***
Во время поездки на такси оба ведут себя как какие-то несчастные девственники, которые десять лет ждали этого дня. Благо, Антон вызывает им водителя-бету и на запах Арсения внимания не обращается: его просто не чувствуют. А сам Антон, конечно, отлично его слышит и думает о том, как сильно Арсений пахнет в течки. Он ни разу не видел его в течке — с начала отношений их у Арсения не было. Как и у многих юных омег, у него очень нерегулярный и сомнительный цикл, учитывая и тот факт, что течки наступают по нарастающей и у восемнадцатилетней омеги вряд ли они будут ежемесячно. Вот и у Арсения они наступают каждые несколько месяцев, как он Антону рассказывает. Вряд ли Антон как альфа способен спровоцировать у него течку: они оба молоды, запахи еще недостаточно оформлены, а организмы не сформированы для провокации друг друга, потому что эволюция — штука сложная. — Ты вина хочешь? — спрашивает Антон, стоит Арсению протянуть ему свою куртку после снятия ботинок. — Я не хочу трахаться первый раз пьяным. И мама сразу учует. — Арсений о чем-то задумывается, стоя перед огромным зеркалом. — У тебя же долго родителей не будет? Мне нужно будет… смыть твой запах. Иначе мама точно решит, что мы с тобой спим и я принесу ей тест с двумя полосками в ближайшие дни. Она и без этого подозревает, знаешь ли. — Без проблем. Повесив куртки на плечики в шкаф, Антон оставляет оба их рюкзака в коридоре, неосознанным взмахом руки обводит квартиру и жмет плечами, мол, «осматривайся», а сам идет на всякий случай проверять рабочий кабинет отца и родительскую спальню: пустота, ни пылинки после утреннего прихода домработницы и открытые на проветривание окна. Вернувшись, Антон проводит Арсения в ванную комнату, где они оба моют руки, и Арсений замирает, когда вытирает кожу. — Ты че? Передумал? — сипит неуверенно Антон ему на ухо, потому что тянется поцеловать его в шею сначала и только потом замечает его замешательство. — Нет. Просто у вас пол… горячий. — В ванной есть подогрев. — Пиздец, я в сказку попал, Шаст, какого хуя мы тусовались у меня при наличии такой огромной хаты у тебя? Еще и пол с подогревом, я хуею! — Арсений, смазавшись с поцелуев, походкой от бедра двигается осматривать кухню и гостиную, бродит там, глядит на фотографии в аккуратных рамочках, молча игнорирует две закрытые двери в кабинет и родительскую спальню и с интересом заглядывает в Антонову комнату. — О, теперь я лучше представляю тебя при записи видосов мне. Антон молчит. Он как-то иначе представляет себе их первый раз. Наверное, более порнушно и ярко — чтобы в квартиру ввалиться, вещи побросать и потрахаться у ближайшей стенки. А Арсений квартиру осматривает деловито, плакатами на стенах любуется и щурит один глаз, стоя напротив картины-иллюзии, на которую нужно бросать взгляд с разных ракурсов, чтобы получать различные изображения. Да, Антон головой осознает, что у них сегодня будет лайт-версия самого комфортного порно, но все-таки Арсений не сильно похож на человека, который действительно готов. Как будто бы его надо напоить чаем, посадить за плойку и включить им на двоих игру, чтобы по приезде родителей Антона они мудохались подушками за читерство и вели себя скорее как дети. А они тут секс планируют. Да и альфа внутри Антона не понимает, как вообще возможно, что Арсений как-то продвинет дальше ход событий, поэтому он делает все самостоятельно — обнимает Арсения сзади, целует в затылок коротким прикосновением и скользит под толстовку обеими руками, намереваясь потрогать кожу. А под толстовкой рубашка, заправленная в драные джинсы, и Антон чертыхается, вытягивает ремень, затем — края рубашки из-под поясной части и наконец прижимает ладонь, холодящую несколькими кольцами, к теплому животу. Арсений выдыхает. — Арс, ты не передумал? — Мхм, — бурчит что-то невнятное Арсений, разворачиваясь, и ладони Антона оказываются у него на пояснице. — Да, нормально. А у тебя...? — Ты сам сказал, что мы не будем трахаться по-взрослому. — Это звучит максимально стыдно, и Антон даже глаза закрывает, надеясь испариться. — Все равно. — Есть, если ты про смазку и презики. — Надеюсь, ты не пойдешь пиздить это у родителей? — несмотря на шарящие по коже ладони, Арсений звучит уверенно и почти не ускоряется дыханием. — С хуя ли? — Так обычно в мемах про первый секс. Сдержав смех, Антон качает головой, подталкивает Арсения к своей кровати и усаживается, надавив на плечи. Пока покорившийся Арсений ерзает по постели и выворачивается из толстовки, Антон достает из тумбочки — как хорошо, когда родители не контролируют каждый твой шаг и, даже если знают про наличие смазки и презервативов, молча благодарны за разумность и безопасность — аккуратный беленький тюбик, кидает его Арсению в ладони и со всей серьезностью вынимает один фольгированный квадратик из черной коробочки. Когда он поворачивается к Арсению, трахаться ему хочется меньше всего: он просто лопнет от смеха! Арсений дурачливо пробует смазку на вкус с пальца, ничего особенно не чувствует и поджимает губы: — Хуйня какая-то безвкусная. — Так и должно быть. — А почему тут так мало? Антон опять отворачивается, намеренно долго закрывая тумбу: не станет же он говорить Арсению, что дрочит на него едва ли не регулярно, потому что Арсения сложно не хотеть, особенно во всяких домашних шортиках и майках, спадающих с одного плеча, а именно в таком виде чаще всего Арсений отвечает на звонки или записывает видео. Прикосновением к чужому запястью Арсений привлекает внимание, и Антон-таки садится рядом, скидывает свою толстовку — благо, он не такой, рубашек не носит — и следом футболку с идиотским принтом Скруджа Макдака. У него прорисовываются едва заметные кубики пресса на животе, из-под ремня идет тонкая полоска светлых волос, выше пупка — родинка. Арсений за его раздеванием наблюдает завороженно, кусает губу истинно по-девственному и все крутит тюбик между скользких пальцев. На лице его написано удовольствие. Ему нравится тело его альфы, да и Антон всегда отличался красивой внешностью, поэтому Арсений еще несколько лет до их отношений залипал на него во время игр в баскетбол или волейбол, когда у Антона мокла челка, а футболки то и дело задирались, показывая живот. И сложно сказать, что Арсений в своем девятом не дрочил на Антона, пока родители были на работе: Арсений всегда громкий почему-то от мысли, что Антон зажимает его где-то в раздевалке, спускает шорты и трахает, пока все там хлюпает и течет. Вряд ли эта фантазия воплотится, но… — Арс, я нервничаю. У тебя же не было никого, вдруг я че-нибудь не то сделаю… — Шаст, блин, — выдыхает Арсений, сидя с расстегнутым ремнем и наблюдая за его весело качающимся кончиком. — Ты же не будешь меня прям… прям по-взрослому. — Еще один гений, очевидно. — Ну, мы там просто как-нибудь… — Блять, Арс, давай я вылижу тебя? Пожалуйста? — вдруг, перебивая, выдает Антон и ловит его искрящийся (радостью? опасением?) взгляд. — Если ты хочешь… Я не готов как-то что-то серьезно с тобой, вдруг я сейчас больно тебе сделаю в первый раз, у тебя больше никогда не встанет хуй из-за плохого опыта, и ты бросишь меня нахуй за моральную травму на всю жизнь. Арсению сказать нечего — он чувствует, как по стенкам скатывается капля смазки и пачкает его белье от одной лишь мысли, что Антон будет вылизывать его задницу своим шикарным языком. Фантазия у Арсения, кстати, бурная. Не зря же он, помимо зала, представлял, как Антон трахает его в рот в туалете, гладя по голове. А про всякие там шлепания и вязки Арсений никогда не признается, потому что омегам в таком нельзя признаваться, хотя очень хочется сказать Антону про то, как он кончал трижды за один раз, трахая себя пальцами и представляя между ног его, обнаженного, взмокшего, горячего, шепчущего всякие пошлости и берущего его без вопросов. Быть может, это раскрепостит Антона, но тогда Арсений сгорит от стыда, и он молчит. А Антон ждет хоть какого-нибудь слова. — Арс? — Что? — Глаза у него горят, а запах усиляется лишь от того, что Арсений течет. — Да. — Можно, да? Вылизать тебя можно, да? Я правильно понял? Внутренне Арсений ликует. Как чувствуя, с утра он встает чуть раньше обычного и бреется, словно он подозревает уже тогда, что скоро у них случится первый секс. Они с Антоном никогда не обсуждали тему волос на теле, поэтому Арсений хочет быть увереннее хотя бы для самого себя — всяко круче быть с побритой задницей, чем нет, когда первый раз трахаешься. По крайней мере, так кажется Арсению. И он попадает в яблочко с утренним порывом. — Можно, — улыбается Арсений, проползая дальше по постели. На лбу Антона сразу пропадает внезапная морщина. Он впивается Арсению в губы, жадно прикусывая нижнюю, и расстегивает джинсы окончательно, чтобы стянуть и с шумом ткани и стуком молнии сбросить их на пол. А это вообще-то трудно, учитывая, что Арсений обтягивается ими, как скафандром. Благо, никакого позора не случается, если не считать того, что у Антона уже стоит из-за разлетающегося по комнате ромашкового запаха с горчинкой. Выглядит позорным девственником, который дрочить боится из-за родителей в соседней комнате, но нет, не зря же у них в квартире за бешеные деньги сделана звукоизоляция. Но Арсений, увлеченный собственным раздеванием, не замечает его стояка, пропускает послушно язык в свой рот и стонет тихонько впервые: Антон вдруг ведет по бедру до упора и подушечками пальцев задевает член сквозь белье. — Арс, ты течешь, — очарованно выдыхает Антон, как только прижимает пальцы к его промежности. — Блять, Арс, ты всегда так течешь? — Да. — Всхлипом мимо губ, которых он все пытается коснуться снова. — И постель такая влажная, когда ты… когда ты дрочишь? Арс, а как ты?.. — Я девственник, а не умственно отсталый, — Арсений шипит змеюкой. — Да, я… Я трогаю себя там пальцами. Если ты это хотел узнать… — Да, это. Стукаясь худыми коленями о пол, Антон располагается между его бедер и ласково выцеловывает его упругую, с волосками кожу от колена до промежности, касается каждой родинки, носом трется, вдыхая полные легкие воздуха, прикусывает аккуратно и тыкается губами в кромку обычных черных боксер. Рубашка на Арсении широкая, и он с легкостью помещается головой под нее, лижет языком у пупка, щекоча и отвлекая от неловкости, и щекой ластится, как кот. Он не может так сразу взять Арсения. Надо подождать, дать привыкнуть к чужим ласкам телу, которое знает только прикосновения собственных ладоней. Чуть-чуть выступающий живот Антон покрывает мелкими поцелуями, и сверху раздается какое-то мычание в губу, заставляющее замереть. — Антох, а тебе… Ну, я читал, что альфам не нравится, когда у омег есть живот. А тебе норм? — У Арсения вся жизнь решается сейчас, потому что лично он своего милого пузика (извините, господа любители худых, а куда органы деть?) стесняется класса с пятого, когда в раздевалке омеги его засмеяли за него, так как все подряд были тощими шпротами со спичками вместо ног. — Норм. Арс, я же не чмо, — он вылезает из-под рубашки, наглаживая фанатично его коленку, — у тебя же там всякие органы, чтобы ты мог ребенка носить, все такое… Да и если бы живот, и что? Я же тебя люблю, а не твой вес. И вообще, мне тощие никогда не нравились. Ты очень красивый, у тебя очаровательный животик, очень даже худенький ты. Красивенький. — Точно? — Да, Арс. Отвечаю. Арсений выдыхает, гладя его щеку, и пищит мгновенно: воспользовавшись замешательством, Антон чуть сдвигает его белье в сторону и одним пальцем скользит под упругую ткань, касаясь разгоряченной кожи. И его самого подбрасывает, и он щелкает зубами, закусывая язык и хватаясь мгновенно за губы от накатившей боли. Хихикающий Арсений немного приободряет. Ради его удовольствия можно и поприкусывать язык еще. Хотя лучше оставить этот язык до дела. А Антон это «дело» неумолимо приближает — тискает Арсеньевы бедра, подтягивает его за коленки поближе к краю и под рубашкой сует пальцы под резинку белья, глядя глаза в глаза. А у Арсения синева залита возбуждением, он весь краснеет, а запах его проникает и в плед, и в постель Антона, которую придется перестилать до приезда родителей. И ладно еще отчим — он-то бета, не почувствует, но отец — альфа, и чужой омежий запах он учует за два этажа. — Можно с…? — Не спрашивай. — Арсений кивает ему, шмыгая носом, и приподнимает бедра: белье мгновенно струится по зацелованным бедрам и падает на пол. Та часть рубашки, к которой прижимается истекающая смазкой головка, промокает, и Арсений торопится ее расстегнуть, скинуть на постель сзади себя, но стесняется раздеться полностью (носки не считаются!) и смущенно сводит ноги. Неторопливость Антона успокаивает его, и Арсений, уже давно возбужденный, соглашается целиком и полностью с мыслью, что Антон не воспользуется им и не сделает больно. Он только поласкает его, принесет удовольствие и оставит хорошие впечатления от первого секса, пусть и «не взрослого». Наконец, Арсений смелеет, и рубашка откладывается к деревянному изножью. Но ноги сведены, несмотря на то, что никак не скрывают стоящий член, и Антон без просьб их раздвинуть целует бледную кожу и одним прикосновением языка слизывает каплю смазки с розовой головки. Ему, как и, кстати, большинству альф, действительно нет дела до чуть выступающего живота, до волос на бедрах, потому что его возбуждение никуда не испаряется от вида естественного тела: он же не с куклой обращается, а с живым человеком, у которого могут быть плохие дни и неудачные утра. И еще меньше Антона волнует тот факт, что Арсений стесняется и ерзает постоянно по пледу, потому что, очевидно, опасения не перекрывают у Арсения желания. И Антону заметно это желание во всем: в выдохах, в движениях рук, в поднявшемся члене, в блуждающем взоре и — главное — в запахе, заполнившем уже всю комнату. У Антона опыт совсем небольшой, да и тот — с девушкой, так что Арсений остается без каких-то сверх-сверх проявлений, хотя ему достаточно и поглаживаний бедер и посасывания влажной головки члена. Кажется, его размазывает, как масло по сковороде, и от прелюдии, в которой Антон готов его купать столько, сколько нужно. Но раз они не намерены сегодня двигаться дальше взаимных ласк, то Антон позволяет себе похлопать его по коленке и кивнуть, облизываясь: — Арс, перевернись, а? Я правда… Правда вылизал бы тебя. — А глаза опущены как будто бы к животу, несмотря на важность зрительного контакта сейчас: Антону тоже может быть неловко, он же не секс-машина, не меняющий любовников еженедельно ловелас, у него-то опыта с парнями столько же, сколько у Арсения самого, пускай что со стороны альфы секс видится чуть иначе и воспринимается не настолько очевидно, как омегами. — Мне твой запах весь нос забил, блять, Арс, пожалуйста. Повинующийся, напрягающийся от мысли, что что-то может сделать не так или показаться некрасивым там, между ягодиц, Арсений-таки умещается на краю постели, садясь на пятки, но смазка капает на кожу, неприятно щекочет, стекая, и он — еще пускай скажет, что не смотрел порно! — со всяческими сомнениями и в мыслях, и в движениях становится на четвереньки. В грубую кожу локтей врезается плед, а коленки разъезжаются, словно он пил, но на самом деле Арсений стекл, как трезвышко: Антон пахнет чертовски сногсшибательно, ласкает его исключительно своим ароматом и напитывает омежье нутро впервые этим слиянием двух разных запахов. Первый раз Арсений открывается какому-то альфе, пока сходит с ума от его глубокого терпкого запаха, и жмурится на всякий случай от предвкушения — он вообще-то видел, что иногда все происходит сумбурно и быстро, так что не может говорить за темперамент Антона в постели и наблюдает, прислушиваясь. Но тот оказывается самым подходящим партнером для первого раза, потому что массирует половинки теплыми ладонями, не сняв колец, наглаживает никем, кроме Арсения, не тронутый анус вокруг, надавливает пониже и обхватывает член, скользя руку под чужой живот, втягиваемый намеренно, чтобы в такой позе он не висел вниз каким-то балластом. А Антон в свою очередь первый раз касается какого-то омеги так — ласково, прижимая два пальца ко влажному анусу, расслабляющегося от кутающего запаха альфы рядом, целуя внутренние стороны молочных бедер. Наконец кончиком языка он ведет по расселине, совсем неощутимо проникает к стенкам, раздвигая чувствительные мышцы, и Арсений ойкает и стонет неоправданно громко. Это совсем не имеет значения, потому что Антон видит по его вмиг задрожавшим ногам получаемое удовольствие и с осторожностью верного альфы повторяет движение языка — и Арсений выгибается в пояснице, мурлыча, как кошка весной. Смазка начинает выделяться обильнее, густыми каплями скатывается изнутри Антона на язык, пачкая и подбородок, но он не отстраняется и пробует ее лучше. На языке она ощущается какой-то сладковатой, но если он слизывает ее с кожи и пытается распробовать так, она становится какой-то слишком для понимания теплой и тягучей, словно подтопленный мед в чае. И Антон в стремлении понять все ее грани мягко лижет языком плашмя, собирая все подтеки, как вдруг в замок входной двери врезается ключ. Шум, издаваемый поворотами его в скважине, звук опускаемой ручки, открытие второй, деревянной двери — все это как в дурном сне при температуре тридцать девять. У Арсения разъезжаются ноги, и он грохается со стоном на постель, а Антон с какой-то бешеной скоростью стирает с лица его смазку, до покраснения елозит запястьем по губам и поднимается на ноги. Надо что-то делать. Что-то делать. Надо, а у Антона ступор полнейший — он никогда не представлял, что будет при возвращении родителей в процессе его первого секса с Арсением. Он думал над тем, что их застукают целующимися или спросят про защиту каким-нибудь утром при поездке на машине, но не над этим! И у него теперь нет возможных путей решения! — Это что, твои предки? — заворачиваясь спасительным движением в подмокший плед, Арсений влезает в собственную рубашку и путается в пуговицах, пропустив одну в самом начале. — Я надеюсь, это не воры, блять! — бормочет Антон. За десяток секунд он оправляется, молящим взглядом окидывает обнаженного Арсения под пледом и хватает толстовку, чтобы скрыть очевидный стояк, намотав ее на пояс и завязав рукавами. — Сиди тут. — И, плотно запирая за собой дверь, выходит ровно в то же мгновение, как звучит взрослый приятный голос.***
Говорят, у людей на лицах написано самое очевидное из их размышлений — и теперь у Антона прямиком на лбу намалевано, что он не успел отлизать своему парню и сам не кончил. Приход родителей, конечно, отрезвляет, и член постепенно расслабляется, обмякая, но лучше от этого не становится, потому что хуже плохой дрочки только дрочка без завершения. И хочется, и колется, а сделать ничего нельзя, потому что Антон тучей вываливается из спальни, подпирает стену посреди коридора и молча пялится своими огроменными от шока глазами на вернувшихся раньше родителей. — Мог хотя бы написать, — цокает языком Андрей, отправляя на плечики свой пиджак и забирая пиджак своего мужа, чтобы проделать с ним то же самое. — О чем? — сипит Антон, надеющийся, что альфа в его отце не настолько чуток к запахам, что бешеный аромат Арсения чудом останется за дверью и что родительская связь между ними не так хороша, чтобы уловить каждую эмоцию, хотя с тем, как сильно Антон на него похож и как близок с ним с детства, у Антона нет никаких шансов. — О том, что позвал к себе своего мальчика, Антон. — И фирменный взгляд с каким-то то ли осуждением, то ли беспокойством. — Даже мне это ясно по твоему виду. — Еще замечаний от вечно рассудительного и понимающего Велесского, заменившего ему шесть лет назад после развода родителей вторую значимую фигуру в семье, не хватает для полной картины, и он дает их, но шепотом и аккуратнее, чем Андрей. — У вас пятнадцать минут. Пожалуй, теперь мы вынуждены будем познакомиться. — На что?.. У Антона внутри что-то рвется, потому что он вдруг думает о том, что им предлагают… закончить. Но Велесский осматривает его с сомнением, поджимает губы излюбленным движением лица и изящно взмахивает ладонью перед тем, как уйти в ванную комнату мыть руки: — На то, чтобы привести себя в порядок. — А, выйдя, непонимающе приподнимает бровь на остолбеневшего посреди коридора Антона. — Антош, у вас двадцать минут, чтобы твой мальчик успел… отойти и принять душ. Принеси ему полотенце, давай. Ему сейчас, очевидно, хуже, чем тебе. Нет, этот человек — самый здравый за всю жизнь Антона. Даже при сравнении с отцом. Андрей-то реагирует на это свойственно ему — хмуро уходит в собственный кабинет, распахивает там окна ради выветривания впечатывающегося запаха Арсения и курит, судя по щелчку зажигалки. А Велесский Антона из транса выводит, по плечу преободряюще хлопает, выглядящий ожидаемо спокойно и глядящий своими карими глазами на него без осуждения, с пониманием Антоновой «взрослости», и бесшумными шагами удаляется в кабинет, к Андрею: им нужно поговорить не меньше, чем Антону и Арсению. Хотя бы потому, что нужно решить и выдать общую реакцию в знакомстве, а для эмоционально яркого и широкого на проявления и слова Андрея важно найти сейчас успокоение в привычной бухте супруга. Да и Арсению реально стоит прийти в себя, потому что не каждый день в сексе его застукивают родители парня, и они это понимают. А Антон? А что Антон? А он — Антон, который не придумывает ничего лучше, чем выдать успевшему одеться Арсению, по совету, полотенце, собственную одежду и отвести в ванную комнату. Если бы не родители, он бы пошутил о том, что может задержаться и помочь, но теперь Антон вылетает пулей из ванной, ждет, пока щелкнет замок, и молится всем существующим и несуществующим Богам о том, чтобы врасти в стену и остаться там навсегда: никто не припомнит человеку, вросшему в стену, про такую стыдную и неловкую ситуацию! Еще и в первый раз Арсения! Теперь у него наверняка вечная травма!***
Мало того, что Арсению стыдно, так ему еще и физически хреновенько после такого эмоционального всплеска — его там швыряло, как котенка по волнам. Сначала все так волшебно, Антон такой внимательный и чуткий, а потом раз — и родители Антона, вернувшиеся намного раньше предполагаемого, в самый неудачный из возможных момент! Просто невероятное «везение»! Не так он себе представлял первый секс. Конечно, он не мог требовать от Антона лепестков роз и всего такого, но можно было как-нибудь обойтись без этого сущего ада. Никак иначе не назвать. Особенный кошмар — понимать, что его усадят сейчас ужинать с ними, что он никуда не сможет сбежать и будет там краснеть, не зная, как провалиться вместе с полом к соседям снизу. Взрослые мужчины будут сидеть и смотреть на него, осознавая, что он пытался или уже трахался с их сыном, что-то спрашивать и — еще хуже — начнут завуалированно спрашивать про контрацепцию. Самый плохой исход — прямой разговор про презервативы, пускай они у Антона и есть. Это просто жутко неловко, до вяжущего чувства в животе и сосания под ложечкой, до запинок и путаниц в словах, как будто он в своей жизни ни с кем не разговаривал и вообще ребенок Маугли. Если бы Арсений был той самой Элли, попавшей к Гудвину и оказавшейся при выборе, то он бы орал во всю глотку, что никогда не хочет столкнуться с родителями парня при первом сексе. Никогда и ни за что! И это ему еще везет, что отчим Антона — бета! Могло быть в разы хуже, и его запах бы чувствовали все, в том числе и на Антоне. Остается пережить разве что наверняка недовольные взоры Антонового отца и рыбкой утечь из квартиры под каким-нибудь идиотским предлогом про непокормленного кота, которого у него нет, лишь бы не сидеть за одним столом с ними и не давиться каким-нибудь ужином. Вдруг они еще и рыбой его захотят накормить? Арсений тогда удушится Антоновой футболкой, в которую влез, как в мешок из-под картошки. Штаны ему длинные, врученная толстовка — еще шире футболки, словно Антон не подросток, а слон в зоопарке, которому вдруг приспичило одеться. А в этом еще домой ехать, матери объяснять причину оставленных у Антона на стирку вещей, терпеть расспросы про секс и уверять ее, что ничего не было. Хотя бы тут не соврет: у них действительно почти ничего не было, не считая Антонового языка в его текущей заднице! Будет врать, как черт, про случайно разлитую краску, которую не отмыть ничем, если не застирать сразу же, а Антон — такой джентльмен — пообещал завтра передать ему одежду в школе! А краска у них была, потому что газету в школу рисовали! А для уверения материнского — газету про психологическое здоровье! Соответственно, никаких сексов у них и в помине быть не могло, и пусть она успокоится побыстрее! Но сначала нужно что-то говорить родителям Антона, и Арсений согласен раствориться и утечь в водосток, только бы избежать этого позора! Даже кончить Антону в глаз или не кончить вовсе из-за стресса было бы приемлемее, чем прерваться из-за прихода домой его родителей. Кошмар какой-то.***
— Антон, ты лучше скажи мне вот что, — начинает Андрей, когда устает в тишине ожидать за столом медленного, как черепаху, Арсения. — Ты мне недостаточно доверяешь или что? Ковыряющемуся, вопреки просьбе не есть до прихода всех за стол, в тарелке со спагетти Антону и голову поднять неловко. Он сует в рот вилку, и одна макаронина назло не хочет оказываться во рту. Ему приходится, не ответив на вопрос, ловить ее языком и потом тушеваться еще больше. Прожевав, он почти что шепотом спрашивает: — Почему? — По его плечам скользит ладонь Велесского, подошедшего сзади его стула, чтобы поставить ему бокал для сока, и он вздрагивает, как будто его тут будут отчитывать по-настоящему. — Мог же написать, что пригласишь своего мальчика домой. Мы бы… — Он поднимает глаза к лицу Велесского, ожидая подтверждения мысли, и после легкого кивка продолжает. — Мы бы «задержались» на первый раз. Ты уже взрослый, Антон, и мы воспринимаем тебя именно так. А твое поведение показывает, что ты еще инфантильный ребенок, не больше. Это правда, не обижайся на нее. — Мы спонтанно решили, — звучит куда-то в тарелку. — Ясно, — кивает Андрей, потерявший интерес к закрывшемуся от смущения Антону. — Я надеюсь, мы не будем ждать твоего Арсения еще полчаса. Как что, так сразу такие дети. Леш, открой нам вина, а? В любой другой ситуации Антон бы зубами вгрызся в слова на все дни рождения про взрослого и вытребовал бы себе пару бокалов вне какого-то праздника, но сейчас он молчит и даже бровью не ведет, услышав про вино, потому что тут и дышать стыдновато, не то что выпрашивать выпить. Тем более, он действительно ведет себя не по-взрослому, значит и алкоголь ему не положен сегодня. Благо, Арсений, видимо, услышавший их разговор через стены со звукоизоляцией просто магическим образом, бесшумно появляется бледным пятном в дверях, неловко мнется на входе и пальцы перебирает, ощущающий себя в Антоновой одежде еще более неуверенно, чем в собственной. Да и взгляд, которым его сразу же одаривает Андрей, ничего доброго не сулит, и Арсений после приглашающего взмаха ладони фурией пролетает по комнате и присаживается чуть ли не на самый край стула с мягкой подушкой, вделанной в спинку. Судя по тому, как Арсений торопливо пробегается взором по Андрею и Велесскому, он старательно их изучает. Сначала, конечно же, он оценивает все риски, а только затем перестает метаться глазами по мебели и стенам, останавливает взгляд на Андрее — если честно, Антон оказывается еще большей его копией в действительности, на фотографиях это не так сильно выражено — и с осторожностью, свойственной любому омеге, наблюдает за ним десяток секунд. Потом ловит ответный взор, тушуется и спешит отвернуться, чтобы сделать вид, будто он и не был намерен изучать его дольше и теперь интересуется Велесским, осматривая его еще более коротко и еще более быстро. Подходящий для красивого (для Арсения Андрей априори красивый, потому что Антон берет от него все лучшее и совмещает в себе, соединяя с чертами матери) устоявшегося по жизни альфы бета с темно-русыми волосами и невероятным темным оттенком радужки глаз. Арсений, от Антона знающий и про развод, и про новый брак его отца, мысленно соглашается с выбором его отца — да, сложно такого человека не полюбить, особенно если он действительно таков, как про него изредка воодушевленно рассказывает Антон. В полнейшей тишине, пока Арсений пялится на них глазами, как у игрушечного лемура, Велесский ставит ему тарелку, но предлагает специи и несколько соков на выбор, интересуясь наличием аллергии, а после еле слышного бурчания про вишневый сок наливает ему его в высокий стакан и отходит к своему месту. От такого настроя за столом можно только вешаться, и Антон пытается разрядить обстановку: — Ну что, пытать будете? — Обязательно, — улыбается мягко Велесский, принимая шутку, в отличие от нахмурившегося Андрея, которому тут же наливают в бокал вина, лишь бы не портил высокий лоб морщинами. — Рассказывайте. — Что рассказывать? — накручивая спагетти на вилку, уточняет Антон и по столу взглядом волочит: ищет соус, но натыкается лишь на фирменные салфетки их любимого ресторана, откуда привезен ужин, и кусает щеку изнутри нервно, потерявший отвлекающий фактор. — Ребят, честно, бессмысленно вас отчитывать, ругать. Просто пока ты, Антош, живешь с нами, нужно предупреждать о том, что ты кого-то зовешь… — Велесский в привычной манере тщательно подбирает слова. — Зовешь в гости. И я надеюсь, что вам не нужно трижды повторять про защиту и безопасность. Вы обычно после школы остаетесь у Арсения, и там мы, конечно, ничего не можем контролировать, но… Арсений, твои родители дома обычно? — Сейчас мама дома. Обычно — нет, — выдавливает перепуганный возможностью звонка родителям Арсений. — Не звоните им, ладно? — Я и не собирался, — успокаивает его Велесский, аккуратно улыбаясь уголками губ. — Просто мы хотим попросить вас думать перед тем, как вы что-то сделаете. Ответственность за эти действия будет в разы крупнее, чем за разбитое окно или двойку. Думаю, вы понимаете это. — Мгм, — соглашается Антон себе под нос, не глядя ни на отца, ни на отчима. — И я бы хотел, чтобы с прежнего момента вы прекратили себя так вести, — встревает в спокойный уравновешенный диалог (не монолог ли?) Андрей, словно дверь с ноги вышибает своим далеко не будничным и мягким тоном, а вкупе с его бархатным голосом все кажется еще опаснее. — Если вы сейчас себя ведете как дети, то идите играть в песочницу, мне казалось, это логично для двух взрослых парней. Особенно для альфы, Антон. Арсению я не родитель, отчитывать его не мне, но промолчать я не могу. Раз уж считаете себя такими самостоятельными, то берите ответственность. И это не игра в доброго и злого полицейского, а реальность, и с моим мнением вы должны считаться, пока это происходит в моей квартире. В нашей квартире. — А это уже добавлено после приподнятой брови Велесского. — И это не призыв идти зажиматься у подъездных стен или в квартире Арсения, где наверняка нет таких отличных стен со звукоизоляцией. Это просьба говорить. Я надеюсь, это понятно? — Понятно, — кивает Антон, впервые поднявший на него залитые стыдом глаза. — Прости, пап. Я не думал, что вы так быстро вернетесь… — А надо думать, — хмыкает Андрей, отпивая вина и думая о чем-то, чтобы сразу затем поставить точку: — И если что-то произойдет, я надеюсь, вы первым делом скажете нам. Но я надеюсь, что ничего не произойдет. Особенно ранних и нежелательных беременностей. — Нам не пять, мы знаем. — Много смелости оказывается в Арсении для этой фразы, но после нее он сразу как-то сереет и выцветает, побоявшись реакции, но на отпор не бывает ответа, поэтому он выигрывает своей внезапной наглостью не только окончание разговора, но и невидимые очки в глазах Антоновых родителей. — Хорошо, Арсений, — впервые Андрей к нему так обращается, и голос его звучит уже добрее, вследствие чего Арсений отлепляет глаза от спагетти и напрямую на него глядит в оба. — Расскажи про себя, про своих родителей. Кем они работают? Мне интересно, с кем встречается мой сын. А теперь Арсению только в спагетти лицом, чтобы его посчитали идиотом и не спрашивали ни о чем, но надо что-то отвечать, и он, к собственному удивлению, даже не запинается при ответе, правильно ставит ударения и старается произвести если не первое, то второе впечатление на родителей Антона. В благодарность Антон гладит его коленку в огромной штанине под столом, и на секунду Арсений все-таки путается в языке, но быстро выходит из очередной смущающей ситуации и, поддерживаемый Антоном в рассказе, говорит-говорит-говорит. А пока говорит, глазами шарит по комнате, по его родителям, оценивая замеченную только сейчас отличную ментальную связь между ними, потому что вопросы задаются корректно и к месту после коротких переглядок. Неплохие люди, нормально, могли же вообще Арсения выпереть из квартиры и Антона отчитать. А тут и кормят едой из дорогого ресторана, и сыры какие-то за бешеные деньги нарезаны, судя по вкусу, и вино стоит очень недешевое, и сказали-то по фактам, а не родительскую ересь на повышенном тоне, и сами не похожи на тиранов каких-то. Не зря все же Антон так о них отзывался раньше, стоило зайти разговору, да и Арсений зря считал знакомство разрушенным, потому как проходит все достаточно непросто, зато с изюминкой.***
После нескольких сообщений от матери Арсений-таки говорит Антону, что ему уже нужно возвращаться домой. К тому моменту все уже относительно спокойно и разговор идет своим чередом, перекатываясь от темы к теме, открывая что-то новое, и по Антону видно, что ему неловко прерывать его. Но и оставить Арсения хотя бы на полчасика не получится: его мать точно посчитает, что они здесь занимаются сексом, и потом Арсения никуда не отпустит, уверяя, что он обязательно забеременеет, никуда не поступит и в восемнадцать будет ковыряться в пеленках-распашонках. Все родители одинаковые. Просто манеры разные — кто-то напоминает про презервативы, не понимания общественного стыда за подобные разговоры с детьми (лучше промолчать и потом растить никому не нужного ребенка?), а кто-то старается ограничить возможность забеременеть. И вторые обыкновенно попадают в собственный капкан — оказывается, просто невероятно, сексом можно заниматься при наличии желания хоть где. Даже в школьном туалете, прогуливая в этой комнате два на один какой-нибудь бесполезный урок. Понимающий характер Арсеньевой матери, Антон почти сразу просит отца вызвать Арсению такси и сам вбивает адреса в переданном ему мобильнике, пока все продолжают говорить. Он думает про то, что Арсению нужно дать что-нибудь цивильное из одежды, лишь бы не отправлять его в таком виде, вызывает машину для омег и, отдав телефон Андрею, встает из-за стола. А Арсений остается, как будто бы даже вжившийся в роль члена их семьи, и не радовать это не может. С улыбкой, расплывающейся по светлым щекам, Антон выходит из кухни и, роясь в своей комнате в шкафах, размышляет над тем, как легко способно все переменяться. Еще часа два назад стыд застилал глаза, требовал скрыться долой и сидеть где-нибудь в углу до скончания веков, а теперь Арсений остается с его родителями и ест шоколадный торт, довольный происходящим разговором со взрослыми и каким-никаким ощущением равенства в этой беседе: обычно подростков на подобных посиделках не слышат, и они играют роль куколок для портрета семейного обеда, но здесь Арсения внезапно слышат и слушают, а он, пользуясь, рассказывает им про желание поступить на актера, про идеи для вступительных экзаменов и планы на будущее. И, кажется, Арсений им тоже нравится, какой бы ни была первая реакция, особенно от Андрея, недовольство которого понять очень легко. Просто в парах чаще всего есть негласное деление — вспыльчивый и рассудительный или резкий и вдумчивый. Вот и у Андрея и Велесского так. Достаточно разговора наедине, чтобы прийти к общему решению, и разговорчивости Арсения: вуаля, Арсений им нравится! Не то что бы теперь ему можно здесь появляться постоянно, но уже нужно привыкать к подобному отношению и не бояться, что его порвут, как Тузик — грелку.***
Все-таки для Арсения находится подобающая одежда — и он выбирается из балахонов, врученных Антоном, буквально впрыгивает в широкие, но подходящие по длине джинсы с подворотами и укутывается в толстовку Антона, вертясь перед зеркалом в его спальне и уже забывая про всю неловкость, которую испытывал здесь, стоя к нему задницей и слыша звук ключей в коридоре. Сейчас ему легко, он выглядит отдохнувшим и довольным, и вряд ли это только из-за пары кусков торта. Вдвоем они спускаются, выходя из подъезда, и ждут такси, обнимаясь и переговариваясь шепотом, чтобы всякие подслушивающие с первых этажей ничего не услышали, пускай они и обсуждают всякую глупость — нужно ли идти завтра на первый урок, если там бесполезная астрономия, и когда они пойдут в кино на новый фильм про супер-героев. Антон обещает, что на выходных они точно туда доберутся, если не увязнут в подготовке к экзаменам, щелкает по красивому носу-кнопке пальцем и после возмущенного возгласа целует его, склонившись к нему в каком-то правильном движении головы и плеч. Арсений обхватывает его шею обеими руками, прикрывая глаза, и отвечает с осторожностью на поцелуй, переставший быть похожим на все прежние: есть ощущение, будто что-то между ними кардинально меняется после их попытки первый раз заняться сексом. И очевидно, что не в плохую сторону, потому что Арсений только раскрепощается, а Антон немного как будто бы и взрослеет, обещая устроить им свидание в кино и переговорить с родителями насчет ночевки у него дома. Как бы круто ни было тогда у Арсения на ночевке, к их разговорам постоянно прислушивались, да и они стеснялись особенно целоваться: мать Арсения в «лучших» канонах контролирующего родителя никогда в его комнату не стучится и вваливается так, без предупреждений. А у Антона дома им гарантирован хотя бы стук в дверь — и это не может не радовать. Но вообще, им просто будет комфортнее здесь, судя по настроению Арсения после непродолжительного разговора с Андреем и Велесским. Ему легче с едва знакомыми взрослыми людьми, чем со своими родителями, и Антон как тепличный цветочек, любимый сыночек и сына-корзина не может его понять: ему-то всегда проще с ними или с матерью, с которой он видится редко из-за ее возвращения в Воронеж после развода с Андреем. — Ты напиши мне сразу, когда домой зайдешь, ладно? — просит Антон, натягивая ему на голову капюшон толстовки и шутливо играясь с завязками. — И потом расскажи, что тебе мама скажет. Мне кажется, она не должна тебя ругать, если ты все-таки дашь ей номер моего папы и попросишь позвонить, мол, «сама узнай, мам, что мы общались сидели, а не детей делали». Они же пообещали тебя, если что, прикрыть. — Я думаю, она только больше разозлится из-за этого. — Ну хочешь, я поеду с тобой и торжественно поклянусь, что никаких детей не будет? Она же не может до старости лет пасти тебя! — Может, — вздыхает Арсений, клюя поцелуем Антона в щеку. — Я позвоню тебе, если все будет нормально. Поучим вместе что-нибудь? — Я заебался, Арс, какое учиться? — Ты еще не успел заебаться, — шутит Арсений, подмигивая, и оборачивается к стоянке, где фарами светит такси. — Все, я поехал. — Отпишись, когда зайдешь домой, — требовательно напоминает Антон, всегда заботящийся о том, как Арсений добирается домой, если делает это сам: все-таки с омегой может произойти в разы больше, чем с альфой под два метра ростом и кулачищами в кольцах. — Помню. Антон открывает ему дверь, напоследок чмокает его в лоб и провожает взглядом такси из двора, собравший руки на груди и потирающий плечи из-за резкой вечерней прохлады. Если бы он курил что-то, кроме редких парилок, то сейчас бы пафосно затянулся сигареткой, но он не и поэтому почти сразу возвращается в квартиру, в лифте думая над тем, как говорить с родителями наедине. Очевидно, что разговор при Арсении был малостью и сейчас ему снова будут заботливо напоминать про презервативы, разумную голову и важность осторожного, как к хрустальной вазе, отношения к омеге (была бы девушка или бета, говорили бы про них, но раз Арсений — омега, то и речь пойдет про омегу). Как хороший подросток Антон задерживается в подъезде — стоит на общем балконе, глядя вдаль, и думает над тем, что говорить при грядущем разговоре. С одной стороны, теперь он свободнее и без смущающегося Арсения может прямо сказать, что они явно не намерены так сразу переходить ко «взрослому» сексу, потому что при личном разговоре он более уверен в себе и реакциях. С другой, после драки кулаками не машут, Антону положено выслушать очередную лекцию про безопасный секс (первая была в его четырнадцать, а последующие постепенно подтягивались — то перед первым гоном, то при раскрытии его отношений в десятом классе, то при отпрашивании на тусовки) и чуть ли не на цене акций родительской компании поклясться, что никогда и ни при каких обстоятельствах он не будет нарушать правил и подумает прежде всего о собственном здоровье, если на партнера ему безразлично. Но ему очевидно не безразлично, да и торопиться им с Арсением некуда… Но как сказать это родителям? При всем доверии, это неловко и стыдно, хотя хуже сегодняшнего «знакомства» вряд ли что-то может случиться. Они у него понимающие, любящие, и Антон благодарен им за это, как бы ни строили в культуре образ подростка, ненавидящего мачеху или отчима. Если человек добрый и светлый, то его будут любить, и он убеждается в этом буквально на своем примере. Шумя ключами в ладони, Антон входит в квартиру, разувается, неловко трется у двери в кабинет Андрея и только после того, как внутри замолкает разговор, стучится белой костяшкой пальца. — Заходи, — глухо звучит голос Андрея, и Антон молча юркает в комнату, садится на кожаный диван и собирает ладони на коленях. На него сначала — ноль внимания. Андрей, нацепив очки в металлической оправе на кончик носа, занят в компьютере, и Антону не хочется прерывать его. Так он и сидит куколкой на диване, ожидая не пойми чего. Благо, Велесский из-за этой подозрительной тишины спешит к ним прийти, переодетый в домашний спортивный костюм темно-фиолетового цвета, и одаривает их обоих непонимающим взглядом, стоит ему войти. — Вы чего в тишине сидите? — Он приближается к рабочему столу, садится на подлокотник кресла, в котором располагается Андрей, и опускает в привычно-семейном жесте руку на его широкие плечи. — Ты Арсения проводил, Антош? — Да. — Обязательно узнай, когда он доберется домой. — Антон, ты вот что мне скажи… — осторожно начинает Андрей, откинувшийся на спинку кресла и теперь глядящий на Антона из-за приспущенных на нос очков. — У Арсения твоего строгие родители? — Достаточно. — И ты хочешь сказать, что при этом факте вы ночевали тогда и в целом проводили время у него? — Пап, ну зачем мне врать? — Антон в детской привычке выпячивает обиженно губу. — Честно, мы были у Арсения. Только целовались, если ты хочешь это узнать. И вообще, пап, вы не думайте, что мы тут постоянно зависали, я… — Я бы почувствовал, если бы вы тут постоянно, как ты говоришь, зависали, — напоминает Андрей и скорее автоматически поднимает взгляд зеленых глаз к Велесскому, считывая его ощущения и проверяя, может ли он в чутком жесте положить ладонь ему на колено. — Я верю тебе. Просто это звучит сомнительно… Обыкновенно омег в его возрасте очень берегут родители. Даже девчонок так не берегут, я тебе так скажу. И ты должен к нему относиться не хуже, ты услышал, Антон? Он, кажется, хороший и умный мальчишка, учится, поступать хочет, не мне тебе говорить это, и без меня это знаешь. И он влюблен в тебя, конечно, это заметно… — Я знаю, — улыбается Антон. — Папы, честно, это вообще так случайно получилось, что мы в первый раз так… Так с вами тут пересеклись. И мы ничего вообще, — для уверения их он даже ладони показывает, демонстрируя отсутствие зажатых в знак лжи пальцев, — не планировали особо… И я к Арсению плохо не отношусь, честно. Я же сразу вам тогда сказал, что мы с ним вроде как встречаемся, вот… — Если тебе будут нужны деньги — понятное дело, на что, — попроси сразу. Мне кажется, мы даем тебе достаточно на карманные расходы, но раз теперь у тебя Арсений, значит тебе нужно больше. В кино, театр там сводить его. В кафе посидеть. Вы только не шатайтесь теперь по улицам, можете дома у нас время проводить, только, ради Бога, Антон, предупреждай нас. Мы и приехали сегодня раньше совершенно случайно, раньше освободились, и ладно мы, мы-то понимаем все, нет ничего стыдного и плохого в том, что взрослые парни занимаются сексом, только вот ты живешь с нами, надо предупреждать. — Пап, я понял. — Почему Антону стыдно от слова «секс», если он им пытался заняться несколько часов назад??? — Папа все правильно сказал, — подтверждает Велесский, всю его речь гладящий Андрея по кудрявой макушке и накручивающий прядки себе на изящные пальцы с парой колец, включая дорогое обручальное с бриллиантами. — Будь с Арсением бережным. Он правда влюблен в тебя, так очаровательно смотрел весь вечер на тебя. Мы рады, что ты нашел близкого человека, Антон, и не ругаем тебя сегодня ни за что, кроме того, что ты нас не предупредил. Это как минимум было неприятно для Арсения, а как максимум — для нас. Никто вам ничего не запрещает, в квартирах не запирает — гуляйте, встречайтесь, милуйтесь. Мы с папой только счастливы за вас. Только меньше инфантилизма. Договорились, Антош? — Да, пап, договорились. Честно-честно.***
Массовая культура есть порождение тех, кто слаб и боится делать все то, что хочет, вопреки опасению, видеть в книгах и фильмах. Будь то преступления, будь то домашнее насилие, будь то что угодно, не вписывающееся в рамки закона и морали, главных регуляторов человеческой деятельности и отношений. И чаще всего эти слабые люди, не способные к опробованию, мечтают злостно читать о том, как другие страдают или заставляют кого-то страдать. В этом их невероятная глупость, потому что массовость должна пропагандировать все светлое и доброе, вымывая из прибрежных скал человеческих умов глупость и дурость накатами моральной и правовой волн. И даже позднее, выдаваемое за эстетику работы или продуктивности сидение в кабинетах с кофе — это мнимая красота, выставленные рамки. И принимать усталость и занятость за признак ответственного работника — глупость несусветная. Но есть люди, осознанно выбирающие такой путь жизни, видящие в этом смысл, и осуждать их нельзя, потому что выбор есть выбор. А уже общая мания к постоянной «продуктивности» (или тому, что по глупости называют продуктивностью) — это совсем не выбор. Выбирать нужно сон, а не якобы интересную кому-то историю в социальных сетях о том, что ты до пяти утра работал над проектом. Нет никому дела до этого, эта потребность в «реализации продуктивности» мнимая, к сожалению, людям этого не понять до момента, когда восторжествует разум каждого вместо стадного чувства. До пяти утра, конечно, ни Андрей, ни Велесский в кабинете не задерживаются, но до часу ночи остаются — бизнес сам себя на плаву не держит, еще и филиалы новые скоро открывать, так что раннее освобождение дает ночную занятость. И радует, что оба не испытывают по этому поводу никаких особенно отрицательных эмоций: когда занимаешься тем, что любишь, всегда легче держать себя в руках и под контролем. Действительно говорят о важных рабочих моментах, созваниваются с вечно работающими ради чего-то подчиненными, обсуждают стратегии развития. Но чем глубже ночь, тем менее важным становится это, потому что в один момент Андрей скидывает очки на стол, растирает ладонями лицо и под ласковым супружеским взором переводит тему: — Не могу не думать про Антона. — Хочешь поговорить про него? — интересуется ненастойчиво Велесский, пересаживаясь из придвинутого к столу кресла на подлокотник Андрея и вплетая в его кудрявые волосы пальцы, цепляясь кольцами за особенно крученые прядки. — Сделать тебе кофе? — Нет, не хочу. — Он качает головой. — Да, поговори со мной об этом. — Хорошо. — Столько этих историй про беременных в шестнадцать омег сейчас на слуху. Как подумаю, мне дурно становится. Нет, Антон — мальчик умный, я очень рад, что у меня такой сын, но никогда в своей жизни я не пожелаю ему собственного опыта. Это же просто ужасно — стать отцом так рано, пытаться учиться, работать… И это даже в настоящих реалиях катастрофа, пускай мы и будем им помогать во всем по максимуму. Просто я по себе знаю эту историю, и если Антон окажется в подобном… Нужно еще раз с ним поговорить, только серьезнее в разы, ты слышишь? Как только он про Арсения своего рассказал, я каждый раз вздрагиваю, только он просит о чем-то поговорить. — Он же пообещал тебе быть благоразумным, Андрей, перестань так накручивать себя. Тем более, ты сравниваешь несравнимое. Ты и он — разные люди, жизни, ситуации. Как будто бы ты жалеешь теперь о том, что у тебя есть он. — Нет, — Андрей отнимает от лица ладони, перехватывает его запястье и, отвлекая себя, медленно расстегивает его часы, чтобы снять и отложить на стол, открыв кожу с выступающими венами своему взгляду, — ты не прав. Никогда нельзя оценивать так рождение ребенка, потому что я уже отношусь к нему как к любимому сыну, а не потенциальному человеку. Я уже люблю его, хочу для него самого лучшего, но если бы его не было, я бы даже не предполагал этого и по праву бы считал выбор правильным. Он уже есть, и головой я понимаю, какой выбор тогда был верный, но сейчас я ни о чем не жалею. Тогда, до его рождения, я думал об эфемерном ребенке, обобщенном образе, мне легче было говорить о правильности. Теперь я любовью предвзят. Именно поэтому я не могу перестать за него переживать. Понимаешь меня? — Понимаю. — Мы просто обязаны еще раз с ним поговорить. Завтра. — Конечно, Андрей, я поддержу тебя в этом, ты можешь не переживать. — И по его плечам обеими ладонями скользит, целуя продолжительно в макушку. — Тебе Арсений правда понравился? Задумавшийся, Велесский пару минут молчит — и Андрей тоже молчит, гладя отстраненными движениями его колено и думая о чем-то несущественном, судя по умиротворенному лицу и ровно лежащим бровям. Даже скулы расслаблены. — Да, он умный и милый мальчик. Лучше, чем та его Кристина год назад. Тебе не очень он понравился? Или что? — Да нет, Леш, нормальный мальчишка, пускай встречаются, — отмахивается Андрей. — Но мне все-таки волнительно. Да и альфе во мне не хочется видеть в нашей квартире чужого омегу. Ты прав был, когда говорил, что Антону на восемнадцать надо было дарить квартиру. Не будет же он с нами до тридцати лет жить, Боже упаси. А сейчас и Арсений этот тут чаще нас будет появляться. — Пожалуй, ты перебарщиваешь. С утра лучше об этом поговорить, сейчас ты не в настроении, как я вижу. — Тебе легче говорить, ты бета. Закатив глаза, Велесский сжимает его плечи до приятной боли и поднимается с подлокотника, чтобы пойти закрыть распахнутое окно, сложить разобранные документы по папкам и нужные отобрать, откладывая к краю стола. Его умиротворяет такая деятельность, и он с удовольствием занимается этим, пока Андрей наблюдает за ним — и думает. Про Антона. И немного про Арсения, который не то что бы раздражает, просто оказывается не в том месте и не в то время, ибо как к человеку у Андрея к нему претензий нет никаких. Есть и есть. И хорошо, что у него есть Велесский, способный отрезать неприятный разговор, поговорить по душам с Арсением и расположить их друг к другу, несмотря на первое взаимодействие. Хорошо, что у него вообще есть такой супруг, — об этом Андрей думает часто, но особенное тепло всегда разливается по груди, стоит Велесскому снова проявиться как разумному и справедливому. Что бы ни было, как бы ни пришли они к этому браку и этим чудесным отношениям, это лучшее, что с ним происходило и происходит сейчас. Так как Антон уже, наверное, спит, Велесский бесшумно уходит вымыть их чашки из-под кофе, возвращается в кабинет всего на пару минут — забирает их телефоны, чтобы поставить на зарядку в спальне — и дает Андрею подумать одному. Уже умывшийся, с влажными у лба темно-русыми волосами и вкусно пахнущей каким-то косметическим средством кожей, он вновь приходит в кабинет, напоминает про будильник на семь утра (это-то при наличии домработницы) и дожидается, чтобы Андрей поднялся и ушел в ванную комнату, а затем мягким касанием выключателя тушит свет. Зачем-то он дожидается его не в постели, а у окна спальни, куря его сигареты (кто-то пытается бросать, получается не очень), и Андрей, наконец туда пришедший, обнимает его со спины и целует за ухом, склонив голову и сдвинув немного его волосы в сторону для удобства. — Ты чертовски прав, Леш, мне не стоит так волноваться из-за Антона. — Да я всегда прав, — самодовольно отзывается Велесский, выдыхая в окно, и оборачивается через плечо. — Хочешь? Кивнув, Андрей затягивается с его ладони, в шутку выпускает кольцо дыма над его головой и усмехается довольно, всегда чуткий до реакций в такие моменты. У него даже общая напряженность в лице уходит, как будто он молодеет лет на пять как минимум, и Велесский, потушив сигарету о пепельницу, целует его — подается вперед, касается его приоткрытых губ собственными и, зажмурившись, гладит его ключицы какими-то невидимыми рисунками и узорами. Между ними всегда была, есть и будет такая тонкая душевная связь, и даже сейчас им достаточно пары фраз, чтобы подвести в знак итогов черту под этим днем любимым окончанием.***
Совершенно точно нельзя сказать, что Антон живет плохую жизнь. Скорее даже наоборот, если исключить предстоящую сдачу экзаменов. Столько времени уходит впустую на заучивание терминов, признаков и планов по одному только обществознанию, а уж про остальное даже говорить страшно. Все эти часы складываются за весь год если не в месяц, то в недели угробленного времени, и Антон каждый раз порывается прогулять занятия или чего-то не учить, уйдя гулять по вечернему городу в наушниках, чтобы говорить с Арсением или слушать музыку при его занятости. Ведь при совсем уж плохой сдаче экзаменов, он сможет поступить куда угодно с деньгами родителей. Он же не глупый, не блатной до костей мозга, просто ему лень — на уроках он способен дискутировать с преподавателями на самые разные темы, если хочется, и редко он оказывается на уровень ниже по знаниям, хотя бы потому что в школах не преподают чрезвычайно умные (в большинстве это именно так, но феномены никто не отрицает). Просто Антону похуй. Да и он заебался. Но зачем-то он все-таки продолжает учиться, постоянно нарешивать варианты, учить-учить-учить-учить — и еще раз учить. И сейчас он выходит из университета, где занимается с местным преподавателем, закидывает на плечо рюкзак и осматривает уставшим взглядом парковку. Потом опускает глаза к горящему экрану мобильника, ежась плечами от ветерка, и спускается по ступеням. Его сегодня должны забрать родители, удачно возвращающиеся из компании в это же время, и он ради комфортной огромной машины, где можно подремать, готов хоть час стоять на морозе и ожидать. Но, благо, не приходится: сверкающая белизной «бэха» останавливается у края парковки. Антон вваливается в автомобиль на заднее, скидывая на ходу рюкзак, и, уже усевшийся, расстегивает джинсовую куртку на меху. Ему всегда приятно, как в детстве, если за ним куда-нибудь заезжают. Приятно во все разы, кроме одного — того, где его пьяного забирали из полицейского участка после задержание за распитие алкоголя в общественном месте. Самое тупое в этом всем было то, что он еще и наблевал какому-то менту на форму, потому что был без шуток в хламину, как черт. — Как дела? — буднично интересуется Андрей, и только после его голоса Антон перестает ерзать на задних и обращает к нему и Велесскому на передних взгляд. — Устал? — Да, есть такое. И есть хочу ужасно. — Леш, заедем поужинать куда-нибудь? — Взгляд к нему обращает чутко, внимательно, словно вопрос решают какой-то серьезный. Автоматически Антон прослеживает его взор собственным и, полулежа сзади, молча наблюдает за ними. И если Андрей белой «бэхе» сегодня не очень подходит в обычном темно-синем костюме-тройке и с неуложенными кудрями, то Велесский словно создан для нее — одно только пальто кофейного цвета чего стоит! В целом, эта машина более идет Велесскому, особенно когда он курит возле нее в ожидании Андрея утром во дворе, но вместе они отлично вписываются в ее картину и дополняют друг друга. — Да, давайте. Куда? — Хочу грузинскую кухню. И эту вот булку, где яйцо и сыр внутри. Как она называется? — Антон упирается коленями в спинку кресла Андрея, и оно с Андреевого позволения немного отъезжает вперед, позволяя разместится удобнее и вытянуться хоть самую малость. — Хачапури по-аджарски она называется, — улыбается ему через зеркало Велесский. — Ну поехали тогда. — Да, точно. А знаете, что еще по-аджарски? — риторически спрашивает Антон, а после обоюдного молчания добивает шутку: — ЕГЭ. Ну типа, поняли, да? Ад и жарски? Адовая жарища, вот. Велесский фыркает, забирающий с магнитной подставки мобильник Андрея, чтобы ввести адрес какого-нибудь хорошего грузинского ресторана, а Андрей молча закатывает глаза и дальше ведет автомобиль — уж очень органично он смотрится в такие моменты. Еще пару минут Велесский ищет для их ужина ресторан, потом мягко возвращает телефон обратно и, насколько позволяет ремень, оборачивается к Антону: — Как у вас с Арсением дела? На самом деле, Антон этого вопроса ждет невозможно долго, будто бы целую вечность. Теперь, когда они с ним знакомы, можно долго и муторно делиться чем-нибудь, насев на уши, и Антону как любому влюбленному хочется постоянно твердить об Арсении, рассказывать, какой он умный и красивый, и пытаться в планы. К счастью, его понимают и чувствуют по-родительски отлично, оттого и спрашивают. И Антон уверен, что Андрей тоже интересуется их взаимоотношениями, просто после рабочего дня желает помолчать и послушать, а не задавать вопросы Антону, который как сорока потом не отвяжется. — Круто. Мы в кино завтра идем. На вечерний, там какой-то ужастик. — А Арсения отпустят родители? — поправляя через зеркало аккуратные темно-русые передние пряди, Велесский приподнимает бровь и хочет еще что-то добавить, но… — Сука, куда ты прешься, ты же видишь, что я перестраиваюсь?! Понакупили прав олени! — И выжимает противно долго клаксон. — Кусок придурка на побитом «Солярисе» своем! Глаза разуй! От резкого торможения Велесского покачивает, благо, пристегнут, и он вынужден отвернуться от Антона, который и сам сейчас не горит желанием продолжать разговор: если Андрей так яростен за рулем, то лучше немного переждать. Потом он опускает окно, хочет высказать пару ласковых, но движение не позволяет, и он, играя желваками, стучит пальцами по рулю. Злится, раздражается, и Велесский без какой-либо озвученной реакции опускает ладонь ему на колено и сжимает в знак поддержки, мол, «ну и хуй с ним». Антон слишком хорошо знает отцовские черты — когда-то его пытались научить водить за пределами Москвы, где они были с какими-то друзьями по компании на шашлыках в огромном загородном доме. Пытались, но не научили, потому что Андрей совершенно не способен кого-либо обучать, особенно вождению, особенно Антона. Видимо, все, что связано с автомобилями (такими дорогими — в особенности), его триггерит хорошенько: чего только ни было в молодости. — Да, должны отпустить, — чуть тише прежнего делится Антон. — Арсения в кино, — напоминает на всякий случай он, крутя в пальцах мобильник и рискуя каждый раз упустить его из рук прямо на пол. — Я с ними сам поговорил, наговорил там, наобещал… Что до квартиры его провожу, что никакого алкоголя и последнего ряда, что мы обязательно поужинаем в нормальном ресторане, а не в, как они сказали, «ваших этих отравляющих макдональдсах». Они мне, кстати, не поверили, что вы такие богатые-деловые. Сказали, что я рисуюсь, лишь бы Арсения… использовать. Окей, это неловко, но цитата есть цитата. — За столько лет в одном классе могли и запомнить, чей ты сын, — огрызается не пойми на кого Андрей. — Не задерживайся у них больше, пусть варятся в своем соку неудовольствия сами, а Арсения к нам лучше зови. Водителя с вами отправлю завтра специально, пусть с окна увидят, кто их сыночку-корзиночку возит на роскошной машине. — Хорошо, — Антон улыбается, довольно хлопая ресницами и уже представляя, какой отличный вечер их с Арсением ждет завтра. — А теперь, пап, давай без приключений до ресторана, иначе я сожру вашу кожаную обивку!***
Свидание у Антона и Арсения выходит чудесным, безо всяких казусов и глупых клише, хотя иногда они действительно уместны. Наобещавший просто тонну родителям Арсения, Антон слово сдерживает — они ужинают в хорошем ресторане огромной пиццей и молочными коктейлями, а затем идут в кино на ужастик и ни в коем случае не сидят на последнем ряду, как бы смешно это ни звучало. Почему-то Антону оказывается важно соблюсти все требования его родителей, пускай Арсений и говорит, что ничего страшного в последнем ряду нет. Впрочем, отсутствие последнего ряда в их билетах не лишает их поцелуев, и Арсений случайно закусывает ему губу, когда во время их поцелуя на экране начинается какое-то месиво. Антон смеется и губу зализывает, продолжая держать попкорн между их креслами, подлокотники которых предусмотрительно опущены. Изредка Арсению пишут родители, и они записывают им уверяющие видео то из ресторана, то из зала. А позже — из машины, и мать и отец Арсения действительно считают, что они едут на такси и необходимо спуститься и расплатиться по приезде Арсения. А для Антона это — минута гордости, апогей удовольствия ко всему вечеру, вишенка на шоколадном мороженом! Когда они обнимаются на прощание у автомобиля, мать Арсения спускается якобы чтобы расплатиться, но на самом деле хочет поглядеть получше на Антона. — Нет, не нужно платить, — качает Антон головой, пряча кудри под черную кепку поглубже. — Это наш семейный водитель, ничего не нужно, мои папы платят ему зарплату ежемесячно. — И очаровательная, довольная шалостью улыбка. — Да? Ну хорошо. — Мам, ты иди, мы еще тут… — пытается начать Арсений, не отпустив мизинчик Антона своим, но его мать кивает вверх, на их окна: — Отец смотрит, ждет, пока мы поднимемся. — Арс, позвони мне вечером, хорошо? — соглашающийся на данный момент с матерью Арсения ради выигрыша каких-нибудь очков, Антон кивает ему и целует его целомудренно в лоб, как будто бы и не было между ними ничего сверх этого, как будто оба в целибате. — Хорошо. Мы очень классно провели время, — для формальности отзывается Арсений, улыбаясь влюбленно ему, и мать Арсения отходит к подъезду ближе, оставляя их на минуту-другую-таки. — Шаст, спасибо, мне все очень понравилось сегодня. И фильм, и рестик, и… В общем, я очень рад. — Я тебе кое-что напишу перед сном, — сверкает зубами в улыбке Антон, счастливый созданной интригой. Фыркнув, Арсений цепляет его ладонь, оборачивается аккуратно через плечо на мать, возвращает взор на Антона и приподнимает бровь в немом вопросе. Ему, конечно же, хочется знать сейчас все, что может сказать ему Антон. — Не буду говорить сейчас, перед сном напишу тебе. Если не уснешь раньше меня, то увидишь сразу. А если уснешь, то утром уже прочитаешь, Арс. — Не усну теперь точно… — Все, Арс, давай, а то твой папа подумает, что мы с тобой тут обсуждаем, как ебаться в школьном туалете, — смеется, запрокинув голову, Антон и напоследок целует его уже в кончик носа, точно в милейшую кнопку. Улыбнувшийся ему той влюбленной улыбкой, характерной всем любящим людям, Арсений наскоро его обнимает за плечи, несмотря на надзор родителей, отходит на пару шагов, машет рукой и первый ныряет в темноту подъезда, придерживая матери дверь. Выглядит он свободно, красиво, словно в расцвете, и Антон ждет, пока он из окошка ему помашет ладонью, а затем усаживается в автомобиль на заднее и приваливается лбом к окну, на особенно резких движениях небольно стукаясь виском о стекло. Ему с Арсением безумно хорошо, и он листает их совместные фотографии в мобильнике, пока едет домой.