Добро пожаловать в этот горестный мир…
— Добро пожаловать на Обетованную Землю, господин Авантюрин. Мы рады приветствовать вас. Обетованная Земля, она же — Апокриф-I в официальных документах КММ и в приказе Авантюрина на деловую поездку. Так бывает с теми планетами, что длительное время не идут на контакт и не дают разрешение на посадку, дрейфуя в открытом космосе в своём блаженном одиночестве, пока остальные строят догадки и дают свои собственные наименования, решая всё за них. Справедливости ради, Авантюрин тоже, если бы мог, не давал право КММ входить в своё личное космическое пространство. Но не то чтобы его спрашивали, конечно. Вместо этого он улыбается дежурно-профессиональной улыбкой и сканирует местность, ради приличия бросив: — Приятно стать одним из первых посетителей. Это такая честь. По преждевременным расчётам и подсчётам, Апокриф-I не представляет ценности, как источник дорогостоящих материалов, которые можно было бы монополизировать. Вокруг города — сплошные пустоши, едва ли что-то можно найти под морем песка. Несколько рек. Возделанная в меру возможностей земля, уникальные культуры, приспособившиеся к климату. Сердце — отстроенная столица. Вокруг города — стена, уберегающая от буйств стихий; внутри стен — ещё одна, отгораживающая от простых смертных главную ценность Апокрифа-I. Свою Святую. Но о ней — тс-с-с, — позже, конечно же. Не всё сразу. Авантюрина водят по пустынным улицам города. Показывают унылые дома, напоминающие квадратные гробы. Рассказывают историю, уходящую в глубокую древность, точно она сумеет заинтересовать хоть кого-то. Её нельзя оценить в кредитах, потому она — бесценна, и для обеих сторон совершенно разный смысл в этом определении. Словно нехотя, его подводят к главным воротам внутри города сильно опосля. Почему-то желают сотрудничать, но совершенно не желают раскрывать свои тайны. Авантюрин не может их винить. Ворота поднимаются тяжело и медленно, как большой великан просыпается после долгого, долгого сна. Безликие стены сменяются расписным храмом; Домом Святости, как зовут его местные. Ведь то — оплот семьи коэнов, вокруг которых выстроен весь идеалистический, полный радости мирок местных жителей. Маленький священный город посреди столицы. Недоступная крепость. Позолоченные купола. Песчаные колонны, отбрасывающие тени, меж которых мелькают прогуливающиеся левиты — вышли посмотреть на приезжих, интересно же хоть одним глазком увидеть обрывок той жизни, которой они лишены с рождения. Ему объясняли, как устроен быт. Есть обычный люд, недостойные смертные, живущие вне храма, что глотки рвать друг другу готовы за мгновение наедине с великой Святой. Есть Служители, что допущены к Дому Святости и семье, заведующие всем, что происходит на Апокриф-I. Есть левиты — побочная ветвь семьи коэнов. Левитов легко отличить от обычных жителей. Левиты — нечто неприкосновенное; ходят рядом, но точно под хрустальным куполом. Лица — покрыты чёрной вуалью; не видно ни единого участка кожи, скрытого за чёрно-алой рясой в пол, подол которой расшит традиционными узорами родины. Лишь изредка мелькают частично оголённые руки — наивысшее проявление вульгарности, что-то наравне с тем, чтобы раздеться догола в общественном месте на любой другой планете. Левиты святы, но недостаточно. Они родились в правильной семье, и даже если по сути они лишь пустышки, не представляющие ценность — уже благословлены. Просто потому что им повезло больше, чем другим. Их дозволено тревожить, с ними разрешено заговорить при желании, но они — не более, чем ходячая картинная галерея, выставленная напоказ. Не знают ничего о внутреннем устройстве семьи коэнов, способны лишь обучать детей прописным истинам — вот их главная обязанность, главных наставников народа. Помереть со скуки можно и окончательно свихнуться, если начать говорить с украшенными стенами. Жителям Апокриф-I, конечно, это совершенно не грозит. Они уже утопают в первородном безумии, уродующим их тщеславные души. Но кому есть дело до таких бестолковых мелочей, когда суть совершенно не в этом? Коэны — вот главная достопримечательность, главная ценность. Из их числа выбирается Святые. Свя-ты-е. Руки прочь, глаза прочь, они — неприкосновенны. Пока КММ, как дураки, охотятся за проклятым Элио, на Апокриф-I таких, как он, разводят, словно породистых щенков и прячут за высокими стенами, подальше даже от глаз собственного народа. КММ могут сколько угодно делать вид, что они заинтересованы некой рудой, добываемой лишь на их землях, но Авантюрин прекрасно понял свою маленькую задачку — разузнать, хотят ли они тесно сотрудничать и показать своих щенков вселенной. Если не хотят — понять, как надавить, чтобы захотели. Вот и вся ценность этой маленькой, утопичной секты — простите — культа. Культа имени Святой. Их личного Бога, их личной спасительницы, о которой они знают лишь имя, но и этого им хватает, чтобы преисполниться неподдельной радостью. — Нынешнюю Святую зовут Агнесса, — делится Служитель, ведя его вглубь темных залов, сливаясь с тенями своей монотонно-чёрной рясой, — она — самая благородная из Святых за всю историю Обетованной Земли нашей. Посему мы прислушались к её пророчеству и совету открыть свои сердца для сотрудничества. Авантюрин слушает, играясь с монеткой в кармане пиджака; столько слов от этих… праведников и ни одного стоящего. Играюче он направляет разговор в нужное русло: — Можете больше рассказать про Святых? Было бы интересно узнать больше про столь… интересный феномен. Они ведь являются долгоживущим видом? Нужно ведь знать, что писать в строке «срок эксплуатации». Нужно ведь после заполнить отчёт о поездке. Едва ли начальство заинтересует бесценная история самобытной религии. Служитель мельком оглядывается на него через плечо; бледное, худое лицо, захваченное чёрным со всех сторон — на голове красуется чёрно-алая камилавка, плечи укрывает чёрное одеяние, — в полумраке коридоров на мгновение стало почти враждебным. Но он соизволил ответить: — Всё верно, уважаемый господин Авантюрин. Коэны — дети, отмеченные Эоном, посему они имеют и власть над будущим, и над временем. Совсем скоро Святая Агнесса отметит свой первый век. Мы все молимся о том, чтобы и не последний. Так и записать: чем бережнее отношение, тем дольше служат. Галочка. Нужно узнать риски и тонкости обращения. — А что стало с прошлым Святым? Если, конечно же, вам позволено разглашать о подобном. — Никто не вечен, господин. Святой Агний трудился на благо народа, посему его скорый уход из жизни был великой трагедией для нас, о которой я не хотел бы вспоминать в столь знаменательный день. Прочерк: вернуться к этому после, если удастся. Служители слишком скользкие, нужно укрепить доверие для начала. Авантюрин не спрашивает напрямую о нынешней Святой. Не знает всех законов, и всё же понимает, что поговорить с ней ему не дадут. Не положено. Святая на то и Святая, чтоб не трогали её своими грязными руками, взглядами, словами — дозволено лишь наслаждаться её святым присутствием. Покажут издалека, в полумраке, и за это он должен быть уже благодарен. Но ему и не требуется разговаривать с ней. Ему нужна сделка, партнёры для КММ; секте — простите — культу требуется лицо, требуется Бог и защита. Их желания не пересекаются ни в одной категории. Он, на самом деле, был бы не прочь получить для себя немного выгоды, но поводок натянут туго-туго — позволили лишь на шаг отойти от хозяйской ноги. Сказали, что он свободен, поправляя на шее ошейник, погладив уродливое клеймо. Неловко получится, если очередное происшествие с ним закончится скандалом. Потому он складывает лапки, как послушная псинка, и готов быть по-лез-ным. Святой ужас. И сам он, и главный зал Дома Святости. Мрачный — одно лишь окно в пол разрезает тьму раздробленным из-за витража светом. Что-то на грани с тронным залом, но куда скромнее тех, что ему удавалось увидеть раньше. Хвастаются статусом, но точно нехотя. Трон — мастодонские кости да злато; шесть ступеней отделяют Святую от бренной — простите — обетованной земли. Главные украшения — неподвижно стоящие коэны, легко отличимые от левитов — рясы и вуали расшити не алыми, а позолоченными нитями. Почти — неподдельное воплощение местной роскоши, если отвести взгляд от Святой. — Мы привели чужестранцев в наш дом, как вы и велели, Святая Агнесса. Уповаю на ваше одобрение и радость, — Служитель кланяется, высказываясь всё своё безграничное уважение, но Авантюрин понятия не имеет, к чему этот фарс. Сам ведь говорил, что она умолкла на последние десятилетия. За последние десятилетия — ни единого слова, лишь рукописи с предсказаниями на следующий месяц. Наверняка на каждую букву, выведенную лично рукой Святой, помолиться успели. Делать же им явно больше нечего — иначе не устраивали бы свой маленький сектантский — простите — культисткий спектакль. Собственные мысли ощущаются клубком змей, истекающих ядом; Авантюрин привычно улыбается, но хочется скалиться от абсурда всего происходящего. Какие же люди… по залу проходится рой сдавленных, удивлённых охов, когда Святая поднимается со своего места …жалкие. Воздух точно вибрирует от всеобщего волнения. Святая! Святая снизойдёт до них! После десятилетий молчания! Святая поднялась со своего места, доказав, что не является бездыханной статуей. Настоящая, живая Святая, что отреклась от них на долгие, долгие годы, вновь обратила на них внимание. Все присутствующие коэны склонили головы, все служители, кроме того, что водил его по городу, попадали ниц. Тоже должен склониться. Тоже должен упасть ниц, но он словно впервые в жизни заимел позвоночник, поддерживающий его, позволяющий устоять. Вместо костей — металлические спицы, негнущиеся, неподатливые, болезненные. Авантюрин взгляда не отводит от того, как изящно, подбирая подол черного платья и оголяя носики туфель, Святая спускается со своего трона. Зал затихает в почтении, не слышно ничего, кроме тихого стука её каблуков. цок-цок. Шесть раз. цок-цок. Святая! Святая! Святая! Воплощение культуры, воплощение своей нации. Ало-черные одеяния, накидка-крылья, что никогда не поднимутся из-за того, как тяжела вышитая золотом история на них. Узоры на черной вуали сплетаются в знаки, знакомые одним лишь коэнам; каждый шаг — цокот и перезвон драгоценных камней на её прикрытых запястьях. Истинная ценность Апокриф-I, единственная ценность этого фарса. Движения — медленные, точно она смакует каждое мгновение, пока на неё смотрят, пока ей восхищаются с невысказанным, но ощутимым в воздухе страхом. Она останавливается аккурат в промежутке, освещаемым сквозь витраж. Она останавливается аккурат перед ним. Священная в своём мраке, утопающая в алом из-за искаженного света. И она протягивает ему ладонь в своей блаженной истоме, и он наконец склонил голову — ничего особенного для него, и всё же в груди зреет совершенно новое, незнакомое чувство. Даже сквозь ткань перчаток чувствуется холод её кожи, словно всё же она из мрамора. Тонкого, изящного, от которого давно отсекли всё ненужное. Авантюрин в почтительном жесте касается её руки губами, нагло поднимая взгляд, надеясь оставить хотя бы что-то себе от этой встречи. Её глаз сквозь вуаль не видно. Её лица не рассмотреть во мраке. Вместо этого — он чувствует, как лёгким касанием пальцев она проводит по его лицу — от губ до подбородка, небрежно заставив поднять голову. Щекой он чувствует мягкость её вуали, и лишь он один услышал её шепот: — Разговор наш — давно был предсказан, авгин. Запомни, и не смей забыть, даже если утратишь рассудок: ровно через неделю Вавилон станет местом знаменательной встречи, которой ни избежать, ни отложить нельзя. И отстранилась, точно ничего не было. Вышла из зала, никого больше не одарив взглядом, пока всеобщее внимание было приковано к её спине. А после — маленькие, взволнованные культисты засуетились вокруг него, словно он многократно увеличил свою значимость. Святая никогда не давала личных предсказаний, никто не был достоин услышать её голос. Попытались выведать: что, что, ч т о она поведала ему? Каким образом сплела звёзды его созвездия, каким указала путь в будущее? А Авантюрин улыбнулся, да так ни слова по делу не сказал. Потому что он сорвал джекпот. Возможно, самый крупный за его бесполезную жизнь. Потому не собирается его отдавать даже за шестьдесят танб.☬☬☬
Информация, необходимая для успешного выполнения задания: Вавилон — корабль, обустроенный под нужды местных многочисленных жителей. Торговый и экономический центр звёздной системы, многие века — единственный торговый партнёр с закрытым от всей остальной галактики Апокриф-I. Дрейфующий гигант, схожий с Альянсом Сяньчжоу, но менее дружелюбный и гостеприимный. Материал усвоен. Галочка. Именно через сотрудничество с Вавилоном жители Апокриф-I передали своё желание открыться другим организациям. Именно Вавилон — пристанище Авантюрина на ближайшее время. Даже напрашиваться не надо было. Потому что цель не была достигнута. Нужно больше, больше, больше. КММ всё ещё нужен кто-то из коэнов, нужна выгода, которую неизвестно как получить от культистов, что мгновенно закопались обратно в свои пески и не решаются высунуться вновь. Их тревожит что-то. Кто-то. Святая, например. И её предсказание для Авантюрина, хотя это — нарушение всех строгих правил. Не то, чтобы его это волнует. Веселит скорее. Интригует. Ровно неделя прошла с его визита вежливости, так что он ждёт своего святого ч у д а. И он знает, что дождётся. Судьба с рождения ласково обнимает его руками, испачканными в чужой крови. На Вавилоне есть всё необходимое для достойной жизни. Миниатюра мегаполиса. Бесконечные магазины, лавки. Ночью вместо звёзд — яркие вывески баров, казино. Достаточно способов развлечения — к счастью; достаточно работы — к сожалению. КММ успела приватизировать здание поприличней для личных нужд, выделить ему целый кабинет для бумажек. Миниатюра империи, из которой человечки в чёрном вечно враждебно зыркают на прохожих, что подходят слишком близко к очерченной территории. Не то, чтобы Авантюрина волнует это. Всё равно его выселили в отель, не позволяют находиться близко слишком долго. Спасибо, что номер не с космическими клопами — даже жить можно, как человеку. Можно представить себя личностью, действительно важной шестерёнкой в огромном механизме — пока не нужно заглядывать в штаб, где ему одним взглядом напоминают, кто он. В каком-то смысле, это можно считать успехом. О нём настолько часто думают, неспособные проигнорировать его существование, что это почти лестно. Но его внимание — неожиданно! — всецело украли. — Цель визита? — Разрешение на вход? На Авантюрина, подходящего ближе, никто не оглянулся. Двое работников КММ возвышаются черными исполинами над девушкой, загородив вход в здание. Прямые локоны, разлитые кровавыми реками по плечам, обтянутых чёрной шалью. Руки скрещены на мерно вздымающейся груди. Стоит полубоком, не высказывая ни малейшего интереса к своим собеседникам; мраморное лицо, бледное и с аккуратными чертами, выражает лишь безграничное безразличие. Взгляд — алый янтарь с застывшим в нём звёздной пылью, — блуждает, словно она не видит и не слышит людей перед собой. Красивая, как нечто внеземное, возвышенное, с-в-я-т-о-е. Она замечает его, как сходу замечают маленький драгоценный камешек, валяющийся на дороге. Словно только его и ждала, зная точное место и время встречи. Коралловые губы округлились в немом приветствии, прежде чем она произнесла достаточно громко, чтобы её всё-таки услышали: — Авгин. И, точно получив команду, сотрудники следом обратили внимание на него. Лиц не видно, но Авантюрин уверен, что они едко ухмыляются. Но всё это сейчас кажется такой мелочью — пылью, скопившейся под шкафом. Святое чудо. В самом буквальном его проявлении. Вот что важно. Она смотрит на него ожидающе, чуть наклоняя голову. Она. Святая. Настоящая, живая, без сотни вуалей. Здесь и сейчас. Ради него. Ради него. — Это моя гостья, я всё улажу, — хохочет Авантюрин, подхватывая Святую под локоть, забирая её себе. Тянет на себя — слишком резко, сходу осознаёт свою ошибку и смягчается. Делает в следующий миг всё правильно — мягко ведёт за собой по лестнице и коридору, подстраивается под её томительно-медленный шаг. Даже без оков рясы — окружена блаженной истомой. Вновь нарушила уставы своей маленькой секты, но спокойна, как далёкие звёзды, не знающие тревог. Позволяет в тишине завести её в свой скромный кабинет, позволяет закрыть за ними дверь — на всякий случай. Позволяет спросить первым: — Что Святая забыла здесь? Святая — Агнесса, Эоны, её зовут Агнесса, — вновь медленно наклоняет голову. Всё делает с грацией сонной ящерицы, и есть в этом что-то гипнотизирующее. Внимательного взгляда не отводит, когда спокойно произносит: — Насколько легко узнал. Я приятно удивлена. С языка едва не сорвалась правда: лишь ты зовёшь меня авгином без насмешки. По крайней мере пока что. Вместо этого — улыбается беззаботно: — Просто у меня хорошая интуиция. Агнесса тихо хмыкает, медленно обходя кабинет в сопровождении стука каблуков. Вряд ли её на самом деле интересовал его ответ. Вряд ли её интересует хоть что-то. Авантюрин до сих пор ощущает своими ладонями остаточный холод, но уже не уверен, что действительно касался её. Мысли — бардак, перевернутый вверх дном; не уверен, как относиться к этому, что думать, что чувствовать. Ни одна другая встреча не была бы столь значима, как встреча с ней. Потому что она — лицо культа, их личный Бог, личная Святая. Сбежавшая, ушедшая, отрекшаяся от них. На его фоне она — древний артефакт, воплощение истории, её ценность не передать ни десятком, ни сотней, ни тысячей танб. Её здесь не должно быть. Её не должно быть с ним. И всё же она здесь, перед ним. Садится на кресло с той же грацией, что была у неё в Доме Святости. Присаживается на самый край, аккуратно поправляет подол платья и скрещивает руки на коленях. — Я знаю, что у тебя есть вопросы, у меня же — ответы. Вместо бессмысленных любезностей предлагаю договор: спрашивай всё, что пожелаешь, я же — отвечу со всей честностью, что имею. Если останется недосказанность, я её дополню самостоятельно. Авантюрин продолжает улыбаться, но на мгновение позволяет себе сжать губы в нервной ухмылке. Маленького, несмышленного мальчика привели к Святой и покровительски позволили говорить. Дурное предчувствие, оберегающие его всю жизнь, мерзко заворочилось в груди. Не то, чтобы оно когда-нибудь останавливало его от того, чтобы рискнуть. — Как… ты оказалась здесь? — Роль Святой несёт в себе и неудобства, и редкие преимущества, — Агнесса прикрывает глаза, ни слова не сказав на намеренную фривольность, — никто не ждёт меня за стенами дома, никто и никогда не смотрел мне в глаза. При таком раскладе — легко остаться незамеченной и воспользоваться предоставленным шансом и возвращением грузового судна на Вавилон. Авантюрин обходит её, оказываясь возле стола. Для той, что десятилетиями оставалась глухой к мольбам своего народа, она слишком словоохотлива. Он садится за свое рабочее место, нарочито-деловым жестом скрестил руки перед собой. — И ради чего? — Ради исполнения своей клятвы, что я дала самой себе… достаточно давно, верно. Едва ли вспомню точный срок, время давно превратилось в рыхлый песок. Агнесса говорит медленно, говорит размеренно. Разговаривать с ней — морально утопать в зыбких песках, а речи её — вязкий, вязкий сироп. У её ног — время целого мира; у её ног — будущее. Но у него ничего из этого нет — власть над собственной жизнью и та заимствованная. Нужно быть конкретнее, нужно подобрать верный вопрос, нужно ударить больно-больно, метко-метко, подковырнуть треснувшее мраморное сердце, разрушить священную идеальность уродливыми изъянами. Его ведь на самом деле не волнуют обычные вопросы, не волнуют все детали, он хочет совершенно другого. Чтобы не смотрела, не смотрела, не смотрела так. Так безразлично. — Что насчёт твоего пророчества о крахе Апокриф-I? Возможно, у неё нет сердца вовсе — Авантюрин не удивится. Кто знает этих Святых. — Я сказала правду — Обетованной Земле суждено смешаться с кровью и прахом, но исключительно по моей прихоти, с этим я слукавила. То и есть давняя моя клятва, для исполнения которой мне требовалось несколько условий. Ты — один из них, авгин, и встречу с тобой я давно ждала. Твоё появление не спасение, а шаг в сторону возмездия. …Священной идеальности не было изначально. Он только откинул вуаль, и сразу обнажил для себя паутину трещин, уходящих вглубь. А она и не скрывает, выставляет напоказ все рубцы. Не скрывает желания уничтожить свой родной мир. То, как спокойно она говорит об этом, кажется почти зловещим. Мог бы принять это за шутку, да не уверен, что Святые — почти Боги, — умеют шутить. Только если играюче разрушать миры. Чем она, как истинное Божество, и хочет заняться. С его подачи. Он вляпался в очередное дерьмо? Он вляпался в очередное дерьмо. Но отзывать ставку он не намерен. Только повышать. Больше-больше-больше. Больше на кон, больше рисков. — В самом деле? — улыбка расползается шире. — Скажу честно — с первого взгляда на ваш маленький культ ясно, что что-то у вас не так, потому я не то, чтобы удивлён. Но хочу деталей. Ты планируешь разрушить систему? Сам культ и ответственных за него, чтобы спасти свою семью? Дай угадаю, вас на самом деле эксплуатируют, а не почитают? — Ты угадал почти со всем, авгин. Меня радует острота твоего ума и открытость, — Агнесса неторопливо чуть наклоняет голову, — но с одним ты ошибся. Семья моя — не исключение. Желаю остаться последней из коэнов, оборвав кровавую историю собственными руками. Такова моя истинная цель. Нельзя говорить об убийстве так спокойно. Нельзя признаться в желании устроить геноцид так небрежно. Нельзя — если ты не Святой, да? Вам всё можно, всё дозволено? — А как же желание спасти свою семью, свой народ? Возвышенные цели больше не в почёте у Святых? Агнесса смотрит на него долгое-долгое мгновение. Медленно моргает, точно и не поняла вопроса. А после неспешно, совсем как в первую встречу, поднялась с места и дотронулась до шали на своих плечах, и сбросила её на пол, перешагнув, как через совершенно ненужную вещь. — Я дала клятву, что воздам противникам своим — яростью, врагам своим — местью, — спокойно и ровно произносит Агнесса, аккуратно перебросив волосы на один бок, прежде чем спустить рукава платья, — противники мои, враги мои — каждый, кто измождил плоть мою и кожу мою, сокрушил кости мои. Чёрное платье рухнуло, и взгляд Авантюрина вместе с ним, и его сердце вместе с ними. Улыбка ещё держится — единственное, на что он способен — всегда улыбаться. Пока его продавали, пока клеймили, пока смешивали с грязью, пока на кону стояла его жизнь. Пока Святая оголяется перед ним. Выворачивает душу — если она у неё есть, — наизнанку, заново, напоказ расковыривает раны на теле, покрывшиеся рубцами. Шрамами расшита её кожа, точно сброшенное одеяние — золотом. Авантюрин смотрит на её ноги, обтянутые чёрными колготками. Смотрит на аккуратные, блестящие носки туфель. Наверняка ведь дорогие. Дорогие, дорогие, дорогие. — Отчего же ты опустил взгляд, авгин? — не меняясь в голосе, Агнесса медленным шагом подходит ближе, — всю мою жизнь делали из меня зрелище, и даже когда могли пересчитать все кости мои обнажённые, они продолжали лишь смотреть на меня, не проронив и слова. И я ответила им молчанием. На руках её — уродливые телесные браслеты, повторяющие след кандалов в прошлом. В груди зреет уверенность, что на лодыжках — они же. Собственные конечности напомнили о себе фантомной болью. — Пока я молчала, крошились в пыль мои кости, а кожа горела огнём, — Агнесса наклоняется над ним, уперевшись одной рукой в спинку стула, а второй аккуратно приподняв его подбородок, — но молчать я более не намерена. Ты ведь понимаешь это чувство, авгин. Авантюрин видит в её прикрытых глазах звёзды, горящие бледным светом, точно шрамы от стигмат на её священной коже. Авантюрин видит в её глазах что-то знакомое, но бесконечное далёкое. И всё же губы сами складываются в ответ: — Понимаю.