Вороньё

      Ворона провела с подругами время до глубокой ночи, и только когда луны начали постепенно сдвигаться к горизонту, намекая на скорое явление солнца на небосводе, было решено разойтись и поспать еще хотя бы пару часов. Проскальзывая в свою хижину, Ворона старалась не шуметь, говоря себе, что Кайшил, возможно, спит, но зная, что та бодрствует; и в самом деле встретилась с ее взглядом уже на входе.       — Мне кажется, беременные женщины должны больше спать, — как-то неловко, несвязно и невпопад заявила Ворона, чувствуя себя самым огромным болваном на белом свете.       — Мне кажется, ты не повитуха, — огрызнулась Кайшил. Она была бледна, но лицо ее осталось сухим, напоминая и о том, что она дала слово, и о конечности ее пребывания в этой обители. — Оставь советы и ложись спать.       — Мне кажется, ты не… — а как называется врачея, занимающаяся вопросами сна? Сонотуха? — …не имеешь права так разговаривать со мной.       Кайшил замолчала и отвернулась, демонстрируя, что вообще никак может не разговаривать, если нужно. Ворона отчего-то осталась стоять, хотя давно могла бы улечься на свою лежанку, ведь ее гостья снова предпочла сидеть на полу. Но лежанка выглядела чужой, холодной, неприятной, а ноги вросли в землю и отказывались сдвинуть тело и на шаг.       — Слушай, — заговорила Ворона, и сама удивилась тому, как сладко и сахарно прозвучал ее обычно волевой голос, — ты не обижайся на пташек. Им не так-то просто, знаешь, слушать о том, как ты влюблена в своего мужа.       Плечи Кайшил задрожали, но голос оставался твердым:       — Не знаю, на что я надеялась? Ясно было, что в разбойницы не идут от хорошей жизни. Не нужно было вам говорить…       — Нет. Ничего, что ты сказала. Я должна была остановить сестер и не дать им напасть на тебя, — теперь Вороне и в самом деле сделалось стыдно за собственное бездействие; хотя если историям подруг и в самом деле удалось убедить Кайшил отступить от нелепых планов по возвращению в дом мужа, тогда игра, наверное, стоила свеч… — Просто мы не хотим, чтобы ты сунулась к своему бывшему и обрекла себя на погибель.       — Расскажи, как это было? — попросила Кайшил, и Ворона набрала в грудь побольше воздуха, чтобы поведать о своей печальной судьбе, но последовало продолжение фразы: — Как он заказал мое убийство?       — Ах это… это… это просто. Пришел в тот кабак, где я всегда встречаюсь с заказчиками. Отдал куклу и деньги…       — Сказал ли он, почему этого хочет?       — Что-то про макияж сказал и про курение трубки, — промямлила она, не найдя в себе сил, чтобы по-настоящему передать несчастной женщине все претензии супруга. — Но даже если бы ты была во всем идеальной, муж, запланировавший убийство, нашел бы причину. Нет ни единого, ни малейшего оправдания тому, кто решил вот так освободиться от семейных уз.       — Я ведь беременна!       — Мне показалось, что это скорее одна из причин, почему юноша Кайшил решился на это.       — Он так хотел, так умолял меня подарить наследника!       — Наследники! Орущие младенцы мало на них походят.       Кайшил горько рассмеялась и все-таки повернула лицо к Вороне, хотя та уже находила привычным разговор с затылком.       — Верно, верно, вы во всем этом понимаете куда больше меня, — легко заявила она. — Но Ворона, Воронушка, послушай, если ты и правда мне подруга и желаешь мне добра, не откажи в просьбе…       — Смотря, что ты хочешь, — возразила та, напрягшись.       — Лишь мелочь! Совсем мелочь! Ворона… я хочу увидеть своего мужа. В последний раз.       Захотелось наброситься на Кайшил, вцепиться в ее плечи, трясти ее три часа подряд и дурниной орать ей в лицо, ведь может тогда, может так она бы поняла хоть что-нибудь из того, что ей все пытались донести; но Ворона проглотила ярость и не пошевелила даже пальцем.       — В последний ли?       — Я должна его увидеть, — упрямилась Кайшил. — И я пойду, с тобой или без тебя. Пусть я пропаду в лесу и умру от голода, пусть меня затопчет проезжающий мимо экипаж, но я пойду. Я просто не смогу жить нормально, если не увижу его еще раз. Еще раз. В последний раз.       И Ворона сдалась — она вообще-то могла бы отказать, имела силы отказать, знала, что если откажет, то никуда Кайшил на самом деле не сунется, не пойдет; но, прикованная к своему месту, распятая пристальным взглядом, Ворона сдалась.       — Я тебя сопровожу, — пообещала она. — Позволю встретиться с твоим красавцем. А после — что хочешь. Захочешь — поговоришь с ним, расскажешь, что сбежала, и отдашь себя на его волю. А захочешь — возвратишься со мною к сестрам. Не забывай, ты не пленница и не была ею с самого начала. Я и не собиралась тебя убивать.       — Это я поняла еще когда увидела Ласточку. И ты со всеми так?       — Со всеми женщинами.       — Но не все они остаются подле тебя.       — Верно. Некоторые предпочитают вернуться в лоно родного дома, если их матери готовы их принять. Другие берут из моих рук поддельные документы и покидают Хрустальную, чтобы зажить счастливо. А третьи, те, за кого мое сердце болит сильнее всего, оказываются не в силах справиться с ударом, который наносит им неудачная любовь. Этих женщин больше не встретить в мире. Этих мне спасти не удалось… И только от тебя, Кайшил, зависит, которой из этих трех ты решишь стать.       — Ты забыла про четвертую породу своих женщин.       — О чем ты?       — Я о тех, кто, как Ласточка, решают остаться подле тебя, — Кайшил поднялась, тяжело кряхтя, и позволила Вороне поддержать себя и подвести к лежанке. — Когда, Ворона?       — Когда? Да хоть завтра! Это не имеет значения.       — Тогда решили — завтра. Спокойной ночи!       Солнце уже выкатилось на горизонт.

***

      От новости о скорой отлучке атаманши и Кайшил подруги оказались не в восторге, ведь сразу же раскусили их замысел и прекрасно поняли, какие «срочные и абсолютно не примечательные» дела влекут этих женщин в Хрустальную; но из уважения к Вороне не было сделано ни одного колкого замечания, не прозвучало ни единого неловкого вопроса, только Цапля попросила их взять в путешествие побольше воды, да Выпь, переночевавшая в лагере, пообещала прислать свою коляску к ближайшей деревеньке, заявив, что путь пешком или на лошади ей кажется тем еще цирком. Как сама Выпь собиралась добираться до Хрустальной — осталось загадкой, впрочем, эта плутовка всегда восхищала сестер своим умением незаметно передвигаться между Хрустальной и лагерями разбойниц, неважно, как далеко от городской стены они решали устроиться.       Кайшил ужасно волновалась о том, как город отнесется к ее разорванному платью без верхней юбки, и Ворона поспешила на помощь, показав длинные темно-серые плащи, под складками которых достаточно сокрылись бы и лица, и наряды. Красоваться нет нужды, когда одна из вас — разбойница, о которой знает король, а вторая — мертва.       И тем не менее перед отправлением Кайшил забежала к Сороке и долго уговаривала ее одолжить за приличную цену пудру, тени для век и помаду, но их понятия «приличных» цен явно не сошлись, и переговоры вылились в скандал, а после Вороне пришлось выслушать длинный монолог на тему того, как бесчеловечно со стороны Сороки вставать в подобную позу, зная, что для женщины войти в Хрустальную без помады на губках — смертный грех, за который даже Горви может прогневаться. Вороне подобный неуместный конформизм был против шерсти, ей хотелось закричать, рассмеяться Кайшил в лицо, поднять её на смех, но на все это она не пошла, и молча ввалилась к Сороке, а вывалилась оттуда уже с полным комплектом косметической ерунды, так необходимой Кайшил. Благодарности не последовало, да ее и не ждали; спокойствие сложной спутницы и так стало наградой.       Все ещё в рваном платье, но зато с накрашенными губами, Кайшил объявила, что готова ехать, и Ворона торжественно ответила, что сперва придётся немало пройтись. Пташки провожали задумчивыми, обеспокоенными взглядами, желали удачи и несколько раз проверили, достаточно ли стрел в колчане Вороны, спрятанном под плащом.       Они двинулись по лесу, влача за собой тягостное молчание, но был и плюс: прохлада, установившаяся между ними, немного развеивала духоту, вгрызавшуюся в лес. Кайшил опиралась на руку Вороны, но лишь потому, что иначе не смогла бы пройти и километра, а Ворона поддерживала ее, ступала осторожно и медленно, подстраиваясь под неловкий развалистый шаг беременной, но тоже не столько из нежных чувств, сколько из нежелания пошатнуть их и без того не очень устойчивое положение. Если Кайшил начнет рожать прямо посреди леса, мало не покажется.       Лишь изредка в этом пути Ворона позволяла себе остановиться ненадолго на одном месте; Кайшил использовала эти мгновения, чтобы присесть и перевести дух, даже если садиться приходилось на поваленные деревья или пеньки, рискуя обнаружить под собой муравейник. Ворона же занималась делом куда менее понятным: срывала дикие цветы, иногда мелькавшие на отдельных солнечных полянках, и складывала их в прихваченную из лагеря корзину. Во-первых, приятно пахнет. Во-вторых…       А впрочем, об этом позже.       До деревни добрались, как и рассчитывали, еще до полудня, так что в Хрустальной вполне могли оказаться уже в обед. Ворона раздумывала о том, успела ли Кайшил проголодаться и завтракала ли вообще перед дорогой, но не озвучивала свои размышления, чувствуя невидимую преграду между ними, не позволявшую начать разговор. На окраине поселения стояла бесхозная неприметная карета, запряженная одной скучающей лошадкой, и судя по тому, как равнодушно деревенские относились и к коню, и к экипажу, видели они все это здесь не в первый раз, и Выпь щедро платила им за безопасность своего транспорта.       Кайшил оглядела карету пристально, заглянула под каждое колесо, рукой проверила ось — по сравнению с той шелком обшитой клеткой, из которой Ворона достала ее парой дней ранее, эта рухлядь годилась разве что для перевозки дров. Но другой рухляди под рукой не было.       — Полезай внутрь.       — Я-то полезу, — пообещала Кайшил, покачивая каретной дверцей, будто пытаясь наиграть мелодию скрипом петель, — но кто поведет?       — Я.       — Женщина-кучер? Даже для большого города это нонсенс.       — Кому женщина, а кому и мальчишка, — Ворона вручила ей корзину с цветами и как следует растрепала свои кудри, так, что локоны попадали ей на лицо и почти полностью скрыли его из виду. — Смотри, не опрокинь корзину.       — Зачем нам цветы?       — Кто знает, вдруг решим зайти на кладбище?       И демонстративно полезла на свое место, ругаясь и кряхтя, как пацан, и Кайшил забралась в брюхо экипажа, но Ворона успела расслышать брошенный ей в спину короткий, беззаботный смешок.       Темная скучающая лошадка была даже рада, что наконец-то можно куда-то поехать, и всю дорогу до предместий Хрустальной весело ржала и трясла ушками.       Город встретил путниц яркими красками, музыкой людской речи и теплым воздухом, дрожащим от грохота омнибусов. Хотя предместья бисером рассыпались на многие километры от городской стены, народу в них набилось неизмеримое множество, и путанные, узенькие улочки лопались от прохожих, торговцев, артистов и жуликов; специально для езды, конечно, были проложены широкие проспектики и проездики, но пешеходы спокойно могли пройтись и по ним, попадая под колеса и ругая кучеров такими фразами, от которых у нежной леди могло остановиться сердце. Поэтому Ворона решила спешиться загодя, оставить повозку в стороне от скопления людей и дальше пойти пешком, а затем залезть в омнибус; Кайшил высунула голову через маленькое окошко кареты и посмотрела на Хрустальную глазами женщины, никогда не видевшей ее прежде. Нечасто такой взгляд встречается у тех, кто почти всю жизнь провел в хрустальных стенах!       — Никогда не замечала, что дворец такой красивый, — прошептала она, разглядев на синевато-сером горизонте тонкую сверкающую полосу королевского жилища.       — И правда, — равнодушно отозвалась Ворона, не очень любившая все помпезное и сверкающее. — Чего сидишь? Вылезай.       Ноги Кайшил опустились на улицу, выложенную блестящими, вылизанными временем округлыми камнями, между которых пробивались робкие едва-едва зеленые ростки травинок. Огляделась еще раз, впитала в себя ту Хрустальную, на которую обыкновенно глядела лишь через щелочку в шторе своего экипажа, втянула носом воздух бедняков, плутов и рабочих, удивленно взглянула на небо, странно похожее на то, что заглядывало в стеклянные окна ее красивого дома. Другой мир.       — Мы доберемся до улицы Ригеля?       — Туда проходит маршрут от городской стены, — ответила Ворона, тоже осматриваясь, но настороженно и напряженно. — До города дойдем пешком, это не очень долго, если знать тропы.       — А лошадь тут оставим?       — Не волнуйся, эта кобыла не пропадет, — Ворона ласково похлопала зверюгу по влажной, туго натянутой темной коже, и лошадка ответила благодарным ржанием. — Не забудь цветы.       Кайшил покорно схватила корзину, назначения которой так и не сумела понять, и поковыляла следом за Вороной, опираясь на ее руку.       Стихийно возникшие улицы напоминали паутину, полную тупиков и слепых дворов: люди, желавшие устроиться поближе к Хрустальной, громоздили свои домики, где придется, втискивали их между уже стоявших, порой занимая вроде как принадлежавшую кому-то землю, но зачастую соседи оказывались такими же самозванцами, и после изрядного мордобоя новые строения оставались стоять на выбранном их хозяевами месте. По слухам, возникали такие хижины буквально за ночь, иногда перекрывали чужие окна, а порою люди заселяли даже чьи-то уличные уборные; и благодаря этому строительному безумию предместья превращались в лабиринт, пройти который было не под силу даже герою, вооруженному клубком шерсти. Но Ворона знала эти места и даже любила какой-то особенной, высокомерной любовью, не строящей иллюзий, но ценящей несовершенство; она вела Кайшил по узеньким проходам, через которые беременной женщине едва-едва удавалось пролезть невредимой, показала ход, пробитый в чьем-то покосившемся заборе, прямо по крошечной свекольной грядке, и наконец вывела на то, что ласково звалось «проспектиком», а на деле являлось лишь чуть более широкой улицей, чем все предыдущие. На проспектике стоял омнибус, набитый пассажирами; они высовывали покрасневшие, потные лица наружу, махали руками и орали дурниной, требуя уступить дорогу, а к копытам лошадей теснились торговцы с полными корзинами товара и совали их в лица пассажиров, становившиеся от этого только более потными и красными. Водитель омнибуса сидел флегматично, с равнодушным выражением лица, и ждал, когда же удастся проехать дальше — этот человек за свою жизнь повидал множество столпотворений.       Ворона подняла высоко корзину с полевыми цветами, покрепче схватилась за руку Кайшил и бесстрашно нырнула в толпу. Звучным голосом завела крик о том, что продает цветы, мигом слившись с общей массой торговок прочей ерундой; покупателей здесь собралось намного меньше, чем продающих.       — Я теперь поняла, — прошептала Кайшил, прижатая к боку Вороны толпой и смотревшая неотрывно на спасительную корзину, флагом поднятую над их головами, — если бы мы не сделали вид, что продаем, нас разорвали бы на части, как покупательниц.       — Свежие полевые цветы! — улыбаясь, кричала Ворона. — Свежие полевые цветы!       Цветы, а тем более свежие и полевые, никак не трогали Хрустальную.       Вскоре показались ворота, открытые настежь, впускающие в город реку людей и тут же выплевывающие обратно еще одну такую же реку. Цветной, пестрый поток прохожих не прерывался ни на мгновение; по бокам, конечно, стояли два стражника, но забрала их шлемов были опущены, а пики безвольно повисли; проскальзывая мимо них, Ворона на всякий случай крикнула: «Свежие цветы!», но тяжелая фигура мужчины не шелохнулась.       Оказавшись в Хрустальной, женщины наконец смогли перевести дух.       Контраст вышел очень сильный, оглушительный и невероятный. Стоило свернуть за угол от быстротечного человеческого потока, как вокруг наступила тишина, почти зловещая; гладкие, поросшие травкой камни под ногами сменились ровными прямоугольными плитами, устилавшими большинство городских улиц, в окнах домов появились стекла, пусть и не всегда цельные. Переменились и люди; затихли, рассыпались по широким прямым улицам, рынкам, кафетериям и закоулкам; Ворона и Кайшил оторвались друг от друга и присели на высокое крыльцо какого-то дома.       — До омнибуса совсем немного осталось пройти, — приободряла спутницу Ворона. — Всего пару улиц.       — Это безумие, — вздохнула Кайшил, держась за живот. — Предместья — это безумие… Я никогда прежде не замечала…       — Думаю, перед таким экипажем, как твой, народ расступается. А если не спешит, то твой кучер не преминет воспользоваться хлыстом.       От этой мысли Кайшил вздрогнула и побледнела, но быстро успокоила сердце — все равно ведь и кучер, и экипажи, и даже хлыст остались в совсем другой жизни.       — Ладно, не важно, — схватившись обеими руками за высокий черный уличный фонарь, она поднялась на ноги, отдышалась и смогла шагнуть вперед. — Пойдем на твой омнибус. Никогда на них не ездила, кстати.       — Тогда подготовься к новому и интересному опыту.       Уличка, достаточно широкая, чтобы про ней проехал омнибус, была также способна вместить в себя сотню лавочек и магазинчиков, чьи разукрашенные в меру фантазий владельца витрины сливались в аляпистую цветную мишуру. Кругом сновали люди, дамы, господа, нелепо одетые, изящно наряженные, носившие с гордостью сложные многослойные шляпы или вообще не покрывавшие головы. В ноги Кайшил ткнулась носом собака, и хозяин тут же натянул поводок, прикрикнул и треснул псину по боку тростью; с другой стороны открылась дверца кондитерской, оглашая улицу мелодичным звоном колокольчика, и из пропахшего сливочным кремом сладкого царства выскочил чумазый ребенок, на ходу уминавший пирожное за обе щеки. Ему наперерез выбежал студент, высокий человек в старомодной шляпе, пихнул плечом оставшуюся открытой дверь, толкнул ребенка и побежал по улице, как от пожара, да не заметил фонарный столб, стоявший на краю и без того узкого тротуара, врезался в железное основание и напоролся на украшавшие его металлические лианы, разорвав куртку, впрочем, и без того уже изрядно потрепанную. Ребенок, собравшийся было плакать от падения, залился смехом. Кайшил испуганно вертела головой и пыталась не потеряться в смятении, и если бы Ворона не держала ее крепко за руку, то наверняка начала бы паниковать.       — Нам туда! — силясь перекричать гул города, крикнула Ворона. — Туда надо!       Они прошли мимо магазина готового платья, из витрины которого на них смотрел манекен в шляпе, больше похожей на вазу с фруктами; мимо антикварной лавки и двух скромных хозяйственных магазинов, на порогах которых стояли и громко переругивались две пышные хозяйки. Если предместья Хрустальной были сосредоточением хаоса, то бедные районы города имели хоть какой-то внешний лоск, причесанные аккуратно выстроенными вдоль улиц домиками, сдобренные фонарями и подкрашенные кремовыми завитками лепнины, из-за которых дома напоминали не очень свежий свадебный торт. И, пожалуй, люди здесь тоже вели себя немного спокойнее, появлялся шанс мирно пройтись по улицам, торговцы не лезли со своим товаром прямо в лицо, а когда перед Вороной и Кайшил остановился омнибус, какой-то юноша, попялившись на живот последней, поднялся на ноги и нервными жестами предложил ей занять свое место, а сам перелез на крышу повозки. Ворона достала из внутреннего кармана жилета деньги, отчитала нужную сумму; Кайшил втиснулась между двумя надушенными дамами и сидела, не поднимая глаз.       Несмотря на открытые окна и отсутствие двери, в набитой людьми деревянной коробке было очень жарко, воздух мгновенно пропитывался запахами пота, чеснока и пыли, стоило только кучеру остановиться, чтобы впустить новых пассажиров и выпустить старых. К счастью, вскоре одна из надушенных дам вышла, соскочив почти на ходу перед питейным заведением, и Ворона смогла сесть рядом с Кайшил, а та повернула голову и зарылась носом ей в кудри, видимо, сочтя запах волос женщины все же чуть менее удушающим, чем чей-то парфюм или нездоровое ножное амбре старичка, восседавшего напротив. Одно стоило признать: недавно перестроенные по приказу короля главные дороги теперь были выстланы достаточно ровными и гладкими каменными плитами, чтобы омнибусы могли ехать, почти не тряся своих пассажиров. Что в случае Кайшил оказалось очень кстати. Главное не сходить с тротуара в дождь или наледь, чтобы не сломать себе шею.       Дом четы Кайшил располагался в интересной части города, на пересечении бедных кварталов у стены и богатых особняков знати, теснившихся поближе ко дворцу. На этих улицах было всегда чисто, тихо и красиво, здесь город высаживал розовые кусты, распространяющие пьянящий сладкий запах, к небу тут тянулись аккуратно подстриженные деревца, украшавшие аллеи, но сами дома были меньше, скромнее и уютнее богатых особняков знати. А еще в эти районы не заезжал омнибус, чтобы не портить тишину и благополучие улиц смрадом рабочих лошадей; поэтому Кайшил и Вороне пришлось сойти, пройтись по аллейке, тенистой и прохладной благодаря деревцам, и только после этой очередной прогулки остановиться перед нужным домом. Путешествие подошло к концу. Они смогли.       Ворона оглядела массивные деревянные двери, украшенные двумя бронзовыми львиными головами (и ни одной львицы); попросила Кайшил зайти пока за угол и подождать, пока она разведает обстановку, вцепилась покрепче в свою корзину и взошла на высокое мраморное крыльцо, красиво смотревшееся на фоне лимонно-желтых стен. Не успела она постучаться, как львиные двери отворились, и на пороге появилось неприветливое лицо слуги — значит, он следил за ними через окошко, отодвинув в сторону массивные бордовые шторы, видные с улицы. Значит, мог видеть, что Ворона пришла не одна. Но у них были капюшоны — пока рано думать, что слуга узнал хозяйку.       — Чего?       — Дома ли госпожа? — невинно спросила Ворона. — Я слышала, она в положении; может, захочет купить полевые цветы?       И потрясла своей корзиной.       Слуга внимательно осмотрел ее с головы до ног, затем вытаращил глаза и заговорил очень громко и устрашающе:       — Ты что? Сумасшедшая? Так ведь померла госпожа! Убита жестокой и ужасной разбойницей Вороной. Бедный господин прямо сейчас на кладбище. Хоронит…       Ворона отступила на пару шагов, и смятение на ее лице было искренним.       — Как хоронит? В смысле… как убита? Когда?       — Два дня назад! Да ты что же, все газеты писали. Не умеешь читать?       Ужасно хотелось повернуть голову в сторону Кайшил, увидеть ее лицо, понять, напугана ли она, в отчаянии ли или, может, в гневе, нужна ли ей помощь или лучше уйти и оставить в покое; но Ворона даже взгляд не отвела от слуги.       — А на котором кладбище? — решила спросить она. — Может, если не вышло продать госпоже живой, получится продать мертвой.       Слуга расхохотался:       — Тебе что, настолько нужны деньги?       Кивок.       — Ну ладно. Дорога будет недолгая, так что если поспешишь, может, увидишь, как бросают первые комья земли, — он высунулся из дома и костлявой рукой указал нужное направление. — Тебе туда. Мимо не пройдешь — памятники увидишь. Если и там ничего не выйдет, приходи. Вечером будут поминать, может, сумеешь продать кому-то из скорбящих. Только приходи одна, без подруги.       Он видел Кайшил, но не узнал ее.       Рассыпавшись в благодарностях, Ворона сошла с крыльца, прошлась по улице мимо угла, скрывавшего ту, которую в этот момент хоронили, выждала немного, надеясь, что слуга больше не станет подглядывать в щели штор, и вернулась за Кайшил. Бледная, несчастная, та стояла в тени между домов и прижималась щекой к влажному холодному камню стены.       — Эй, послушай…       — Не заговаривай со мной и не утешай, — попросила Кайшил, голос ее звучал деланно-спокойно. — Молча поворачиваемся и идем на кладбище.       — Тебе ни к чему это видеть.       — Ошибаешься! Мне очень нужно.       Она оторвалась от стены и пошла, вразвалочку, тяжело, и Ворона поспешила на помощь, уже привычным жестом подала руку, поправила капюшон на светлой голове. Если бы их увидели кто-то из знакомых Кайшил, дело кончилось бы полной катастрофой. Особенно если бы на церемонию явился граф Богер; он вполне мог бы понять, что если жива эта жертва, то и предыдущие их с Вороной контракты тоже остались в живых. Разумнее всего было бы не идти, отговорить, остановить; а вместо этого Ворона сама вела ее навстречу собственной смерти.       Что сказать, если бы Ворона была благоразумнее, то никогда бы не стала разбойницей.