«...В миллионы тысяч
"завтра",
вопреки бесправным
"если",
восходя к высоким
стартам,
даже в мыслях - только
вместе.
Невозможно
оторваться,
отказаться,
отвернуться,
не согреть замёрзших
пальцев...»
Алина Извольская
Красный солнечный диск скрылся за горизонтом невысоких лесных гор, которые расползлись по всему противоположному берегу Катуни. В глаза ничего не светило, поэтому на вечернее августовское небо можно было вдоволь наглядеться, следя за тем, как плывут редкие облака, постоянно меняющие свою форму, словно расплываясь. Небо вызывало на душе чувства спокойствия и умиротворения. Розовые перья плыли по краю небосвода, заставляя невольно засмотреться подольше. Дугара природа не цепляла своей красотой уже лет сто, если не больше. Но в этом месте хотелось остаться подольше. Вдохнуть свежего, никем и ничем не испорченного воздуха, надышаться запахом древесины, травы и хвои. Просто всем телом и душой отдохнуть после активного дня в горах Алтая. О холодной реке сказать о её спокойствии сложно. Она шумела. Мелкие волны приливали к берегам, ополаскивали камни, обтачивая их и не позволяя обсохнуть ни на секунду. Плеск сливался с шелестом ветра, колышущего ветви сосен позади, отчего казалось, что это место живет своей жизнью, а выше берегов, там, за деревьями, сейчас не находятся люди, приехавшие отдохнуть. Дугар перевел свой взгляд: две маленькие девочки бегали по пляжу, звонко смеясь, пока, судя по всему, их отец, сидя на корточках у берега, курил сигарету, дым от которой расползался за его спиной. Природа природой, но от привычек отказаться было трудно. Сзади послышались шаги, ступающие сначала по деревянным ступеням, а затем по песку. Спокойно, без торопливости, словно их обладателя никто здесь и не ждал. Рядом с Ангарским на выброшенный когда-то давно кем-то из туристов недлинный ствол дерева, который многим заменял лавочку, села фигура парня. Дугару хватило одного бокового зрения, чтобы различить в ней Новосибирск. Сибиряков ровно садится, кладя ладони на колени. Прежде чем отвести внимание в ту же сторону, куда смотрит Иркутск, чтобы хоть немного понять, чем сейчас заняты его мысли, он окидывает его быстрым взглядом. Ангарский, в отличие от него, опирается локтями на широко выставленные ноги, с колен которых свисают расслабленные кисти рук со слабо переплетенными меж собой пальцами. Тень от гор падала на реку, отчего та у противоположного края казалась темнее. Ближе к ним она светлела, отражая в своей зеркальной поверхности нежно-голубой цвет, искажая его почти до серебристого с проблесками медного, а местами совсем сверкая белым. Она манила своей красотой и казалась совсем не глубокой, без сильного течения, способного снести любого. — Ты бы смог её переплыть? — Коля разрывает молчание между ними слишком резко, заставляя обратить на себя внимание, а сам продолжая смотреть вперёд. — Она узкая. Кажется, что займёт около двух минут для того, кто умеет плавать. Здесь скорость не больше шести метров в секунду, но из-за течения понадобится больше времени. — А может, тебя унесёт, и твое тело найдут в пятнадцати километрах отсюда. В лучшем случае, — Дугар усмехается такой глупой, по его мнению, мысли, а после продолжает. — Ты не учёл дно, но даже если упустить подвижные камни, то можно. Но зачем? Ради эксперимента? Мост ведь буквально рядом. Он кивает в сторону Сибирякова. В глаза бросаются дети, которые бессмысленно кидают камни в воду, и огоньки пяти фонарей на мосту, расположенном не так далеко от места, где они сейчас. Минут пять езды по трассе, а пешком на прямую можно дойти за одну, если очень постараться. Фары от машин мелькают с каждым часом все реже. — Ради эксперимента можно. Человека отправлять нет смысла – умрет. Коля звучит так серьёзно, что у Дугара не остаётся выбора кроме как вскинуть вопросительно бровь: — А бессмертных отправлять не жалко. Хочешь чтобы я выступил подопытным кроликом? — В этом нет необходимости, я лишь хочу предположить. Но ты бы переплыл? Новосибирск смотрит с каким-то непонятным Дугару блеском в глазах, заставляя немного напрячься и с опаской взглянуть на реку, что течёт вдаль, оставляя за собой холод талых снегов с горных хребтов. — Теоретически – да. Практически — проверять не хочу. — Хочешь сказать, что никогда не переплывал Байкал? Ангарский внимательнее смотрит в глубокие синие глаза и пытается найти в них долю шутки, но Новосибирск, похоже, действительно говорит серьёзно. Его интонация голоса выражала точность и спокойствие, как это обычно и происходит, но Дугар подсознанием чувствует, что Коля шутит. Пытается, по крайней мере. Потому как лично ему этот вопрос кажется абсурдным. — Ты меня за кого держишь? Мне это незачем. Губы у Сибирякова поджимаются, а он отворачивает голову. Зря сказал. Коле кажется, что сейчас между ними глубокая пропасть, которую они никогда не преодолеют. Дугар ведь не раскрывает все карты. Он не доверяет полностью. Они плохо сходятся, потому что Коля привык говорить чётко и по делу, а Дугар может и без разговоров вовсе. — И правда, — Звучит на выдохе. Дугару хватает одного взгляда на юношеское лицо, чтобы понять, что он ответил слишком грубо. Сибиряков доверяет ему свои самые глупые и детские мысли, о которых раньше не позволял себе думать, а он отвечает вот так. Приходится думать, как выйти из столь неловкого положения, чтобы не дать повода усомниться в искренности чувств. Не хватало ещё разбить сердце, только-только осознавшее ценность человеческих чувств и эмоций. — Я переходил его пешком. Этого будет достаточно? — слова звучат мягко, словно Дугар хочет дать повод доверять ему одной интонацией. — Достаточно для чего? — Для твоей теории. — В моих глазах ты просто будешь ещё круче выглядеть, если сможешь переплыть. Ангарский неожиданно для Сибирякова поднимается с места и делает пару шагов к реке: — Смотри. У самого берега он находит небольшой плоский камень, годами тщательно сточенный волнами, обхватывает его тремя пальцами, низко наклоняется, ищет нужный угол, а затем молниеносно запускает его по воде навстречу течению. Тот отскакивает, оставляя после себя круги, которые быстро расползаются. Казалось, будто мир остановился. Кроме шума воды и шлепков камня по ней, ничего не было. Коля только успевал их считать, а две девочки рядом стояли, раскрыв рты от удивления. Когда камень, наконец, ушёл на дно, они лишь грустно посмотрели на свои булыжники, бросили их на песок к другим таким же и ушли с пляжа вместе с отцом, который окинул мужчин презрительным взглядом. Дугар же, сполоснув руку в прохладной воде, сел обратно на свое место, будто ничего для него это не стоило. — Двадцать восемь, — Сибиряков несколько удивительно посмотрел на невозмутимое лицо Ангарского. — Если потренироваться, можно сделать и больше. — Думаешь, если ты умеешь запускать сотни блинчиков за раз, то будешь крутым? Я же не ребёнок, Дугар. — Ну, не знаю. Вопросы порой задаёшь, словно тебе и не сто тридцать вовсе, — он поворачивается и легонько пальцем, будто на кнопочку, нажимает Сибирякову на кончик ровного носа, по-доброму ухмыляясь. Когда Коля от неожиданности моргает и хмурится, из Ангарского вырывается тихий смешок. — Хочется с тобой поговорить хоть о чем-то, даже о самых очевидных вещах. Раз уж мы здесь, то ничего, кроме этого, мне не остаётся. Потому что работать, пока связь ещё ловит, ты мне не даёшь. Новосибирск смотрит вдаль немного хмурым взглядом. Слабые порывы ветра растрепывают короткие и без того взъерошенные волосы, обдувают розовые щеки. В голове роится чувство, что он здесь попросту тратит своё время, но… — Ты так звучишь, будто я тебя насильно принудил. …он ведь с Иркутском. Только за эти несколько дней Коля узнал о нем больше мелочей, чем за два месяца их отношений, и уж тем более за все их знакомство. Оказалось, что Дугар никогда не бывал в Алтайских горах. Он не загорает на солнце, а если и получается, то покраснение быстро сходит, и его кожа вновь приобретает привычный медовый оттенок. Если не давать ему пользоваться телефоном, то его будет очень и очень трудно заставить молчать. Коля все ещё удивляется, как у него получается так интересно рассказывать разные легенды, что их можно слушать часами, ведь Сибиряков никогда не любил художественную литературу. Когда Дугар за рулём, то из него трудно вытянуть что-то больше объема в десять слов. Коля все ещё пытается понять, о чем он в такие моменты думает, поэтому сам рассуждает о многих вещах вслух. И чтобы не дать тишине и недосказанности поселится в их только-только начавших крепнуть отношениях, и чтобы услышать от Дугара, что он думает по какому-либо поводу. А ещё Коля узнал, запомнил до мельчайших подробностей и запечатлел не только в своей памяти то, как выглядит лицо Ангарского по утрам. Как тёмные волосинки поблескивают на солнце, как сначала вздрагивают ресницы, а потом чуть хмурятся брови. Ощутил на себе тот тёплый взгляд только что проснувшегося Иркутска, после которого по правилам следовал легкий поцелуй в щеку. Поездка явно не бесполезная. — Не жалуюсь, — Сибиряков произнес это твёрдо, не позволяя надумать лишнее. — Ты в отпуске. Забудь про работу и офис. Смотри, даже бледнота ушла, и мешки под глазами стали меньше, — он ребром пальца провел по бархатной коже, ощущая тепло от розовых щек. — Природа тебе только на пользу. — Это обычное воздействие ультрафиолетовых лучей на кожу. Дугар убирает руку. Ощущение растерянности и неловкости будто заполняют воздух между ними. Чувство противное, и от него хочется побыстрее избавиться. Он выпрямляется, после чего раздаётся хлопок его рук друг о друга. — Что ж, юное дарование, давай обсудим вопросы вселенного масштаба. Как два старика, которые сидят на берегу реки, а за их спинами тяжёлые военные годы. — Мы не так уж и стары, а за нашими спинами турбаза, — Иногда становится трудно сдерживать себя, чтобы не засмеяться от столь все буквально понимающего Сибирякова. Но Дугар держится. А может, он сказал это все специально, пытаясь вызвать из чужих уст смех. — Ты уж точно не стар. Я лично тебя ребёнком помню. На лице Иркутска добрая улыбка, в то время как Новосибирск хмурится и поджимает губы. — Не напоминай, пожалуйста. И Дугар молчит. Знает, что Коля всеми силами пытается доказать, что он давно не маленький, а вполне взрослый город, который умнее некоторых будет. Не хочется думать, кто имеется ввиду под «некоторыми» но точно не города с вековым опытом. На вид ничего не скажешь, но по молчанию видно, что Новосибирск мыслями ушёл в себя. Дугар касается длинных холодных пальцев своими теплыми, дотрагивается подушечками к выпирающим косточкам и ведёт вниз. Надеется, что хотя бы это прикосновение позволит думать, что ему можно доверять, что он не осудит и всегда поддержит. — Уже темно, и мы здесь одни, — констатирует Сибиряков и поворачивает голову, встречаясь с взглядом желтых глаз, которые в темноте будто светились. — Вижу, — тихо произносит Ангарский и двигается ближе, чтобы аккуратно взять его ладонь в свою, а затем поднять голову наверх и смотреть, как звезды понемногу начинают набирать яркость. Момент кажется интимным. Коле от простого контакта рук на душе становится спокойнее. Сам он бы, наверное, не решился так резко вторгаться в чужое пространство, но Дугар делает это всегда в нужный момент, будто чувствует, что если ничего не сделает, то Коля попросту вновь эмоционально отдалится, и добраться до его уязвимой части, доступ к которой старший бережёт как зеницу ока, будет очень и очень сложно. — Как думаешь, — Дугару, в который раз создавать неловкое молчание хочется сейчас меньше всего, — что будет, если Солнце погаснет? В глазах Сибирякова видно, как загорелся огонек от такого вопроса. — Сначала произойдёт потеря тепла и остановятся все процессы фотосинтеза. Начнут замерзать океаны и гибнуть растения. Земля не только погрузится в вечную мерзлоту и темноту, но и потеряет атмосферу, а единственным источником тепла будет ядро земли. — Людям придётся жить под землёй? — Если они выживут. — А мы выживем? — Дугар делает акцент на слове «мы», хотя ответ и без того давно известен. — Мы навряд ли выживем, а вот люди – возможно. Создадут технологии и будут жить под землёй, пока ядро совсем не потухнет. — Или наши перевоплощения будут уже под землёй. Представь кучу маленьких Новосибирсков. Сибиряков поморщился, а Ангарский негромко рассмеялся. — И думать не хочу. Они в любом случае не будут такими, как мы. — Ещё бы они были такими, как мы. — Теперь ты задаёшь глупые вопросы для своих трехсот шестидесяти двух лет. — Ты же хотел поговорить. Моё дело – поддержать разговор, — Он поднимает взгляд, встречаясь с синими, местами голубыми, словно сердце океана, глазами, замечает, как чужая ладонь крепко сжала его. В сердце что-то приятно теплится. Он опускает взгляд вниз и трет большим пальцем кожу в попытке согреть, хоть и знает, что бесполезно. И все же Коля ещё ребёнок, любящий, когда с ним разговаривают о том, чем он интересуется. И никакие звания столицы этот факт не отнимут. Просто у него это не в приоритете. — Разве, если Солнце погаснет, то мы не взорвемся вместе с ним? — Дугар продолжает. — Ты спросил, если оно перестанет светить, а не если оно превратится в сверхновую. Это разные вещи с научной стороны и со стороны фантастики. — Задушнил, — Кажется, именно это слово Коля порой использует в те моменты, когда Дугар чётко ощущает разницу поколений между ними, а теперь лишь надеется, что оно здесь подходящее. — Сверхновой не будет. — Масса Солнца не достаточна, поэтому будет белый карлик. — Новосибирск договаривает за ним. — Но не выживем? Сначала оно будет увеличиваться в размерах и захватит Землю. — Не выживем, — Сибиряков на минуту замолкает, смотря на редкие сверкающие песчинки на небе, — а может и выживем. — Думаешь, Земля сойдет с орбиты? — Вероятность есть, — Дугар на это кивает, словно подмечая что-то в голове, — В таком случае Земля найдёт себе новую звезду, но температура на ней все равно упадет. — Куда её притянет? — Думаю, туда же, куда тянуло когда-то солнце. — Ты прямо на все ответы знаешь, — Иркутск с полуулыбкой посмотрел на Новосибирск, который на это отрицательно покачал головой. — На это никто не знает точные ответы, — Произнёс он, выделяя предпоследнее слово. — Только теории. Ты ведь тоже не знаешь? Дугар на это тоже качает головой, а потом взглядом опускается на их сцепленные в замок руки. На душе ещё большее умиротворение, чем было до прихода сюда Сибирякова. Уходить совсем не хочется. Вновь слышится только шум реки, не прекращающийся ни на секунду. Он действовал на организм, словно колыбельная, толкая сознание побыстрее погрузится в сон. Сибиряков зевает, а потом ежится от ветра, вздрагивая плечами. — Замёрз? — Тёплая рука высвобождается из замка и касается оголенного прохладного предплечья и скользит к плечу, пытаясь разогреть, отчего чувствуется разница температур тела. Коля прильнул головой к плечу, получив на это поцелуй в макушку. И почему-то теплее становится внутри. — Устал,– На выдохе. — Горы не для тебя? — От непривычки, — Коля сошёл на шепот, словно боялся нарушить невидимую связь между ними. — Мне здесь хорошо. — Можешь объяснить почему? У Иркутска уточнять детали чувств Новосибирска становится обыденностью, привычкой. Не то что бы кто-то сильно против, но лицо у Сибирякова в такие моменты становится по-юношески невинным и притягательным, какое бывает у парня, думающем об объекте воздыхания. В чужой голове словно крутятся шестерёнки в попытке объяснить собственныечувства и желания, пока Дугар терпеливо ждет ответа. — Природа всегда положительно влияет на человеческий организм. И иногда ответа он не дожидается. Вместо этого Сибиряков поднимает голову с мягкого теплого места и оставляет трепетный поцелуй на смуглой щеке, придерживая за подбородок, желая уместить все что он чувствует в одно касание. Но Дугар считает, что в одно не обойтись, да и двух будет мало. В следующее мгновение к Коле поворачивают голову и его губы накрывают чужие и утягивают в нежный поцелуй, в котором все и без объяснений становится понятно… — Точно не замерз? — Их лбы соприкасаются, а дыхание сбито, щеки у обоих горят. И если бы сейчас небо не освещали одни только звезды, то в глазах друг друга можно было бы заметить блеск. Коля отрицательно машет головой, но Дугар чувствует, как тот льнет к нему, как к самому теплому среди всего того, что их сейчас окружает, и поэтому молча стягивает с себя толстовку, оставаясь в одной майке. — А ты? — теплую вещь, что так любезно протягивают, Сибиряков одаривает неодобрительным взглядом. — Я парень горячий, не замерзну, — Иркутск ухмыляется. Губы Коли трогает незаметная улыбка. Толстовку он все-таки принимает. Стоило её надеть, и тепло пробежало по коже, заставляя сильнее укутываться в приятную ткань, вдыхать аромат одеколона, с горькими нотками. Разум дурманит. Дугара от такого пробирает на улыбку. Сибиряков в его одежде кажется другим, более домашним и родным. Более близким ему. Более красивым. — Как родная сидит, — Коля на это лишь обратно укладывает голову на плечо Ангарского, а тот прижимает его к себе, щекой прикасаясь к макушке, — Я думал, тебе моей кофты хватит, и я тебе больше не нужен. — Глупое предположение. — Ты же не любишь долгие объятия, – Напоминает Иркутск. — У каждого правила есть исключения. Знаешь об этом? — Буду знать, — произносится у Сибирякова над головой, прежде чем его волосы ерошат, и он недоуменно поднимается. — Пойдём-ка спать. Коля послушно встает и трет пальцами глаза. И правда, засиделись. Дугар поднимается следом и встаёт напротив. Они оба в последний раз одновременно поднимают взор на звёздное небо, ещё не такое яркое, какое бывает поздней ночью, но уже с различимыми созвездиями. Сейчас они оба уйдут спать в их съемный домик, стоящий среди соснового леса и десятков таких же подобных, окружённых кустами папоротника. В единственной комнате, пахнущей кедровым деревом, где стоят: две застеленные цветастыми покрывалами кровати, пустой шкаф с одной единственной вешалкой в нем и тумба, они будут делить только одну из кроватей. Новосибирск так и не снимет теплую толстовку, потому что августовские ночи в горах холодные, а Дугару хватит тепла от их объятий. Утром Коля проснётся первым и будет ждать Ангарского на еще холодном, но уже кое-где освещенном солнцем деревянном крыльце, чтобы потом собрать вещи и поехать дальше. Но пока Иркутск спит, Новосибирск будет сидеть и прогонять в голове каждое мгновение, проведенное здесь, чтобы никогда не забыть время, проведённое с тем, кто не безразличен.