Просто игра попалась нечестная

Их мечты развеем в прах Ты всегда в моих руках Суждено тебе и мне Главными быть в игре

      Угнетённое сознание сквозь сон порывалось вернуться на положенное ему место. На оцепеневшей коже, стремясь вынырнуть из спасительного неведения, таяло снегом забвение — колючее солнце реальности с течением времени всё сильнее касалось Авантюрина, что едва пришёл в себя. Долгий сон без сновидений закончился, и ощущение тепла неспешно возвращалось к нему. Блаженное онемение медленно покидало его тело, и на его месте напряжением появлялась скованность мышц, что гудели после пережитого.       Только вот на Пенаконии нет солнца. Нет света, жизни — только ложь, что держит в ловушке разумы тысяч людей, жадно питается их жизненной силой и выплёвывает остатки.       Ноги жгли от множества царапин и ссадин. Вся кожа пекла, по ней противно прокатывался холодом озноб — плечи ныли, равно как и спина; ступни будто обледенели — Авантюрин пошевелил пальцами, и те отозвались неприятным покалыванием. Боль и неприятные ощущения ниже поясницы он старательно игнорировал.       Под руками чувствовалось заботливо подоткнутое одеяло, своей плюшевой мягкостью разительно выбивающееся из общих ощущений.       В голове было пусто.       Абсолютная тишина отзывалась шумом в ушах.       Авантюрин боялся пошевелиться, но всё же несмело приоткрыл глаза.       Он лежит на кровати. Тесная комната почему-то успокаивала своей понятной простотой — в привычном полумраке её освещает лишь несколько тусклых ночников.       Рядом с ним спит Стелла. Девушка зависла между стульчиком и постелью, едва склонив голову на кровать — её лица не видно, но грудь мирно вздымается.       Её пальцы крепко держат его, а сама она выглядит разбитой.              Во рту стянуло неприятной сухостью. Авантюрин через силу сглотнул и облизал губы — разглядывал бледное лицо Стеллы с каким-то давно отброшенным остервенением.       Было очень стыдно, хотя чего ему стыдиться.       Хотелось…       Исчезнуть. Пропасть из этого проклятого мира без следа, сбежать, спрятаться — как он всегда это делал, как только представлялась такая возможность.       Голова гудела. Мысли возвращались волнами, сознание отчаянно рассекало травмирующие воспоминания, смазывало их, прятало в самые потаённые уголки — привычный для молодого человека клубок в груди застыл тяжестью, и сквозь скорлупу жалостливой маской выступила лишь горькая улыбка.       Он натягивал её всегда, было для того положение уместным или нет.       Он улыбается — значит всё хорошо.       Главное не показывать собственной боли, не давать ей поглотить себя. Реальность лишь у нас в голове, Авантюрин это давно уяснил.       Только сейчас его милое лицо перечёркнуто гримасой, и щемят уголки глаз.       Но ведь Стелла…       Она ведь спит. И даже не видит его.       Парень заставил себя перестать улыбаться. Это было довольно тяжело, но он смог, и смятение на лице быстро сменилось печалью.       Как он тут оказался? Почему она рядом с ним? Может, воспалённое сознание решило сыграть с ним в игру? Раз так, он впервые в жизни согласен потерпеть поражение.       Он не шевелился. Тело болело, возвращая в память тёмные разводы подавленных воспоминаний. Они накладывались друг на друга, мешались с тоской заживших давно-давно ран, опускались на затылок тяжёлым свинцом. Они не имели формы, скользили сквозь пальцы — Авантюрин не хотел даже пытаться ухватиться за них.       Забывал.       Податливо потакал излюбленной тропинке психики, что привыкла прятать зло в трещины рассудка.              Это он, Авантюрин — но данное эманатором имя тоже расплывалось, и осознание своего «я» ассоциироваться с ним отчаянно не желало.       Это он, Какавача — в последний раз его так называли очень давно, и полустёртые тени прошлой жизни с укором смотрели на то, что осталось от него сейчас.       Это… Как будто не он.       Такое чувство, что всё произошедшее случилось не с ним.       Точно.       Так и было.       Тогда чьи застывшие слёзы жгут глаза? Это не его.       Тяжесть распласталась на груди, давила на лёгкие, но Авантюрин упорно пытался игнорировать её. Смотрел на Стеллу, что даже во сне сжимала его ладонь. Тревога билась о рёбра, трепетала в бессилии — отрицание, как и всегда, играло первую скрипку в его сознании.       Размеренное дыхание Авантюрина становилось чаще.       Стелла пошевелилась, и парень, испугавшись, вздрогнул — не смог сдержать рефлекс, в очередной раз обвинил тело в предательстве и замер.              Девушка прерывисто вздохнула и подняла голову.       Сонные золотые глаза смотрели на него с такой искренней жалостью, что молодой человек волей-неволей не смог выдержать и отвёл взгляд, что сразу зацепился за голубые абажуры светильников.       Он не шевелился, но могло показаться, что съехал под одеяло ещё сильнее. Прятался от неё.       И в груди расходилось пожаром чувство вины, которое туда никто не приглашал.       — Авантюрин…       Стелла едва слышно выдохнула его имя, и крепче сжала холодную ладонь.       Сейчас не время для недомолвок. Парень понимал, что с ним случилось, хотя какая-то его часть это с решительной уверенностью отрицала. Среди груды воспоминаний ясным оставался лишь маячащий перед глазами оранжевой круговертью потолок… И отчаянное ощущение боли от несправедливой судьбы.       Тишина растягивалась между Стеллой и Авантюрином. Его сознание усиленно выстраивало логические цепочки, прошлые ненастья не позволяли расслабиться даже сейчас — его пугало то, что он не помнит, как здесь оказался.       И где он вообще?       Стоило Авантюрину немного прийти в себя, почувствовать тепло постели и оценить обстановку, как в голове что-то щёлкнуло и шестерёнки закрутились в обратную сторону. Если до этого момента в голове было пусто, сейчас туда ворвались разом сотни мыслей — сердцебиение ускорялось, ладони медленно теплели, а сам он поёрзал на постели из стороны в сторону. Ему так сильно хотелось просто отряхнуться от всего и сбежать куда подальше, что было сложно контролировать себя и оставаться на месте.       «Но ведь это неправильно» — говорил с укором здравый смысл, а упрямое желание жить ему не верило.       «Ты ведь в безопасности!» — плакало сердце, клонилось к Стелле и льнуло к ней, а дурацкий инстинкт противился, опираясь на закреплённый рефлексом негативный опыт.       «Ничего не чувствую» — твердил прагматичный разум, отметал ненужные для выживания эмоции и заставлял забыть о них.       Авантюрину было сложно заставить себя посмотреть Стелле в глаза.       Он не заслуживает того, чтобы она сидела рядом с ним. Точно, не заслуживает.              Тёплая ладонь коснулась его щеки, и мысли в голове утихли.       Его губы дёрнулись в улыбке снова, и он не смог это проконтролировать.       — Я… Я не знаю, что сказать…       Стелла выпрямилась на стульчике и подсела ближе к Авантюрину. Смесь жалости и раскаяния на лице так не шла ей.       Авантюрин чувствовал себя очень странно. Такое с ним впервые — и впервые рядом в самый тяжёлый момент оказался дорогой сердцу человек.       «Я не люблю тебя»       Его собственный голос, фраза, которую он так небрежно кинул ей — словно карты не в масть упали на игральный стол. А ведь Авантюрин и тогда струсил, не смог встретиться с ней и объяснить всё…       «Мы расстаёмся»       Расстаёмся? С кем? Авантюрин чувствовал себя мошенником, уличённом в жульничестве, и застыл, а хорошо скрываемая натура всё же выползла наружу, выставила его в нелицеприятном свете. Хорошо быть богачом, ловким на руку счастливчиком, любимцем судьбы, рядом с которым не стыдно было находиться такой особенной девушке — а что мог ей предложить сигонийский раб, клеймённый на вечные скитания?       Иногда ему казалось, что удачу он себе придумал сам — лишь бы выделяться среди толпы хоть чем-нибудь помимо милого личика и цветных ярких радужек.       «Мы больше не увидимся»       О, ну хоть где-то Авантюрин не солгал ей — солнечная сторона его блестящей натуры скрылась навсегда, слезла некачественная позолота с алюминиевой проволоки.       Того, кем он изо всех сил пытался казаться, и правда не существовало. Сборный образ разил украденными фразами, распускались против ветра ощипанные павлиньи перья.       Самозванец, раб, ничтожество — а ещё подхалим и лицемер, что настолько сильно заврался, что забыл своё место и впрямь поверил в то, что кто-то действительно может его любить.       Авантюрин коротко хихикнул, и этот смех тоже вызывал лишь боль.       — Что ты… Почему ты смеёшься? — Стелла всхлипнула и нахмурилась.       Она переживала за него так сильно.       Тусклый свет не красил её усталое лицо, впадинами оставлял тени под глазами, подчёркивал морщинки. В этот момент могло бы показаться, что девушка постарела — серые волосы в холодном освещении казались седыми, в серьёзном взгляде не было места неуместному веселью.       Это защитная реакция?       Учитывая то, через что он прошёл — да.       — Авантюрин, — Стелла произнесла его имя настойчивее.       Гладила его плечи, пытаясь обратить на себя внимание. Успокоить.       Пальцы провели по его виску, коснулись мягких пшеничных волос.       А он искренне не понимал, почему она до сих пор не уходит.              С ней рядом было хорошо.              Но она ведь уйдёт, правда? Кто захочет оставаться рядом с таким, как он?       Грязь?       Мусор.       Ха-ха, таким словом его вряд ли можно обидеть. Как его только не оскорбляли — ругательства давно не вызывали в нём никакого чувства отторжения. Они лишены смысла и не отзываются у него внутри ничем, кроме равнодушия.              Хуже.              Шлюха.              Невероятное чувство стыда морозом сковывало мышцы. Бросало то в жар, то в холод — ослепительный взгляд дорогих золотых глаз приковывал к месту, словно прожектор в непроглядном мраке ночной темницы. Авантюрин сжался под пристальным вниманием, ему внезапно стало тесно — мир такой большой, а ему, как видно, мало места.       Сложно видеть в людях хорошее, когда в них так много плохого.       Выцветшее лицо молодого человека потеряло краски. Яркие глаза так сильно выделялись на фоне серой кожи. Комната, Стелла, тёплое одеяло — всё куда-то поплыло, внутри было больно, сдавливало горло, преломляло эмоции, корчило из них подобие чувств…       Реакция казалась Авантюрину неадекватной, он изо всех сил противился панике — но жжение меж ног никуда не исчезало, в очередной раз напоминало ему, кто он и зачем существует.       Хрупкие ладошки с силой приподняли его над подушкой, и он безвольно уткнулся носом Стелле в плечо. Её тепло опаляло, крепкие объятия сбивали с толку — девушка прижалась грудью к его груди, прильнула к нему так, как только смогла.       Её плечи содрогались от беззвучных рыданий. Без толку сдерживать слёзы — она хотела быть сильной, но не вышло.       Авантюрин прикрыл глаза, оторопело вдыхал запах её волос. Растерянность и неуверенность, его собственное неверие в реальность происходящего поражали.       Застыл снова, но Стелла ощущала, как его тело едва-едва вздрагивает от каждого её вздоха. Словно загнанный в угол зверёк, он боялся показывать себя настоящего даже сейчас.              «Пусть Треокая Гаятра трижды закроет глаза»              Мамин голос заскользил на грани рассудка. Грань между сном и реальностью в проклятом мире грёз истончалась до невозможности — отличить настоящее от воображаемого становилось всё тяжелее с каждой секундой.       Эмоции переполняли. Лились через край, бурлили потоком, сносили всё на своём пути — всё, что Авантюрин так старательно прятал под сердцем, вырвалось наружу, жаром обожгло затылок. Мамина колыбельная давно забытыми словами звучала в мозгу, неразличимый текст, пронизанный искренней любовью, трепетал и колебался. То громче, то тише — шум в ушах и ощущение объятий крыло непередаваемым чувством утраченной невинности.       В душу тусклым мороком полилось глубокое отчаяние, беспомощность…       Авантюрин несмело обнял Стеллу в ответ. Осторожно, аккуратно — её спина вздрагивала от рваных вздохов, девушка что-то шептала ему, извинялась непонятно за что…       Ощущение летнего зноя пустынного солнца вспомнилось Авантюрину так отчётливо, что он по привычке прищурился и прижался к Стелле.              Рваными клочками летали обрывки эмоций. Меж самых дорогих и ценных воспоминаний диким зверем залегло то, что он так старательно прятал — оставив на поверхности лишь взбаламученные травмирующие воспоминания, заезженной плёнкой повторяющиеся у него в голове снова и снова. Не картинки, не лица — лишь бессилие и тупое чувство отчаяния, безысходности.       Не это ли чувство преследовало его по ночам? Будь то соломенная подстилка в замшелой камере либо роскошное ложе дорогого отеля, одни и те же мысли преследовали его и мучили тогда, когда он был наиболее уязвим — когда был один.       Чтобы не забывал, кто он и откуда.       Кто и откуда.       В памяти хронология чёрных дней постоянно менялась, оставляя лишь смазанную картину стыда и боли, приправленного щепоткой самообмана. Ему приходилось делать очень плохие вещи для того, чтобы выжить.       Ненавидел себя за это.       Ненавидел своё тело за это.       Из-за этого Авантюрин никогда не мыслил глубоко, не обращал внимания на свои эмоции и на себя вообще — жил, как жилось, не смотря за спину и считая, что всё сложится само по себе — равносильно его собственной жизни, которая складывалась из хаотичных кусочков в цветастую картинку.       Лоск безупречных одеяний, плывущие в тумане лицемерные улыбки — всё это было гораздо приятнее кандалов, но суть от этого не менялась.       А теперь…       В мире нет ничего вечного, и бегать от себя бесконечно не получится.       Да разве можно назвать удачей то, что с ним происходило? Единственным везением с уверенностью окрестить было можно лишь то, что он до сих пор жив.       Хотя…       Это уж с какой стороны посмотреть.              Стелла, не смотря ни на что, обнимала его так крепко, что её тепло настойчиво тормошило застывшие от напряжения мышцы. Грудь, шея, спина — всё податливо клонилось к ней навстречу, но Авантюрину было тяжело держаться на весу, потому он опустился спиной обратно на постель.       Он увлёк её за собой.       Вдыхал её запах, благодарно касался пальцами спины, несмело и легко — точно гладил дрожащие крылья бабочки, что погибла бы от неаккуратного касания.       Она не смотрела на него.       Тонкие пальчики цеплялись за его плечи, за руки — будто она тонула, и отчаянно сражалась за право на жизнь.       Её печаль была для него непонятной, но вместе с тем в душе подняло голову заброшенное осознание собственной ценности.       Признаться честно, иногда он всерьёз думал, что стоит кому-то рассказать ей о подробностях его рабского бытия, Стелла перешагнёт его и оставит, уйдёт, не оборачиваясь и забудет, как страшный сон.       Во всяком случае, он бы очень хотел сделать так же.              Ну почему она не уходит?       Навязчивая мысль всё вертелась на языке, но Авантюрин не хотел это спрашивать. Зачем задавать вопрос, ответ на который слышать совсем не хочется?       Возможно, и был смысл в Мире грёз, где не было ни слёз, ни печали. Легко потеряться в иллюзии соблазнов, где никогда не наступит завтра.       Ни эманатор, ни Пенакония, ни чёртова корпорация сейчас не имели никакого значения.       Лишь Стелла, девушка, которую он взахлёб любил, что плакала на его плече от бессилия, могла вырвать его из ловушки, в которую Авантюрин загнал себя сам.       Своими же руками настроил каменных стен, закрыл душу витыми прутьями — и на этом фундаменте, словно на костях, вылепил хрупкий карточный домик, готовый рассыпаться в любую секунду. Стоило ли это того? Деньги не имели значения — сколько не суй стекляшку в дорогую оправу, драгоценным камнем она не воссияет. Да и сдалось ли ему это богатство — тому, кто пришёл в этот мир ни с чем, ни с чем из него и уходить.       Он всегда это помнил. Единственное, что принадлежало ему по-настоящему — это его тело, злополучные глаза и хитрый нрав, что прежде всего дурил самого Авантюрина. И тот верил в собственную ложь — потому и лгал так убедительно, межуя припрятанные колючки в общеизвестной правде.       Всё или ничего? Легко ставить «всё», если на деле у тебя ничего нет.       Несмелое желание ощутить любовь снова привело его к Стелле. Он так старался ей понравиться, так хотел завоевать её доверие — а потом разбил сердце, ничего не объяснив, и поступил, как последнее чудовище, недостойное ничего хорошего.       В который раз подтвердил свою никчёмность.       Парень прижимал девушку к себе, тщетно пытался успокоиться. Прошло так мало времени, а казалось, словно протянулась вечность.       Где они?       Как она смогла вытащить его?       Как… После того, что случилось… Как вообще она оказалась там, в самый отчаянный момент его слабости?       Сознание старательно обходило воспоминания об Алмазе, но общий смысл вырвать из контекста не получалось. Рваные паззлики не сходились, вместо картинки получалась рваная ситцевая тряпка, которую когда-то авгин гордо именовал своей одеждой.       — Авантюрин… — сбивчиво повторяла Стелла, но парень болезненно поморщился. — Пожалуйста… Эоны, я так…       Ей было очень сложно говорить.       Нежная фигура, маленькая и беззащитная, сжалась у него на груди. Слёзы дрожали на ресницах, губы шептали разрозненные фразы сожаления, раз за разом называя его чуждым именем.       — Не называй меня… Так, — прошептал Авантюрин, и его хриплый тихий голос треснул, словно лёд, от долгого молчания. — Меня зовут Какавача.