Вместе

      Приятные воспоминания о первом пребывании в доме Инка омрачались неприятной сценой, свидетелем которой Эррор стал. Он помнил пустые глазницы, согнувшуюся и дрожащую от спазмов спину, тщетно вжимающиеся в нижнюю часть лица ладони, сквозь которые капали черные сгустки. Увиденное вызывало вопросы. Но задать их разрушитель не осмелился ни на следующий день, ни после. Он боялся услышать ответы, о которых догадывался, но не хотел брать за них ответственность. Во всяком случае, не сейчас.       Кое-что стало изменяться после того дня: в каждой последующей вселенной они убивали все меньшее количество жителей, и в какой-то момент они перестали заходить дальше Сноудина. И в этом Эррора настораживало лишь то, что это не настораживало его. Он все больше уделял время разговорам с его партнером, все чаще смотрел на него, а не на искаженные в муках лица. В какой-то момент он понял, что желание увидеться с Инком в момент, когда он покидает пустоту, стало преобладать над желанием заниматься любимым делом.       Он смог признаться себе, что слишком часто вспоминает о пледе с тропическими рыбками и ромашковом чае.       Так он, прогуливаясь с партнером по пока еще нетронутым снежным улицам, однажды решил проявить инициативу. — Знаешь, мне кажется, — начал он, привлекши внимание хранителя. — Было бы неплохо вновь провести время у тебя дома.       Отчего-то разрушитель почувствовал смущение и боязнь получить отказ, хотя он знал точно, что Инк не откажет ему. Но ответ стал неожиданным. — Я бы с удовольствием, Эррор, — Инк казался расстроенным. И он действительно лизнул голубую краску, секундой позже притронувшись и к фиолетовой. — Но я не хочу, чтобы ты видел меня в том виде, в котором… Ты видел меня в прошлый раз.       Эррор болезненно воспринимал любой отказ, и обычно он в таких случаях срывается, работая особенно усердно. Но сейчас ничего, кроме стыда не испытывал. Увидев, как разрушитель глючит все сильнее, Инк поспешил сказать: — Но я буду чувствовать себя лучше, если сегодня мы оставим этот мир, и тогда мы сможем сразу пойти ко мне.       Глитчей стало меньше. Это сработало. Но теперь Эррора еще сильнее напрягала дилемма, которую Инк незаметно поставил перед ним. И ни сил, ни желания сопротивляться напрашиваемому выбору не было. Его сделали. — Ладно, пошли к тебе, — огласил свое решение глючный, и посмотрел на хранителя. Тот улыбался чуть шире и живее, и от этой улыбки он не заметил, как улыбнулся сам.       В доме было все так же, как помнил Эррор, только… Плед на диване в гостиной был без тропических рыбок — теперь там были разноцветные зайчики на белом фоне. Разрушитель задумался, сколько разных пледов вообще есть у Инка, и что однажды он случайно или нет наткнется на огромную мягкую разноцветную стопку.       Имбирный чай, которым Эррора угостили в этот раз, был странной смесью его любимого шоколада и ненавистного черного чая. Острота, которая оставалась с послевкусием, нравилась, но вкус обычного сладкого чая отталкивал. В этот раз Инк запасся большим ассортиментом сладостей, которые любил его глючный напарник, и это не могло не радовать последнего. За столом они говорили много, делились историями из своего окружения, коих за долгие годы вражды накопилось так много, что они могли обсуждать их часами. Эррору ни с кем и никогда не было так комфортно, как с хранителем. Только обретя его рядом, он понял, как не хочет возвращаться в одиночество, в котором жил столько, сколько он себя помнит. Он бы испугался осознания, что Инк необходим ему, но почему-то знал, что Инк тоже не захочет разорвать эту дружбу. И от этого желание сопротивляться таяло так же, как разрушитель, когда хранитель смеялся над его шутками и позволял подолгу смотреть в звезды в своих глазах.       В какой-то момент Инк поднялся из-за стола и смело, слишком смело взял Эррора за запястье. По телу прокатилась волна дрожи и глитчей, но едва ли художник высказал поспешные извинения и засобирался отпустить чужую руку, как… Эррор, придя в себя, чуть вытянул свою руку из хватки и, оставив ладонь в ладони, нерешительно, но сам взял Инка за руку, кивнув: «Всё в порядке». Он встал из-за стола и пошел следом за ним.       Как оказалось, хранитель вытянул своего гостя из-за стола, чтобы предложить провести время вместе. Конкретную идею он предложил быстро, но Эррор отказался от совместного рисования. Тогда же Инк, подумав об увлечениях самого разрушителя, предложил… научить его вязать. Идея показалась Эррору странной, но довольно близкой. Он вспомнил, как однажды Блу учил его вязать.       Они сидели на диване. На том самом, на котором сейчас был плед с пастельными зайчиками. Близко. Так близко, что Эррор долго не мог собраться с мыслями. Медленно Инк пересел еще ближе, и теперь прижимался плечом к его плечу. Нервно сжимая в руках крючок и синюю нить, он привыкал к сближению медленно, и толком ничего не делал до тех пор, пока соприкосновение плечей не перестало ощущаться и стало просто отдаваться теплом. Закручивая первую петлю, продевая крючок в последующие и вытаскивая через них нить, Эррор краем глаза наблюдал, как Инк повторяет за ним с такой же, как у него, позаимствованной синей нитью и крючком в руках. Когда процесс стал понятен, они не остановились и продолжили вязать.       Оба не заметили, как стало темнее. А Инк уже лежал головой на коленях Эррора и, не желая менять положение, которого добивался медленно, подобрал со столика рядом пульт от телевизора напротив дивана и нажал на кнопку. Загорелся экран. Ящик стал рассказывать о новых открытиях из вселенной ученых. И скелеты продолжили свое молчаливое, приятное дело под светом экрана, в полутьме.       Закончили одновременно. Инк, подняв взгляд и руки к Эррору, протянул ему чуть неаккуратный синий цветок, в середину которого пришил голубую большую пуговицу. «Дарю», — сказал довольный он, и стал наблюдать за чужой реакцией. Глючный взял цветок осторожно, провел большим пальцем по мягким, местами неровным петлям, и на душе стало так приятно, что… на лице проявилась несвойственная ему теплая улыбка. Положив цветок в карман шорт, он взял в руки связанную фигурку зайчика, такого же, как на пледе, и отдал ее Инку, сказав: «Дарю». Тот тут же принялся рассматривать подарок. — Хочешь остаться у меня на ночь? — тихо предложил хранитель, оторвав взгляд от изделия и посмотрев на разрушителя снизу вверх. — Не боишься, что я положу тебе на голову подушку? — усмехнулся он. — Собираешься убить меня в моей же постели? — улыбнулся Инк, оторвав голову от коленей Эррора и поднявшись с дивана. — Кто меня знает… Эй, куда ты меня ведешь? — поспешно поинтересовался Эррор, когда художник поднял его с дивана тоже, потянув за рукав красного свитера. — В мою комнату, конечно. Куда еще?       Эррор смутился. Магия прилила к щекам. Глитчи покрыли тело с большей частотой. В этот момент он как будто осознал: так не должно быть. Они сближаются слишком быстро. И сближаются слишком сильно. Это странно, это ненормально. Эти чувства ненормальны. Эта привязанность к тому, кто должен быть его врагом, ненормальна. Как он вообще мог позволить тому, кому выгодна его смерть, приблизиться к нему настолько? Настолько, что он только что мог бы последовать в его комнату, чтобы уснуть на одной кровати?       Но не успел он что-то сказать, как… столкнулся с холодным взглядом белых глаз, который уже видел не так давно. Этот взгляд словно вылил на глючного ведро ледяной воды. — Хотя, наверное, ты не готов к такому контакту, — Инк заговорил первым. В голосе скользнула нотка разочарования. — Извини, просто мы с Дримом и Блу часто остаемся друг у друга и спим на одной кровати. Я подумал, что если теперь ты мой друг, то нет ничего особенного в том, чтобы спать вместе. — С чего это ты решаешь, к чему я готов, а к чему — нет? — возмутился Эррор, и прежние смущение, тревожность сменились раздражением.       Он не мог понять, почему его так волновали слова Инка. Почему ему так важно было оставаться особенным, и уж тем более не менее близким, чем остальные друзья? Если с Инком спят Блу и Дрим, то чем Эррор хуже? Более того, в его душе зародилось мерзкое, прорастающее в глубине чувство, поселяющее в разум не менее отвратительные мысли: «Почему с ним вообще кто-то спал?». Незаметно для себя он почувствовал враждебность к нечто целостному, составляющему и Дрима, и Блу. Но если младший Свап был его… неблизким другом, то хранитель позитива теперь приобрел образ темнее, чем имел раньше в голове Эррора. — Мне показалось, ты не был рад, когда я пригласил тебя- — Инк, — перебил он хранителя. — Что? — тот выглядел растерянно. — Заткнись, — глючный голос звучал злобно, твердо, так, будто если его ослушаться — Эррор разнесет дом и его хозяина, в том числе. — Пошли уже. Вторая дверь на втором этаже, да?       В ответ он получил лишь кивок.       Пробравшись на второй этаж по ступенькам, Эррор проигнорировал дверь у лестницы и сразу направился к нужной сейчас. Ее ручка легко поддалась нажатию, и дверь с тихим скрипом приоткрылась.       В комнате Инка было чуть светлее, чем во всем доме, за счет мягкого света полной луны, что смотрела прямо в неприкрытое шторами окно. Комната, может, и не была тесной, но казалась такой из-за близко стоявшей друг к другу мебели. В левом дальнем углу, у окна, стол со шкафчиками и полками, на которых стояли кисти, карандаши, сжатые стопки черновиков и альбомов, тюбики с краской, баночки с разным содержимым и несколько кружек. Сама поверхность стола была испачкана, а чем — Эррор сказать не мог из-за слабого освещения. По правую сторону от стола, в другом углу — шкаф с зеркалом на дверце. Вдоль той же стены, справа от дверного проема стояла достаточно широкая, занимающая едва ли не четверть пространства комнаты кровать. Она не была заправлена, и, скорее всего, она не знала никогда, что значит быть заправленной. Её покрывало, на удивление, белое белье: белая простыня, белое одеяло, белые наволочки. И это выглядело так неестественно, так пусто, как будто на них должны были быть разноцветные завитушки, цветочки, котята, да хоть лягушки. В этом белом не было даже пятнышка — кровать Инка была такой стерильно чистой, как будто она была кроватью в номере отеля. И почему-то Эррор почувствовал разочарование. Он наклонился, провел ладонью по белой простыни — холодная. — Что-то не так? — отозвался тихий голос художника за спиной, и в тишине он показался таким неожиданным, что разрушитель вздрогнул и поспешил ответить. — Нет, нет, — он отстранил руку от простыни и застыл ненадолго, прежде чем выпрямиться и обойти кровать, а затем сесть на ее край.       Инк кивнул, и под взором Эррора прошел к шкафу, открыл его и достал с полки свободную рубашку, цвет которой был отличный от белого, но в полутьме его невозможно было понять, и такие же штаны. Затем художник повернулся к своему гостю. — А тебе не нужно переодеться? — спросил он, заставив разрушителя осмотреть себя. Действительно, одежда была пропитана их деятельностью: пыль, кровь, чернила, краска. Но глючный никогда не задумывался об этом, и всегда спал на своем диване в том же, в чем проводил продуктивный день.       Желанием раздеваться он не горел, поэтому лишь помотал головой и опустил взгляд в пол, когда Инк потянул свой шарф и тот сполз с его плеч. Эррор не видел, что происходило дальше, но слышал, как зашуршала чужая одежда, и это заставило его как случайно зашедшего в женскую раздевалку мальчика опустить голову ниже. Шуршания затихли, и тогда он все-таки решился поднять голову и… зря, но нельзя сказать, что он пожалел об этом.       Белые косточки были покрыты паутиной черного узора, словно расколотый мрамор. Трещины были на предплечьях, плечах, шее, позвоночнике, но больше всего их было в середине неестественно пустой грудной клетки, как будто именно в нее ударили молотком в свое время. Лунный свет отражался от белоснежных островков на костях и заполнял пустоту в груди, отчего тьма в ней рассеивалась. Это завораживало. Это пугало. Это волновало. К этому хотелось прикоснуться, это хотелось рассматривать. Тело сидящего спиной Инка с каждой секундой все сильнее отпечатывалось в памяти Эррора. И он, завороженный, не заметил, как существо перед ним чуть повернуло плечиком и уже смотрело на него. И даже столкнувшись с чужим взглядом, свой он не отвел. Приоткрыв рот, он не произносил ни звука в течении долгих десяти секунд, прежде чем тихо спросить: — Что это?       Инк даже не посмотрел на себя, зная, что Эррор имеет в виду. — Это со мной с самого начала, — хранитель наконец повернулся к разрушителю полностью, держа в руках пижамную рубашку. Все-таки, он опустил взгляд на свою грудь. — Когда исчезает мир, появляется новая трещина. И чем большее значение имел этот мир для мультивселенной, тем шире и глубже остается трещина после него. — И… — Эррор замялся, не решаясь произнести следующий, тревожный вопрос. Но постепенно и он ускользнул из головы, оставив пустоту.       Прежде, чем он углубился в размышления о том, что услышал, хранитель улыбнулся своей привычной, легкой улыбкой и приблизился к нему. Так близко, что он ощутил его теплое, размеренное дыхание на горящих от прилившей синей магии щеках. И снова каждый медленный, осторожный вдох разливался теплом в грудной клетке. И снова приятная тошнота. И снова он, парализованный, не мог и не хотел что-либо предпринимать, чтобы вернуть контроль над пространством вокруг себя. — Выглядишь так, будто тебе это нравится, — с усмешкой, которая обдала лицо коротким потоком воздуха, бездушный удерживал взгляд Эррора на своем, и тот не сопротивлялся: смотрел в звезды, ромбы, круги и перевернутые сердца даже тогда, когда все кроме них начало расплываться. Словно загипнотизированный. Словно все, кроме радуги в прикрытых глазницах напротив, перестало иметь значение. Секунда… Две… Три… Он перестал видеть звезды. И радугу. Вместо этого он почувствовал теплую влагу на своих губах. Что-то мягкое коснулось одного из его языков, и по телу прошелся импульс. Где-то внизу приятно кольнуло, а затем потянуло. Он не заметил, как прикрыл глаза. Рот поймал чужой, горячий, медленный вздох. Секунды тянулись и превращались в минуты, минуты в часы — время перестало существовать, остались ощущения. Мягко, влажно, горячо, запредельно. И хорошо. Он с дрожью выдыхает, и понимает, что не хочет прекращать чувствовать то, что чувствует сейчас.       Но все-таки, нежное соприкосновение обрывается, и вместо него — прохлада. Эррор открывает глаза и видит поблескивающую от влаги и лунного света улыбку. Ее обладатель отстраняется, поднимает руки и залезает в пижамную рубашку, а затем укладывается на кровати, с краю, любезно оставляя гостю рядом место у стенки. — Спокойной ночи, Эррор.       А у Эррора слова застряли в горле. Он хотел бы произнести в ответ «спокойной ночи», но вместо этого продолжал лишь смотреть на накрывшуюся белоснежным тяжелым одеялом спину до тех пор, пока сам медленно не опустился и не приложил висок к холодной подушке.       Уснуть не смог. Голова болела от усталости, но не прекращала прокручивать воспоминания о произошедшем. Рука потянулась вниз, прикоснулась к источнику странных, незнакомых прежде ощущений кончиками пальцев, а затем постепенно вжалась всей ладонью, сжала. Вновь он почувствовал тот приятный импульс. И стало хорошо, жарко. Медленно, дрожаще выдохнул — и рядом, за спиной послышалось шуршание. Как обожженный, разрушитель отдернул руку, спрятал ее под подушку и продолжил свои попытки погрузиться в сон. Пока, в конце концов, не смог.