переменная

В систему ценностей Акааши влюблённость не входила. У него на это не было ресурса, да и люди, прямо скажем, интереса не вызывали. Он ограничивался сухими коммуникациями, больше вынужденными, которые не оставляли места для тесных манёвров. Хочешь не хочешь — не развернёшься. Посягательства, конечно, были, но он их быстро пресекал исчезновением с радаров: без объяснения причин и тем более извинений. Акааши не усложнял себе жизнь искусственно. Естественного вполне хватало. Почему так сложилось? Просто Акааши когда-то совсем не умел отказывать. Был удобным, хорошим парнем. Вот и получилось, что семь лет из общих тридцати он потратил на отношения с людьми, которых не очень-то и любил. Это даже не всегда были именно отношения — так, короткие интрижки, изначально не гарантирующие ничего здорового. По молодости он ещё умел поддаваться первичным эмоциям, которые опускали глухой занавес на рассудок. Тогда он перед собой видел не человека, а только объект, который должен был заполнить недостающий элемент пазла — где-то там, внутри, куда Акааши всегда заглядывал без особой охоты. Зря, как оказалось. Почему-то он считал, что именно наличие другого человека рядом определяло его цельность и самоценность. Чего-то ему явно не хватало в самом себе; чего-то, что приходилось искать в первых попавшихся, а их всегда было много, хоть отбавляй. Оставалось только выбрать и согласиться — принадлежать кому-то другому, только бы не себе. Хотя, если подумать, это всё равно был выбор без выбора — имитация его, скорее. Иначе как объяснить, что ему вечно приходилось идти на уступки — даже не с партнёрами, а с собой? Плохо было не всегда, конечно. Среди его партнёров встречались редкие алмазы, вполне достойные здоровой ответной любви. Но Акааши не мог их любить — так, как они заслуживали. Он мог оставаться из вежливости, из сочувствия; и оставался, пока его не бросали первыми, ссылаясь на избитый, но честный аргумент — на безразличное отношение. Акааши считал, что хорошо маскируется, но, видимо, что-то его выдавало. Бокуто говорил, что у Акааши лицо с субтитрами — в том смысле, что легко читается. Особенно читались все оттенки равнодушия, судя по всему. Но что ему оставалось? По его подсчётам 1+1 — всегда равнялось нулю. Арифметика крайне простая. Исковерканная, может, немного. Теперь-то он понимает, что всё это время ему не хватало одного — стержня. Внутреннего стержня — понимания, что в межчеловеческих отношениях, особенно в романтических, его собственные чувства — приоритет. Чтобы прийти к прописной, казалось бы, истине, пришлось обратиться к психотерапевту и целый год глотать колёса антидепрессантов. Удивительно и смешно — сейчас, когда он оборачивается на свои прошлые воплощения. Тогда-то, конечно, не до смеха было. Его последние отношения закончились семь лет назад, с тех пор он носит гордое звание холостяка. Расходились тогда громко, со скандалом, до драки даже дошло. Для Акааши такое несвойственно, но, видимо, накопилось, а накопленные эмоции, известно, имеют свойство взрываться рано или поздно. Вот он и взорвался: послал на три весёлых буквы, везде заблокировал, переехал в другой район; в общем, тотально уничтожил любые мосты, чтобы никто его не тревожил. Он мог бы сказать, что эти семь лет одиночества были лучшим эпизодом за всю его жизнь. Но не так давно в его устоявшийся распорядок вклинилась случайная, незваная переменная. Очередное стечение обстоятельств, в водоворот которых его неумолимо тянуло. Тут оставалось только молиться. Надеяться, что на тридцатом году жизни не придётся собирать себя в человека снова. — Акааши? У этой переменной — красивое лицо, немного безумный взгляд, одежда от именитых брендов и полная катастрофа на голове. В голове, вероятно, тоже. Акааши не знает наверняка, но, помня свои предпочтения, он почти готов в этом поклясться. На нормальных его не тянет. Он-то рассчитывал, что с возрастом его вкусы претерпят метаморфозы, как-то изменятся в лучшую сторону. Но вот он здесь — чувствует слабость в ногах, когда находит взглядом источник голоса. — Не ожидал тебя тут встретить. Привет. — Мы буквально в магазине продуктов. Людям свойственно покупать еду. Привет, — отвечает Акааши не слишком оживлённо и продолжает делать вид, что занят выбором рыбы. Это ему на ужин. — Из нас двоих только ты не вписываешься в обстановку. — Это ещё почему? Акааши всё-таки отрывается от холодильников и поворачивает голову. У переменной, вообще-то, есть имя. В последнее время оно появляется в мыслях Акааши с нездоровой, больной цикличностью. А ещё во рту, когда он раскатывает слоги по языку, смакуя. На вкус — дорогой виски и сигареты. (Акааши старается не думать, какие на вкус его губы — сухие, с затянувшейся ранкой посередине нижней). Куроо Тетсуро — последний рубеж для Акааши Кейджи. Он смотрит на него и насмешливо изгибает бровь. Куроо правда не понимает, почему не вписывается в магазин для обычных смертных? По таким местам, как правило, не ходят в костюмах от Brunello Cucinelli, цена которых легко достигает миллиона японских иен. Сегодня на нём тёмно-синие брюки свободного кроя с едва заметной голубой клеткой. И белая рубашка, рукава которой он безбожно закатывает, обнажая жилистые, крепкие руки. Акааши на них не то чтобы откровенно пялится, просто успевает заметить. Он вообще достаточно наблюдательный — вот и сейчас наблюдает, как Куроо притягивает к себе взгляды со всех сторон: восхищённые, презрительные, всё вместе. Он хочет уйти от внимания, даже если оно предназначено не ему. Бросает в корзину первое попавшееся филе лосося и отходит к полкам с алкоголем. — Ты сам-то что здесь делаешь? — игнорирует вопрос Акааши, пока пробегается взглядом по стендам с белым сухим. — Ты вроде в другом районе живёшь. — Всё-то ты знаешь, — Куроо следует за ним тенью и каждый раз подходит всё ближе. Акааши улавливает шлейф от его парфюма, кажется, что-то из коллекции Maison Margiela. — Мимо проезжал. Дай, думаю, зайду, куплю что-нибудь на вечер. — Купил? — Нет ещё. Тебя увидел и отвлёкся. — Извини? — Да ладно. Ну а ты? — Взрослая жизнь обязывает к самым неожиданным вещам, — голос Акааши сквозит иронией, — к приготовлению ужина, например. — Интересно, тут есть форточка? — Куроо с наигранным любопытством смотрит по сторонам. — Я бы открыл. Акааши фыркает и забирает бутылку Chardonnay Nagano производства Шато Мерсиан. — У кого-то намечается романтический ужин? — Куроо всё не унимается, даже теперь, когда Акааши очевидно направляется к кассам. — О да. Невероятное свидание при свечах с Альбером Камю или Сартром. Пока не решил. Я достаточно ветреный в контексте выбора любовников. — Боже, — Куроо сдержанно усмехается. Непонятно чему: его вкусам в литературе или второй половине его высказывания. — Ты же редактор в издательстве. Не надоедает столько возиться с книгами? — Это ведь разное, — Акааши хмурится, благодарит кассира и складывает покупки в шоппер. — Я умею разделять профессиональное и личное, знаешь ли. К тому же, мне в работу подсунули редкостное дерьмо. Считай, залечиваю травму. — Настолько плохо? — Не представляешь. Они выходят на улицу, оставляя позади оживлённый супермаркет, и Акааши шумно выдыхает. Конец марта в Токио пасмурный; небо тёмное, злое, свинцовая гематома. На асфальте собираются мокрые лужицы, в которых плещутся акварельные блики-кляксы. Странно, Акааши был уверен, что дождь в прогнозе не обещали. Ну, не страшно. Не сахарный, не растает. Они так и стоят под дождём, пока Акааши не акцентирует внимание на пустых руках Куроо. — Ты так ничего и не купил. — Да, — слишком быстро соглашается он. — Ничего не приглянулось. Закажу что-нибудь дома. Между ними повисает неловкая пауза, но Акааши не торопится её заполнить. Ему уже хочется добраться до дома, приготовить злосчастный ужин, выпить вина и лечь на диван. Не то чтобы ему категорично нужно избавиться от Куроо прямо сейчас, но было бы славно, если бы им не пришлось давиться дежурными разговорами ни о чём. Они ведь даже не друзья, едва ли даже знакомые — нет никакой нужды в поддержании связи. При мыслях об этом у Акааши неприятно сводит что-то внутри, но это совсем ничего не значит. — Ну, ладно, — сдавленно заключает Акааши и заставляет себя вежливо улыбаться. А сумерки сгущаются. На лице Куроо проступают глубокие драматичные тени, превращая его в персонажа французского нуарного фильма. Не хватает только зажатой в губах сигареты и, может, сквозного пулевого ранения — бордовым кровоподтёком на белом фоне. Есть же люди, которые одним своим существованием привносят в мир что-то картинное, даже если обстановка вокруг не располагает к мыслям о чём-то высоком: супермаркет, парковка, безымянный спальный район. Акааши, вероятно, излишне романтизирует, но такой он по складу мировоззрения. К своим тридцати он успешно сохраняет способность распознавать красоту во всём, а это тоже искусство своего рода. Просто боится признаться, что увидел красоту он именно в Куроо. Не в том, как нелепо он смотрится в антураже среднего класса. Не в примитивных фоновых декорациях. Не в каплях дождя в его волосах. Красота — она в нём. Акааши сглатывает — и давится. — Ты на чём? — внезапно спрашивает Куроо, не позволяя Акааши ещё больше погрузиться в мысли. Впору благодарить его за это. — На ногах? — Дождь ведь идёт, — Куроо смотрит так, будто прогулки под дождём — что-то по меньшей мере преступное. Акааши почти умиляется, но быстро себя одёргивает. — Далеко до дома? — Минут тридцать уверенным шагом. Акааши водит машину, но сегодня утром оставляет её в подземном паркинге своего жилого комплекса. Он часто так делает, чтобы быстрее добираться до работы и не собирать по дороге каждую пробку. — Я подвезу, — констатирует Куроо, не удосуживаясь поинтересоваться мнением Акааши по этому поводу. — Не хочу тебя утруждать, — Акааши понимает, что опасная близость к Куроо может стать фатальной — для него и его убеждений, которые он с осторожностью выстраивал на протяжении нескольких лет. Нельзя забывать, каких усилий ему это стоило. Страшно забыть, во что это может вылиться. — Брось, это пустяки. Если ты заболеешь после рандеву под дождём, мне придётся взять ответственность. Куроо, видимо, забывает про существование каршеринга и такси. Акааши сомневается. Перспектива вымокнуть под дождём не слишком его прельщает. Может, он в состоянии вынести лишних пару минут в компании Куроо? Всё-таки компания не самая худшая, просто немного рискованная. — Хорошо, — сдаётся Акааши и выдыхает. — Поехали. Ему приходится приложить некоторые усилия, чтобы удержать челюсть в закрытом состоянии, когда они подходят к парковочному лоту. Перед ним — новый спортивный лексус глянцево-чёрного цвета. Обтекаемая форма элегантного корпуса и «хищные» фары делают его похожим на дикую кошку от мира автомобилей. Роскошно, добавить нечего. Акааши переводит взгляд с машины на Куроо и понимает, что они образуют идеальный симбиоз. Становится интересно, что он прячет за этим показательным тяжёлым люксом. Ведь так часто бывает: чем меньше у человека денег — тем шире у него душа. Закономерно, что при наличии огромного количества сбережений появляется больше причин прятать себя за искусственным внешним лоском. Куроо хорошо подходит под описание — хотя бы тем, что его мысли и настроение считать практически невозможно. В его лице — застывшее намертво осознание собственного достоинства. Акааши окончательно теряет дар речи, когда Куроо открывает для него дверь пассажирского места. Он заторможенно проскальзывает внутрь и пытается удобно устроиться, но чувствует себя откровенно неуютно. Вокруг — кожаный салон в цвете бургунди. Очередная галочка в пользу хорошего вкуса Куроо. Куроо оказывается рядом через пару мгновений и поворачивает ключ зажигания. Акааши заставляет себя не смотреть на его оголённые руки, когда они уверенной хваткой берутся за руль. — Пристегнись, passenger princess, — просит Куроо и выруливает с парковочного места. Акааши несколько смущает такое обращение, но просьбу (совет?) он выполняет. — Забьёшь адрес? — Куроо протягивает ему свой телефон, в котором заранее открывает приложение навигатора. Акааши набирает адрес и вставляет телефон в магнитный держатель на приборной панели. Куроо смотрит в экран, кивает. — Обещаю не посылать курьеров с цветами от анонимного отправителя, — говорит он, пока Акааши хочет выпрыгнуть из машины на полном ходу. Он смущён, он раздражён. Куроо не догадывается, какую злую игру затеял. — Если я получу цветы, я буду знать, от кого они. Провалилась твоя анонимность, — Акааши втягивается, чтобы не демонстрировать свои настоящие эмоции, ещё и к окну отворачивается, чтобы наверняка. — Мне нравятся гардении. Непонятно, кто его тянет за язык. Но Куроо начинает первым, так ведь? Разводят тут детский сад, а сами-то — взрослые мужчины немного за тридцать. Акааши слышит, что Куроо смеётся, и сам прячет глупую улыбку в вороте водолазки. Какое-то время они едут молча. Куроо пристально всматривается в лобовое стекло — Акааши иногда поглядывает на него боковым зрением, — а Кейджи прислоняется лбом к прохладе окна, чтобы привести мысли к адекватному состоянию. По ту сторону сменяются знакомые пейзажи токийской периферии. Бесконечные неоновые огни постепенно сходят на нет, начинают появляться многоквартирные здания, в окнах которых зажигается приглушённый домашний свет. Усиливающийся дождь добавляет к атмосфере комфортных оттенков. Капли барабанят по стёклам и убаюкивают своей мелодией. Акааши нравится начало весны как раз по этой причине. Это не осенние дожди, которые знаменуют распад и скорое приближение холодов. Это дожди, которые пробуждают землю от длительной зимней спячки. Акааши будто и сам просыпается, но пока не может осознать это до конца. Просто его зима длилась чуть дольше трёх календарных месяцев — каких-то семь лет, всего-то. Окружающая обстановка почти усыпляет. Куроо не включает даже фоновое радио, поэтому слышится только отдалённый гул мотора и шум от проезжающих мимо машин. Уровень громкости минимальный — шумоизоляция в лексусе достойная. Можно представить себя в космическом корабле, который несётся в открытом космосе и стирает в пыль световые годы. Урбанистический пейзаж сменяется галактическим полотном: бесконечная пустота, мерцание звёзд и планеты без спутников и имён. — Значит, Камю и Сартр, да? — Куроо врезается в тишину, из-за чего Акааши отлипает от окна и садится вполоборота к водительскому месту. — Подходящий тебе досуг. — В каком смысле? — В таком, что я не могу представить тебя в более, скажем, приземлённой обстановке. Ну, знаешь, когда весь день лежишь в кровати, ешь чипсы и смотришь сериалы, — Акааши тихо смеётся и уже хочет возразить, но Куроо продолжает. — Нет, правда. Не смейся. В моих глазах ты такой, не знаю, возвышенный весь. Господин редактор в очках, с чашечкой кофе и томиком Толстого вместо библии. Истинное воплощение эстетики чего-то там. Акааши даже не знает, что можно ответить на это. Не так давно он сам романтизировал чужой образ, но, конечно, не осмелился признаться в этом вслух. А вот Куроо оказался достаточно решительным, чтобы вылить свои представления прямо как есть — на голову. Удивительный экземпляр. Акааши льстит его оценка, хотя с действительностью она не имеет ничего общего. — Начнём с того, что мне не очень нравится Толстой, — всё-таки отвечает Акааши, позволяя себе влиться в разговор чуть более расслабленно. — Вот Достоевским можно заменить библию, это да. А ещё, — он замирает на полуслове, быстро взвешивая в голове решения: с одной стороны он не видит смысла раскрываться перед Куроо в таких ипостасях, с другой — принципиальной разницы нет; едва ли им суждено пересекаться систематически, — на прошлых выходных я почти не вставал с дивана. — Да ты что? — Куроо улыбается широко, как будто даже рад, что его предположение оказалось неверным. — А что делал? — Ел чипсы. Смотрел True Detective. И так два дня. — Прекрасно. Нравится Макконахи? — Нравится. Его мрачный ужас от осознания жизни в этой роли выглядит очень сексуально. — Говорят, он был бабником когда-то. Может, и сейчас есть. — Не то чтобы это большая проблема в наши дни, — Акааши снова откидывается на кресло, прижимаясь затылком к подголовнику. Ему ли не знать об этом. Понятие верности для него изначально не имело особой ценности. Он, конечно, никогда не изменял, но знает, что когда-то изменяли ему. Возможно, не один раз. Для него это правда не было чем-то страшным — он же никогда не любил по-настоящему. Так, чтобы физическое предательство можно было приравнять к духовному. Да и сам он тоже ангелом не был, с его-то прыжками по отношениям. Красивая мордашка — своего рода привилегия, из которой нужно уметь выжать все доступные опции. Взять хотя бы Макконахи. — К сожалению, — заключает Куроо, и с его лица сползает улыбка, оставляя после себя только горькое выражение… разочарованности? Акааши смотрит на него украдкой, а внутри что-то сходит с орбиты. Вероятно, представления Куроо об Акааши выглядят куда более правдиво, чем представления Акааши о Куроо. Как иначе объяснить его мрачное лицо и многозначительное молчание, которое он не пытается разбавить комментарием или шуткой? Акааши был уверен, что у Куроо не может быть проблем с личной жизнью: у него есть деньги, красивое лицо и хороший вкус — достаточно смотреть поверхностно, чтобы убедиться. И уж тем более Акааши не думал, что Куроо может оказаться тем самым редким романтиком, которому не место в современном мире, где всё решают секс, тело и деньги. Заключение, разумеется, преждевременное. Акааши не исключает вероятность, что Куроо просто играет, набивает цену, если угодно. Зачем — останется без ответа. Акааши не стремится влезать в эти игры, так, немного дурачится. Остаток дороги они не произносят и слова. Акааши не знает, что говорить, а Куроо выглядит озадаченным, будто их короткий разговор ни о чем заставляет о чём-то крепко задуматься. Вскоре они подъезжают к нужному дому, и Акааши понимает, что в действительности дорога не заняла так много времени, как ему сперва показалось. Всего-то минут пятнадцать прошло, а по количеству мыслей, забравшихся в голову, кажется, что пролетела целая вечность и ещё немного. — Приехали, — не слишком оживлённо докладывает Куроо, переключая рычаг на паркинг. Он смотрит на Акааши с нечитаемым выражением, которое считывать и не хочется — страшно увидеть в нём отражение собственных желаний. — Да, спасибо тебе огромное. За то, что подвёз. Ну, ты понял. Боже, думает Акааши, а что случилось с речевым аппаратом? — Перестань, — просит Куроо, как бы отмахиваясь. — С тобой приятно… общаться, да. Я бы ещё кружок по району проехал, а потом ещё и, может быть, ещё, пока ты не заметил бы, что мы ездим кругами вокруг твоего дома. — Тогда, может, зайдёшь? Нет. Это Акааши сейчас сказал? Сказал прямо вслух — и словами через рот? На секунду Акааши жалеет, что они уже остановились, потому что ему срочно понадобилось бросить себя под колёса других машин. Чтобы как-то себя оправдать, он быстро добавляет: — Я же отвлёк тебя от выбора продуктов. Я-то купил всё, что хотел, а ты ещё и подвёз меня. Чувствую своим долгом хотя бы ужином тебя отблагодарить. Неплохо получилось. Молодец, Акааши, ты настоящий идиот. Акааши опасливо смотрит на Куроо. Тот, в свою очередь, беспокойно постукивает указательным по рулю и сводит к переносице брови, словно обдумывая импульсивно озвученное предложение. Акааши хочет провалиться под землю, пробить телом ядро планеты. Он не в состоянии вынести это молчаливое ожидание, которое растягивается не на минуты даже — дробится на множество маленьких вечностей. Интересно получается. Почему-то рядом с Куроо время утрачивает привычный смысл; безмерно вытягивается и зацикливается, образуя петлю, которую впору накинуть себе на шею. — Ты бы знал, как я хочу согласиться, — наконец отвечает Куроо, виновато улыбаясь, — но сегодня никак. Совсем, — Акааши почти успевает облегчённо выдохнуть, но вовремя себя останавливает. — За тобой должок, получается. До следующего раза? — Да, — соглашается Акааши вынужденно, уже начиная продумывать план, как будет избегать этого раза, словно огня, — до следующего раза. Путь от машины до квартиры стирается памятью за ненадобностью. Акааши переваливается через порог, стягивает пальто и бросат шоппер прямо на пол. Бутылка, благо, не разбивается, но такая перспектива его не расстроила бы. Может, звук битого стекла и последующая уборка смогли бы привести его в чувства или хотя бы немного отрезвить. Кстати о чувствах. Акааши, конечно, отрицает наличие каких-либо чувств, но всё, что происходило до этой минуты, стремительно убеждает его в обратном. Какие-то глупости, честное слово. Акааши заходит в ванную, чтобы вымыть руки и смочить лицо холодной водой. Из головы не идёт прилипчивый образ Куроо: с его нелепым костюмом, нелепой машиной, нелепым парфюмом, аромат которого ещё можно различить в воздухе, и нелепым флиртом — или что это вообще было? Неважно. Нелепый Куроо — вот и всё. Глупости. Глупости. Глупости. Акааши тридцать лет. В его системе ценностей влюблённости нет никакого места. Он надеется. Он уверен. А квартира встречает темнотой и пустыми стенами, одиночество которых сейчас ощущается особенно остро. Он купил эту квартиру семь лет назад, но не переставал жалеть о принятом решении. В первую очередь его не устраивало расположение: можно было забыть об утренних поездках на машине, ведь тратить по два часа на дорогу в один конец ему откровенно не хотелось. Пришлось заново привыкать к метро и к огромным толпам людей, утешая себя экономией затраченного времени. Причина покупки квартиры тоже не добавляла ей позитивных сторон. Когда Акааши принял радикальное решение бежать от своего бывшего, он наивно полагал, что смена привычной картины мира пойдёт ему на пользу. Не угадал и тут. Конечно, он научился жить в одиночестве и перестал так отчаянно нуждаться в чужом присутствии, но напоминания об ошибках, которые и вынудили его к бегству, всё равно смотрели каждым углом и каждой трещиной в штукатурке. Акааши честно пытался придать своему жилищу божеский вид — добавить уюта в интерьер или сделать свежий ремонт, — но это было так же бессмысленно, как писать гелевой ручкой поверх корректора: можно, но кого ты пытаешься обмануть? В общем, он как-то решил, что не задержится здесь надолго, но так и не продвинулся в сторону рассмотрения других опций. Просто не было времени озадачиться, а потом и привычка сыграла роль. Акааши призраком перемещается между комнат и стягивает одежду на ходу. Он принимает контрастный душ, чтобы охладить голову и немного себя заземлить. Купленная рыба отправляется не в духовку, а в морозилку — на готовку не остаётся никаких сил. Как итог: ужинает Акааши готовым онигири, найденным в холодильнике, и холодный слипшийся рис безвкусным комком падает внутрь. Картину скрашивает вино, которым он запивает свой неудавшийся романтический ужин — его он всё-таки проводит в компании Камю. Акааши устраивается на диване в гостиной, накрытый пледом, и оставляет на журнальном столике сигареты и вино. Он пролистывает страницы почти бездумно и к своему ужасу осознаёт, что не может сконцентрироваться на занятии, которое всегда помогало отключиться в реальном мире, чтобы моментально включиться в другом. Взгляд спотыкается только раз. Приходится перечитывать — Акааши сомневается, что такое вообще возможно.

«Я понял, что разрушил равновесие дня, необычайную тишину песчаного берега, где мне совсем недавно было так хорошо. Тогда я ещё четыре раза выстрелил в распростёртое тело, пули уходили в него, не оставляя следа. И эти четыре отрывистых удара прозвучали так, словно я стучался в дверь беды».

Что-то напоминает. Даже далеко ходить не надо. Акааши вдруг понимает, что его внезапная заинтересованность в Куроо отдаёт по меньшей мере мазохизмом. Он ведь знает, чем всё закончится в итоге. Если кратко: ничем хорошим. Он поведётся на его обходительность, на его привлекательность, на его манеры, в конце концов. И в результате снова лишится стержня, который пришлось отстраивать не с нуля, а взращивать заново из глубокого минуса. А ему ведь было так хорошо. Семь лет одиночества оказались куда более продуктивными, чем те же семь лет, проведённых в отношениях с разными людьми. Покупка квартиры в двадцать три года — чем не достижение? То, что он эту квартиру на дух не переносит — мелочи, важен факт. На работе тоже всё успешно, вот недавно повысили. Он сомневается, что при наличии романтической составляющей смог бы добиться хотя бы половины из этого. Отношения — это рабский труд, почти всегда неблагодарный. Акааши давно понял, что выгода должна быть практической, осязаемой, а эмоциональный вклад невозможно оценить материально. Да и чувства едва ли можно потрогать. Как же так получается, что с появлением Куроо его установки катятся по наклонной? И почему он лично спускает курок, прекрасно зная заранее, куда всё это приведёт? Вопросов много, а рационализировать их не представляется возможным. Ему бы отключить голову, но не думать он разучился. Что он вообще знает про Куроо? Катастрофически мало, на самом деле. Они познакомились совершенно случайно, оба пришли болеть за Бокуто на одном из токийских матчей. Оказалось, что они с Котаро давние друзья, но последний раз виделись чуть ли не в старшей школе. Куроо сразу после выпуска улетел учиться в Китай, там же работал какое-то время, а недавно вернулся в Японию и удачно устроился в министерстве спорта. Сам процесс знакомства отдавал отборным абсурдом. Они занимали соседние места на трибунах, достаточно близко к полю. Акааши тогда не обратил на Куроо никакого внимания — взгляд был прикован к Бокуто, как и всегда. Старые привычки вытравить не так просто. Он мог бы сказать, что их знакомство началось, когда Бокуто представил их после матча, но в действительности всё началось куда раньше — на первой подаче Котаро. Акааши тогда машинально напрягся, потому что прекрасно понимал, что первая подача задаст эмоциональный фон для всей дальнейшей игры. Ошибаться было нельзя, иначе бы Бокуто растерял всю свою решимость, как это бывало обычно. Акааши упёрся локтями в колени и закрыл ладонями лицо, оставляя открытыми только глаза. От напряжения начал даже трясти ногой, разве что молитву не прочитал. Вокруг всё резко затихло, фокус внимания сместился на Бокуто, будто он остался единственным на площадке, пока он не нарушил состояние концентрации своим неожиданным выкриком. Акааши сперва не поверил, что это происходит в реальности, ведь Бокуто не стал бы ребячиться на официальном матче. Ведь не стал бы, да? — Я посвящаю этот гол моим лучшим друзьям, которые пришли поболеть за меня сегодня! — выкрикнул Бокуто и с широкой улыбкой указал пальцем в их направлении. Вот же блять. Стоит ли говорить, что Акааши захотел провалиться сквозь землю? Он уставился на Бокуто, пока тот готовился к подаче. В голове не осталось ни единой мысли, даже с содержанием ненормативной лексики. Удар ладони о мяч показался оглушающим, но тишина после приземления мяча на стороне «Шакалов» из-за попадания в сетку — убила напрочь. Состояние концентрации сменилось оцепенением, а оцепенение — ужасом; и это за восемь секунд. Акааши вскочил с места, вцепился руками в переднее сидение, в горле застрял невысказанный крик. Хотелось обматерить Бокуто по полной программе, наплевав на свою сдержанность и общие нормы приличия. — Мать твою, Бокуто, придурок! Ты бы забил сначала, а потом уже выёбывался! К удивлению Акааши, кричал не он, а сидящий рядом Куроо, имени которого он тогда не знал. Он медленно повернул голову в его сторону, всё ещё не оправившись от пережитого шока, и молча на него уставился. Куроо поймал его взгляд, и выражение лица, только что демонстрирующее раздражение, моментально сменилось хищной, но не отталкивающей улыбкой. Чуть позже Акааши понял, почему эти двое были лучшими друзьями — вместе они образовывали убийственным тандем, от которого периодически хотелось скрыться; слишком много их становилось — везде и сразу. — Полагаю, этот «гол» был посвящён нам, — сказал тогда ещё незнакомец, протягивая вперёд ладонь. — Куроо Тетсуро. Акааши отмер, вздохнул и пожал руку. — Акааши Кейджи. — О, а я тебя знаю. Бокуто рассказывал. — Боюсь представить, — ответил Акааши, снова устраиваясь на своём месте. Он продолжил следить за игрой, но уже с меньшей вовлечённостью. — Только хорошее, честно, — поспешил добавить Куроо, и Акааши кожей почувствовал, как тот беззастенчиво его рассматривает. Бокуто бы расстроился, если бы узнал, что скромная фигура Кейджи оказалась интереснее его игры. — Значит, вы вместе играли? — Да. Связующий и персональный психолог Бокуто на полную ставку, — Акааши легко улыбнулся, вспоминая время, когда было просто и беззаботно. — Достойные позиции. А сейчас играешь? — Нет, уже много лет. Бросил сразу после выпуска из школы. Я играл только из-за Бокуто. Сделал всё, что в моих силах — и отпустил его в свободное плавание, — Акааши повернулся к Куроо, но быстро пожалел об этом решении. Куроо склонился ближе к нему, чтобы, видимо, лучше слышать — на стадионе всё-таки было шумно. Уже тогда Акааши посчитал его красивым — той красотой, что можно назвать преступной, хотя бы за то, как она отвлекает от более насущного. Точнее — буквально от всего. — И вот он здесь, — Куроо усмехнулся и кивнул в сторону площадки. — Ты хорошо постарался. — Это заслуга Котаро, — Акааши покачал головой, отмахиваясь от неуместного комплимента. — Я просто вовремя его поддержал. — Тем не менее. Такая дружба — это ценно. Даже жаль, что я не смог быть рядом с ним физически, когда было нужно, — Куроо с меланхоличным видом посмотрел на поле, где Бокуто пытался запрыгнуть на Мию Атсуму после очередного очка в пользу «Шакалов». Кажется, эмоциональный фон стабилизировался. — Но сейчас ты здесь. Это единственное, что важно. — Твоя правда. Тот матч закончился победой Black Jackals с неправдоподобным отрывом. Праздновали в ресторане с грандиозным размахом: забронировали целый зал, собрали кучу народа. Акааши тоже пришлось присутствовать — ради Бокуто и, стоит признаться, ради Куроо в том числе. Он наблюдал, как он вёл себя рядом с Бокуто и с другими знакомыми из команды: с уникальной самобытностью, которая, впрочем, не мешала ему выглядеть вовлечённым в любой процесс, будь то дежурный обмен новостями или попытка пошутить над Бокуто. За Куроо просто было интересно наблюдать — в этом Акааши и пытался себя уверить. Других причин совершенно точно не могло быть. Они продолжали пересекаться с подачи Бокуто, и каждый раз становился всё больше похожим на пытку — самоубеждение быстро перестало работать. Акааши старался первым сбегать со встреч, оправдываясь неотложными делами, которые в действительности заключались в немом крике в стену у себя дома. Он молился, чтобы эта напасть в лице Куроо поскорее от него отстала, пока он не начал молиться на самого Куроо — а до этой точки оставалось не так уж много. С момента их первой встречи пролетели три месяца, и за это время Акааши успел выстрелить в тело ещё несколько раз. Осознание надвигающейся беды уже не маячило на периферии — оно вторгалось открытой интервенцией в его пошатнувшуюся автономность. Следующий день проходит в тумане. Работа помогает отвлечься, поэтому Акааши задерживается допоздна и покидает издательство, когда на всех этажах выключается свет. Он добирается до дома на машине и на всякий случай никуда не сворачивает. Думает, что если не будет отклоняться от маршрута, то минимизирует шанс повторения случайной встречи, даже если вчерашняя ситуация была только глупым стечением обстоятельств. Не станет же Куроо его преследовать, верно? Акааши не успевает прийти в себя после возвращения домой, когда его мнимый покой нарушается звонком в домофон. Он почти вздрагивает от неожиданности, смотрит на наручные часы и теряется окончательно — кого могло принести в одиннадцатом часу вечера? Акааши давно перестаёт кого-либо ждать, а о запланированных доставках он, как правило, помнит. Какое-то время он медлит, после чего всё-таки отвечает. На том конце уставший голос объявляет, что это курьер. Акааши хмурит брови и прислоняется к стене плечом. — Вы уверены, что не ошиблись? Я ничего не заказывал. Голос зачитывает точный адрес его квартиры, а сверху добавляет ещё и имя. Других вариантов не остаётся — приходится открыть дверь. В руках курьера — что-то большое, завёрнутое в белую крафтовую бумагу. Акааши с настороженностью принимает свёрток и несмело уточняет: — А можно узнать, от кого посылка? — Отправитель пожелал остаться анонимным. Неужели..? Нет. Этого просто не может быть. Акааши благодарит курьера, закрывает дверь и проходит вместе со свёртком на кухню, откладывая его на стол. Он смотрит на него так, словно за бумагой скрывается бомба, которую ему подкинули ради чего-то, и теперь он вынужден её обезвредить — или подорваться, как повезёт. — Детский сад ведь какой-то, — раздражённо заключает Акааши, ругаясь на собственную глупость. Он начинает медленно разворачивать слои бумаги, а когда обнаруживает содержимое, ловит себя на мысли, что бомба была не худшим вариантом. Белые гардении. Ну конечно. И ладно бы просто букет гардений, но это огромный букет гардений, в центре которого контрастно выделяются розоватые цветки анемоны японской. Акааши садится, подпирает ладонью щёку и не знает, что и думать. Если это шутка — то шутка злая. Он плохо знаком с Куроо, сложно делать какие-то выводы. У него не было возможности (и достаточного количества смелости) пообщаться с ним более тесно, чтобы узнать его в большей мере. Почему-то кажется, что Куроо не способен на издевательства, но и доверия он тоже не вызывает. Акааши успевает понять, что Куроо считывать невозможно, а значит и его поступкам найти объяснение будет проблематично. Если только он не объяснится сам. Акааши достаёт телефон, делает несколько фотографий букета. Он сомневается, стоит ли совершать задуманное, но всё-таки отправляет сообщение с парой вложений.

твоих рук дело? 22:35

привет 22:35

Ответ приходит почти сразу. Акааши даже не успевает выйти из диалога. понравились? 22:36 закажу ещё если понравились 22:36 привет 22:36

как ты узнал номер квартиры и этаж? 22:36

дам подсказку 22:38 начинается на б 22:38 заканчивается на окуто 22:38 Кто бы сомневался. Бокуто наверняка не задумывается, для чего Куроо мог понадобиться адрес Акааши. А если и задумывается — Куроо, должно быть, выдумывает достаточно веский аргумент, чтобы его убедить и добиться желаемого. Акааши не уверен, какая сторона Куроо раскрывается для него с этим поступком. Скорее, прошибающая настойчивость, граничащая со слабоумием — и всё это из-за шутки, которой он даже не придал значения. Кто его за язык-то тянул, а? Приятно, конечно, что Куроо запоминает такую мелочь, но Акааши, вообще-то, пытается оставаться в здравом уме. И спрашивается — ради чего? Хочет его впечатлить? Или покупка огромного букета — сущий пустяк, который он проворачивает с кем угодно систематически? И снова Куроо занимает собой всё свободное пространство мыслей, а это раздражает даже сильнее, чем Акааши мог представить. акаа-аши 22:45 всё хорошо? 22:45 Он ещё спрашивает. Всё просто отлично. Просто Акааши хочет выстрелить себе в голову, чтобы избавиться от Куроо хотя бы так. И то — сомневается, что поможет. Он снова смотрит на букет. От умения видеть красоту ничего не остаётся; остаётся только тошнота — комок из подавленных чувств, который не получается проглотить. Он знает: если не дать чувствам волю — они просто сгниют где-то внутри; заставят помучиться какое-то время, но это меньшее зло — плата за возможность сохранить свою независимость. Акааши заплатит, других вариантов нет.

всё хорошо. цветы чудесные. спасибо, Куроо. 22:55

рад что понравились 22:56 Куроо, видимо, решает добить — присылает фотографию. В кадре пальцы, сложенные в k-heart, и ноги в серых спортивках, лежащие на поверхности кровати. Горло Акааши моментально пересыхает. Мысль о том, что Куроо лежит у себя в постели и строчит ему сообщения с завидной скоростью ответа — смешит и пугает одновременно. Нечем ему заняться, что ли? Пусть заедает сериалы чипсами, пока Акааши тут расстаётся с остатками своей гордости. Он набирает последнее сообщение, которое предположительно должно поставить точку в этой нелепой игре. Но отправить почему-то не может. Палец подрагивает в миллиметре над кнопкой, и это смехотворное расстояние растягивается на тысячи километров — прямо до экзосферы. Падать придётся долго. Акааши думает: это всё. Нажать — и всё закончится. Не придётся сходить с ума из-за присутствия Куроо. Не придётся давиться разговорами, а потом прокручивать их в голове. Не придётся фантазировать о несбыточном — (быть с Куроо в одной кровати, с его рукой у себя в руке), — ведь он снова уничтожит мосты, даже если будет самую малость больно. Он справится. Всегда справлялся. А насколько это честно по отношению к Куроо? Он, может, и не вкладывает в свои действия какой-то глубокий смысл. Может, и не расценивает Акааши, как объект своего интереса. Едва ли он видит их ситуацию в серьёзных оттенках — взять хотя бы его фотографию, ведь инфантилизм чистой воды. Если он поставит точку — не будет ли он смешным? И опять он ставит чужие чувства в приоритет. Не смог избавиться от собственного удобства. Палец всё-таки опускает. В перспективе так будет лучше. Должно быть. Точно?

Куроо, спасибо за уделённое внимание,

но не надо больше цветов.

ничего больше не надо, ладно?

мне это не нужно.

надеюсь, ты поймёшь. 23:13