Лабиринт

Ширабу засматривается надолго. Опускает свой непристойный взгляд, словно согрешил. Словно кается после. На деле же — нет. Абсолютно. Ширабу подозрительно близко, подозрительно рядом и подозрительно бесконечно кидает то, на что Семи подозрительно часто обращает внимание. Будто намеренно. Ширабу никогда не говорит много и никогда громко — Ширабу вовсе и не говорит. Словно пытается скрываться, находясь рядом; словно пытается быть напоказ, находясь где-нибудь в Гренландии, на противоположной стороне от Японии. От этого кружит голову и создается ощущение, что Кенджиро Ширабу попросту не существует. Он эфемерный. Семи не доводилось его касаться, только в те разы, когда юного связующего заменяли на него — более опытного и надежного. Это было легкостью. Ощущалась лишь жесткость перебинтованных пальцев и контраст нежной кожи с кожей Семи — уже не такой нежной, но все еще и не грубой, как у того же Тсутому. Семи окликал его, а второгодка только пожимал плечами, мол, извини, Семи-сан, сейчас не могу поговорить. У Эйты никогда и не было желания говорить, он даже не знал, зачем вечно его подзывает, если опыт, который он ему должен передать, как старший связующий сильной школы передает младшему, уже передал. Если во внеурочное время им не стоит видеться, а Эйте не стоит замечать везде снующие песочного цвета глаза. Везде — то есть, на собственных руках; везде — то есть, на изгибе его талии, когда Эйта подает планер. Им бы стоило поговорить, выйти уже из этого лабиринта говорящей немоты и молчаливых криков. Это действительно походит на вечные тропы. На ту самую игрушку с застревающим между перегородками шариком из магазина игрушек старушки Огае-обаа-сан. Семи очень хочется познакомиться с Ширабу заново, как выйти на правильную тропу в лабиринте. Лабиринт оказывается пустой агитацией собственного мозга, не имеющей смысла, чтобы заполнить свои мысли мальчиком с песочными глазами, такого же цвета волосами, премерзким характером, который иногда все-таки можно выцепить из мало-мальского общения с Ушиджимой, Тендо и Гошики. Семи кажется, что он нагло проникает на чужую территорию, будто ворует то, на что даже не должен был смотреть. И Ширабу будто сам это прекрасно понимает, смотря на него так болезненно непонимающе, что Эйта наконец все осознает сам. Он впервые улыбается младшему связующему, а Кенджиро в отместку лишь заливисто краснеет. Их первый диалог не о волейболе, академии и учебе происходит незадолго после проигранного матча с Карасуно. В префектуре Мияги очень тепло. Семи ловит лицом редкие порывы прохладного ветра, а Кенджиро наблюдает за ним — смотрит не в глаза и даже не перед собой, чтобы нигде не споткнуться. Смотрит прямо за Эйту и это не может не заставить его улыбнуться. — Ну чего? — голос третьегодки грубоват, а тон так и говорит о том, что Семи старательно пристыжает Ширабу за его незначительные взгляды. И теперь Кенджиро отворачивается, кладет руки в карманы легкой олимпийки — кажется, да, он мерзляк, иначе объяснить феноменальное появление такой теплой одежды в двадцать семь градусов жары, Семи не может. Он-то сам в одной только майке. — Семи-сан? — он начинает издалека, по его бровям можно понять, что премерзкий Ширабу чем-то взволнован, а Эйта не сильно хочет отвечать на его вопросы, если быть честным с самим собой — он и идти-то не хотел. — Да спрашивай уже, Ширабу. — Ты красил волосы раньше? Семи видит тропу — маленькую, отличную от других, но тем она и хороша — это больше не бесконечные петляния, это выход. И Семи идет к нему, потому что искренне не желает больше блуждать. И пусть зашел по ошибке, и пусть сделал это сам — ему уже надоело. Это выход, как выход на бис — с гитарой в руках и последним звонким басом. Семи улыбается, треплет Ширабу по голове, а после прижимает его плечо к своему боку, так и продолжая идти в сторону дома. — Когда был первогодкой, да. На концы краски не хватило и поэтому пришлось оставить как есть. Со временем попривык и стал ходить так, — он трет кончики волос между пальцами, приобнимая Ширабу чуточку крепче. — Спасибо, что заметил. Все-таки мне хочется выделяться, а никто особо не замечает. — Тебе идет, Семи-сан. — Спасибо, — а на щеках горит настоящий огонь. И, кажется, это даже не из-за жары. После того дня Эйта провожает Ширабу домой все чаще, в особо жаркие дни покупает ему мороженое, как старший, а второгодка на удивление разрешает называть себя по имени — но даже это не помогает выйти из петли. Казалось, что взгляды смягчились, песок в чужих глазах больше не сыпется по разным сторонам, а фигурирует только в одном месте — в карих глазах Семи Эйты. Это до невыносимого смущает, больше не вызывает улыбку, а только тяготит. Как будто хочется сдаться, упасть на траву в бесконечном лабиринте, посмотреть в небо и взлететь, чтобы наконец выбраться отсюда. У Семи не получается, а Кенджиро, кажется, застревает вместе с ним. До конца совместных тренировок третьегодок с остальными участниками волейбольного клуба остается меньше двух недель и каждый из игроков посещает зал чуть ли не с перерывом в два часа. Стоят, несмотря на закрытые двери спортивного зала, и печально вздыхают — будто нет их вины в том, что сами раньше пришли. А за закрытыми дверьми оказываются серьезные раны. За закрытыми дверьми — Семи просто проводит аналогию — маленький Кенджиро, заботящийся о братьях; маленький Кенджиро, на которого всегда надежд было положено чуть больше, чем на остальных; уже взрослый Кенджиро, у которого есть цели и желание быть не самым лучшим, но почему-то среди них. За закрытыми дверьми все те же объятия плечом к боку и трепание меньшего по голове. Эйта понимает, что уже поздно осознавать очевидное. Поздно замечать учащенное сердцебиение — и свое, и чужое почему-то тоже. Странно знать, но не говорить. Держать в тайне, будто секрет. Не говорить, иначе Ширабу найдет выход из лабиринта, а Семи так и останется блуждать с фонарем в руках. Не говорить не приходится ровно до того момента, как это не вырывается само. Гошики плачет, пожимая руку Ушиджиме-сенпаю, когда третьегодки выпускаются с академии, а Ширабу смотрит только на него. Только на Семи. Песок не может находиться в сосуде настолько долго, да ведь? Поэтому Сатори сжимает второгодку Кенджиро так сильно, как только может, когда замечает, что этот несозревший, блуждающий в собственном лабиринте малый, пускает лишь одну слезу. Эйта улыбается. И хоть Кенджиро этому не частая причина, но он с капельным удовольствием собирает в себе все те трогающие его душу чувства. Эйта обнимает Ширабу тоже — теперь по настоящему. Не боком, как раздражало Ширабу, учитывая постоянные загоны из-за относительно низкого роста, а по-настоящему, как обнимаются друзья. Как могла бы обниматься пара. Ширабу, кажется, впервые за долгое время приподнимает уголки губ, вдыхая нотки одеколона на футболке Семи. И спросить хочется до невыносимого, но Эйта не знает, можно ли. Сегодня им предначертано познакомиться заново и если Ширабу даст правильный ответ, то они обязательно смогут найти выход вместе. — Кенджиро, — с придыханием, почти мурча на ухо песочному мальчику, окликает Эйта, — почему ты улыбаешься? Эйта не понимает, почему Ширабу смеется — а их близость кажется интимно непозволительной. На них смотрят остальные, но Семи думает только о колокольчиках, играющих на слуху. — Заблудился, — и Эйта, кажется, если не сходит с ума, то точно улыбается в ответ.