Задыхаясь от отчаяния

Коридор вновь встретил его тишиной и все той же поглощающей все на своём пути пустотой только чёрное перо одиноко лежало на холодном мраморном полу и глядело на него с, казалось, неким осуждением. И Фредерик прошёл бы мимо, если бы перо это не привлекло его внимания. Смольное, лишь слегка переливающееся, длинное, как будто владелец его вовсе не обычная птица. Он поднял его и провел пальцами по нежному опахалу и даже улыбнулся. Птицы существа интересные, они также являются музыкантами и, в каком-то роде, композитор даже неосознанно сравнивал себя с ними. Их перья хрупки, но сами они опасны. Мягкие, но недоступные, одно короткое движение может спугнуть и заставить их обнажить острые, словно нож, когти. Только вороны его пугали. Чёрные, будто сама тьма. Осознанные, подобно людям, падальщики. Опасные. Эти птицы вполне могли быть чьим-то верным союзником, который рассказывал своему товарищу все, что видит. Но враны не могут разговаривать. Легкими шагами он дошёл до комнаты, которую ранее покинул, глубоко выдохнул несколько раз, дабы успокоиться, и уже думал зайти в закрытое помещение, однако вновь в нем всколыхнулась гордость. Он же аристократ, не пристало ему первым извиняться лишь ради того, чтобы конфликт стереть. Музыкант развернулся и пошёл назад по длинному коридору, без цели, без какого либо желания прийти хоть куда-то, главное — идти, просто идти вперёд и не оборачиваться, забывая дорогу назад и вертя в голове мысли о том, что было в его голове совсем недавно. Эхом шаги раздавались по коридору, создавая собой мелодию странную, однако успокаивающую. Сам того не осознавая Фредерик стал идти, соблюдая только ему известный ритм, заставляя свой разум успокоиться и шагать вперед, спускаться по лестнице вниз без понимания куда он держит путь. Остановился Крейбург лишь когда его такт прервали посторонние звуки, вынуждая обратить своё внимание на конфликт, что развивался среди других жителей поместья. Музыкант вдруг будто вынырнул из воды, в которой пробыл будто вечность после прощания с графом. Вновь он осознал, что не единственный в особняке, что он живой, но на самом деле ему не было никакого до них дела. Они служили ему лишь нитью к тому, чтобы он не сошёл с ума в этом месте из пустых коридоров и лишь одного лица, всплывающего в памяти без остановки, к которому сердце желало вернуться. Музыкант продолжил свой шаг, намереваясь пройти мимо поворота, однако вмиг его путь преградила фигура в грязной, порванной в некоторых местах, тюремной робе. Неосознанно Фредерик отшатнулся, в страхе, что его одежда может испачкаться, стоит этому человеку подойти хоть на миллиметр ближе. На шее у того красовались кандалы, словно он был не человеком, а самым что ни есть истинным чудовищем, которого не могли сдержать даже самые крепкие цепи. И сколько бы ни прошло времени, человек, что стоял в столь ужасающей одежде, был до ужаса знаком Фредерику. Парень, стоящий перед ним, был умным и начитанным. В его наставниках находились поистине невероятные люди, что смогли научить Бальсу всему, что знали сами. Они сделали его научным деятелем, изобретателем, что был у многих на слуху. И Фредерик был с ним знаком, он играл для него те произведения, что нравились парню. Играл не так долго, лишь пару раз, но знал его в лицо и говорил с ним в перерывах между произведениями. И больно было композитору видеть в глазах напротив немой вопрос “ а кто это? «. — Однако вы изменились, — с сожалением в голосе тихо произнёс Фредерик, осматривая человека напротив сверху вниз. — На вас и смотреть больно. И Крейбург прошёл мимо, в страхе услышать вопросы, услышать то, что лишь напомнило бы ему о том, что никто о нем больше не знает, не помнит. Что он — исчез в тени своей семьи, ставши подобно призраку бродить по коридорам неизвестного поместья где-то в хвойном лесу. Композитор мог лишь гордо поднять голову и идти, сложив руки за спиной, чтобы почувствовать, что он все тот же и не изменился, что его любила не только матушка, но и человек, с которым лишь несколько часов назад он разошёлся после ссоры. Посторонние звуки исчезли, остались где-то далеко, словно за углом никого никогда и не было, а был ли кто-то? На этот вопрос Фредерик часто искал ответ, но никогда не находил. Коридор словно перестраивался, вёл композитора куда-то, куда нужно было именно особняку, и он вовсе не собирался потакать желаниям музыканта. Какое-то время Фредерик, узнав узкие проходы, по которым шёл — надо же, как часто он в них был, что среди однотипных стен узнал знакомые — пытался развернуться и пойти обратно, но раз за разом возвращался туда, откуда уходил, словно был на беговой дорожке, что лишь имитировала ходьбу. В конце концов он смирился и просто шёл вперёд, пока его не привёл его путь к двери в комнату. И несколько долгих минут потребовалось ему, чтобы отворить дверь в тусклую комнату, освещаемую лишь настольной лампой письменного стола, за которым спокойно сидел человек, столь знакомый Фредерику. При его виде сердце сжалось то-ли от страха, то-ли от злости, а разум все не мог понять бежать ему, или броситься в объятия. Но Крейбург отступить не мог. Раз он вернулся, значит должен сделать все, чтобы сохранить своё лицо. — Тебя долго не было, — Спокойно и совсем тихо сказал Орфей. Чтобы расслышать его слова приходилось затаить дыхание, чтоб даже малейшее дуновение воздуха не помешало услышать каждое небрежно брошенное слово. А были ли в запасе писателя такие? Крейбург не знал. — Ты уходил играть на рояле, верно? Между прочим я переживал за тебя, что ещё может сделать обезумевший от горя человек? — Есть ли вам дело до того, где я был? — агрессивно ответил Фредерик, слегка сжав руки в кулаки. Раздражение поднялось и захлестнуло его с новой силой, когда обернувшийся к нему писатель выглядел так, словно его и вовсе не волнует человек рядом. — Вы ведь лишь занимались своим текстом, откуда у вас такая уверенность, что я находился именно за роялем, да с охотником? — Ты сказал мне. Только что. Ваши отношения с господином Дезольнье меня несколько напрягают. Фредерик, неужели он запудрил тебе мозги? — спросил романист слегка с нажимом, подходя к пианисту. — Ты стал столь глуп? Разве он не собирается использовать тебя, дабы подобраться ближе к своей истинной цели? — Не думаю, что вам судить о намерениях господина Дезольнье. — Не спорю, но, согласись, тебе ведь тоже неизвестно то, почему он держит тебя столь близко к себе. Он как змея, может подобраться слишком близко чтобы укусить. — Или же я просто привлёк внимание, Орфей. — Не говори ерунды. — совсем уж тихо стал слышен голос улыбающегося столь нежно человека и мягкие касания чужих грубых, от долгого контакта с бумагой, пальцев почувствовал Фредерик на своём подбородке. — Кого ещё, кроме меня, может привлечь такой человек как ты? — О чем ты говоришь, Орфей? — Ты же не думаешь, что кому-либо кроме меня нравится твоя игра на фортепиано? Или, может, что кто-то кроме меня полюбит тебя без твоего статуса или внешности? Фредерик, не будь глупцом. Слова Орфея снова ударили композитора в самое сердце, заставляя вспомнить все косые взгляды, которые бросали на него люди вокруг всю его сознательную жизнь. Когда он играл на фортепиано, он слышал шёпот за спиной, что сбивал его мысли, заставляя повторять ноты из-за многочисленных ошибок. Он вспоминал, как смотрели на него другие гости этого поместья, словно он был их врагом и всегда мешал я под ногами. И ведь писатель никогда не смотрел на него так. Даже при первой встречи в глазах его был интерес, желание узнать и исследовать, пусть он и бросал в адрес Фредерика колкие фразы, задевая его, но он никогда не позволял себе унижать его на полном серьёзе. Словно в один короткий миг все вокруг стали врагами, лишь оставался один человек, что стоял перед ним. Он помнил слишком мало, словно его память стёрлась, а вместо них кто-то вписал что-то, чего никогда не было. — Я знаю, — пробормотал Крейбург слегка стушевавшись, — Ты прав в этом. — Конечно же прав. А как иначе? И все же, зная о том, что все вокруг представляют для тебя опасность, ты все же ушёл и связался с тем, кто мог использовать тебя ради удовлетворения своих мерзких и больных фантазий. — Вдруг он стал говорить мягче, словно расслабился, услышав вердикт музыканта. — И тебе совершенно нечего сказать? Я был так напуган, когда ты ушёл. — Верно. Мне стоит извиниться перед тобой, однако, — очевидно вдруг стало, что романист напрягся, когда предложение оборвалось. Ранее стоявший с припущенной вниз головой Фредерик, наконец выпрямился в полный рост, чтобы с вызовом посмотреть в глаза напротив. Он поднял на уровень своих глаз чёрное враново перо, словно то было весомым доказательством вины писателя и глядел так уверенно, будто и сам верил в то, что придумал. — Ты ведь следил за мной, верно? — Фредерик, тебе стоит поспать. С чего ты решил, что я могу за тобой следить? — А разве не ты только что в этом признался? Откуда ты знал, что я играл на рояле, если, на моей памяти, в особняке, в основном, фортепиано. И не говорил я тебе, что виделся именно с господином Дезольнье. Ответь мне на вопрос: Как ты это узнал, если не следил? — А тебе все расскажи. — и снова хитрая улыбка появилась на лице писателя. — Ты ведь обо всем и сам знаешь, зачем тебе мои слова? — Разве не ясно, что я просто могу рассказать обо всем другим? Разве тебя это не пугает? — Почему же меня должно что-то пугать? Тебя ненавидят, Фредерик. Художник, что нарисовал тебя, когда ты стоял под лунным светом, и что так и не принёс тебе ту картину. И твой друг Дезольнье, что подарил безделушку в виде ночника. Только я в этом поместье способен тебя любить. — Ты не прав, Артур. — Уверенно начал Фредерик, столкнувшись взглядом с прищуренными глазами совершенно спокойного человека, что выглядел, будто хитрый лис. — Все это лишь пыль в глаза, чтобы не привязываться слишком сильно. — Ты будешь верить в свои предположения, или тому, кто следит за всеми и тому, кто никогда тебе не врал? — Писатель наклонил голову вбок и подошёл ближе, наклонился к уху композитора и прошептал тихо, спокойно и так уверенно. — Они ненавидят тебя. Музыкант больше не смел произнести и звука. Орфей действительно никогда ему не врал, да и был ли в этом сейчас смысл? После его слов смысл обрели все косые взгляды, все записки, что висели на его двери. Снова по спине пробежал холодок и он с надеждой посмотрел на мужчину рядом, молчал некоторое время, а затем обнял его. Что бы ни случилось, он готов был следовать за этим человеком, пока тот был единственным, что относился к нему с добротой. — Хочешь, я прочитаю тебе свои наработки? — продолжал Орфей как ни в чем не бывало, лишь слегка отодвинув от себя Фредерика, чтобы заглянуть в его глаза и так мягко стянуть резинку с чужих волос. — Как раньше. — Конечно, Артур. — Прошу, зови меня «Орфей». — Хорошо. Писатель развернулся и ушёл к столу, пока музыкант провожал его сосредоточенным взглядом, слегка нахмурив брови. Пошёл вслед не спеша, словно оттягивая момент до того, как присесть на кровать, сменив хмурое выражение лица на спокойное и добродушное, одаряя писателя взглядом печальных глаз.