***
Москва, 2006 год Показ давно закончен. Очередной оглушительный и ошеломительный успех. Когда он сотый по счету, он уже превращается в рутину. Конечно, я испытываю удовлетворение оттого, что моя работа не пропала зря, но чувство новизны уже давно утрачено. Уже так поздно (или рано), что расходятся из бара последние гости. — Ты скоро? Мужская рука трогает меня за плечо. — Сейчас. Подожди меня немного. Рональд всегда идет мне на уступки. Сколько бы не приходилось ждать и какие бы взбалмошности не приходилось от меня терпеть. Рональд творческий человек, как и я, он никогда на меня не давит. Он уходит к противоположной стойки бара, берет у бармена чашку кофе, закуривает сигарету, ну а я же сажусь возле Киры, единственного человека в Зималетто, проблемы которой я беру очень близко к сердцу, да так, что оно иногда болит. Около Киры сидит верная подруга Виктория Клочкова, и, судя по ее выражению лица, она уже не знает, какие аргументы привести в качестве утешения. Клочкова верная подруга, не уходит. — Кир… Кирюша. Ты снова пьешь? Алкоголь до добра не доводит! Я касаюсь обнаженных красивых плечей, в вечернем платье, смоделированном и сшитом мною же. Они вздрагивают, как от удара электричества. Я не ошибся. Кира снова плакала. — Милко… Я больше не могу! Я не выдержу! Почему он так со мной? За что? Почему Павел меня оставил в фирме? Чтобы что? Чтобы я любовалась этой парочкой голубков? — Опять терзаешься! Отпусти его! Кир… Насильно ведь мил не будешь! Андрей, бывший жених Киры, ушел с поста президента, руководить будет его «зазнобушка», прости Господи. Сколько буду жить, смириться с этим не смогу. — Я думал, с Андреем покончено… Кира замотала головой, а я прикинул, как мне будет работаться под началом «медузы Горгоны», но решил, что сначала уйду в отпуск, а потом будет видно. Тем более, что Рональд давно уговаривает меня съездить к морю, погреть старые кости. — Нет, не покончено. Я, наверное, полная дура, но что вы все вообще можете понимать? Вы все так говорите, вроде это так легко — взять, и забыть человека, с которым столько связывало! — Я понимаю тебя, Кир! — выпалила Клочкова. — Поверь мне, если бы я не страдала от несчастной любви, я бы давно была замужем! Кире стало смешно, она заулыбалась. — Поверь мне, я тоже, — сказал я. Я достаю сигареты. Они меня всегда успокаивали. Курить я люблю и курю много. Что поделать, человек, особенно творец, может иметь какие-то слабости. Кира так удивилась, что у нее высохли слезы окончательно. — Ты? Ты хочешь сказать, что когда-то был несчастен в любви? — Был, Кира. Я любил до такой степени, что даже пытался покончить с собой. Причем не потому, что этот человек мне отказал во взаимности. А все потому, что я настолько чувствовал его взлеты и падения… Что пропускал это все через себя. Две пары глаз уставились на меня. — Да ладно? — испуганно роняет Клочкова. Я протягиваю Кире салфетки. Она вытирает ими глаза и потекшую косметику. — Знаешь, Милко, я сейчас подумала… Мы с тобой знакомы сто лет, а я практически ничего о тебе не знаю. О лондонском твоем периоде мы практически ничего не знаем… — Да! — поддакивает Клочкова. — Совершенно ничего! Кира вытирает уже сухие глаза. — Я ничего никому не рассказывал, потому что я не люблю об этом вспоминать, несмотря на то, что это был лучший период моей жизни. Даже Рональд ничего не знает! Вы знаете, что именно в Лондоне я действительно познакомился с Павлом… И еще с одним человеком. Правда, познакомился я с ним немного раньше, и не в Лондоне. — Кто он? Или это была она? Я улыбаюсь одними уголками рта. — Это был очень известный человек. Я попросил у бармена черный кофе, медленно добавляю сахар, собираясь с мыслями. Чувствую в животе знакомый холодок. Я редко вытаскивал эти воспоминания на свет, даже перед самим собой. — Впрочем, почему был. Он и сейчас есть. Правда, мы уже какое-то время не общались... Я пригубил свой кофе, делаю глубокую затяжку. — Ты общаешься с ним до сих пор? — Последний раз я говорил с ним несколько лет назад, когда у него родился сын. И на этом все! Боже, надо хоть позвонить, спросить, как у него дела... Совсем я замотался с вашим Зималетто, ни минуты покоя! — Милко, Милко, подожди. Кто же он? Как его зовут? — Его зовут Алан. Алан Уайлдер. Кира пожала плечами и взяла у меня сигарету, не преминув, впрочем, попросить бармена налить ей еще водки. Я меняю ее рюмку на безалкогольный коктейль. — Если ты не перестанешь пить, я ничего рассказывать не буду. — Мне тоже налейте… Водки, — выпалила Клочкова. — Господи, тебе-то зачем? Впрочем, если ты хочешь напиваться, напивайся, пожалуйста! — Я немного… Для поддержки разговора. Кира косится на подругу, чтобы та заткнулась. — Извини, Милко, я не знаю, кто это. А ты говоришь, что известный человек. Конечно же, он какой-нибудь художник, дизайнер или фотограф? — Не угадала. Он музыкант. Из группы Депеш Мод — слышала когда-нибудь? — Депеш Мод название слышала. Музыку не слышала. Я рок-музыкой не увлекаюсь! — Я знаю Депешей! — выпалила Клочкова. — Летс плей, Мастер энд Сервант! — пропела она. — Боже мой, сколько я танцевала на школьных дискотеках! — Именно, — улыбнулся я и выпустил облако дыма от глубокой затяжки. Кира наморщила лоб: — Где я могла слышать их музыку? На школьные дискотеки я не ходила. Возможно, Сашка их слушал. У нас дома было много записей разной музыки. Я смотрю, как Кира стряхивает со своей сигареты пепел в пепельницу. Он летит, как в замедленном кино, как мои воспоминания. Я возвращаюсь к разговору. — Раз ты упомянула рок-музыку, значит, стопроцентно где-то слышала. Только не играют они рок. Скорее, «синти-поп», так, кажется, этот стиль окрестила пресса. Впрочем, это совершенно неважно, что они играли. — Как же ты с ним познакомился, если это было не в Лондоне? — Я познакомился с ним у себя в Дубровнике. Когда мне был двадцать один год. — Очуметь! — повторила Клочкова интонацией няни Вики. — Да, Викуля! Это была первая роковая встреча, перевернувшая мою жизнь. Он наехал на меня на машине. Ну, как наехал… Слегка зацепил. Ничего страшного. — Вот козел! Чуть не убил нашего Милко. Расскажи поподробнее! — Он меня вовсе не убил. Во-вторых, он тоже очень испугался. А в-третьих, я сам виноват, потому что брел посреди дороги, в темноте. На мне не было светоотражающих элементов, и одет я был в темное. Он просто не успел среагировать на то, что какой-то идиот будет брести ночью посреди дороги. Я услышал визг тормозов, водитель пытался объехать меня, но там есть небольшой поворот, и задней дверью он все-таки меня зацепил. От удара я очутился на асфальте. Я слышал, как хлопнула дверь, этот человек выскочил из машины, склонился надо мной и сказал по-английски: «Сэр, с вами все в порядке?» Сказать, что я бы сильно удивился, услышав над своим ухом английскую речь, так нет. В конце восьмидесятых (как и сейчас, впрочем) в Дубровнике было полно англичан. Моя мать работала в отеле, я неплохо владел английским, мог изъясняться с туристами. Я работал там на ресепшене, поэтому мне английский был необходим. Моя мать работала в этом же отеле в ресторане. — А почему ты по дороге брел? — перебила меня Клочкова. — Я ходил прощаться с морем, а на обратном пути раздумывал, как бы сказать матери, что уезжаю в Милан. А когда я задумываюсь, вы же знаете, какая на меня нападает рассеянность. Один раз я устроил пожар у себя дома… Но это совсем другая история. Моя сумка была собрана, директор по персоналу уже был в курсе, что я уволился. Единственное, о чем я его попросил — не говорить моей матери. Я хотел сделать это сам. Это было нелегко! Мой отъезд сильно пошатнул бы материальное положение моей семьи. Мать растила нас с сестрой одна, сестра еще училась в школе. — Твоя мама была не замужем? — спросила Кира. — Нет, я даже не знаю, кто мой отец. Меня воспитал отчим, отец моей сестры. Но он умер уже к тому времени. — Что ты хотел делать в Милане? — В Милане набирала учеников дизайнерская студия Паоло Гуччи, она называлась тогда INVESTCORP. Правда, вел ее не Паоло, а его сын Альдо, они потом из-за этого судились, но это совсем другая история. Хорошо, что я туда не попал в итоге, из-за этих судебных разборок там ничего хорошего не светило. Тем не менее, на тот момент это была моя цель… Я отправил туда свои эскизы, и фотографии моих работ (я собирал это портфолио на протяжении трех лет). Меня приняли, несмотря на большой конкурс. У меня была швейная машина, и я шил вещи сестре, матери и себе, сначала по журналам, потом научился кроить и моделировал одежду уже сам. Я этим занимался лет с 14, надо мной потешались одноклассники и друзья. Они меня дразнили девчонкой и даже один раз подкараулили на улице и побили. Потом мать отловила их по одному, поговорила с ними, и больше они меня не трогали. И в тот день я был в брюках и рубахе, которые пошил себе сам. — Что, у вас в Югославии тоже трудности были с хорошими вещами, да? — сочувственно протянула Клочкова. — Да нет, просто я был очень высокого роста, быстро рос и быстро вырастал из всего, у матери не было денег все время покупать мне новые брюки. А я лучше бы застрелился, чем появился бы перед своими ровесниками в «подстреленных» штанах. Еще я шил для маминых подруг, за символическую сумму. Я просто не мог с них брать больше! Вот такой я был скромный и нерешительный. Если бы они знали, что тогда носят вещи от великого Милко! Боже мой… Я отпил из своей чашки и снова затянулся. — Я отослал в Милан свои эскизы и фотографии своих работ, мне прислали приглашение. И нужно было решать очень быстро вопрос с переездом. Честно говоря, я не думал, что они меня возьмут. Поэтому эта новость застала меня несколько неожиданно. Вернемся на дорогу, ведущую в Дубровник. Я пошевелил руками, ногами, они слушались. Саднили счесанный локоть и ладонь, и больше ничего. Водитель, который меня сбил, подал мне руку, я поднялся на ноги. Его глаза в ночи казались огромными и испуганными. На лбу блестели капли пота. Он казался чуть старше меня, хотя на тот момент ему было уже тридцать лет. — Все в порядке, — сказал я. — Извините меня, я сам виноват. Не нужно было идти по дороге. — Вы говорите по-английски? — Да, говорю. Извините еще раз. Я пойду. Я действительно хотел уйти. Неприятностей с иностранцем и разборок с полицией мне хотелось меньше всего. — Хотите, я отвезу вас куда нужно? — Нет, не нужно. Спасибо. Я пойду… Я сделал пару шагов, но спину пронзила боль, я остановился. Молодой человек подхватил меня под локоть. — Так, это не годится. Едем в больницу. Идти можешь? Или «скорую» вызвать? Где болит? — Спина болит. Пожалуйста, только не «скорую». Отвезите лучше меня в больницу вы. Я размышлял, так я разделаюсь со всем этим быстрее. Если я мог идти, значит, моя спина сильно не пострадала — я так надеялся. Он не до конца разложил пассажирское кресло, и помог мне погрузиться в него, что бы я полулежал. Я объяснил, как проехать в больницу. — Вам же не нужны проблемы с полицией? — спросил я. — Врачи должны будут спросить, при каких обстоятельствах я получил травму. Хотите, я скажу, что например, неудачно прыгнул в воду, а вы мой друг и везете меня в больницу? — Да, буду благодарен. Мне тоже эти разборки ни к чему. Кстати, меня зовут Алан… Алан Уайлдер. А тебя? — Меня зовут Милко. Милко Вуканович. Мы пожали друг другу руки, причем я левой рукой, на правой ладони была ссадина. Мне это имя не сказало ровным счетом ничего. — А почему ты решил его выгораживать? — возмутилась Клочкова. — Пусть бы разбирался с полицией! — Он сказал мне, что разборки с полицией сильно задержало бы его в Югославии, а это чревато катастрофой. Но я просто чувствовал, что он не виноват и действительно испуган не меньше, чем я. О том, что задержка в моем городе чревато катастрофой для него, я не придал этому значения. Я просто не понимал, птицей какого высокого полета он был. Тем временем он спросил, чем я занимаюсь. Я сказал, что еду в Милан учиться, рассказал о своих амбициях пробиться в мир высокой моды. — А ты? — спросил я. Он ответил, что музыкант, играет «в одной там группе». — «Депеш Мод», — сказал он загадочно. — Знаешь? Название казалось мне смутно знакомым. Но это проишествие начисто выбило у меня из головы просто всё. — Нет, не знакомо, — сказал я. Он как-то странно на меня посмотрел и улыбнулся. — Вообще-то так назывался французский модный журнал, — напряг мозги я. — Я иногда этот журнал покупал (за бешеные для меня деньги) для того, чтобы учиться крою. А что для вас значит ваше название? Я, возможно, не знаю так хорошо английский… Может, в этот есть какое-то еще значение. — Да, действительно, — ответил Алан. — Есть такой журнал. В переводе с французского оно означает «Посланник моды». Но никакого особого значения это не имеет. Это Дэвид придумал, потому что сам помешан на моде. Я думаю, что первое пришло ему в голову, так он и назвал группу. Мне это совпадение показалось довольно забавным. — Все правильно. Бы такой журнал. Кто это Дэвид? — спросил я. — Друг и коллега. Мы играем вместе. Поехали… Дэвида я не знал и на этом разговор оборвался. Мы поехали дальше молча. Мне стало не до разговоров, спину пронзала боль от каждого ухаба.***