскую статую из комнаты в которой ты спал?! — Я-Я не знаю, это… — Аргенти может только ошарашено пялиться на то место, где всего лишь несколько часов назад была статуя, всё ещё едва ли веря в произошедшее и чувствуя себя онемевшим от расползающегося в груди отчаяния. — Боги, друг мой, это так плохо. Как это… как это могло произойти..? Когда Аргенти проснулся утром после странного сна, он тут же почувствовал, что что-то не так, даже не успев открыть глаз. Однако когда он всё же это сделал, скульптора ждало крайне неприятное открытие, больше похожее на жестокую шутку — мраморное изваяние, тяжелое и превосходящее рост большинства людей, попросту исчезло из его студии без следа. Охваченный паникой, он тут же бросился наружу, но даже после целого часа поисков по всему району не обнаружил абсолютно ничего подозрительного — даже если кому-то бы и удалось вытащить статую на улицу, далеко её вряд ли было возможно переместить за такое короткое время, и всё же Аргенти не обнаружил ни намека на что-то странное. Опустошённый, скульптор за неимением лучших идей вернулся в студию и тут же позвонил Бутхиллу, что объявился на его пороге всего спустя пятнадцать минут и, выслушав его историю, пребывал теперь в таком же неверии от произошедшего. — Чёрт возьми, — снова рычит Бутхилл, явно раздосадованный всей ситуацией и своей беспомощностью в ней, и плюхается рядом с Аргенти на диван, почти бездумно вытаскивая из кармана пачку сигарет с зажигалкой и нервно закуривая. Скульптор даже не пытается его остановить, слишком поглощённый мыслями — вся эта ситуация была просто абсурдной, и в добавок ко всему мысли Аргенти по неясной даже ему причине продолжают возвращаться к странному сновидению, словно его разум отчаянно пытается натолкнуть его на ответ, которого скульптор просто не понимает. Бутхилл, видимо, заметив, насколько нехарактерно тихим стал мужчина, выдыхает дым и неловко, но с искренним сочувствием хлопает друга по плечу — Аргенти слегка дёргается, отчасти вырванный из размышлений и отчасти от того, что Бутхилл как всегда забывает, насколько его протезы тяжелее рук большинства людей и соответствующе больнее бьют. — Да не переживай так, — пытается мужчина, одаривая его неловкой зубастой улыбкой в попытке приободрить. — Уверен, найдётся твоя статуя так или иначе. Можем даже обратиться к копам, вдруг они чем помогут — что скажешь? Почему-то Аргенти кажется, что полиция тут едва ли что-то сможет сделать, однако слова друга всё равно приносят ему утешение, и он мягко, пусть и всё ещё натянуто улыбается: — Да, может быть… может быть позже. Это действительно хорошая мысль. — Вот-вот, только слово скажи — быстренько сгоняем в участок и всё решим, — тут же кивает Бутхилл, явно счастливый при виде приободрившегося друга. — Всё будет хорошо, точно тебе говорю. Аргенти очень, очень на это надеется.***
В итоге он не идёт в участок, но уже через несколько часов покидает студию с совершенно другой целью и после небольшой прогулки оказывается на пороге библиотеки — как бы старомодно это ни было, он предпочитал искать информацию в книгах, и никому не было позволено его за это осуждать. Хотя в этот раз он даже не был уверен, смогут ли найтись хоть какие-то книги по нужной ему теме, он всё равно делает попытку и обращается к милой даме за информационной стойкой, не обращая внимания на её удивлённый взгляд после озвученной им просьбы, ведь несмотря на явное непонимание она всё равно направляет его в нужный отсек. Итак, вот он стоит перед книгами об осознанных сновидениях, толковании снов и эзотерике в целом, выбирая самые приличные на вид и отстранённо думая о том, что он, должно быть, постепенно сходит с ума. Но странный сон не давал ему покоя — даже не учитывая его содержания, они снились ему до того редко, что это просто должно было что-то значить, просто обязано… — Вы верите этим шарлатанам? Голос, спокойный, размеренный и с ясно различимыми нотками высокомерия, раздаётся справа от Аргенти, заставляя обернуться и тут же застыть на месте, потому что это не может быть правдой. Перед ним стоял мужчина, высокий, широкоплечий и до умопомрачения притягательный, но, что самое поразительное, он был точной копией исчезнувшей статуи. Аргенти знает, что так пялиться в упор — невероятно грубо и бестактно, но просто ничего не может с собой поделать, ведь всё в лике незнакомца до мельчайших деталей повторяло выточенный самим скульптором из мрамора образ, от изящного изгиба бровей и высоких скул до острой линии челюсти и тонкой усмешки губ — он просто не мог ошибаться. Как… как это было возможно? — ...У меня что-то на лице? Слегка раздражённый тон чужого голоса словно по мановению волшебной палочки заставляет его отмереть, и Аргенти, переполняемый широчайшим спектром эмоций, тут же вскрикивает: — Н-Нет! Нет, боже, я… — видя, как невпечатлённо приподнимаются чужие брови при виде его заиканий, Аргенти быстро обрывает себя и решает, что да, ему лучше на секунду просто закрыть рот и собраться с мыслями, прежде чем пытается снова уже с большим самоконтролем: — Мои глубочайшие извинения, Вы лишь застали меня врасплох. Не… не что бы я верю в это, буду честен, мне лишь… боюсь, мне приснился крайне странный сон, и… и я хотел найти ему объяснение. — Хм, — незнакомец переводит изучающий взгляд с лица Аргенти на книги в его руках, и на мгновение пренебрежение во взгляде мужчины при виде их названий заставляет скульптора подумать, что тот едва удерживается, чтобы не закатить глаза. — Чтож, желание докопаться до истины — весьма неплохо, но, если хотите услышать моё мнение, сны — это просто сны, даже если они сами по себе довольно интересны как предмет исследований и без всякой… эзотерики. — В-Вы могли бы рассказать мне больше о своих мыслях по этому поводу! — даже не давая себе времени на раздумья, выпаливает скульптор в ответ — он не может упустить этого человека, просто не может, ему нужно поговорить с ним снова! — Я был бы несоизмеримо рад Вашей компании. Незнакомец не отвечает сразу, несколько мгновений лишь пристально разглядывая своего собеседника, и Аргенти пробивает дрожью от этого взгляда — пронзительный, острый, словно иглы, от какого не скрыться и ничего не утаить, но в то же время искрящийся интересом и едва уловимым весельем, природу которого скульптор понять никак не может. В конце концов загадочный мужчина склоняет голову вбок с чем-то сродни лукавству, позволяя губам расползтись в слабой ухмылке, и с теперь более явным весельем прищуривается: — ...Конечно, я всегда рад поделиться знаниями и провести хорошую дискуссию. Надеюсь, Вы пьёте кофе? Предложение наполняет Аргенти удивительным чувством восторга, и прежде, чем остановить себя, он кивает с ярым энтузиазмом: — Да! Да, конечно! Позволите мне угостить Вас? — Ну что за галантность, — фыркает с легким изумлением мужчина, и Аргенти чувствует внезапный прилив жара к щекам — Боги, он ведь никогда не смущался так легко, что с ним творится? — Доктор Веритас Рацио, но Вы можете обращаться просто по имени. — В таком случае, можете звать меня просто Аргенти, — несмотря на румянец и до странного быстро бьющееся в груди сердце, Аргенти удаётся изогнуть губы в обольстительной улыбке, когда он прикладывает руку к груди и слегка склоняет голову в представлении. — Не передать словами, как я рад нашему знакомству, дорогой Веритас. — Вы знаете меня всего пять минут, — с усмешкой изгибает бровь Веритас, смерив скульптора не поддающимся расшифровке взглядом. — Не делайте поспешных выводов — это удел глупцов. И Аргенти внезапно обнаруживает, что может в ответ только рассмеяться с внезапно знакомым трепетом в груди. Может быть, он и правда был глупцом, но почему-то ему казалось, что он ни за что не пожалеет об этой встрече.