***
Жизнь в Алгоме, штат Висконсин, тянулась так же, как в других маленьких городах в любом другом штате. Он стоял у озера Мичиган, и каждую осень узкие уютные улочки заполнял пронизывающий до костей ветер. С вершин высоких елей, окружающих всё пространство на расстояние, которое только мог увидеть глаз, сползали на здания свинцово-серые тучи. Наступал сезон дождей. Жители Алгомы жили за счёт сезонной работы на кораблях, пересекающих Мичиган, и туристов, приезжавших, чтобы посетить резервацию Меномини, – поселение индейцев всего в часе езды от города. Это было место для степенных и спокойных людей, приехавших, чтобы вырастить детей в городе без преступности. На заднем дворе каждого дома стояли сделанные из шин качели, а в тихие дни плеск озера слышался даже на другом конце города. В лесах были протоптаны тропы для туристов и местных, желающих отдохнуть на природе. В двух или трёх местах, – в особенно крутых частях берега, – висели тарзанки. Имелся даже свой кинотеатр. Его не ремонтировали с семидесятых, но каждую неделю неизменно ставили классику, – что-то из Хичкока, Феллини, Куросавы. Момо не понимала из половины из того, что пытались сказать режиссёры, но ей нравился маленький зал, пропитанный ароматами подгоревшей карамели, попкорна и колы, и мягкие кресла, оббитые красным бархатом. В баре на Мейн-стрит стоял музыкальный автомат, в котором любой желающий за четвертак мог поставить любимую песню. Набор альбомов тоже не меняли с семидесятых, но Хираи всегда думала, что это создаёт свою атмосферу. К тоже же разве стиль «ретро» не возвращался в моду? – Моморинг! – Раздался знакомый голос, и огромный красный «РАМ» остановился на подъездной дорожке. Сана высунулась в открытое окно, как всегда улыбаясь ярче августовского солнца. Последний день лета они с первого класса проводили вместе. Сперва мама Момо просто приводила их в особняк Минатозаки, чтобы попить чаю с родителями Саны, пока девочки играют на заднем двери, но в двенадцать они решили, что уже слишком взрослые для этого. Тогда они добрались до заброшенной футбольной площадки на другом конце городе и играли там до того момента, как Сана, поскользнувшись, не поранила колено. Даже хныкая от боли, пока Момо несла её до дома на спине, она говорила, что это лучший последний день лета в её жизни. С тех пор они каждый год выбирались всё дальше и дальше, искали в лесу интересные, – незнакомые, – места, где до них ещё никто не ходил. Часами Сана и Момо лежали на пледах где-то посреди пропитанного ароматами свежести елового леса, держались за руки и болтали обо всём на свете. Минатозаки представляла, как они, став взрослыми, живут в Лос-Анджелесе и каждый день гуляют по пирсу Санта-Моника, потягивая из стаканчиков сладкие коктейли со льдом. Хираи подшучивала над этим, но в глубине души зрел страх. Взрослея, люди менялись. Что, если бы новая Сана решила, что может жить без неё? Что, если бы в одно тридцать первое августа она позвонила, чтобы сказать, что у неё больше нет времени на глупые традиции? И ещё тысячи таких же вопросов витали в голове Момо, жаля, словно разъярённые пчёлы. – Ты идёшь, Моморинг? – Да… дай мне минуту! Итак, люди менялись. Это было так же неизбежно как смена дня и ночи или времён года, и в глубине души Момо всё понимала, но какая-то часть её разума, – очевидно, самая трусливая, – требовала убегать. Она могла бы стать Питером Пеном, поселиться на собственном острове, только обойтись без Потерянных Мальчиков или фей. Нет, спасибо, Саны вполне достаточно. Ну, и Чонён иногда. Но только из-за того, что Минатозаки почти ничего не понимает в футболе и фильмов ужасов. – Моморинг! – Голос Саны прервался рёвом гудка. – Иду! Кое-кто в школе, – та, чьё имя начинается с «Н» и заканчивается на «аён», – до сих пор недоумевал, как они сумели поладить. Сана милая до боли в сердце и яркая настолько, что даже Солнце, увидев её, уходит куда-то, чтобы поплакать, потому что соревноваться с чем-то настолько сияющим – глупо. Она как золотистый ретривер, который был с тобой с самого первого дня жизни. Первая любовь почти каждого ученика Старшей Школы имени Бенджамина Франклина. Сердце города. Момо – ураган. Вихрь из эмоций, мыслей и страхов, что мчится вперёд, лишь бы не столкнуться с ними лицом к лицу. Сана, пытаясь, как всегда, сделать комплимент, говорила, что в ней всего слишком много. Да, слишком много трусости, глупости, слишком много попыток отсрочить неизбежное и желания спрятаться. Слишком много чувств, которых не должно быть. В последнее время это приносило проблемы. – Момо! – Уже надеваю кеды! Их нынешняя цель, – речушка примерно в трёх километрах от резервации. Для Момо это всего лишь точка на карте, но Сана говорила, что видела фотографии из того места, и они прекрасны. Та нетронутая природа, которую она так обожает. «Ты бы видела какое там небо», – вот, что она сказала, когда они обсуждали, куда заберутся в этот раз. – «Даже от фотографии голова кружится». Честно говоря, Момо плевать и на небо, и на то, сколько туристов там побывало. Если Сане нравится, – она поедет куда угодно, и не имеет значения, в какой части карты это находится. Это часть их отношений, – Сана загорается идеей, а Момо всегда следует за ней на случай, если Минатозаки снова попадёт в неприятности из-за природной неуклюжести. Сколько раз она носила Сану на спине, потому что та царапала колени? Сотню? Нет, определённо больше. Они добрались до нужного места примерно за час. Момо растянулась на разложенном Саной клетчатом пледе, вытянув вперёд ноги, чтобы немного размять уставшие мышцы. Минатозаки устроилась рядом. От аромата её духов, – чего-то такого же цветочного и сладкого, как она сама, – перехватывало дыхание, и Хираи пришлось открыть глаза, чтобы сфокусироваться на чём-то, кроме лучшей подруги. По ярко-голубому небу скользили, иногда задевая высокие вершины сосен, плотные как вата облака. Ветер лепил из них причудливые фигурки, – собак и кошек, пончики, молочные коктейли, – и от всего этого у Момо действительно перехватывало дыхание. Из леса не доносилось ни звука. Казалось, будто они единственные люди на земле, и всё, что у них есть, – это бесконечное небо, покрытое облаками. – Над Нетландией такое же небо. – Почему? – Мне так кажется, – пожала плечами Сана. – Оно такое глубокое и яркое, а облака похожи на сахарную вату. Какое ещё небо может быть над головами потерянных мальчишек? – Да, – кивнула Момо. – Только такое. Сана протянула ей завёрнутый в салфетку пончик. Пальцы соприкоснулись, а по коже пробежала электрическими разрядами мелкая дрожь. – Завтра начинается наш выпускной год. Ты можешь в это поверить, Моморинг? Всего девять месяцев и совершенно другая жизнь! – Да… – выдохнула Момо. «Другая жизнь»… Она впадала в панику, только думая о том, на что может оказаться похожа та самая «жизнь». В Алгоме всё было просто, – люди жили согласно проверенному годами распорядку, работая и отдыхая от корабля до корабля, коротали вечера в кино и любимом баре. Но что в будущем? Для Хираи оно представлялось огромным чёрным морем, постепенно подползающим к её ногам. Холодные воды уже облизывали ступни, а пена оседала на коленях, но она не могла ни уйти, ни даже забраться повыше. Прилив словно готовился поглотить её, навсегда спрятав в своём вечно голодном чреве. Раньше смириться с этим было проще, потому что Сана держала её за руку, но сейчас… всё менялось, а Момо с каждым днём яснее понимала, что никогда не будет готова к переменам. Она повернулась, когда мобильный Саны зазвонил. На экране появилось знакомое фото, – Джихё обнимала Сану со спины, целуя в щёку, пока Минатозаки улыбалась так широко, что сердце Хираи сжималось от боли и ревности. – Извини, – улыбнулась Сана. – Я предупредила, что буду с тобой, но ты же знаешь Джихё. Всегда волнуется. «Или ревнует», – подумала Хираи, но так и не решилась сказать в слух. Чонён, – лучшая подруга Джихё и капитан футбольной команды, – даже не пыталась скрывать, почему та становится такой странной, когда видит Момо и Сану вместе. Момо привлекательна, – большинство девушек в школе так считают, – и, когда они вместе, Сана не перестаёт обнимать её или держать за руку. Это естественно для них, но Пак слишком сложно принять мысль, что Минатозаки может быть такой нежной с кем-то, кроме неё. «Её личные тараканы», – отмахнулась Чонён, когда Хираи попыталась узнать, в чём проблема. – «Просто не лезь в это, и она привыкнет». С того разговора прошёл уже год, а Джихё, кажется, так и не смогла справиться с собой. – Тебе стоит поехать к ней. Сана покачала головой. – Это только наш день. Сейчас, лёжа рядом с ней, Момо думала о годах их дружбы. О дне, когда они впервые вошла в школу, держась за руки, чтобы не так бояться. Сана быстро подружилась почти со всеми детьми в группе, но Момо всегда тяжело находила друзей. Наверное, если бы не Минатозаки, с ней никто бы не заговорил. О дне, когда Сана привела её в танцевальный класс. Она никогда не хотела танцевать, но Момо стеснялась приходить одна, поэтому просто пошла с ней. Даже потратила год, занимаясь тем, что никогда не любила, чтобы убедиться, что подруга смогла вписаться в коллектив. Так было со всем в их жизни, – занятиями и вечеринками, футболом. Сана тянула Момо к людям, которые летели на её внутреннее сияние словно мотыльки, кружа вокруг, чтобы согреться. Красивая, умная, добрая. Идеальная во всех отношениях девушка, рядом с которой Хираи выглядела мрачным охранником типа мифического Цербера. – Я люблю тебя, – прошептала Сана, и улыбка проступила на губах Момо. Конечно, любит. Она любит всех и каждого, – собак в доке, младшеклассников и бармена в старом пабе. Любовь – часть её характера. Но, если Сана была Солнцем, то Момо чувствовала себя Икаром. Она подлетела слишком близко, смогла прикоснуться, но теперь всё глубже и глубже проваливалась в бездонную морскую пучину, беспомощно наблюдая, как огненный шар отдаляется со скоростью света. Да, Сана – солнце, и Момо любит её настолько сильно, что иногда сама не верит, что способна на такие чувства. Она не помнит времени, когда была не влюблена, и когда не переживала по этому поводу. Все фильмы и книги говорили, что с любовью дружба прекращается, а Хираи не хотела ничего терять. Особенного любимого человека. – Спасибо. – Мы всегда будем вместе, Моморинг. Я обещаю. В колледже и после, но… ты останешься самой лучшей частью моей жизни. – Я с тобой застряла, – хмыкнула Момо. – И тебе это нравится, – рассмеялась Сана. – Ты не самое худшее из того, что могло со мной случиться. На 7 из 10. – Я тоже очень люблю тебя. Больше всех на свете.вступление.
2 апреля 2024 г. в 17:28
Когда-то Джеймс Барри, – автор «Питера Пена», – написал: «Все дети, кроме одного-единственного на свете ребенка, рано или поздно вырастают…». Прочитав это в первый раз, – тогда ей было двенадцать, и она считала, что, едва уехав из Алгомы, попадёт в мир Диснеевских сериалов про подростков, – Момо подумала, что никогда не станет той единственной. Нет, она обязательно повзрослеет. Она будет такой же, как тётя Саори, – поселится в доме на побережье где-нибудь на Майами-бич и начнёт устраивать вечеринки, каждый день меняя парней.
Со временем Момо поняла, что совершенно не хочет быть как тётя Саори. Да и парни ей, честно говоря, не очень нравятся.
Она наблюдала, как уезжали из города выпускники. Они все улыбались и рассказывали, как хорошо заживут в колледжах, но через полгода возвращались уставшими, потерянными, с мешками под глазами. Проходили годы, и многие из них, окончательно разочаровавшись, оставались, и в голове Момо всё больше и больше зрело сомнение.
Может, уезжать – плохая идея?
Может, взрослеть – плохая идея?
Теперь, перечитывая эту строчку, она с болью в сердце понимала, что всё-таки стала тем одним-единственным ребёнком, который так и не сумел повзрослеть.