Задыхаясь от отчаяния

С самого начала, как только они встретились, их общение не заладилось. Даже не общаясь, не перекидываясь даже парой слов, после встречи их преследовали ядовитые слова и косые взгляды по отношению друг к другу. Первые слова Орфея, которые он произнёс в адрес Фредерика, были скорее укором, чем обычной фразой. Он Словно стремился пронзить человека перед собой острием ножа, задевая самые чувствительные места на душе оппонента. - Стоит здороваться с людьми, когда вы заходите в помещение, - Звучали ядовитые слова от человека, что сидел на диване и, закинув одну ногу на другую, пил чай, прикрыв глаза. - В следующий раз помните об этом. Он несколько минут молчаливо ожидал ответа, надеясь получить внимание человека, что зашел в комнату лишь пару минут назад. Писатель желал уважения к своей персоне, которое привык видеть. И он не мог отрицать, что молчание композитора задело его собственное эго, отчего раздражение накрыло его словно волной. Его игнорировали так, словно он не был достоин даже малейшего взгляда в свою сторону. Фредерик, тот, кто был причиной неприятия писателя, в тот день ощущал себя не самым лучшим образом. Его подпорченное дорогой сюда настроение стало ещё хуже, когда человек, которого он ранее не заметил в силу своего состояния, решил, что пианист прекрасная мишень для своего плохого настроения. Композитор не обратил на него внимания. В его глазах плыло, предметы двоились и он отдавал все свои силы на то, чтобы не шататься из стороны в сторону. Хотя у него это получалось довольно плохо, а в ушах звенело, заставляя мысли бегать по разным углам его сознания, он все же держался ровно и статно, будто бы ничего необычного не происходит. Голова его гудела, с каждым шагом его словно били кувалдой по голове, распространяя невыносимую боль по всему телу, мысли и вовсе покидали его светлую макушку. Лекарства, что прописал ему его лечащий врач, в данную секунду лежали в чемодане, который слуги уже давно унесли в его новую комнату. Только они могли улучшить его состояние, в котором он находился сейчас. Дорога сюда стала для него настоящим испытанием. Долгая и выматывающая, поезд то и дело раскачивался из стороны в сторону, из-за чего Фредерик часто больно ударялся о стены везущего его механизма, после которого его ожидала долгая поездка в автомобиле, что довез его прямо к воротам особняка. Все те несколько часов, что он ехал в поместье, он находился в холоде, проникающим будто под кожу. Ожидая аудиенции с бароном, он совершенно не хотел тратить оставшиеся силы на человека, что только и мог язвить. Полностью промерзший, терпевший головную боль и находящийся в предобморочном состоянии. Он не желал тратить драгоценные силы на ещё одного человека, что приехал сюда. Ожидание дворецкого далось композитору с трудом. Он выдохнул от облегчения, когда услышал, что барон не сможет его принять, ведь это значило, что он наконец может отдохнуть после поездки и выпить успокоительные, что прихватил с собой. Пусть из-за этого недоразумения придется отменить билеты, что пианист купил заранее, но сейчас его это не особо волновало. Не тратя более и секунды, он поднялся с дивана и направился в отведенную для него комнату. Писатель, что так и не дождался ответа, продолжал смотреть на человека, а после на закрытые за ним двери. В груди его копилось едкое, сжигающее раздражение, пусть ничего особенного не произошло. Проведя некоторое время в своих мыслях, Орфей поднялся со своего места и поправил монокль, уходя за тяжелые роскошные двери в темный коридор. К своему несчастью, новый билет на поезд покупать не пришлось. Приглашение в поместье оказалось ловушкой, медвежьим капканом, который не позволял вырваться и сбежать из этого места. Ни дорог, ни тропинок, ничего не было вокруг, кроме густого хвойного леса. Теперь он оказался в совершенно сумасшедшем месте, где он был вынужден участвовать в цирке, что звался игрой, чтобы удовлетворить желания ненормального садиста. На приемах, что проводили ранее, ему рассказывали о таком. И если попасть в определенный круг людей, можно было поучаствовать в одном слегка экзотическом развлечении, в охоте, во время которой охотились далеко на на животных. Раньше ему казалось, что все это только слухи, но, к сожалению, в каждой истории есть доля правды. И Фредерик никогда не мог допустить даже мысли, что окажется участником одной из таких игр, а уж тем более станет тем, на кого охотились. Он оказался в огромном просторном месте, совершенно один, как он думал. Это был город, вроде бы и не такой большой, однако Фредерик ничего не знал. Он ходил кругами, осматривал механизмы, что находились на небольшом расстоянии друг от друга. Но они не интересовали Крейбурга. Громкий колокол раздался совершенно внезапно, заставляя парня вздрогнуть, но он больше ничего не означал для него. Лишь когда мимо него пронеслась двое человек до него наконец дошло, о чем говорил колокол. Это был сигнал, что кто-то ранен. И действительно, он смутно помнил, что всего их было четверо. Композитор был не один в своем горе, и пока он смотрел на убегающего прочь сокомандника, его тело пронзила острая боль. Фредерик упал на твердый асфальт и схватился за бок, в попытках, вероятно, остановить кровь. Он увидел перед собой женский силуэт в пышном красном платье и с голубой, промерзшей кожей. Это была девушка, смутно знакомая парню, но вспомнить всё никак не удавалось. Она смотрела на него некоторое время, а затем подошла ближе и совершенно изящно нанесла пианисту еще одну рану поперек груди, отчего парень не смог сдержать сдавленного вскрика. Его первый матч закончился быстро и болезненно, он даже понять не успел, не разобрался как работают все предметы в этом месте, как лежал на асфальте, истекая кровью не в силах даже поднять головы.Он уже успел похоронить самого себя, медленно закрывая глаза, но всё еще пытаясь хвататься за свою жизнь, прикрывая грудь рукой, сжимая рану. Но только стоило ему закрыть глаза, он вновь почувствовал, как билось его сердце где-то в груди. Открыв глаза, Фредерик осознал, что оказался в выделенной ему комнате. До того момента, как он решил подняться, он думал, что все это было лишь страшным сном, однако та боль, что он почувствовал в той игре, вернулась к нему будто рана все еще была на месте. Композитор схватился за грудь и почти сорвал с себя рубашку, рассматривая место, от которого расползалась боль. Помимо длинной царапины не было ничего. Пусть он отчетливо помнил, что рана была глубокой, пусть он знал, что после нее у него точно мог бы остаться шрам, сейчас он понимал: отчего-то раны на нем заживают как на дворовой собаке. Здесь люди раз за разом сражались друг с другом в необычной игре, правила которой ему рассказывали другие, как они представились «выжившие». И ему пришлось тоже участвовать в этом всеобщем цирке. Каждый раз приходя в себя с травмами, которые достаточно быстро затягивались. Поначалу ему это место казалось таким себе необычным раем, он даже наконец нашёл вдохновение, смог снова начать творить. В этом месте собралось много людей, у каждого была своя роль, свой характер и интересы, своя история. Они уже давно стали друг другу знакомыми, даже радовались совместным матчам, часто шутили и старались подбодрить тех, кто оказался здесь впервые. В поместье было разное отношение к каждой из ролей. Отсюда и вытекало отношение к определённым личностям. Например, людей, кого называли “кайтерами”, уважали, но и в то же время могли их очень не любить, смотря на то, как они работают. А вот к тем, кто носил почетное звание “декодера” в основном относились предвзято. После нескольких матчей Фредерик и другие узнали, что он и сам относится ко второй категории. Однако к нему всё равно относились с достаточным уважением, пустри он слишком часто слышал в свою сторону только “Фокусируйся на декодировании” чему он, в общем, был не против. С момента, когда Крейбург оказался в поместье многие обычные вещи в его жизни необратимо изменились: окружение, его мысли, время, что было выделено ему на самого себя. Его память словно тоже потерпела изменения. Он уже не помнил, из-за чего сел на тот поезд, из-за чего собрался и оставил свою прошлую жизнь и из-за чего вдруг решил здесь остаться. Это место словно и вовсе не имело выхода. Все окна открывали вид на густой хвойный лес, что окружал поместье и уходил куда-то вдаль. Туда можно было выйти, пройтись по нему и даже остаться как в обычном лесу. В нем даже была различная живность, но если зайти слишком далеко, единственное, куда ты сможешь прийти - это обратно к воротам особняка. Фредерик любил природу. Его творческая натура требовала пения птиц с утра и тихий шорох листвы за окном. Он часто выходил во двор, несколько часов проводя на улице, просто бродя мимо прекрасных цветов и деревьев. Это был его небольшой ритуал перед тем, как снова сесть за свой любимый инструмент. Выходя из поместья раз в несколько дней, он мог расставить постоянно мечущиеся мысли по своим местам и вдохнуть полной грудью. Свежий воздух помогал ему не потерять рассудок, помогал осознавать себя и мир, в котором он очутился. Иногда лес, что возвышался за забором, отчего-то невероятно пугал пианиста. Он был словно мёртв, будто картина плохого художника. Тем не менее, это было меньшее, что могло его удивить: еда появлялась сама собой и четко угадывала его предпочтения, в любой момент он мог внезапно потерять сознание, оказываясь в месте, в котором вновь начиналось представление для садиста Он до ужаса ненавидел приходить в себя в неизвестном месте, ненавидел играть в эти игры, жаться к стене, надеясь, что его не заметят. Ненавидел громкий стук сердца, тупой страх, из-за которого подкашивались ноги, ненавидел боль, что он чувствовал. Он действительно возненавидел эти игры. После матча он боялся даже малейшего шороха. Охотники вызывали у Фредерика страх настолько сильный, что ему хотелось убежать подальше, снова стать маленьким ребёнком, которому позволено спрятаться под одеяло от всего мира и горько реветь в подушку по самой глупой причине. Он с завистью смотрел на тех, кто не боялся и мог шутить. Пианист тоже хотел бы быть сильным и смело смотреть охотникам в глаза, всем своим видом показывая, что его не сломить. В играх он пытался успокаивать себя музыкой, что часто играла у него в голове. Композитор брал с собой свой камертон, который успокаивал его сердце и разум, избавляя от страха. Но слишком велика была опасность того, что он просто выпадет из его рук, а если вдруг нота не была идеальной, мысли и демоны вновь возвращались приводя с собой тянущий во тьму страх. После игр в этом цирке, он долго сидел в одном из многочисленных залов, сочиняя новые произведения. Нотная тетрадь пестрила все новыми комбинациями нот, которые поздней ночью слушали выжившие, проклиная Крейбурга, которого мучила бессонница. Фортепиано. Блестящие клавиши цвета слоновой кости, черный каркас. Один вид инструмента заставлял его прокручивать в голове знакомые мелодии, не терпя сесть и начать создание шедевра. Мелодия, что исходила из инструмента, зависела от его настроения. Она могла быть любой: веселой или печальной, хаотичной или спокойной, злой или же просто пустой, лишенной каких либо эмоций. Он мог часами не выходить из зала с высокими потолками, с позолоченными колонны, мраморным полом и большими окнами, сквозь которые на постоянно мерзнущего композитора лился тёплый солнечный свет согревающий его. А ночью эти самые окна открывали вид на бескрайнее звёздное небо. Он общался со многими, зачастую достаточно поверхностно, лишь иногда перекидываясь парочкой фраз. Постоянный шум и беспорядок тревожил его покой, пробуждая демонов в больной голове, которые только и ждали момента чтобы сорваться с цепи и начать истязать своего же хозяина. К тому же он не привык к постоянному общению, из-за чего быстро уставал от общества. В свой круг общения он не привык пускать кого попало. Но несмотря на это некоторые личности продолжали активно интересоваться его персоной и беспокоить его во время досуга. Алиса, ведомая своим любопытством, не переставала совать свой нос в чужие дела. Даже попадаться ей на глаза Фредерику было до жути неприятно. Ее взгляд ощущался как острый нож, что пытался проникнуть прямо в душу, перевернуть и вытащить все его тайны. Он опасался психолога с ее глупой собачонкой, которая всегда ходила за ней по пятам. Попасть в психбольницу для него было чуть ли не хуже смертной казни. Ему точно не стоило попадаться на глаза псевдо-специалистам, что считали себя врачами. Теперь каждый человек, что смел назвать себя доктором, так и пытался прописать своим пациентам лоботомию. К его счастью он успел увидеть одного из пациентов, что прошёл через подобное и вовремя отказался от такой “помощи”. После того дня он особо избегал людей, что связаны с медициной или, что еще хуже, психологией. Но были в этом месте и личности чьей компании он не избегал. Среди них был достаточно известный художник, о чьих работах ему довелось ранее услышать в обществе ценителей искусства. Работы Эдгара всегда ярко выделялись на фоне других своим содержанием. Вложенные в картины чувства было нетрудно углядеть в мельчайшем мазке кистью, а общее настроение и смысл творения часто менялись от ракурса освещения или последовательности взгляда смотрящего. Несмотря на это, его картины часто не подходили под строгие академические правила, из-за чего достаточно часто творец получал шквал необоснованной критики. Наверное по этой причине Фредерик чувствовал с ним некое родство. Вторым, с кем он мог общаться, был Скрипач, с которым они создали слух о сумасшедших музыкантах, что пронесся по поместью после одного матча, а после о компании творцов, к которым обращались, если было уж слишком скучно между матчами. Они говорили, что Фредерик, после очередного расшифрованного генератора, вдруг остановился, когда охотник стал приближаться к нему. Несколько других выживших могли увидеть, как зачарованный игрой демона композитор не собирался убегать, стоя лицом к лицу с Антонио. Он даже прошептал несколько слов, и те, кто стояли ближе всего могли с точностью сказать, что это были за слова. “Поразительно, - шептал пианист, подняв голову на охотника, - Мы могли бы создать шедевр.”. Только когда длинный смычок нанёс удар Фредерику, он словно вынырнул из своих грёз. Не ожидавший удар творец даже не смог далеко убежать. А после этого матча его “товарищи” стали шептаться о том, что он специально решил подпортить им игру из-за недавнего конфликта между ним и нападающим, который, по его мнению имел наглость оскорбить его. Однако в этой, казалось бы, непростой ситуации он нашел для себя интересного собеседника и, возможно в будущем, верного друга, в лице достаточно талантливого музыканта. После матча тот отыскал композитора и принес свои извинения за удар, нанесенный очарованному парню. Скрипача, как оказалось приятно удивила реакция фредерика на музицирование во время матчей. Как бы то ни было все остальные меркли на фоне человека, цель жизни которого, казалось, была вставить свой ненужный ядовитый комментарий везде и всегда. Лишь завидев вдалеке знакомый, идеально выглаженный белый костюм, Фредерик готовился к тому, что его настроение будет испорчено. Он нес с собой хаос в мыслях и боль в голове. Зачастую темы, упоминаемые им в разговоре, не были приятными или уместными, раскаляя его нервы до красна и заставляя чуть ли не трястись от переполняющей его злости. На одном из общих ужинов, на который он специально опоздал, не желая трапезничать в шуме, что создавала основная масса выживших и охотников. Он подбирал время, когда еда все еще оставалась на столе, но большинство обедающих уже возвращались в свои комнаты. На этот раз ему не повезло и один из наиболее раздражающих его людей все еще сидел на своем месте и, отпивая кофе из белой чашки, витал где-то далеко в своих мыслях. В зале также остались пара охотников, что была увлечена разговором друг с другом. В его душе теплилась надежда, что на него все-таки не обратят внимание. — Неужели вас, мистер Крейбург, не учили, что опаздывать на подобные мероприятия крайний знак неуважения ко всем присутствующим? Вам следовало бы извиниться за свое поведение, - грубые слова писателя мгновенно испортили тёплую атмосферу в полупустом зале. В перепалках, что были ранее Фредерик понял, что отвечать на провокации себе дороже. - Ваши родители, видно, совсем не обращали внимания на своего ребёнка, раз не научили вас правилам приличия. Каждое слово, что мог сказать пианист в ответ, могло обернуться еще большим количеством насмешек и издевок. Ему приходилось терпеть всё то, что говорил ему писатель, лишь покрепче сжав кулаки. Молчание могло быть еще более долгим, если бы Орфей все же не решил вновь подать голос. — Ох, прошу прощения, я забыл, что не все семьи беспокоятся о своих детях. Хотя мы, вроде, живем в том веке, когда родители пытаются дать своим потомкам все самое лучшее,- лёгкая ухмылка посетила лицо романиста, он упивался реакцией пианиста, наблюдая за каждым его движением. - И судя по вашему внешнему виду, мой вывод оказался верен. Как я могу по другому объяснить то, как вы выглядите? Неужели вам не хватает на новую одежду? Но я думал, что даже обычные рабочие могут себе позволить её. Когда этот монолог только начался, Фредерик посчитал, что он выше импульсивных решений. Сидя за столом он нервно сжимал в руках вилку и нож, старался выглядеть как обычно, однако брови его то и дело хмурились. Он терпел насмешки, ведь они не были для него чем то необычным, однако еда все равно вставала поперек горла. - Я устал. С вашего позволения я вернусь в свою комнату и еще немного отдохну. - И все же композитор не мог стерпеть всё, что говорил этот человек. Он скрестил столовые приборы и поднялся, быстрым шагом удаляясь из зала, надеясь убежать отсюда как можно дальше. Ему не хотелось и далее выслушивать все то, о чем говорил этот человек. - Мы увидимся с вами завтра. Тем не менее оживленные разговоры охотников не стихли, они даже не обратили внимания на произошедший конфликт. Слишком уж часто подобное происходило в этом месте. В громком хлопке двери растворился в воздухе смешок, хитрая ухмылка и слегка прищуренные глаза развалившегося в кресле романиста. Он сделал глоток темного напитка, откидывая голову назад, удовлетворенно выдыхая теплый воздух. Казалось тот желал каждый раз когда они виделись как-либо задеть Фредерика: обидеть, расстроить, разозлить или опозорить. После стычек, когда пианисту не удавалось сдержать себя в руках он вел себя как довольный кот, что получил свое любимое лакомство. Он будто бы не понимал с чем после этого приходилось сталкиваться композитору.