На другом берегу

      Глава 8. Наперсток.       – Ксень, дай мне что-нибудь из твоих шмоток? – Лика не поверила, что произнесла это. Они переодевались в комнате после утреннего волейбола. Из-за вчерашних посиделок на земле Ликины джинсы, действительно, стали чумазыми и она затолкала их в тумбочку – шкаф был забит Ксениными нарядами.       – Тебя сглазили? – удивилась Ксеня.       – Не могу же я ходить в грязных джинсах.       – Я думала, ты из принципа с ними не расстанешься.       – Может перестанешь так откровенно наслаждаться моим поражением? – усмехнулась Лика.       Ксеня открыла дверцы шкафа и стала передвигать вешалки. Сняла одну, другую, третью и покидала одежду на кровать.       – Померяй этот сарафан и зеленую юбку. Если юбка сядет, подберем к ней топик.       Лика вздохнула.       – А топик обязательно? Моя футболка не прокатит?       Ксеня посмотрела на Лику как на умалишенную и продолжила копаться в шкафу.       – Сегодня нам надо будет придумать этот дурацкий сценарий, – обмолвилась Ксеня, как бы между прочим.       – Какой? – не поняла Лика.       – А, ну да, ты вчера снова полдня пропадала. Колесников придумал новую фишку. Мы будем делать постановку сказки “По щучьему веленью” в разных жанрах. Нам надо за сегодня придумать идеи для хоррора, мелодрамы и детектива. Вечером, после отбоя, Колесников внесет свои коррективы, а завтра будем дописывать текст и распределять роли.       – Черт, – выругалась Лика. Она пыталась застегнуть Ксенину юбку, но та была тесновата. Ксеня подошла ближе, дернула пояс вверх, так, что юбка села на талию и резко застегнула молнию, едва не прищемив Лике кожу.       – Не говори мне, что ты опять усвистишь на весь день. Не пойми меня неправильно: я рада, что у тебя появился парень. Но я задолбалась делать все одна. Лебедь уматывает на лекции, а Андрей только ноет и поет, поет и ноет. И из-за него я не могу сосредоточиться!       – Назар – не мой парень. Но вообще, он и сегодня позвал меня гулять. И я очень хочу с ним встретиться. Кажется, он мне реально нравится, – Лика почувствовала, как к щекам прилила кровь.       – Ну еще бы, иначе ты б так и таскалась в своих джинсах, – Ксеня выглядела настолько довольной, будто существование Назара было ее личной заслугой, – Лик, но почему вы не можете просто погулять попозже? Вечером не так жарко, да и романтичнее.       – Он сказал: в полдень, – пробормотала Лика.       – Он уже тебе указывает? – Ксеня подняла бровь.       – Нет, – соврала Лика, – просто у него потом дела. Давай я помогу со сценарием после обеда? Придумаем быстро.       Ксеня придирчиво оглядела Лику и протянула ей коричневый топ. Лика послушно влезла в него и он оказался слишком обтягивающим, но Ксеня одобрительно покивала.       – Лямки слишком тонкие, лифчик торчит, – пожаловалась Лика, но Ксеня ее не слушала.       – Лик, будь осторожна с этим Назаром, ладно? Я спрашивала про него, но мне никто ничего не смог рассказать. Давно он живет в деревне? Кто его родители? С кем вместе учился?       – Не надо про него расспрашивать. Он мне все про себя рассказал. А его родители… Они умерли, – сказала Лика.       – Вот оно что, – Ксенин вздох показался Лике слишком уж понимающим и она поспешила перевести тему.       – Ты лучше скажи мне, знаешь ли ты, кто такой Марк? Он, походу, тоже умер. И Колесников считает, что Профессор чувствует вину по этому поводу.       Ксеня на минуту задумалась.       – Так это, наверное, чувак, который построил школу. Дроздов. У входа висит памятная доска. Он правда умер, утонул.       – Утонул? Здесь?       – Ну да, говорят, они с Профессором пошли на рыбалку вдвоем. Налетели на какую-то корягу, которая со дна торчала, лодка опрокинулась.       – И его намотало на винты? – спросила Лика.       – Что? – поморщилась Ксеня, – да нет. Просто утонул. Не знаю. Макс сказал, тело не нашли. Как подумаю, что в этом озере разлагается труп…       Лика посмотрела на Ксеню так, что та осеклась. Испуганно прижала руку ко рту. Лика вдруг слишком отчетливо вспомнила мамины похороны. В гробу мама была совсем не похожей на себя – иссохшей старушкой с желтой кожей и отекшим лицом. Зачем ее накрасили так ярко? Она ни за что не позволила бы себе показаться на людях с таким макияжем. Мама смотрелась нелепо в ненавистном брючном костюме, будто он был с чужого плеча. Лика предложила похоронить маму в ее любимой футболке-для-музы. Старой, выцветшей, с “Королем и шутом”. Мама надевала ее, когда писала стихи. Но отец не принял Ликину идею всерьез. А родственникам этого Дроздова, получается, пришлось хоронить пустой гроб? Может, так оно было и лучше?       Лика будто снова увидела тягучую водную гладь, похожую на ртуть. И вспомнила, как едва не ухнула с лодки, засмотревшись на колокольню внизу. А если Дроздов тоже увидел в озере то, чего не должно было быть? “Так в город не попасть”, – завораживающий голос звучал в Ликиных воспоминаниях настолько отчетливо, точно Назар был рядом.       – После этого Профессор решил здесь осесть? Зачем? Каждый раз ходить мимо озера, где погиб друг? – пробормотала Лика.       – Мне кажется, Профессор считает, что продолжает дело Дроздова. Типа, тот хотел учить местных детей. С чего вдруг ты им заинтересовалась?       – Да так, случайно услышала, как Колесников говорил про него.       – Ладно. Когда ты нас познакомишь? – улыбнулась Ксеня.       – С кем?       – С кем, с кем! С Назаром!       – Он вряд ли захочет, - Лика подумала, что Ксеня тут же сочтет Назара ненадежным, ведь он даже разговаривал странно: то как деревенский парень, то как сказочный персонаж.       – А ты вряд ли предложишь, да?       – Ксень, правда, может не надо?       – Чего ты боишься? Я должна знать, что он за человек!       – Он – очень классный, – Лика окончательно смутилась, – а я – чучело зелёное.       – Хочешь заплету тебе два колоска? – смилостивилась Ксеня, – Тебе пойдет, да и можно попробовать спрятать твою зелень.       – Давай, – согласилась Лика.       Лика бежала по деревне, не обращая внимания на происходившее вокруг. Ее волновало только одно – Назар. До палисадника Лика добралась быстро и даже без помощи Рыжего. Это оказалось не сложно – закрыть глаза и свернуть пару раз туда, где горше пахнет травами, а главное, не искать дороги и искренне поверить: обязательно получится.       Лика увидела знакомые гладиолусы и в ушах застучало. Она расправила складки на юбке, провела пальцами по успевшим растрепаться косичкам – ее волосы всегда были слишком своенравными и отказывались держаться в прическе. Но старалась Лика, кажется, зря. Назара на месте не оказалось. Лика почувствовала, как по шее пробежал холод, хотя было неимоверно жарко. Неужели он заметил ее страх тогда, на озере? И решил больше не показываться?       Назар вышел из тени деревьев и Лика вздрогнула. Она не услышала ни шагов, ни шороха. Лес остался неподвижным и безмолвным, точно кто-то выключил звук, птицы умолкли, солнце вползло-таки на самую высокую точку неба, от тишины зазвенело в ушах.       Назар принес с собой полдень и горький аромат.       Он остановился чуть поодаль и принялся рассматривать Лику, склонив голову на бок. Лика неловко поправила лямки топа. Ей казалось, что бретельки лифчика сияют неуместной белизной и привлекают внимание.       – Хорошо, – вдруг сказал Назар и подошел ближе, – сегодня при тебе этого нет.       – Что? – переспросила Лика и поняла, что забыла прикрепить к волосам сирень.       – Вчера у тебя была с собой какая-то вещь, недобрая. Я почувствовал это лишь когда мы были на озере. Ты не брала ничего у бабки?       – Нет, – Лика покачала головой. Ей было душно и томно от жары, а от близости Назара сердце стучало как бешеное и мысли в голове путались.       – Лучше избегай ее, – Назар поднял палец вверх, – ладно, идем.       Он снова протянул руку, Лика даже не спросила – куда сегодня? А послушно побрела вслед за ним.       У Длинного моста опять устроилась Майя, все с той же картиной. Лика взволнованно посмотрела на Назара. Ей не хотелось, чтоб Майя застукала их вместе, будто это было чем-то постыдным, запретным.       – Она боится тебя, – сказала Лика, даже не подумав о том, что, возможно, выдала тайну.       – Я знаю.       Назар прошел к мосту. Лика не решилась потянуть его за руку и попросить не показываться на глаза Майе. Но, Майя даже не повернула головы в их сторону.       – Она, что, нас не видит? – осознала Лика. Назар расплылся в довольной улыбке.       – Ей не нравится картина. Она чувствует, что чего-то не хватает, но не может понять – чего? Гликерия, а ты знаешь, почему этот пояс называется Самоцветным? – спросил Назар, указав на Длинный мост.       – Да, Майя рассказала.       – Предания в ней живы. Я помогу ей исправить картину. Смотри, – приказал Назар, а Лика не сразу поняла, куда смотреть-то? На Майю? На картину? На мост?       Майя перестала хмуриться. Лика увидела, как она, чуть побледнев, сглотнула, сжала губы, обхватила себя руками. Дорожка к мосту уже не была засыпана щебенкой. Она оказалась вымощена камнем, но не обычным булыжником или брусчаткой, а яркими, сверкающими на солнце самоцветами: красными, зелеными, голубыми и оранжевыми. Они так искрили и переливались, что у Лики перед глазами забегали черные пятна, а уши заложило. Назар заботливо поддержал ее под локоть, он тихонько смеялся. Мост дрожал и извивался над речкой, будто был вовсе не мостом, а отрезом струящейся легкой ткани.       Майя взялась за кисть и принялась добавлять разноцветные блики и искорки на полотно. Но каждый раз, когда Майя поднимала глаза, ее брови изгибались, а на лице появлялось страдальческое выражение, будто кто-то заставлял ее рисовать. Лике стало тревожно. Майя обернулась и Лика невольно дернулась – чтоб спрятаться за Назара. Но тот, очевидно, не почувствовал ничего дурного. Блаженно улыбался, глядя на самое солнце.       – Теперь ее картина будет уникальной.       Назар уверенной походкой двинулся на другой берег, а Лика в последний раз обернулась на Майю. Она выглядела испуганной. Лика решительно наступила на пятна света, мельтешившие под ногами, и подумала, что Майя просто трусит. Но ее затравленное выражение лица так и стояло у Лики перед глазами, несмотря на горячую ладошку Назара, крепко сжимавшую пальцы.       Поглощенная размышлениями о Майе и танцем самоцветов на мосту, Лика не сразу заметила, что храм на другом берегу больше не был заброшен. Кованые двери никто не снимал с петель, над синим куполом сверкал золоченый крест. Верхний ярус колокольни и шпиль никогда и не обрушались, в арке между колоннами чернел исполинский колокол. Лика снова слышала звон. А еще – пение.       – Но как? – прошептала Лика. Назар улыбнулся.       – Он всегда такой. Живой, настоящий. Это – его истинная душа. И она не умерла. Хотя тело уже прорастает травой. Теперь и ты можешь видеть. Но, скажи, Гликерия, видишь ли ты дверь справа от лестницы?       – Нет, – растерянно произнесла Лика. Назар вздохнул.       – Значит, вход в город тебе пока закрыт. Он – в нижнем храме, под землей. Не горюй – он редко кому открывается и у тебя еще есть шанс заслужить доверие.       – Заслужить? Но как?       Назар пожал плечами.       – Вопрос времени. Но у тебя его не много. Без меня вход не откроется. А я уйду, когда настанут холода. Я могу долго сопротивляться зиме, но не вечно. Она сильнее, – голос Назара прозвучал печально.       – Погоди, как это – ты уйдешь? Куда? Тебя здесь не будет?       – А ты сама разве не уедешь в конце августа, Гликерия? – насмешливо спросил он, а Лика захлопала ресницами. Назар был прав – летняя школа скоро закончится и Лике придется уехать домой. Она, действительно, абсолютно забыла об отъезде. И о Москве, о своей кофейне, об отцовской квартире, даже о маминых неизданных стихах.       – Но зима же заканчивается, так? В следующем году снова наступит лето и ты вернешься?       – Я ни в чем не уверен, я сам себе не хозяин. Не знаю, вернусь ли. Даже если вернусь, сможешь ли ты снова увидеть меня?       У Лики перехватило дыхание. Все внутри скрутило в тугой узел. Она не жаждала увидеть пресловутый вход, и уж точно ее пугала перспектива открыть дверь. Но с городом, очевидно, был неразрывно связан Назар, важно было только это. Он подошел ближе, положил ладонь Лике на лицо. От его пальцев шел жар, как от батареи.       – Тогда не уходи, сейчас не уходи, – попросила Лика, – давай будем гулять до самой ночи. И завтра. И послезавтра, – Лика как назойливую муху отогнала мысль об обещаниях, данных Ксене и Колесникову. Назар ласково улыбнулся и обнял Лику.       – По ночам мне тяжело. Без солнца. Тогда я вышел к вашему костру только потому, что ты заинтересовала меня.       – Правда? – спросила Лика и почувствовала, как горят уши. Чтобы побороть смущение, она принялась пересчитывать веснушки на носу Назара. “Одна, две, три”. Он был теплым и удивительно красивым. “Четыре, пять, шесть”. Он не смотрел с жалостью и снисходительным пониманием, невообразимо надоевшим Лике. “Семь, восемь, девять”.       Лика увидела свое отражение в его глазах. Они были похожи на воду. И вдруг показались Лике пугающе пустыми, стеклянными. Назар крепко держал Лику за талию, вырваться из его объятий казалось чем-то невозможным. Лика испугалась, но тут же отругала себя, вспомнив трусишку-Майю.       Страх исчез, а мысли в голове будто расплавились, когда Назар поцеловал Лику.       В комнате отдыха на втором этаже стояла прохлада. Между окном и коридором бодро гулял сквознячок с привкусом копченой рыбы. Стрешнев расселся на диване, а больную ногу нагло возложил на стол.       Стрешнев обнимал гитару и лениво перебирал струны. Ксеня рисовала на полях блокнота орнаменты и закорючки, она делала так, когда волновалась.       Причины Ксениной нервозности абсолютно не заботили Лику. Она поминутно касалась пальцами губ – те были просто обязаны покрыться ожогами от поцелуев Назара. Настолько горячим оказалось его дыхание и прикосновения. Как свежезаваренный кофе, в который не добавили молока, как каменка в бане, как пар от вареной картошки, обжигающий больное горло под толстым стеганым покрывалом, как раскаленный песок на пляже, как железная скамейка в парке летним днем.       – Может, начнем с мелодрамы? Кажется, это самое простое, – предложила Ксеня, а Лика не сразу поняла, о чем вообще идет речь.       – В оригинале сказки уже есть любовная линия, – будто нехотя протянул Стрешнев.       – Какая? Не помню. Блин, ну почему тут не пашет интернет? Уже давно загуглила бы.       – Ага, инета нет, и мы оба решили, что переться в библиотеку за сказкой нам лень, да Ксюх, – Стрешнев потряс ногой в черном фиксаторе, – чо думаешь, Царевна Несмеяна?       – Я? – спросила Лика, с трудом уловив ход разговора. Стершнев хмыкнул.       – Нет я! Я имел ввиду, что там, кажется, была Царевна Несмеяна.       – Не нужна вам Царевна, – вдруг осенило Лику, – самая крутая мелодрама будет, если Емеля влюбится в щуку.       – Точно! – Ксеня принялась записывать.       – Не, круче будет, если щука втюрится в Емелю, а он предпочтет Царевну.       Ксеня замерла. И вдруг посмотрела на Стрешнева так, будто он врезался в Нексюшу на танке.       – Почему ты такой жестокий? – тихо спросила Ксеня.       – Должна быть драма. Плюс, Ксюх, подумай, ну баба или рыба? Это уже получается зоофилия какая-то. Рыбофилия. Хотя, тут одни рыбаки в деревне, может, они как раз оценят.       – Или сломают тебе вторую ногу. И будут правы, – разозлилась Лика. Стрешнев своими дебильными рассуждениями разрушил то блаженное полузабытье, в котором Лика пребывала после поцелуев Назара.       – Ну начинается! Тебе рыбаки тоже нравятся, да, Лик? Замутила с одним?       – Что? Кто тебе такое наплел? – Лика в бешенстве воззрилась на Ксеню, та замотала головой.       – Да никто, – отозвался Стрешнев, – И не надо было. Это же очевидно – ты перестала одеваться как бомжиха. Оказывается, у тебя даже буфера есть, а я раньше не замечал.       – Хватит! – прикрикнула Ксеня, – про мелодраму мне ясно. Сделаем нечто типа “Русалочки”, только Емеля плюс щука. Теперь хоррор.       – А Русалочку может играть Лика, – не унимался Стрешнев, – она похожа на русалку.       Лика прищурилась – здесь явно должен был быть какой-то подвох. Не мог же Стрешнев сделать ей комплимент!       – Знаешь, кто такая русалка, Лик?       – Хвостатая женщина?       – Мертвая женщина. Утопленница. С твоей зеленью самое то.       Лика встала.       – А ты сможешь играть Дарта Вейдера. Ты потихоньку в него превращаешься, темная сторона тебя уже поглотила, осталось отрастить скафандр на всех частях тела, а не только на ноге.       Стрешнев заржал, Ксеня уронила голову на руки.       – Слабовато, Лик, но засчитываю! Оказывается, у тебя не только сиськи есть, но и чувство юмора!       Стрешнев откинулся на спинку дивана и снова принялся бренчать на гитаре.       – Волны бьются все выше и выше, мне теперь все равно. Больше меня никто не услышит, с тихой песней мы уходим на дно…       – Так мы ничего не сделаем, – резюмировала Ксеня, – смотри, Лик, нам понадобятся костюмы: всякие там сарафаны, рубашки. Мне сказали, что мама Майи шьет народную одежду на продажу и для себя. Может, сгоняешь к ней, она живет в первом доме у гаражей, спросишь, что у нее есть? Андрей, ты сиди тут, генерируй идеи. А я – в библиотеку за сказкой.       Лика осознала, что Ксенино задание было просто предлогом – отправить куда подальше Стрешнева она не могла, значит, решила спровадить Лику во избежание конфликтов. Злило, что Ксеня не вступилась за Лику, а просто выставила ее. Но Ликины обиды моментально сошли на нет, стоило ей вспомнить, что мать Майи знала Назара. И можно было ее расспросить.       Семья Майи жила именно в том доме, фасад которого не так давно красил Макс. Густые заросли высокого кустарника придавали участку запущенный вид. Калитки не было вовсе, просто дорожка между краями заборчика ныряла в прохладную тень. На ступенях крыльца сидела женщина, очень похожая на двойняшек. Она показалась Лике слишком молодой, чтоб быть их матерью и, по совместительству, дочкой Лидии Николаевны. В руках у женщины было вышивание. Лика засмотрелась на то, как быстро ходит туда-сюда игла, направляемая тонкими пальцами. На полотне будто сами собой появлялись маленькие рыбешки. Они выглядели живыми, казалось, что едва дошитая щучка вот-вот плеснет хвостом и исчезнет в глубине ткани.       – Ты – Лика, – сказала женщина и Лика опешила.       – Откуда вы знаете?       – Узнала тебя по зеленым волосам. Мои дети часто говорят о тебе.       – Ваши дети – Макс и Майя? А вас как зовут?       – Марьяна.       Она показалась Лике очень красивой: длинные волосы цвета растопленного сахара, закрученные в узел на затылке, огромные, глубоко посаженные зеленые глазищи под густыми темными бровями, длинная шея, изящные запястья. Марьяна напомнила Лике маму, какой она была до болезни. Тот же открытый, теплый взгляд, морщинки от улыбок в уголках глаз.       – Ты пришла спросить про него? – сказала Марьяна и отложила шитье. Сняла с пальца резной деревянный наперсток и принялась крутить его в руках.       – Да.       – Я давным-давно не видела его. Он не показывается мне, – Марьяна вздохнула, – Я узнаю, что он рядом, лишь когда становится слишком жарко. Но не как от солнца, а иначе. Горячо. Да ты, наверняка, уже знаешь, каково это, знаешь ведь?       – Да, – ответила Лика и снова невольно коснулась пальцами нижней губы.       – Он все еще зол на меня, – Марьяна, казалось, не заметила Ликиного смущения.       – Почему вы думаете, что он злится на вас? Расскажите, пожалуйста.       – Он стал приходить ко мне, когда Макс с Майей были маленькими. У Маечки нашли порок сердца. Нам нужны были деньги на операцию. Жилось тогда непросто. Мой муж решил, что сможет заработать в Ярославле. Он уехал. И больше не вернулся. Я до сих пор не знаю, что с ним произошло. И я не искала его. Да зачем? Если он так решил, не стану же я силой тащить его обратно.       Марьяна задумалась. Судя по ее внешности, она должна была родить чуть ли не в Ликином возрасте. И Лика моментально представила на ее месте себя. Ей стало жутко. От накатившей безысходности.       – Я осталась одна, – продолжила Марьяна, – С двумя малышами, с больной дочкой, у которой было все меньше и меньше времени. Маечка не могла сосать грудь, потому что уставала. Даже не плакала как Максим. Он-то расходился и голосил так лихо, что бабушка с Озерной прибегала. А Маечка просто хныкала, жалобно так. И под носом у нее всегда кожа синела. Да.       “Цианоз носогубного треугольника” – вспомнила Лика слова одного из врачей. Он водил к маме студентов и отстраненно, спокойно объяснял группе, почему мама не выживет. Девчонки переглядывались с ужасом, “такая молодая”, а мальчишка с куцыми усиками, нелепо смотревшийся в халате, скривил губы, когда ему велели провести маме пальпацию живота. Лике очень захотелось его ударить. Но тут преподаватель заметил ее и выгнал из палаты.       – Тогда выдалось очень жаркое лето, – вернулась к рассказу Марьяна, – Я познакомилась с Назаром. Увидела его и пропала.       Она очаровательно улыбнулась, а Лика внезапно ощутила жгучую ревность. Пришлось на несколько секунд прикрыть глаза, чтобы взять себя в руки. Неужели Назар гулял с Марьяной по деревне так, как сейчас – с Ликой? Водил Марьяну на другой берег Чудинки? Целовал?       – Детей я оставляла бабушке и уходила к нему. Он показал мне город под водой и рассказал, что там все живут счастливо, а главное, никто не болеет, никто не нуждается в деньгах. Нужно было только найти тайный проход под озером и я смогла бы отправить детей туда. Маечка бы вылечилась там. А с Максом их разлучать нельзя было, значит, и его тоже. Сама я должна была остаться с Назаром. Он сказал, что меня в город жить не пустят, только деток, потому что у них души чистые. Бабушка ужасно разозлилась, когда узнала про Назара.       – Бабушка? Лидия Николаевна?       – Да.       – Она вам разве не мама?       – Ну что ты, – Марьяна рассмеялась, – или я выгляжу такой старой?       – Наоборот! Вот я и удивилась…       – Моя мама умерла давно, незадолго до того, как я вышла замуж. А бабушке уже лет сто, наверное, не меньше. Точную дату рождения она не знает. Но помнит еще Гражданскую войну! Она тогда была совсем малышкой.       – Ого! – откликнулась Лика, и вдруг осознала, что с верхнего дверного наличника на неё смотрит зубастая щучья башка, иссушенная, с запавшими глазами. Лика едва сдержала дрожь. Обхватила себя руками.        – А дальше-то что было, ну, с Назаром?       – Из Москвы приехал Митя, тогда еще жених моей сестры. Ты знаешь его, он чинит машины. Он привез деньги на операцию для Маечки. Но я могла думать только о подозерном городе. И о Назаре. Бабушка сказала, что отдаст мне деньги лишь при одном условии. Если я надену ее талисман и не сниму его до конца своих дней. Я согласилась. И больше я Назара не видела.       Марьяна вздохнула. Потянула пальцем веревку, уходившую с шеи под платье, и выудила деревянную рыбку, похожую на ту, которую Лике дал Иваныч. Рыбка выглядела изрядно потертой.       – Там щучьи зубы. Я знаю, что это звучит довольно дико. Знаешь, Лика, мне было слишком страшно. Я не решилась отказаться от денег и довериться Назару. Может быть, я ошиблась. Но уж как есть. Прошлого не изменишь.       Марьяна нахмурилась. Положила руку на грудь. Красивый наперсток выпал из Марьяниных пальцев, стукнулся о ступеньку, другую, и укатился в траву, но Марьяна даже не заметила этого.       – Иди. Ты лучше иди, Лика. Оставь меня.       – Но, – попыталась возразить Лика, – мне нужны костюмы для спектакля, для летней школы. Сарафаны, рубахи и всякое такое, я думала, вы мне покажете, что у вас есть.       Марьяна мелко и быстро дышала, будто не могла сделать глубокий вдох, ямка между ключицами втягивалась, западала. Марьяна уперлась обеими ладошками в ступеньку и с трудом пробормотала:       – Уходи. Я дам одежду, сколько угодно. Но пусть пришлют кого-то другого. Не тебя. Уходи!       У Лики от обиды навернулись слезы на глаза. Она побежала к гаражам, повернула за густой куст и застыла на месте, едва не налетев на Назара. Он стоял, сложив руки на груди и, прищурившись, недобро смотрел на Марьянин дом. Лика всхлипнула. А Назар крепко взял ее за плечи и спросил:       – Ну что, все выяснила?       – Марьяна очень красивая, – невпопад ответила Лика, по щекам потекли слезы.       – Она предала меня, – отрезал Назар, – ты способна считать красивым того, кто предал тебя, Гликерия?       Лика помотала головой.       – Я хотел помочь ей, а она пошла на поводу у Привратника. Он не пускает в город никого. Даже тех, кому необходимо там оказаться. Не плачь, Гликерия, – приказал Назар, – ты не будешь такой трусливой дурочкой и не предашь меня.       – Не предам, – ответила Лика, хотя, похоже, это был и не вопрос вовсе.