Одиночество, физическое и душевное, порождает тоску, а тоска ещё усиливает одиночество. Ф.С. Фицджеральд «Ночь нежна»
Скарлетт задыхалась. Скарлетт была в ужасе. Скарлетт впадала в агонию. — Давай же, закрывайся, прошу, — практически бессвязно, на грани отчаянной мольбы шептала девушка, всем телом наваливаясь на лежащий посреди комнаты чемодан, который ни в какую не хотел захлопываться от брошенных в него бесформенной кучей вещей. Застёжки отказывались защёлкнуться: из отверстий по бокам вылезали отдельные предметы одежды, и если бы мозг Кацен мог здраво воспринимать происходящее, то она давно догадалась бы поднять крышку багажа и реорганизовать свой гардероб в более компактную груду. Увы, нормальное восприятие реальности покинуло свой пост и осталось потерянно блуждать по коридору, где пару часов назад чуть не упали в шахту лифта трое сотрудников отеля, включая саму Скарлетт. Всё, на что хватало бывшую, как она хотела считать, сотрудницу отеля «Синклер» — потуги дрожащими в приступе паники пальцами затолкать внутрь торчащие из всех щелей пожитки, попутно припадая на чемодан всем весом. За что девушка в итоге поплатилась, во время очередной такой попытки прищемив ноготь на левом указательном пальце. — Вот дерьмо, — злобно зашипела Скарлетт. Тут же осев на ковёр и импульсивно приложив травмированное место к губам, девушка что есть мочи пнула свой багаж, как будто он лично был виноват во всём, что происходило в её жизни. Прислонившись спиной к подножью кровати, Кацен сжалась калачиком, обхватив себя руками, и, покачиваясь взад-вперёд, рвано, громко задышала. Боль в пальце подействовала отрезвляюще, позволяя отвлечься от всеобъемлющей паники на что-то физическое, хотя бы имеющее определение. Всё ещё слабо отдавая своим действиям отчёт, Скарлетт сжала кулаки и начала бить себя по грудине, предплечьям, вискам, схватила себя за взлохмаченные волосы и потянула в разные стороны так резко, что на глазах, наконец, проступили слёзы. Оставшись с подрагивающими руками в густых прядях, замедлилась, почувствовала, что мышечное напряжение постепенно снимается, и обессилено упала лбом на колени, уже не сдерживая всхлипов. На самом деле, виноватой Кацен считала лишь себя. Как можно было, имея хотя бы толику здравомыслия, по обрывкам слов бредящего отца бросаться на поиски… чего, к слову? Правды? Что папа не выстрелил себе в голову прямо на глазах у Скарлетт? Она с таким рвением цеплялась за любую деталь, которая могла бы поменять её реальность; почти забыла, что самолично кидала себе под ноги хлебные крошки, по следу которых уверенно шла, надеясь, что в конце пути её ждёт некое откровение. Пока откровением оказалась лишь бездна сумасшествия, столь беспросветно глубокая, что стало боязно выключать торшер по ночам. Остров Гевир бережно, с методичностью знатока собрал всё, что осталось от Кацен, в одну ладонь и со скорбной, поминальной улыбкой сжал её, оставляя лишь прах, который быстро рассеял меж сосен северный морской ветер. И сейчас, оглядываясь назад, Скарлетт уже не до конца понимала, переживала ли она так из-за того, что чуть не погибла в шахте лифта, или что в этой катастрофе выжила. Усталость от самой себя выжигала внутри пустошь. Единственное сохранившееся на уровне инстинкта потерянного звериного детёныша желание, которое напоминало о своей непреложности настойчивой сиреной на подкорке мозга — как можно скорее домой, как можно скорее к маме. Пока есть хоть что-то, ради чего можно ещё раз попытаться. В самый последний раз. Мысль о том, что от непоправимого, но кажущегося таким спасительным шага в заветное «ничто» девушку отделяли две единственных оставшихся в Шеффилде родственницы: бабушка, да мать, — Скарлетт уже давно перестала пугать. Её несчастная, давно существующая лишь номинально семья не заслужила оплакивать ещё одну бракованную душу, что она породила, и лишь остатки эмпатии заставляли держаться на плаву. На хлипкой, разваливающейся доске из прогнившего дерева. В набирающий силу неукротимый шторм, обрушивающийся на Кацен со всей мощью чёрных, пенящихся волн. Скарлетт приняла решение покинуть остров незамедлительно, как только закончили разбирательство на месте происшествия с Ришар. Мадам Горгулья ожидаемо вела себя так, будто обрушение лифта было рядовым происшествием, с которым администрация тихо разберётся поутру без лишнего шума, способного напугать оставшихся после завершившегося сезона охоты постояльцев. Такое отношение к сотрудникам стало последней каплей в череде сводящих с ума происшествий, с которыми то и дело сталкивалась новоявленная администраторша отеля «Синклер», и на второй план отошло даже первоначальное желание узнать здесь что-то исключительное о жизни отца, признаков присутствия которого на Гевире, кстати, так и не обнаружилось. И копать в этом направлении дальше, честно говоря, расхотелось окончательно: ставки поднялись слишком сильно, а азартным игроком Скарлетт себя не считала. Какое-то время посидев на полу в красноватом полумраке своей комнаты, Кацен начала потихоньку приходить в себя и анализировать окружающую её обстановку. Размеренное тиканье настенных часов, беспощадно бьющее по черепной коробке, напрягало всё сильнее, ассоциируясь теперь не с домом в Шеффилде, а с до сих пор выбивающей из колеи сессией гипноза в кабинете Винсента Синклера. Раскрытый чемодан, дополнительно поднявший от старого ворсистого ковра в воздух ещё больший ворох крупных пылинок, мозолил глаза. Импульсивный порыв во что бы то ни стало уехать из ненавистного отеля, чтобы где-то в прибрежном городке переждать остаток ночи до прибытия парома, никуда не делся, но начал обрастать ворохом вопросов, раздумывать над которыми до этого не было желания. Главное: где остановиться, чтобы о беглянке не донесли в «Синклер»? С уровнем мнительности, который развился у Скарлетт за непродолжительный стаж работы здесь, не доверяла она среди местных приблизительно никому: девушке очень явно представилось, как кровожадно скалящийся Каспер бесцеремонно, с нескрываемым наслаждением тащит её за шкирку до самого порога кабинета начальника. Коулу же звонить посреди ночи и сообщать о случившемся с просьбой переждать у него пару часов до рассвета не хотелось: уже имея представление об увлекающейся и прямолинейной натуре бывшего следователя, Кацен не испытывала особого рвения становиться для него возможным источником новых проблем в расследовании, которое теперь ему предстоит вести в одиночку. Да и делиться с другим человеком своими самыми потаёнными переживаниями, признаться в такой откровенной слабости всё ещё казалось слишком из ряда вон. Огромным шагом навстречу со стороны Скарлетт, как она в итоге решила, и так будет написанное новоиспечённому товарищу незадолго до отплытия сообщение с просьбой встретиться в последний раз. Но увидеться на прощание хотелось не только с Коулом. В растревоженном сознании из плотной завесы, образованной сигаретной дымкой, проступили весьма конкретные черты, заставившие Кацен тут же повернуть голову в сторону двери, выходящей в коридор. Какая вероятность, что он сейчас не спит? В математике девушка никогда не была сильна, но что-то подсказывало, что шансы высоки. Если быть точнее — сто личных причин работать в глубокой ночи как робот до полусмерти к одному здоровому сну управляющего отелем. От непрошено возникшей мыслительной цепочки Скарлетт вскочила с пола даже излишне резко, спровоцировав тем самым потемнение в глазах и звон в ушах, что заставило на секунду ухватиться за деревянный столбик кровати. Позволить себе постучаться к Адаму Синклеру в номер вот так просто, без его на то указания, в абсолютно неприемлемое время? Хотя… Что он сделает? Уволит, что ли? Бывшая администраторша высунула голову из своей комнаты, чтобы боязливо прокрасться взглядом по темноте дальше по проходу, выискивая признаки жизни в 513 номере. Сердце удручающе громко забилось, что Скарлетт списала на объяснимый мандраж перед нарушением рабочей этики, которую она так старательно приучала себя соблюдать. Рука с обкусанными заусенцами сама по себе взметнулась ко рту, пока ноги, словно мотылька на огонь, несли девушку вперёд, всё ближе к единственным ровным полосам света, разрезающим мрачную гущу всего окружающего пространства. Не попрощаться с Адамом было бы неправильно. За всё время работы здесь он оставался единственным кроме Дебби сотрудником отеля, кто за формой персонала не переставал видеть в Скарлетт такого же человека. А учитывая, кем Синклер-младший являлся по должности, подобное уважительное отношение было ещё более поразительно и ценно. А уж учитывая его отца… Иногда казалось, что Адам продолжал жить лишь от противного, прекрасно зная, что сам факт его существования раздражает непробиваемого Винсента. Плюсы Адама, которые он в себе взрастил и сберёг, магнитом притягивали один огромный минус, которым видела себя Скарлетт. Куда ей до такого уровня: девушке из жилого района с окраин типичного английского города, где большинство знакомых парней к выпуску из школы уже имели приводы в полицию, а девочки в лучшем случае наспех выходили замуж в пышных платьях, чтобы скрыть округлившиеся животы? Образованность и кругозор управляющего «Синклера» были той недостижимой мечтой, персональной формой «Витрувианского человека», которую Кацен ещё подростком представляла своей точкой «Б», из кожи вон вылезая, чтобы поступить со стипендией в хороший британский университет на факультет управления бизнесом. Она всегда хотела видеть шире, читать больше, чувствовать глубже, и развивала в себе эти качества по мере сил. Идеальная картина мира иногда до сих пор, наваждением, приходила Скарлетт в обрывках снов. Там ей удавалось получить высшее образование, используя свои накопления со стипендии и подработок, выкупить прибрежный домик где-нибудь в Корнуолле. Девушка делала из него гостиницу с домашним семейным рестораном, в котором помещалось всего пять-шесть небольших дубовых столиков. Она перевозила в этот коттедж родителей, селила их прямо в одной из комнат на втором этаже, а сама снимала уютную квартиру в ближайшем затерявшемся в скалах городке, где, казалось, чаек было больше, чем людей. Ранним утром Скарлетт доезжала до своей гостиницы на велосипеде по пустым сельским дорожкам, здоровалась с персоналом и перед работой бежала завтракать на задний двор, где папа уже продолжительное время сидел на своём плетёном кресле-качалке со свежей газетой, ворча вслух на показатели начала сезона их любимой футбольной команды. Мама выносила им тёплые тосты с джемом, и, пока каждый разливал себе по кружкам чёрный чай с бергамотом и лимоном, они обсуждали предстоящую поездку во Францию на международную винную ярмарку, чтобы заключить новые выгодные сотрудничества для их гостиницы. Но в процессе общения Кацены одновременно притихали, засматриваясь на пенных барашков, что всего в паре метров от них возникали на раззадориваемой ветром синеве моря. И ловили себя на такой простой и долгожданной мысли, что у них всё хорошо. Каждый раз Скарлетт просыпалась в слезах. Ухудшение ментального здоровья отца, из-за чего девушкой перед самым последним семестром было принято решение взять академический отпуск, а затем и его дальнейшее самоубийство, которое заставило окончательно забрать документы из университета, подкосили весь её юношеский запал. Накопленные деньги в мгновение ока испарились на врачей и труднодоступные лекарства. Развеялись и грёзы об аскетичном, но материально-обеспеченном отшельничестве в глубинке. Лишь встреча с Адамом примирила Скарлетт с тем, что, наверное, такой уровень возвышения над массами в большинстве случаев — тяжкое бремя, спровоцированное бесконечным одиночеством, чувством неполноценности и отсутствием родительской любви, ведь никакого особого счастья в младшем Синклере от осознания его исключительности не ощущалось. Кацен с каждым днём всё глубже тонула в ловушке своего гиперболизировано положительного представления об Адаме, что нередко связывала с тем, что для себя обозначила «гевирским синдромом». Для этого явления ей даже была выведена особая формула: «Просто с неравнодушным видом спроси у меня «как дела?», и ты уже в топе лучших людей этого Богом забытого места». При этом, если тот же Коул был хорошим от природы, то Адам словно ежедневно сражался за своё право быть таковым вопреки вообще всему, что успела Кацен увидеть на острове. И демонстрация управляющим отеля этой борьбы, пусть даже в едва считывающихся мелочах, всякий раз вызывала в Скарлетт всплеск неподдельного восхищения. Что греха таить, она была очарована образом, что выстроил вокруг себя Синклер-младший. В этой удивительной для мужчины его возраста возвышенной отрешённости хотелось попросить убежища, укрыться с головой от сбивающих с ног ненастий судьбы, потому что в поддерживаемом Адамом маленьком утопичном мире ретро-эстетики, высокопарной литературы и классической музыки не могло быть фальши, не было места злу и жестокости. Только концентрированная, неиспорченная реальностью первозданная красота человеческого гения, за которой управляющий прятался как за баррикадой. Уже стуча по двери номера, Скарлетт успела подумать, не ошиблась ли в своих суждениях о молодом начальнике, не обманулась ли в желании видеть в нём если не родственную душу, что утверждать было бы вопиюще нелепо, то попросту человека, которому не чужда адекватность? Конечно прогулка с Адамом к его любимому утёсу и танец на прощальном вечере, до сих пор вгоняющий щёки девушки в краску, стали одними из лучших её воспоминаний за последние годы, но вдруг это всё напускное, и тот из чувства долга сдаст её Винсенту, стоит ей признаться в побеге? Наверное, стоило сейчас же вернуться в свою комнату за злосчастным чемоданом и бежать из «Синклера», пока не… — Входите, — приглушённый голос, подразумевающий, что его хозяин находился где-то в недрах 513 номера, даже в глубокой ночи не смог обойтись без твёрдых, требовательных ноток, которые превращали всё из уст управляющего в приказ. Кацен, повинуясь вымуштрованной у обслуживающего персонала привычке беспрекословно слушаться такой интонации, тут же юркнула в комнату младшего Синклера, лишь слегка приоткрыв дверь, словно свет из неё мог вытечь наружу и бесследно раствориться в черноте коридора. В этой одинокой, насквозь пропитанной дымом и книжной пылью обители, больше напоминающей музейный выставочный зал, мало что отличалось от дневных посещений Скарлетт. Разве что пламя камина расползалось по всему помещению ярче, чем в светлое время суток. И Адам не встречал свою посетительницу, по обыкновению стоя к ней спиной у окна или разместившись в кресле. На сей раз мужчина расслаблено сидел к ней вполоборота за массивным столом, тонкая резьба по дереву которого каждый раз невольно притягивала взор Кацен, оставляя ту в догадках, сколько лет аренды того самого малюсенького чердачка из её посильных амбиций он может стоить. По рабочей поверхности, основательная часть которой была покрыта высокими башенками книг в причудливых переплётах, оказались раскиданы толстые перевязанные верёвками папки и отдельные листы с чертежами, в которых Скарлетт подозревала схемы устройства лифта отеля. Как в эти нагромождения поместились наполовину выпитая бутылка красного вина с не осушенным до конца бокалом и пепельница, оставалось очередной нераскрытой тайной Гевира. Виновник беспорядка предстал перед своей ночной гостьей ещё более измученным, чем прежде: слегка взлохмаченные волосы, усугублявшиеся в полумраке комнаты синяки под глазами и впавшие скулы, которые не могла скрыть однодневная щетина, говорили о том, что с понятиями «сон» и «питание» организм Синклера знаком был лишь номинально. При этом мужчина не изменял себе и одет был в свой привычный костюм: к данному моменту у Кацен уже складывалась небездоказательная теория, что у Адама нет ни кровати, ни пижамы для смены рабочей униформы. В правой руке управляющий покручивал массивную перьевую ручку с позолоченным кончиком, и Скарлетт уж было подумала, что застала Синклера в разгар работы, если бы он не повернулся к ней чуть больше, и под тусклым светом не мелькнула бы вязь слов, зеркально отпечатавшаяся на щеке её руководителя, прямо под белёсыми полосками шрама. Сердце оторопевшей девушки кольнула давящая на жалость совесть: так он уснул прямо за столом, упав головой на свои бумаги, и она всё-таки разбудила его своим стуком. Как стыдно и глупо! От злости на себя потерялись все слова, которые тянули её в 513 номер, преодолевая законы здравого смысла. Адам, на лице которого при виде его посетительницы тут же промелькнула тень встречного сочувствия, уже хотел было что-то сказать, но Кацен его перебила: — У вас…, — Скарлетт, будто со стороны наблюдая за этим позором тысячелетия, услышала свой осипший от сегодняшних криков и рыданий голос и поняла, что даже забыла поздороваться с мужчиной. В нарастающем приступе смущения и паники, которые в присутствии Адама всегда троекратно множились, Кацен будто перекрыло доступ к речевому аппарату, и имеющихся навыков хватило лишь на то, чтобы указать пальцем на свою щёку. — А, что-то с лицом? Благодарю, и как я только не заметил? — не сдержал ироничного оскала Синклер-младший, успевший в процессе залезть во внутренний карман пиджака, и невозмутимо взмахнул зажатой между двумя пальцами сигаретой около своего шрама. Браво, Скарлетт, хуже уже не будет. В принципе, сосны смягчат падение из окна пятого этажа, и не нужно будет проскальзывать мимо охраны на входе. Набрав в лёгкие через нос побольше воздуха, пока Адам всё так же спокойно и выжидающе зажигал зажатую в зубах сигарету, давая девушке возможность завершить начатую фразу, та заставила себя произнести на одном выдохе: — У вас чернила на щеке, — ещё раз показательно провела по своей коже пальцем, — вот здесь. Тут уже не выдержал затягивающийся в этот момент Синклер, который сразу закашлялся от вырвавшегося из него гортанного звука, самого близкого к тому, что можно было принять за смешок, и Скарлетт поймала себя на мысли, что ни разу до этого не слышала, как Адам смеётся. И как ей хотелось узнать, как это звучит. Покачивая головой, словно ругая себя за такую неопрятность, он моментально поднялся со своего стула, опуская едва начатую сигарету в пепельницу: — Что ж, в таком случае прошу меня извинить, так как теперь я должен удалиться и смыть следы своего позора. Ему только поклониться перед отбытием в уборную оставалось, чтобы Скарлетт окончательно запуталась в реальности и начала подозревать, что, заходя сюда, прошла через портал в прошлое. Таких джентльменов в этом веке просто не существует, и она бы поверила, признайся Синклер, что его придумала женщина и спрятала от любопытных глаз на крохотном отдалённом острове. За те пять минут, что из ванной доносился шум воды из-под крана, Кацен успела подойти к лежащим на столе бумагам ближе, чтобы убедиться, что последнее, над чем корпел здесь Адам — разборы технического состояния лифтов и написанные от его руки прошения Винсенту о премиальных выплатах пострадавшим в сегодняшнем инциденте. Ладонь сама нависла над незаконченным, смазанным в нескольких строчках документом с собственным именем, смяла его в неровный шарик и выбросила в мусорную корзину. Больше Скарлетт ничего не нужно было от этого места, и отчего-то верилось, что Адам отнесётся к этому с уважением. Девушка едва успела отскочить от стола, когда управляющий отеля вышел из ванной и, смотря на свою гостью, слегка прислонился плечом к дверному косяку, засунув руки в карманы. На левой щеке остались красноватые следы от того, как интенсивно им стиралась отпечатавшаяся на коже надпись, а выбившиеся из зачёсанных набок волос пряди вернулись на место. Синклер мягко, с тяжестью от усталости, которую уже невозможно было спрятать, улыбнулся девушке своей целой половиной лица, отчего снова завязывающийся внутри узелок тревожности слегка отпустило: — А теперь здравствуйте, Скарлетт. — Здравствуйте, мистер Синклер, — Кацен вымученно, искусственно, но всё же улыбнулась в ответ. Хотелось застыть в этом кратком миге блаженной душевной тишины и немого созерцания физической измотанности друг друга, не упоминая о причине своего визита, но Адам оборвал затянувшееся молчание: — Полагаю, вы хотели сказать «прощайте»? Скарлетт, стушевавшись, закусила внутреннюю сторону щеки и принялась рассматривать бархатные портьеры в пол, теребя особенно болезненную заусеницу на большом пальце правой руки: — Как вы поняли? — Вы вряд ли пришли бы ко мне под 3 ночи без веской на то причины, а у вас она, учитывая все обстоятельства, может быть лишь одна, — Адам единственный раз за всю беседу позволил себе бегло пробежаться взглядом по всему телу девушки, отведя взор от её лица, — И одеты вы соответствующе. Следователь уже протоптал у ворот весь чертополох, или наш садовник может пока выдохнуть спокойно? — Коул не знает, я никому не рассказала о своём отъезде. — Но решили рассказать мне. Почему? — Адам, снова взяв в рот сигарету, с искренним удивлением приподнял брови, подчёркивая стройные ряды своих морщинок на лбу. Хотела бы Скарлетт чётко ответить на этот вопрос. Потому что мужчина напротив заслужил её уважение. Потому что он должен знать, что имеет для кого-то значение. Потому что ей не хотелось представлять его один на один со всеми этими хищниками. Потому что она никогда его не забудет. — Вы хороший руководитель, мистер Синклер. Я посчитала, что будет разумно поставить вас в известность. Простите, что вышло… так, — девушка неопределённо взмахнула руками, про себя отметив, что это движение вполне точно описало всю её жизнь. Управляющий отеля, наконец, оттолкнулся плечом от дверного косяка и молча прошёл к рабочему столу, где, одной рукой придерживая сигарету и делая очередную затяжку, второй взял недопитую бутылку и долил немного красного вина себе в бокал. Слегка покрутив стеклянную ножку в пальцах, омывая бордовым напитком прозрачные стенки, скорее из необходимости собраться с мыслями, чем из надобности, Адам, наконец, произнёс медленно, выверенно, словно боясь оступиться: — Если кто-то здесь и должен извиняться, то я. Случившееся с вами, с Гуннаром, Деборой… Это недопустимо. Если у вас ещё осталось ко мне доверие, будьте уверены, я сделаю всё от меня зависящее, чтобы подобного больше не повторилось. И если на то будет воля ваших, — управляющий сделал едва заметную паузу, — бывших коллег, то с ними также будет проведена беседа относительно их будущего в этом отеле. У Скарлетт не было причин не отнестись серьёзно к заверениям Синклера, когда в его глазе, мерцающим золотистым янтарём в свете камина, искрилась такая решимость. Девушка задумчиво кивнула: — Хорошо. Прошу вас, проследите, чтобы, вне зависимости от принятого решения, у них в любом случае всё сложилось как можно лучше. — Обязательно, — Адам выпустил в сторону последнюю ниточку дыма и потушил сигарету, — Но у меня есть к вам встречная просьба. Ещё не закончив фразу, Синклер уже нагнулся к одному из ящиков стола, выдвинул его и вытащил оттуда лакированную коробку, в которой оказалось два отделения: одно пустое, а второе с покоящимся на шёлковой подложке бокалом. Беззлобно ухмыльнувшись, снова обратился к недавней подчинённой: — Подарок от персонала на день рождения. Тонкая работа немецких стеклодувов, надо заметить. Так уж получилось, что полноценно этот набор мной ни разу не использовался, и что-то мне подсказывает, что в ближайшее время ситуация не изменится. Не окажете ли мне честь допить вполне пристойный Шато Кантенак шестнадцатого года, раз уж мы с вами больше не связаны рабочими отношениями? Силясь разобрать, чем тогда они остались связаны, Кацен пыталась отследить испытанные ей эмоции от предложения Синклера: по внутренностям табуном скакали сомнение, радость, страх, предвкушение, неправильность, желание. Мозг отчаянно кричал, дополнительно вбрасывая в кровь адреналин: «Хорошо, Скарлетт, а теперь говорим «спокойной ночи», и уезжаем из этого отеля подальше». Сердце взволнованно шептало неразборчивую ахинею, заставляя прокручивать все воспоминания о младшем Синклере с момента прибытия на остров, и этого для принятия решения было достаточно. Вторя неконтролируемому порыву, девушка медленно подошла к бывшему начальнику, встав практически так же близко, как во время их недавнего танца, вскользь нехотя отметив, что Адам, облокотившийся одной ладонью на стол, не сдвинулся от неё ни на миллиметр, продолжая с какой-то особенной, необъяснимой жаждой следить за её действиями. Скарлетт взялась за ножку лежащего в коробке бокала и поставила его рядом с его парой, наконец, поднимая глаза на мужчину, с особенно важными нотками в голосе протянула: — Что ж, ну раз Шато Кантенак, да ещё и шестнадцатого года… Адам одобрительно кивнул головой, вновь продемонстрировав ровные ряды зубов: улыбка на сей раз была настолько широкой, что не смогла не затронуть шрам, из-за чего мужчина быстро собрался и прикрыл левой рукой деформированный участок кожи, выставляя этот жест за механическое желание поправить волосы. Если бы Скарлетт недостаточно его знала, то даже не поняла бы природу настолько тонкого движения, которым он пытался сместить внимание собеседника со своего увечья, особенно сильно искажающего половину лица во время проявления ярких эмоций. — Не сомневался в вашем хорошем вкусе, прошу, — стараясь избежать возможной неловкости, Синклер вытащил пятерню из своих густых локонов и указал гостье через плечо на одно из кресел у камина. Пока Скарлетт робко пристроилась на самом краешке кресла, управляющий отеля долил остатки вина в пустой бокал и, захватив и свой, сел напротив, выставив напитки на столик между ними. Следующие десять минут стремительно сгорели в камине и плотным слоем пепла осели в лёгких Кацен, лишая возможности что либо сказать. Вино у них обоих заканчивалось гораздо быстрее, чем было нарушено обоюдное молчание, видимо, устраивавшее каждого. Алкоголь на голодный желудок при пережитом стрессе слишком быстро начинал оказывать эффект на Скарлетт: руки всё меньше трясло, по всем тяжелеющим конечностям разливалось горячительное тепло, и щёки наверняка в кой-то веке обрели оттенок живого румянца. Она позволила себе слегка расслабиться и чуть облокотиться на одну из ручек кресла, гораздо более стойко выдерживая на себе неотрывный взгляд Адама, которого, казалось, вообще перестало волновать всё остальное кроме вида напротив. Мужчина сидел гораздо более вальяжно, по-хозяйки, откинувшись на бархатную обивку, и, закинув нога на ногу, опять курил, сместив центр тяжести на локоть руки, удерживающей сигарету. В том, как он смотрел, не было ничего непотребного: лишь стремительно нарастающая тоска и отрешённость, способные выйти из медовых берегов здорового глаза, и смести Скарлетт в открытое море печали. Первый раз за всё время, что она знала Адама, слова ему были не нужны. «Он просто хочет запомнить этот момент. Запомнить меня», — стрельнула в голову Кацен полупьяная по её меркам, слишком смелая, нереальная догадка. Не вино с густым сигаретным дымом притупляли разум девушки; нет, виновник самолично расположился напротив. Невозможно далёкий в своём восприятии мира, несправедливо лишний для общества, безбожно прекрасный. Скарлетт в открытую любовалась этим мужчиной в последний раз. Как он обводил взглядом контур её плеча, замирал над ключицей, очерчивал линию носа, так и она скользила по падающей на хмурящийся лоб тёмной пряди волос, дорисовывала вены на тыльной стороне ладоней, уходящие под рукава пиджака, запоминала глубину залёгших под глазами синяков, чтобы поселить у себя в сердце надежду, что если они с Адамом ещё когда-нибудь встретятся, те станут тусклее, а то и пропадут вовсе. Неужели Синклер и правда не понимал, насколько он невероятен? Гармоничный в своей меланхоличной, смазанной усталостью красоте на грани исчезновения, в которой даже шрам работал на пользу, балансируя эту внешнюю безупречность. Вина у Скарлетт осталось буквально на глоток, когда Адам, потушив очередную сигарету, прокашлялся и тихо, будто для самого себя, произнёс, поправляя галстук: — Кажется, я задержал вас, не смею больше тянуть время. Но, может, вы хотите сказать тост напоследок? Вместо обычного прощания. Бывшая работница отеля дала себе секунду, чтобы погипнотизировать круговое движение напитка, которое она создала, раскачивая в руке бокал, но слова на удивление быстро нашлись сами собой, и сомнений, что её собеседник поймёт отсылку, не было: — Величайшее несчастье — быть слабым в труде или в страдании. Думаю, это изречение хорошо подходит нам обоим. Выпьем же за избавление от наших слабостей. Но, хочу подчеркнуть: одну в труде вы уже искоренили, поэтому так держать. Молодые люди по противоположным краям стола сделали свои последние глотки, не чокаясь, но продолжая неотрывно смотреть друг на друга. Затем раздался слишком громкий для царящей в номере продолжительной тишины звук скребущихся о паркет ножек кресла: Адам одним резким движением встал, и на одно мгновение Скарлетт показалось, что он идёт к ней, от чего в грудной клетке всё всколыхнулось и затрепетало как всякий раз, как дистанция между ними сокращалась. Но мужчина лишь приблизился к камину, повернулся к нему, оставляя для Кацен видимой лишь нетравмированную сторону его лица, и закинул одну руку на каминную полку, больше не смотря на девушку. «Наверное, так ему будет проще отпустить», — подумалось Скарлетт, наблюдавшей, как Адам, несколько раз сжав и разжав кулак, на который опирался лбом, выискивал нужные для себя слова в вылетающих из дров огненных искрах. — Вы поразительны, Скарлетт Кацен, не сомневайтесь в этом ни секунды. Спасибо, что когда-то решили приехать сюда. Надеюсь, мир станет к вам добрее. Бегите с Гевира как можно скорее и даже не думайте оглядываться. Как не оглядывался сейчас на свою гостью он сам. Разумно. Скарлетт надо поступить так же. Молча покинуть этот треклятый 513 номер, в котором теряется счёт времени, и мчаться на свободу. Кацен незамедлительно постаралась поднять себя, до белых костяшек удерживаясь за ручки кресла: вино ударило в голову ещё сильнее, чем ей до этого казалось. Только на это можно было списать то, что, уже развернувшись к управляющему «Синклера» спиной и сделав шаг к двери, девушка застыла, запрокинула голову, раздражённо поморщившись, пытаясь в последний раз отговорить себя от возникшей потребности, впиваясь ногтями в ладони. А впрочем, к чёрту все правила и условности: Скарлетт сегодня выбиралась из падающего лифта и спасала из него своих коллег, чем же это страшнее? Они могут никогда больше не увидеться с одним из самых удивительных людей, которых она когда-либо встречала. Повернувшись обратно к Адаму, всё так же изучавшему свой камин, Кацен подала голос, чем всё-таки заставила мужчину оторваться от своего увлекательного занятия и обратить на неё внимание: — Я сейчас наговорю очень много того, о чём захочу забыть, даже не успев покинуть ваш кабинет, но прошу меня не перебивать. Знаю, вы не любите, когда вас жалеют, но будьте уверены, мне невыносима мысль, что вы вынуждены оставаться здесь как самый настоящий пленник. Этот отель вас не заслуживает. Ваш отец вас не заслуживает. Прошу, не закрывайтесь хотя бы от Коула. Он может быть излишне эмоциональным, сама от него с непривычки уставала, но у него доброе сердце. Вместе у вас может что-то получиться с расследованием, а потом уезжайте с этого проклятого острова. Вы сможете найти себя, просто обязаны. Вы же такой умный, интересный, искренний… — Скарлетт запнулась, но всё же заставила себя сказать на выдохе, — красивый. Пожалуйста, пообещайте мне, что вы постараетесь стать счастливым. Если не найдёте ответы о своём прошлом, оставьте его и стройте будущее. Дайте людям ещё один шанс. Тогда мой приезд на Гевир точно был не зря. И да, наверное, это уже совсем выходит за все рамки, но попробуйте пересмотреть количество сигарет, которые вы выкуриваете за день. Не хотелось бы, чтобы это свело вас в могилу раньше времени. А теперь и правда прощайте, мист… Адам. Скарлетт не ходила в церковь уже год, с тех пор как похоронили отца, не исповедовалась ещё дольше, но ощущения на душе после этого словесного потока казались схожими. Боль и облегчение смешались в единый подступающий к горлу ком, грозящийся выйти уже накапливающимися в уголках глаз слезами. Она больше не выдержит смотреть на это абсолютно потерянное, вытянувшееся от растерянности лицо Синклера ни секунды. Утешало, что уже утром расстояние между ними будет увеличиваться на десятки километров в час, и объясняться Кацен придётся только перед самой собой. Она чуть ли не рысцой бросилась к выходу из номера, сначала не почувствовав движение у себя за спиной. Но, положив руку на дверную ручку, вздрогнула, потому что ощутила две противоестественные для себя вещи: прохладные жестковатые подушки мужских пальцев, что легли поверх её собственной ладони, и приложившийся к её затылку нос, который, сделав размеренный, глубокий вдох, погрузился в волосы Скарлетт ещё глубже. Заднюю часть шеи защекотало и покрыло мурашками от обречённо прошёптанного ей одной откровения: — Как бы я ни хотел сказать вам «прощайте», это невозможно. Вы уже проникли мне под кожу, Скарлетт, — девушка была почти уверена, что губы Адама, замершие у места, где до этого был его нос, растянулись в грустной улыбке, — Буквально. Низлагающие свои полномочия из-за сюрреалистичности происходящего шестерёнки в голове Кацен, казалось, отрабатывали свои последние мгновения. То прошение о компенсации, теперь покоившееся в мусорном ведре… Получается, тогда в ванной Адам старательно оттирал со щеки отпечатавшееся на ней имя своей подчинённой. Такой обыденный, забавный факт, смешавшись с признанием управляющего, вызвал слишком бурную реакцию в организме, чего не было даже в подростковые годы: дыхание сбилось окончательно, пульс колотил так, что отдавался шумом в ушах, ноги не слушались, кожа стремительно накалялась в местах невинного соприкосновения с Синклером. Ведь он даже не сделал ничего такого. Так и замер, сохраняя дистанцию всем телом, уткнувшись лицом в распущенные локоны Скарлетт, боясь лишний раз даже пошевелить пальцами, накрывшими руку девушки. Оба понимали, что достигли некоей точки невозврата, только что впереди — известно разве лишь автомату с предсказаниями в зале ресторана. Адам осмелился взять инициативу на себя и занялся привычным для него самопожертвованием: — Скарлетт, пожалуйста, надавите на ручку и покиньте сейчас мой номер, или… «Или» было произнесено совершенно зря. «Или» оставило лазейку в договоре об обоюдной капитуляции. «Или» приподняло ладонь Скарлетт, придавленную Синклером, и аккуратно, в исключительно исследовательских целях положило её поверх его руки, проведя подушечками неотрывную линию по всей длине от аристократичных пальцев мужчины до его кисти. «Или» заставило Адама склонить голову вбок и, затаив дыхание, в исключительно исследовательских целях смотреть на происходящее из-за спины девушки, развернуть свою руку ладонью вверх, чтобы Кацен повторила то же самое движение, только теперь уже снизу-вверх. Переплетая их пальцы, завороженно наблюдая, как красиво и естественно они сгибаются в единое целое, Скарлетт было слишком страшно задумываться, что творится сейчас в дверях 513 комнаты: насколько это не ко времени, насколько всё нелепо, неправильно, губительно, нечестно по отношению к Адаму. Она не заслужила его внимания, за неимением другого варианта стала таким же «гевирским синдромом» Синклера, как и он для неё. Ничего хорошего в жизни девушка для себя уже не видела, устала сражаться за свой ослабевающий под натиском галлюцинаций разум, и хотела, пока мама и бабушка живы, тащить себя дальше хоть как-нибудь, а её бывший руководитель совсем другой закалки: точно прорвётся, если отпустит, наконец, остров, частью которого невольно стала сама Скарлетт. Она так явно видела блестящее будущее Адама, в котором ей не могло быть места, что хотелось начисто удалить себя из его памяти, чтобы не быть ещё одними его болезненным воспоминанием. Но если надежды на что-то светлое для неё больше не было, отчего Скарлетт так легко, уверенно развернулась в этом маленьком пространстве, которое для неё создал Синклер? Почему поползла руками вверх по лацканам его пиджака, порхающими движениями прошла вдоль напрягшейся шеи, приложила к щеками мужчины ладони, чувствуя под ними лёгкое покалывание от щетины? Зачем привстала на цыпочки и прислонилась губами к его лбу, вложив в этот поцелуй всю чудом уцелевшую в ней нежность? Оторвавшись, уткнулась в его едва вздымающуюся грудь, замерла так, боясь лишним вздохом спугнуть это мучительное, сказочное наваждение, зажмурилась до россыпи белых звёздочек под веками. Адам же, которого, самого трясло в лихорадке от нахлынувшего момента откровения, не мог закрыть глаза, одной рукой накрыл тонкие пальцы Скарлетт прижимаясь к ним ещё сильнее, словно хотел стать с ними единым целым, другой же невесомо, призрачно провёл по скуле девушки, приподнимая её голову от своей рубашки, чтобы вновь встретиться взглядами. Ещё секунду они стояли, зеркаля одну и ту же позу, обхватив лица друг друга ладонями. Биение сердец, рваное, как у преследуемых на охоте оленей, синхронизировалось в единый гул, звучащий особым зачарованным ноктюрном, мелодию которого не вспомнить поутру. Синклер подался вперёд, прислонился шероховатыми, сухими губами к виску девушки, крылу носа, изгибу челюсти, родинке над бровью. Это даже нельзя было назвать поцелуями в полном смысле этого слова, он обводил все контуры и изгибы её лица, как художник, финальными мазками кисти по полотну добивающийся безупречности своего творения. Скарлетт вторила его движениям, блуждая губами по всем будто списанным со скульптуры чертам мужчины: ощутила, как он дрогнул и чуть не отшатнулся, когда она коснулась губами краешка шрама. Сжала ладонями его скулы сильнее, прислонилась лбом ко лбу, поймала промелькнувший блик ужаса в золоте радужки его глаза, успокаивающе прошептала, стараясь скрыть дрожь в голосе: — Всё хорошо, Адам, — почувствовав, что мужчина, кивнув, немного успокоился, повторила, ещё раз целуя исполосованную рубцами кожу — Всё хорошо. Фраза, в которую Скарлетт больше не верила, не осмеливалась произносить даже про себя так долго, что искренность, которую девушка вложила в использованную интонацию, шокировала её саму. Ей правда было хорошо: до одури, непозволительно, эгоистично-прекрасно. То, как трепетно с ней обращался Адам, пьянило, завораживало, туманило остатки рассудка, побуждало разрыдаться во весь голос. Хотелось хотя бы на миг проникнуть к нему в сознание и ощутить то, что он испытывает к Кацен, потому что ей было не понять, что в ней можно было найти, чтобы припадать к ней настолько отчаянно, неосознанно вжимать её в себя всё сильнее, так, что даже большие пальцы на ногах стали постепенно отрываться от пола. Они столкнулись губами одновременно. Два одиночества, не понимающие, как можно в каждом из них что-то разглядеть. Робко, неуверенно углубляя поцелуй, казавшийся безрассудным прыжком в ледяные воды Атлантики. Губы Адама были ровно такими, какими и виделись со стороны: грубоватыми, обветренными, с терпким привкусом только что распитого вина и въедливыми нотами табака. Такой представлялась Скарлетт сама квинтэссенция ночи. Девушка, находясь на грани падения без дополнительной опоры, обхватила руками Синклера за плечи, утягивая его за собой к двери, чтобы прислониться к ней спиной. Молодые люди врезались в неё слишком громко: Адаму от неожиданного смещения баланса пришлось выставить по бокам от девушки ладони, стукнувшиеся о деревянную поверхность. В процессе движения Кацен чуть согнула голову, больше открывая рот, с вырвавшимся обоюдным стоном пропуская язык Адама глубже: его словоохотливый язык, которым он так мастерски очаровал её, а теперь слишком непривычно горячо, страстно задевал её дёсны с абсолютно не возвышенными намерениями. Пальцы Скарлетт начали путаться во взъерошенных тёмных каштановых прядях мужчины, в низу живота тут же скрутило горячий жгут, стоило Адаму откинуть её волосы и неумело, но так естественно начать зацеловывать изгиб шеи от зоны под мочкой уха вниз по пути пульсирующей сонной артерии. Когда зубы управляющего задели выемку над ключицей, последняя лампочка в зоне самоконтроля Кацен замигала и потухла, вынудив её выдать неопознанный звук на грани писка и впервые неприкрыто выгнуться торсом навстречу Синклеру, что не могло пройти незамеченным. Мужчина особо тщательно сконцентрировался на этой точке, присасывая, покусывая раскрасневшуюся под его напором тонкую кожу. Ладони, сместившиеся на талию Скарлетт, однако, не рискнули опускаться ниже, пока она сама не дала на это своё немое согласие, направив вдоль внешней стороны бедра одну руку управляющего, оставляющую под колготками девушки белые полосы от давления сильных пальцев. Затуманенным взглядом упиваясь вскрывшейся распущенностью младшего Синклера, Кацен поняла, как ошиблась, когда навесила на него клеймо добычи: с каждой проведённой в этой близости секундой Адам преображался всё больше, трансформируясь в неумолимого голодного хищника, которого до этого так старался в себе спрятать. В зверя, неспособного сказать себе «стоп». Она просто не сможет покинуть этот номер без напрашивающегося исхода. Не после того, как одной ногой случайно задела натянутые в области ширинки брюки Синклера и тут же пустила в рот хриплый громкий выдох мужчины, приветственно прикусывая уголок его нижней губы. Это вообще не в духе Скарлетт — разыгрывать из себя великую соблазнительницу и тем более после этого скрываться в неизвестном направлении поутру: подобное было для неё вопиюще непотребно. Но выпитое на пустой желудок вино и осознание возможного расставания навсегда сыграли свою роль в принятии решения. В конце концов, возможно, она сумасшедшая. Кацен, почти что ласково пройдя языком по кадыку управляющего, добралась до уха Синклера, задевая губами ушную раковину, пробормотала: — Адам, можно мы перейдём куда-то в более удобное место? Мужчина ведомый уже скорее своими самыми глубинными инстинктами, чем человеческими социальными нормами, обхватил корпус Скарлетт покрепче, и, не прерывая поцелуев, почти что вслепую, они с горем пополам добрались до заблокировавшей им дальнейший путь поверхности, упершейся Кацен в поясницу. Ну конечно, рабочий стол. В голову девушки полезли абсолютно сторонние мысли, заставившие прыснуть от смеха в момент, когда Адам парой пальцев чуть отодвинул в сторону её трикотажную кофту, припадая губами к выступающим острым плечам. Мужчина резко оторвался от своего занятия, встревоженно изогнув брови: — Что? Не нравится? — Нет, всё чудесно! Просто… — Скарлетт кокетливо похлопала по поверхности стола, — Что там насчёт «не бейте мой дорогой стол из Италии»? Адам до удивления беспечно, по-ребячески улыбнулся во все тридцать два зуба, отвёл взгляд в сторону и покачал головой, признавая поражение перед подколом: — Вот и нашёлся повод съездить туда на ремонт, — и так открыто, многозначительно посмотрел на Скарлетт, что против воли подумалось, что это прозвучало как приглашение. Улыбка с уст девушки исчезла, чего Синклер уже не заметил, вернувшись к плечу Кацен. Разве такое будущее возможно? Перед глазами возник непрошеный образ того, какой могла бы быть жизнь другой, несломленной, цельной, навсегда утерянной Скарлетт: они с Адамом едут в кабриолете в Портофино, по трассе, огибающей Лигурийское море. Жарко нестерпимо: оба в льняных, прилипающих к телу рубашках. По радио шипяще от то и дело пропадающей волны играет классический итальянский поп из 80-х. Одной рукой с зажатой между пальцами сигаретой Синклер держит руль, сосредоточенно следя за витиеватой горной дорогой, другую держит Кацен, поглаживая выразительные мужские костяшки, прижимая её к своим губам, вдыхая приставший к коже запах свежей апельсиновой кожуры. Перед переездом в новый город в их отпускной программе они остановились в фермерских угодьях, где купили себе целый пакет цитрусовых, которые сняли с дерева прямо у них на глазах. На заднем ряду машины пара небольших саквояжей, в которых большую часть занимают университетская диссертация Скарлетт, которую она как будто бы даже успевает написать в срок, и незаконченная рукопись первой книги Адама. Они молоды, полны надежд и стремлений, влюблены. Всё хорошо. Так хорошо, что опять захотелось разреветься навзрыд из-за слишком утопичных иллюзий. Нервная система Кацен больше не выдержала бы без разрядки любого рода, и девушка перешла к решительному наступлению. Запрыгнув на стол, сминая оказавшиеся под ней листы, она раздвинула бёдра, подпуская Адама ближе, захватывая его в ловушку смыкающихся за его спиной ног. Заставила его замереть и в абсолютной тишине смотреть, как расстёгивает пуговицы на кофте, открывая вид на простенький лифчик. Скарлетт бережно взяла ладонь Синклера и положила её себе на грудь, чуть откинувшись назад на предплечьях. Адам спустил одну из лямок лифа, коснулся губами выгнутой ему навстречу груди, провёл круговыми движениями языка по темнеющей ареоле, аккуратно оттянул зубами сосок, лишь прощупывая границу между удовольствием и болью. Скарлетт сминая своей рукой вторую грудь, запрокинула голову, опускаясь всё ниже, в горизонтальное положение. Грехопадение на стол под звуки начавших слетать на паркет книг прошло в лучших традициях Библии: Кацен чувствовала себя той самой низменной женщиной, соблазнившей не знавшего пороков мужчину. Но в том, что осуждающий взор божий доходил до Гевира, она очень сомневалась. Сладко, упоительно, нереально. Девушка приподняла юбку, после нескольких неудачных попыток порвала колготки, скользнула ладонью под ткань своих трусов, поняла, что мокрая там уже до предела. Легко ввела в себя один палец, задев набухающий от возбуждения клитор, закусила нижнюю губу в истоме, наблюдая, как самый восхитительный мужчина в её жизни вылизывает твердые бугорки её грудей, встающие ещё больше от прохладного воздуха, продувающего влажную кожу. Скарлетт, подозревавшая, что у Адама сексуальный опыт был очень редкий, если не первый, во что верилось больше всего, никогда не знала такой прелюдии, чтобы её тело откликалось настолько яркой физической реакцией. Хотя и Кацен нельзя было назвать гуру половой жизни: девственности она лишилась на первом курсе университета скорее под давлением общества, чем из собственного желания. Хотелось быть как все, одногруппник ухаживал какое-то время, даже отношения строить пытались, но всё упиралось в невозможность знакомства с родителями. Скарлетт было стыдно признаться, что её отец болен шизофренией, не говоря уже о том, чтобы привести кого-то в дом. На секс она пошла из-за чувства вины, что не может дать влюблённому в неё юноше большего, и галочки ради, чтобы немногочисленные приятели больше не насмехались над такой ханжой-заучкой. Больше половых партнёров у девушки так и не было: приходилось разгребать слишком много проблем, чтобы успевать думать и об этом. Да и по первому опыту стало понятно, что без особых чувств к партнёру спать с кем-либо удовольствия не приносило. С Адамом всё было иначе. Необъяснимая связь, считывание эмоций и желаний друг друга. От степени вожделения, испытываемой от его простых ласк, хотелось выть в полный голос, когда ничего ещё толком не произошло. Скарлетт, перешедшая к массированию чувствительного клитора, готова была кончить только от того, как Синклер, опираясь ладонью на стол, сбито дыша, расслабил галстук, расстегнул пару верхних пуговиц на рубашке. Девушка притянула себя за мужской аксессуар повыше, села и начала расстёгивать ремень управляющего. На подрагивающие от нетерпения руки Кацен легла ладонь Адама: — Это заходит слишком далеко. Уверены? У меня нет презервативов. Даже сейчас не может избавиться от привычки обращаться на «вы», заботливый, надёжный, воспитанный мужчина. Нет, он точно случайно попал в это мир из старого английского романа. — Уверена. У меня есть таблетки. Пожалуйста, — рассыпаясь в бесконечных благодарностях своему хобби собирать аптечки, подходящие даже на случай апокалипсиса, Скарлетт склонила голову, умоляюще выискивая в густом янтаре глаза каплю одобрения. Адам, поколебавшись всего долю секунды, кивнул, и пряжка его ремня звякнула, предвещая собой и звук расстёгивающейся ширинки. Смотря только на его лицо, не прерывая зрительный контакт, девушка обхватила член рукой и несколько раз провела ей по всей его длине, размазывая выделившуюся на головке смазку. Как сексуально Адам стонет. Снова поцелуй, доверительный, лёгкий, успокаивающий, во время которого Скарлетт направила половой орган Синклера к влажным складкам, выгибаясь в пояснице назад, чтобы облегчить и ускорить тому вход внутрь. Первый толчок на грани боли, ещё больше стонов, заглушаемых ещё большим количеством поцелуев. Стенки влагалища у Кацен неразработанные, узкие, слишком сильно сжимаются вокруг члена, выталкивая его наружу, создавая ещё больше трения в области клитора. Хочется Адама глубже, сильнее, везде. Чтобы остался с ней, остался в ней. На уровне химического состава крови, клеток, боли, безумия из которых Скарлетт соткана. Пытается сама насаживаться на него, сгибает обхватывающие его бёдра колени сильнее, чтобы не сдерживался, погружался до упора. Смазано целует-кусает его губу, скулу, утыкается носом в пульсирующую вену на шее, лишь бы ближе, лишь бы чувствовал, как нужен ей. Абсолютно ошалевший от происходящего Синклер обхватывает девушку под лопатками и укладывает на стол, нависая над ней. Обе руки Скарлетт закинуты над ней, пальцы молодых людей накрепко переплетены. Медленные, плавные толчки, дающие прочувствовать каждый проникающий во влагалище сантиметр, наматывают тугой клубок в низу живота. Кацен уже больше похожа на змейку, извивается под давящим на неё горячим мужским телом в абсолютном неистовстве, ощущая, как обжигающее её напряжение отдаёт в кости таза, позвоночник, мозг. Она сейчас просто взорвётся. Рука, которую сжимают чужие крепкие пальцы, дёргается, на пол летит очередная стопка книг, катится к краю опрокинутая настольная лампа. Адам, наращивая темп, смотрит на всю негу девушки под ним пронзительно, страстно, ужасающе-нехарактерно по-собственнически, а Скарлетт и не против, потому что не знает, как после этого быть чьей-то ещё. В горле у девушки пересохло, сил даже на всхлипывания нет, раздирающая, не дающая сфокусироваться тяжесть внизу побуждает приподнять одно колено ещё выше, изменив градус входа члена, что задевает внутри точку, от которой по телу волной проходит разрядка. Разливается так ошеломляюще, стремительно, заставляет тихо вздохнуть и непроизвольно сжать пальцы на ногах. Сознание на один блаженный миг очищается настолько, что отступает даже проросшее там глубокими корнями отчаяние. Скарлетт, окончательно расслабившись от неожиданного, давно забытого чувства безмятежности, пытается не прикрыть от удовольствия веки, чтобы Адам считал каждую эмоцию на её лице без остатка, забрал их себе на память в качестве её прощального дара. Смазывает большим пальцем с его скулы уже готовую упасть капельку пота, наслаждается глубокой морщиной, от напряжения залегшей меж выразительных бровей Синклера. Мужчина перехватывает руку Кацен у своего лица, притягивает к губам девичью кисть, рвано целует её внутреннюю сторону, и едва успевает резко выйти из девушки, уже дрожа, с громким выдохом исторгая поток спермы на оставшиеся на столе документы. Взгляд Адама, направленный куда-то сквозь пространство перед ним, впервые за всё их знакомство был настолько пуст. Скарлетт в новом порыве нежности из-за неприкрытой уязвимости мужчины не выдержала, подползла к нему, обняла, уткнувшись в плечо, чувствуя что он в ответ прижимает её крепче, положив подбородок ей на затылок. Так и хотелось застыть во времени и пространстве, как какие-нибудь древнегреческие герои мифов, попавшие под немилость богов. Чтобы окаменевшее мраморное изваяние их сплетённых тел выставляли в самой дальней, неинтересной для людей секции музея, где их не будут беспокоить. Всё ещё спрятавшись в тёмно-серый мужской пиджак от внешнего мира, Скарлетт услышала, как чиркнула в тишине зажигалка. Дав Адаму сделать пару затяжек, Кацен, желая сохранить в себе как можно больше от Синклера, подтянула его зажавшие сигарету пальцы ко рту и прикурила прямо с его руки. Конечно, закашлялась от крепкости и понадеялась, что мужчина прислушается к её непрошеному совету сокращать объёмы курения. Она не знала, что теперь сказать своему бывшему начальнику. Как выйти из 513 номера и, как ни в чём ни бывало, покинуть остров без каких-либо гарантий новой встречи. А Адам, наконец, разорвал объятия и подошёл к окну, одной рукой отодвинув штору. Чёрное небо Гевира набирало цвет в предрассветных сумерках. Тут, до Скарлетт донёсся самая неожиданная мелодия, которую только можно было представить: смех младшего Синклера. И да простят её Моцарт и Сальери, но даже их гений не стоил для девушки столько, сколько этот краткий грудной, баритонный смешок с хрипотцой, в котором было слишком много знакомой ей тоски и светлой печали смирения. Опередив вопрос Кацен, Адам сказал, продолжая смотреть в окно: — Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто. Теперь смысл мне понятнее. Кажется, он опять случайно или преднамеренно ушёл в себя, лишь бы не сталкиваться с предстоящим расставанием. Скарлетт начинало раздирать слишком поздно отрезвившее её чувство вины. Нельзя было доводить всё до секса. Нельзя было до поцелуя. До признания в симпатии. И как теперь только жить с этим грузом на плечах? Воспользовавшись неловкой отстранённостью Адама, девушка, обошла всё раскиданное по полу безобразие, положила книги в ровные стопки обратно на положенное им место. Застёгивая пуговицы на кофте, пробормотала, боясь лишний раз смотреть в сторону окна: — Адам, спасибо за… Всё. Мне надо идти. — Интересно, куда, малышка Скарлетт? Это был не голос младшего Синклера. Скрипучий, скрежещущий как ключ в ржавом замке, словно вбирающий в себя хор нескольких существ. Выстраиваемые Кацен стены самовнушения сдулись, оказавшись соломенным домиком. От приступа паники пришлось схватиться за угол стола. Скарлетт, сдерживая истошный крик, заставила себя сосчитать до трёх и посмотреть на Адама, потому что слишком сильно хотелось верить, что ей послышалось, и всё, что ей грозит — второе свидетельство её безумия управляющим отеля за несколько прошедших суток. То, что стояло у окна, Синклером было лишь отдалённо. Деформированное ссохшееся тело значительно вытянулось, ноги изогнулись, ступни обратились копытами, а руки стали когтистыми лапами, напоминающими ветви кустарника. Человеческие черты можно было считать лишь на одной половине лица, а вторая, на которой у Адама был шрам, облезла, обнажая за висящими гнилыми лоскутами кожи кости черепа. Венчали голову чудища изогнутые рога благородного оленя. Сочувствующе покачав головой, монстр двинулся навстречу Скарлетт, всем своим внешним спокойствием будто демонстрируя, что угрозы для неё не представляет. — Правда думала, что сможешь сбежать? Кацен схватила первое попавшееся на глаза средство самообороны: пепельницу со стола, которую тут же швырнула со всей силы на пол и подобрала для себя самый крупный кусок стекла. По внутренней стороне ладони, отчаянно сжимающей импровизированное оружие, начала тонким багровым ручейком стекать кровь. — Не подходи, — Скарлетт предупреждающе махнула перед собой осколком, отступая назад, пока не упёрлась спиной в стену. Зверя это не остановило, он продолжил медленно приближаться к своей жертве, обрекая ту на осознание безвыходности своего положения: — Пора смириться, что ты здесь навсегда, Скарлетт. Как и мы все. Не спрячешься. Хочешь, проверим? — оленеподобное существо прикрыло лапами глаза, словно перед игрой в прятки, и начало декламировать считалку, — Раз-два-три-четыре…***
— Пять. Скарлетт, вы меня слышите? Ослепляющий свет обжигает чувствительные глаза. Голова раскалывается. Тело отказывается выполнять команды, совсем не слушается. Голос, сначала звучащий где-то вдалеке белым шумом, становится всё чётче, обретая физическую оболочку. Девушка щурится, понимая, что лежит на раскладной кушетке. На потолке над ней горит большая круглая лампа, больше напоминающая тоннель на тот свет. Снедаемая нехорошим предчувствием, девушка пытается встать, но понимает, что прикреплена к стулу кожаными ремнями, сцепляющими все её конечности. С возрастающим ощущением тревожности начинает елозить на месте, пытаясь вырваться. Понимает, что лоб тоже перетянут какой-то лентой, из которой провода уходят в большую машину в углу комнаты. Ей всё это совсем не нравится. — Ну наконец-то очнулась. Имя своё помните? — к паникующей девушке подходит одетая в белую униформу улыбающаяся женщина средних лет с чепчиком на голове. Садится на стульчик рядом, в руках удерживая плотную кипу бумаг. — Скарлетт Кацен, — говорит скорее механически, чем с полным пониманием, что скрывается за этими двумя словами. Женщина в белом, довольно улыбнувшись, делает у себя в папке пометки: — Ладно, начало хорошее. Где вы находитесь, знаете? — Нет. — Вы в психиатрической клинике «Синклер», получаете помощь в связи с диагностированием шизофренического расстройства. Отключились во время электросудорожной терапии, но ничего страшного, это нормальная реакция мозга на лечение. Временная потеря памяти имеет место, скоро вы всё вспомните. «Синклер»… Все попытки построить хоть какую-то цепочку о своём прошлом у Скарлетт рассыпаются. Закрывает глаза, пытаясь сосредоточиться, теребит ногтём раздражающий заусенец на пальце. Наконец, песок в сознании собирается в очертания мрачного острова на горизонте, скрывающегося за густым молочно-серым туманом. Калейдоскоп всплывающих событий ещё не до конца укладывается в памяти хронологически, но уже помогает Кацен в общем и целом разобраться, кто она такая. Папа умер. Она уехала работать в отель на Фарерских островах, что было ошибкой, и захотела вернуться домой. Только попадания в лечебницу Скарлетт так вспомнить и не может. Последнее, что в её голове всплывает чётко — это… — Мне надо встретиться с Адамом Синклером. Рука сотрудницы клиники замирает над её пометками, но миловидная улыбка с губ не сходит: — О, мы опять вернулись к тому же. Интересно. Зачем? Стараясь не спотыкаться от нервов на каждом слове, Скарлетт пытается с предельной доходчивостью и мнимым спокойствием произнести: — Нам надо поговорить. Он управляющий отелем, где я работала, он поможет мне разобраться, как я сюда попала. Может, это какое-то недоразумение. — Милая моя, — женщина в белом по-доброму, с наигранной жалостью похлопывает пациентку по ладони, — Вы не могли познакомиться с мистером Синклером. Он не приезжал на остров уже десять лет. Обязанности управляющей отеля исполняет мадам Ришар. Ничего, когда-нибудь мы с вами это запомним. Внутри обрывается что-то, упав с таким всепоглощающим шумом, что звук этот отдаётся в висках. Скарлетт уже не может скрыть дрожь, упрямо, истерически качает головой в отрицании, бормочет: — Нет, это невозможно, я же знаю его. Тёмные волосы, шрам на пол-лица, постоянно курит. Работница лечебницы уже её не слушает. Откладывает свои заметки, уходит к аппарату, проводами соединявшемуся с лобными долями Кацен: — Ладно, сделали перерыв, можно и продолжить. Потерпите, дорогая, первые минуты может быть особенно неприятно. Перед тем, как внутренности скручивает от первого заряда электрического тока, Скарлетт предпринимает ещё несколько попыток вырваться из фиксирующих её ремешков, в процессе чего замечает у себя глубокую алую царапину, рассекающую одну из ладоней поперёк. Боль, до судороги выворачивающая конечности, не даёт девушке вспомнить, откуда та рана могла появиться. Голова переполнена вспышками сумбурных обрывков воспоминаний, размытых лиц, неразличимых фраз. Кажется, она жила с родителями в коттедже у моря. И ещё был печальный мужчина, слушающий граммофон. Она помнит запах апельсиновой цедры на его руках. Или это было во сне? В сгущающейся вокруг девушки темноте, грубо кромсавшей память ножом, отрезая ненужные кусочки, остаётся последнее слово, отчаянный, душераздирающий выкрик которого заглушают мягкие стены медицинского кабинета: — Мама! Скарлетт задыхалась. Скарлетт была в ужасе. Скарлетт впадала в агонию.