Сотни записок

Две ладони замирают на расстоянии нескольких сантиметров. Одна, по-детски пухлая, темная – ладошка чуть светлее остальной части руки – уверенно держится на одном месте в ожидании. Вторая, нездорово бледная, без ногтей и вся в пластырях, мелко дрожит, протягивая костлявые тонкие пальцы в сторону руки напротив, пока наконец не сдается и не опускается. «Ничего страшного» – Фриск ободряюще улыбнулась, убирая свою ладонь, – «Попробуем как-нибудь в другой раз» Санс нервно усмехнулся – он изо всех сил пытался выглядеть уверенным, что только увеличивало неловкость и заставляло его нервничать ещё больше. — подумать только, как ерундой мы занимаемся, – он пожал плечами. Девочка ничего не ответила. Ее раздражала привычка брата пытаться казаться сильным даже тогда, когда ему очевидно нужна была помощь. Он был очевидно слабым, разрушенным и беспомощным, и с каждым днём это проявлялось все больше: после Финала, когда все ужасы закончились и Дьявол ушел, в Сансе как будто что-то надломилось. Больше не нужно было постоянно находиться в боевой готовности – и ледяная маска шута треснула напополам, обнажив настоящее лицо маленького испуганного мальчика с разорванной на части Душой. Чем больше слабостей он показывал – тем больше доверия проявлял. Наверное, в этом была своя извращённая логика. Фриск уважала его страх прикосновений, хотя это ее и расстраивало: она всегда была тактильным ребенком. Одно дело – обняться с мамой или налететь со всей скорости на Папируса, повиснув на нем и попросив «покружить», совсем другое – попытаться взять Санса за руку. Этот страх можно было понять – Фриск бы тоже боялась касаться того, что в свое время причинило столько боли. Собственная память о времени-которого-не-было, выкорчеванная с корнем, иногда возвращалась обрывками – и Фриск часами рыдала в объятиях мамы, или Азриэля, или Чары, пока перед глазами стоял образ алоглазого чудовища с ее чертами лица, а в ушах стоял многоголосый крик. Что же ты сделало, Чудовище? Фриск с трудом принимала все новое, особенно – новые правила, так что порой ей приходилось наступать на грабли (иногда – несколько раз, слава ее упертости), чтобы усвоить что-то. Правило «не трогай Санса» она усвоила в день, когда резко схватила его за руку и дернула на себя, вроде, чтобы что-то показать у телефоне – а он упал в обморок. Правило это значило – никаких рукопожатий. Не сказать, что конкретно это Фриск расстраивало. Но вот невозможность обняться или взяться за руки раздражала ее гораздо больше. Она ко всему относилась с уважением, но не могла контролировать свои эмоции, когда видела братьев, доверительно держащих друг друга за руки – и испытывала что-то среднее между завистью и ревностью. Разумеется, одержимое тело Папируса ни на кого никогда не бросалось с ножом и не разрывало целые миры на маленькие кусочки нажатием одной лишь кнопки. «Уверен, что готов?» – жестикулировать одной рукой неудобно, получается только в два раза медленнее. Санс свистяще выдохнул, зажмурившись, будто от страха или боли, и дерганно, неуверенно кивнул. — ага. да, да, готов. г-готов. Две маленьких ладони застыли в таком же положении, как и две недели до этого. Тонкие бледные пальцы дрожали – в какой-то момент Санс вцепился свободной рукой в собственное запястье, чтобы унять дрожь, но это не сильно помогло. Он не улыбался – Фриск это нравилось, фальшивая однотипная улыбка во все тридцать два выглядела неестественно и жутко в сочетании с дрожащим голосом и погасшими зрачками. Серьезность, сосредоточенность и даже немного страх были гораздо более честными. Честность всегда нравилась Фриск. Похоже, сегодня у них тоже ничего не получится. Девочка отвела взгляд, погрузившись в собственные мысли. Ничего страшного, она готова дать брату столько попыток, сколько ему будет нужно – если они вообще когда-нибудь увенчаются успехом. Главное, конечно, не терять надежды, ведь восстановление – длительный процесс, как однажды сказала ее психотерапевт, объясняя маме, почему Фриск ближайшие пару лет (или десятилетий, или всю оставшуюся жизнь) будет общаться жестами. Она правда пыталась говорить. Честно. Не ее вина, что каждый раз горло как будто стискивали, звенели старые цепи и рот зажимала неясная тень собственного прошлого: «ты обязана молчать». Важно то, что они все делают успехи. Их ждёт долгий путь, но дорогу осилит идущий – а Фриск всегда любила испытания, поэтому была готова пройти этот длинный путь, ни разу не остановившись. Дорогу осилит идущий – так что нужно только продолжать движение, не торопить себя, потому что при беге путешественник только быстрее выдохнется... Лёгкое, едва заметное ощущение – что-то холодное и мягкое коснулось середины ладони, вырвав Фриск из рассуждений. Несколько секунд ушло у нее на то, чтобы осознать, что только что случилось. Девочка медленно перевела взгляд с изумлённого лица старшего брата на свою ладонь, в которую уткнулись подушечками два дрожащих пальца – указательный и средний. Несколько секунд они просидели в тишине, пока Санс не разорвал контакт, медленно отодвинув, как под гипнозом, руку и тут же прижав ее к груди, словно до этого сунул ее в мясорубку. «Ну как?» – она улыбнулась, с трудом сдерживая счастливый писк. Парень сглотнул и помотал головой, ответив почему-то тоже жестами: «в шоке – пойдет как ответ?» — Более чем, – тихо, гортанно произнесла она отвыкшим от речи хриплым голосом. Фриск редко говорила – только когда ей хватало смелости. — Дай пять? – она снова подняла ладонь, смакуя звучание своего собственного голоса.