Задыхаясь от отчаяния

Нежные поглаживания по голове заставляли забыться и закрыть глаза, чтобы провалиться в угрюмое царство Морфея и отдаться теплым объятиям божества. Остаться наедине со своими мыслями всегда было страшно, а они преследовали его ночами, проникая в кошмары. Орфей никогда не стоял от него так далеко, как он видел это в своих кошмарах. Он никогда не улыбался так как в них и никогда не отворачивался от него, когда ему нужна была помощь. Только сейчас. Тысяча воронов удерживали композитора на холодном полу, не позволяя пошевелиться и подняться, не позволяя даже перевернуться на спину. Фредерик убегал от них долго, бежал к человеку, что лишь смотрел на него с тёплой улыбкой на лице, но глупые страшные птицы его догнали. Они налетели на него словно толпа, заставляя упасть на пол и закрыться руками, защищая голову. Черные монстры схватили в свои клювы его пальто, удерживая на полу, а затем медленно утягивая назад, куда-то далеко в темноту. Музыкант тянулся к человеку где-то в конце коридора, что всё так же улыбался, а затем отвернулся. Он просто отвернулся и ушел, не собираясь помогать. Потребовалось несколько мгновений, чтобы Фредерик очнулся и медленно принял сидячее положение, чтобы вдохнуть больше воздуха. Его всё еще окутывал черный плед, только вместе с ним было и мягкое одеяло, что заботливо укрывало его. Писатель как привычно сидел за столом, делая заметки на бумаге. — Ты проснулся. — парировал Орфей, переводя свой взгляд на Фредерика. — Тебе следует позавтракать и отправляться на матч. — В этот раз нас не отправили вместе? — музыкант быстро поднялся с кровати, прошелся босыми ногами по холодному полу с радостью отмечая, что данное действие помогло снять наваждение после ночного кошмара, а затем вновь принялся одеваться. — Я не могу понять господина ДеРосса. Он явно имеет план, однако в чем он состоит? — Я не знаю, фредерик, я ведь не барон, — романист улыбнулся, вновь продолжая записывать текст, возникающий в голове, на бумагу. — Ты будь осторожнее. — Погоди, разве это не та игра, что должна была пройти через неделю? Или это новая? — Новая. — Тогда почему я узнал о ней только сейчас? — Фредерик, я не барон этого поместья, я не знаю. Ты иди, а то ещё вдруг опоздаешь. Композитор кивнул и бросил последний прощальный взгляд на спину новеллиста и ушел, слегка хлопнув дверью. И снова его встретили голые стены пустого коридора, погруженного в тишину. Оставалось лишь немного времени, чтобы дойти до нужной комнаты и не потерять сознание в коридоре. И он успел, однако погрузился в темноту на пороге комнаты, чувствуя удар о твердую поверхность. Первым, что он осознал, был леденящий душу холод. Он очутился в известном ранее месте, только покрытым снегом, а ведь и одет он не был по погоде, кутаясь в пальто и крепче сжимая в руках камертон. Тонкие белоснежные перчатки уже не спасали, заставляя пальцы еле двигаться. Сугробы не давали прохода, отчего передвигаться было в разы сложнее. Он чуть ли не спотыкался, пока шел до шифровальной машины, когда одного из его товарищей по игре не оглушили. «Кто-нибудь поможет”- думал Фредерик, обдувая задубевшие пальцы теплым дыханием. Это не особо помогало, а лишь усугубляло ситуацию, ведь такое необходимое тепло тратилось впустую. Музыкант принялся нажимать на привычные клавиши на непонятном устройстве, однако ошибаться на жутком морозе было намного проще, чем казалось изначально, а оттого ему приходилось больше концентрироваться на том, что именно он нажимает. Со временем становилось все холоднее, и всё, чего он хотел — это вернуться в теплые объятия одеяла и писателя. И это заставило его задуматься о том, чтобы просто сдаться, но сокомандники будут против. Ах да. А где они? — Где… Все? — Дрожа пробормотал Фредерик, наконец заканчивая расшифровывать неизвестное устройство. — Неужели они всё еще бегают? А с кем? Против кого? Тишина не давала ему покоя. Холод был слишком сильным, он не давал ему соображать, не давал подумать хоть немного и отчего-то пианисту вдруг показалось, что его бросили на этом морозе совершенно одного. Только вмиг со всех сторон послышался свист, словно что-то летело. Ракета? Именно ракета. Рядом с Фредериком, совсем в паре сантиметров от него вдруг пронеслась ракета, врезавшись в стену рядом. Музыкант обернулся резко, чтобы увидеть огромного человека, что поднимался после неудачного столкновения. Зрачки пианиста расширились, а напуганный взгляд бегал по смеющемуся охотнику. Композитор побежал вперед так быстро, как только мог, пробираясь через плотно лежащий снег. Он бежал так быстро, как только мог, сбрасывал поддоны на своем пути и надеялся найти люк, чтобы сбежать. Только лишь цель его оказывается в поле видимости, как вдруг удар в спину заставляет упасть и прокатиться по холодному снегу. Человек в красном возвышается над ним злобно, держит в руках ракету и улыбается, так мерзко и так страшно. Фредерику в момент показалось, что его сердце замерло от страха что он ощутил. — Господин, пожалуйста. — начал было музыкант, но только его нагло перебили. — «Господин», Тц! — грубый голос сверху оказался слишком громким, таким, что Крейбургу захотелось закрыть уши ладонями. — Вы, аристократы, такие мерзкие, хотите всегда подлизаться, а пробиваетесь в общество с помощью смазливой мордашки. А давай-ка мы посмотрим, что ты из себя будешь представлять, если станешь калекой? — Что? Нет! — Выкрикнул Фредерик, отползая от охотника куда-то к стене. Его глаза наполнились искренним страхом, легкие разрывало чувство опасности, такой, словно перед ним душевнобольной, готовый его убить. — Погодите! Удар прервал композитора, что хотел начать говорить. Ракета с силой давила на живот, заставляя согнуться в три погибели. белый снег окрасился в красный цвет, а на глазах выступили слезы, что музыкант стойко проглотил, прикусив окровавленную губу. — Нет, так совсем не весело. — охотник вцепился рукой в белоснежные волосы композитора, заставляя того посмотреть на себя. — Как же заставить тебя кричать? — Уберите от меня свои грязные руки. — с ненавистью в голосе прошипел музыкант, зажмурившись от тупой боли в голове. — Вам даже касаться меня не позволено. — Ох, даже так? — Мужчина и правда отпустил его, но только затем, чтобы вновь ударить того в живот протезом ноги. — Давай посмотрим, как ты будешь петь потом, иволга. Холодный снег обжигал, а боль отупляла. Всё, что мог сейчас делать Фредерик —это держаться за живот и кашлять, раздирая свое горло и украшая снег красным цветом. А мужчине было весело. Он смеялся, упиваясь страданиями музыканта. Но веселье его прекратилось, стоило только Крейбургу поднять на него полный ненависти взгляд и одними губами прошептать одно слово: «ничтожество». — Что ты сказал? — грубым басом яростно прошептал охотник, поднимая Фредерика на свой уровень за руку. — А ну повтори! — Вы просто ничтожество, который делает больно другим, чтобы почувствовать свою власть. — В лицо охотнику повторил пианист, злобно улыбаясь, пусть и более не мог выдержать боли. Только боли стало больше. Его отбросили в сторону, от чего он ударился о холодную землю спиной. Крови было слишком много, она окрасила снег в красный, словно была лучшим красителем. Но музыкант терпел, он не первый раз падал, еще сможет вытерпеть парочку ударов. А ведь именно на пару его и хватило. Сдавленные стоны сменились на крики, а аккомпанементом для них стал смех. Его били о стену головой, что-то говорили, но он не слушал, не соображал больше. Более он не хотел тепла, не хотел возвращаться. Просто лечь на холодный мокрый снег и смотреть в небо. Бескрайнее тёмное небо, которое так далеко и так свободно, у которого нет проблем и нету боли. Он не понимал, в какой момент его куда-то потащили по снегу, оставляя за собой кровавую дорожку и собирая его телом всевозможные камни, валяющиеся на земле повсюду. Он не осознавал, когда вдруг оказался подвешен над полом и когда ощутил вдруг свободное падение. А затем — боль, крик, смех и темнота. Горячая кровь стекала на холодный пол, на котором лежал композитор. Он вернулся в поместье, здесь было тепло, но всё равно холодно. Слишком сильно ощущалась боль, не позволяющая даже подняться, пошевелиться. фредерику оставалось надеяться, что Орфей пойдет его искать, или кто-нибудь другой наткнется на него и поможет. Сил терпеть более не было, одинокая слеза упала в небольшую лужу красного цвета. В комнате было пусто, тихо и слишком спокойно, слишком темно. Крейбург пытался сосредоточить взгляд, жмурился и глядел на дверь, что вдруг приоткрылась и внутрь забежал человек. Кто это был? Музыкант так и не понял, он лишь знал, что наконец может расслабиться и дать себе волю. Ему было больно, когда чужие руки проводили по его ранам, было больно от движений, было невероятно больно даже дышать через сломанный нос. Горячие слезы непроизвольно полились из глаз. Да разве может кто-то вытерпеть такую боль? Человек рядом был осторожен, однако он не был тем, кого Фредерик желал увидеть. — Тише, тише, Mon Cher, я быстро всё сделаю, — шептал голос, обрабатывая раны музыканта. — Вы итак натерпелись, не дёргайтесь, только хуже сделаете. — Мистер Дезольнье, — где-то вдалеке послышался другой голос, столь родной, сколько и чужой, отчего-то пугающий до смерти. — Я думаю вам пора. Я сам о нём позабочусь. Охотник и правда кивнул, хотел уйти, но остановился на миг, когда тихо, медленно, но так осторожно пальцы пианиста ухватились за пальто графа, и губы прошептали “ Останьтесь». Музыкант пытался смотреть на Джозефа, надеясь, что сможет находиться в сознании ещё хоть пару минут, однако темнота вновь накрыла его с головой, позволяя панике подобраться к нему и захлестнуть, утащить в бездну страха. Он слишком часто оказывался в этой пустоте, слишком часто она удерживала его в последнее время. Его рука упала на пол, а графу пришлось уйти, оставляя Фредерика Орфею, что лишь зайдя в комнату, наполнил её удушающей злостью. Писатель подошел ближе к Фредерику и подхватил его на руки, чтобы унести в свою комнату, где мог привести ручного пианиста в чувства Тело музыканта покрывали синяки, лоб разбит, а нос сломан. Смотреть на мужчину было больнее, чем на побитого щенка. Его стоило вылечить, уложив на кровать, и укрыв теплым пледом. Безусловно, раны скоро затянутся, но травма, нанесенная итак больному морально человеку была куда страшнее, а потому Орфею срочно стоило придумать что-то иное, что-то, что могло бы защитить композитора от лишних страданий. Очнулся Фредерик на утро как после наркоза. Он долгое время не осознавал себя, поймал себя на мысли, что совершенно не помнит английского языка, который он так долго изучал с матушкой, а затем, при попытке подняться с кровати — упал обратно, только вот его поймали теплые руки, что помогли ему сесть на кровати и обернуться. — Qui es-tu? Que faites-vous ici? — Фредерик отпрянул от него и смотрел с недоверием, словно не знал этого человека. — Черт возьми, — пробормотал Орфей, глядя на человека напротив. Он не знал французского, лишь немного, достаточно для понимания, но слишком мало, чтобы вести диалог. — Кажется ему слегка отшибло память. Рано или поздно это должно было произойти, пусть и не по плану. Nous vivons ensemble. — Vivons-nous? Это blague? — музыкант постепенно стал вспоминать английские слова, а вместе с ними и человека рядом. — Exactement… Êtes-vous Орфей? Писатель кивнул и взял в ладони руку пианиста, после чего поднес ее к губам и оставил на тыльной стороне запястья один невесомый поцелуй. Фредерик улыбнулся и лёг обратно на кровать, с головой укрываясь теплым темным одеялом.