неблагие знамения

       «Он выглядел печальным и подавленным. Он выглядел слишком отчаянным и тёплым. Он выглядел слишком настоящим. Прекрасным и наполненным живым горем. Я решил его съесть.»                     Ламори не чувствовал времени, не чувствовал момента, когда утро сменяется вечером. Дышать было тяжело, больно и неприятно. Все это навалилось разом, словно снежный ком на голову, и ему не оставалось ничего, кроме попыток сбежать от своей же жизни. Но и за эти попытки бегства собственная голова тяжело наказывала его резкой болью в теле, от которой хотелось выть, и приступами в виде невозможности дышать и чувствовать конечности.       Стоит сказать, что жизнь его до этих пор и не отличалась особой успешностью и чувством удовлетворения настолько, насколько его можно представить. В раннем юношестве ему пришлось оставить родной дом, чтобы зарабатывать на жизнь самостоятельно, учитывая плачевное положение остатка своей семьи. Раз за разом, скитаясь с работы на работу, с комнат по дешевеньким квартирам, нормальное жилье, к слову, он позволил себе еле-еле, до одного момента без конца скитаясь по общим общажным комнатам. У него появилась девушка. В тот момент он ещё учился, ещё не употреблял, ещё не упал туда, откуда сейчас выбраться совершенно не мог. Она стала его главным стимулом к вообще какой-либо жизни и существованию, только из желания быть рядом с такой как она, чтобы она сама не ощущала себя рядом с ним постыдно.       Она — девушка из приличной семьи. Он — фактически неудачник во всем, что только приходилось ему делать, начиная с учёбы и работы, заканчивая плохими песнями для все той же девушки. Манон совершенно не такая. Она изящна, легка, мягка и правильна как карамельная булка из пышного теста. Её хочется проглотить, к ней хочется приблизится.       Она была слишком легка на подъем, настолько, что он начинал считать: не просто ли она его жалеет? Её строгий и хмурый отец,не скрывая своего презрения, открыто заявлял, что такой как Ламори — потопит её. Но она оставалось беспечным проблеском вечной надежды до тех самых пор, как чувства Роди не начали абсолютно сильно её настораживать. Он мог часами писать для неё песни, клеить на зеркало её фотографии, встречать её там, где она этого не ждала и звонить ей по нескольку раз в день без повода и с поводом своей искренней озабрченности. Это было малой честью, до тех пор пока она не осознала насколько глубока бездна и насколько плохо осязаем рассудок юноши, который начал его терять в этом неприличном обожании. Что было самым страшным, так это то, что он считал свое поведение нормальным.       Однажды она, понимая своей привязанности, но не понимая всей неправильности, решила покончить с этим. Она знала — пока Ламори с ней, он не станет двигаться дальше. Он не сможет оторвать от неё взгляда, и переключится на себя и свои тяжёлые проблемы в жизни. Ради него, она сделала это.       Так они расстались. Вернее, она рассталась с ним.       Вместе с этим, Роди потерял работу. Очередную. Он заперся дома и не выходил оттуда на протяжение нескольких недель. Единственное, что ему осталось, как он тогда думал, это принять сомнительное предложение и сделать сомнительную вещь.       «Как же так! Ты же обещал, ты сказал, что ты больше не—» — сказала бы Манон, с непритворным страхом на лице. Но Манон даже не знала. А если знала бы…       Но у него ничего не осталось. Кроме беспорядка и гнилого кислого запаха грязных шприцов. Когда ощущение облегчения уходило, начинался персональный ад, из которого выхода он больше не видел, не видел ничего, кроме своих мыслей о Манон и о том, что она ещё может передумать. На самом деле, ему просто хотелось сделать её причиной своей боли, которая на самом деле никогда не исчезала. Поэтому он решил попытаться вновь. Но.       Кто снова возьмёт на работу наркозависимого парня без образования с и весьма тошной репутацией работы?       Наверное именно с этими мыслями он взял свою старую гитару, на которой кое-как умел бренчать в свободное время, положив чехол себе под ноги, вставал на улице и просто играл. Что мог, как мог, пока чувство отчаяния залепляло его разум, ему было все равно. Несмотря на свою внешнюю оптимистичную чудоковатость, глупые шутки, его попытки в коммуникацию с прохожими были плохи, возможно потому что его неловкость и выдавала его внутренний дискомфорт.       Ему приходилось ругаться с полицией, ругаться со злыми прохожими, недовольными его не самой лучшей игрой, или довольствоваться взглядами, полными сочувствия. Если бы он был привлекательнее, может и получилось бы. А может, если бы он просто вызывал неподдельную жалость. Но не получалось у него ни то, ни это. В целом, как и ничего и никогда.       Узкие размеренные улочки Франции с манящими запахами кофе и выпечки говорили об общем успехе, но для него это была лишь непостижимая мечта и жизнь, которой он не жил.       Ему хотелось петь и о своей боли, и о боли в своём теле, но пальцы болели от натяжных струн, и петь ему приходилось что-то сравнительно популярное, глупое и попсовое, чтобы ненароком не разозлить свою немногочисленную публику. В метро было темно и сыро, всегда дул противный сквозняк, однако там на него не обрушится гнев блюстителей закона.       Однажды, с жалостью посмотрев на пару грязных купюр и крышки из-под банок на пыльном чехле, он вздохнул, разминая окоченевшие ноги, и тяжело зашагал к дому. Магазинчик возле его дома ещё работал и его светлая ветрина резала глаза, однако этих пары купюр не хватит едва ли на какую-либо пищу. Однажды он попытался глупой шуткой выпросить у продавщицы, что давно его знала, хоть дешёвые остатки просрочки, но та, зная о его «особенностях», лишь злобно выпроводила его за дверь. Он уселся на лавочку в парке неподалёку, пока все вокруг темнело и покрывалось тоской и мраком, и разрыдался.       Руки противно чесались, а тело начинало заламывать. Потребный зуд внутри начинал душить и есть его, как только его мысли сворачивались в пучину какого-то безумного чувства вины и боли.       «Пожалуйста, помогите мне, пожалуйста, помогите мне.»       Скоро его могут выкинуть из дома, скоро у него ничего не останется, если он ничего не сделает. Он должен что-то сделать. Но не ради себя…       Ради Манон?       Он продолжал сидеть во тьме под гул ветра, и закрывать лицо чтобы сдерживать противные завывания неприятной боли, пока не ощутил рядом с собой присутствие, от которого вскочил, испугавшись того, что это полиция, и ,поморщившись, огляделся по сторонам.       В последние дни он часто ощущал странное присутствие, неважно где, неважно когда, неважно как и зачем. Если ему удавалось спать, ему снилось как кто-то стоит и смотрит на него сверху вниз, пока он лежит на своём застланном диване ни в силах пошевелится. Он считал это одним из трипов и не находил в этом ничего странного, кроме как…       Он продрал глаза, ощущая как в мокрое от пота и слез лицо дует влажный ветер. Под его ногами, словно специально подкинутая, лежала листовка с объявлением о требовании работника на должность временного официанта в местное бистро, что находилось совсем недалеко от его дома.       Дрожащими руками он схватил её и плывущими глазами стал рассматривать красную гладкую поверхность бумаги, стараясь читать нарочито выведенные буквы в объявлении.       Он знал об этом месте мало, лишь только то, что это очередной ресторан для богатеньких стариков вроде родителей Манон.       «Такое высокое заведение? Мне будет не по зубам работать там… Я ведь…»       Он посмотрел на свои ободранные старые джинсы, и нервно усмехнулся.       — Да меня просто выпроводят оттуда, стоит только близко подойти такому как я. — хрипло произнес он.       Но.       На секунду он задумался.       Если ничего не попробовать, ничего не выйдет. Может его возьмут хотя-бы мести полы или драить кухню после закрытия… Таскать ящики…       В конце концов, умереть от голода он не мог. Но что важнее.       Он посмотрел куда-то вглубь темноты туманным взглядом, ощущая как сладкая боль течёт по телу, по венам.       Если все получится, и он заработает достаточно денег, Манон даст ему ещё один шанс?