тебя за руку

Все происходит стремительно, Гервин даже не успевает понять, в какой именно момент его почти что грубо дергают за лацканы нелепо торжественного сюртука и притягивают ближе. Еще мгновение назад он внимательно слушал Дэвида, а сейчас его совершенно бесстыдно целует его наивное юношеское увлечение из тех времен, когда и трава была зеленее, и солнце ярче, и первая влюбленность волнительнее. Он так наивно полагал, что прошлое — действительно в прошлом, что каждому зеленому чувству должно болезненно погибать под натиском жестокой реальности, так что поцелуй в самом деле застигает его врасплох. Освальд не смотрит на него в этот момент, поскольку по-мальчишески смежил веки, и беззлобный смех застревает в горле. Каким бы ни был он сейчас, Гервин не смеет нарушить почти сокровенный момент редкого единения. Все же им привычнее поносить друг друга на чем свет стоит, чем… вот это. Освальд оказывается удивительно трогательным и неожиданно… Гервин немного страшится думать о таком, но улики сами собой сливаются в стройный нарратив в голове, и он ничего не может с этим поделать. Касание длится всего несколько ничтожно малых мгновений, но этого хватает, чтобы понять. Гервин не знает, что переполнило ту чашу — насмешливая вежливость, будто и не было между ними десятилетий недосказанности, притворное игнорирование, фальшь равнодушия или тот факт, что весь вечер он не отлипал от Дэвида, — но готов был повторить то еще и еще. Так его не целовали, кажется, никогда ранее. Когда все заканчивается, Освальд не смеет поднять на него взгляд, лишь недовольно вздыхает и устремляется обратно в толпу. Колдовство трепетного мгновения развеивается, будто ничего не случилось, будто не было ни поцелуя, ни притягивающих сильных рук, ни ревностно опасного огня в чужих глазах. Дэвид смотрит на него… не то чтобы осуждающе или удивленно, скорее по-страшному понимающе, и от этого Гервина пронимает еще сильнее. Может быть, его наивное юношеское увлечение не было таким уж наивным и юношеским, может быть удача еще не отвернулась от него окончательно. — Просто для справки, я ничего не видел, — говорит ему Дэвид, невольно отводя взгляд. Гервин вдруг понимает, что тому до ужаса неловко быть свидетелем сладостной слабости своего капитана, хоть они и знают друг друга столько лет, что это почти что смешно. Помолчав, он добавляет: — И не увижу. Никому вокруг нет дела до их сомнительной трагикомедии, и Гервин невольно тянет губы в плотоядной ухмылке. = Освальд вливает в себя очередной шот и сомневается в каждом своем решении в жизни. На мгновение он позволяет себе забыть, что с Гервином никогда ничего не бывает просто, и это оборачивается подлинной трагедией. Мадам Жаклин лишь тактично молчит и опекающе придерживает его за плечо, но даже ее необычайно острые ногти, сминающие плотную ткань сюртука, не способны выдернуть его из томительных мыслей. Он поцеловал Гервина. Ничто не вело его к такому решению, и все же он поддался мимолетной вспышке особенно ярких эмоций, когда тот слишком уж близко придвинулся к своему помощнику, а сопротивляться боле было не в мочь. Его не должно было быть здесь, не меняются старые страшные пираты так кардинально, но Гервину никакие правила не были писаны, и, может быть, поэтому Освальд еще надеялся на что-то. Он уже давно не мальчишка, но водоворот юношеских воспоминаний пьянит не хуже многолетнего виски. Так отчаянно он хотел быть ему нужным, что запутал все еще сильнее. — Полно, полно, — вещает Жаклин так, будто в самом деле его понимает. Освальд задерживает на ней взгляд, словно бы впервые ее видит, хотя это и просто солодовые иллюзии. Он не помнит, чтобы встречал ее в юности, и все же она вздыхает ему в унисон с таким ужасающим понимаем, будто не раз была свидетелем его молодецких метаний. Это по-настоящему пугает, но такая вот она женщина. — Что бы там ни произошло, это совершенно не повод. Она видела, невольно понимает Освальд, и его точно собственной молнией прошибает. А еще — она не любит, когда пьют, но все же старается быть тактичной. В порыве сердечной благодарности он оборачивается к ней, и в этот миг чувствует, как жабо болезненно натягивается на шее, а его самого насильно тянут куда-то в сторону, припечатывая к чужим губам. Теперь уже Гервин целует его — и целует совсем иначе, хоть и так же ревностно и обжигающе, как и он сам недавно. Он смотрит ему в глаза по-жестокому хитро, будто насмехаясь, и Освальд чувствует, как позабытый за столько лет огонь взрезает его вены, устремляясь прямиком к сердцу. Не укрывается и от него то, как на ничтожную секунду Гервин скашивает взгляд в сторону и дергает уголком губ, мол, не сегодня, не сегодня, а Жаклин на его ребячество лишь фыркает, мол, больно он мне сдался, и закатывает глаза. Так много ему хочется сказать в тот миг, когда Гервин, довольный как досыта отъевшийся кот, разрывает касание, оставляя на губах холодящее ощущение разочарованного выдоха, но слова никак не укладываются в звуки. Освальд может лишь растерянно хлопать глазами да добровольно выбросившейся на борт рыбой хватать ртом воздух. Все вокруг исчезают, и когда Гервин тянет его за собой прочь из зала, Освальд не может не подчиниться.