***
Контрастный душ всегда положительно действовал на его организм после того, как чувство меры в распитии крепких алкогольных напитков слегка шло нахрен. И на этот раз помогло: Володю перестало мутить, подкатывавшая к горлу неприятными комками тошнота наконец-то отступила. Брызги ледяной воды обжигали кожу гораздо сильнее горячей. Но этот некий целительный эффект, нехило бодрящий пластилиновое тело, однозначно того стоил. Вот если бы подобным образом можно было реанимировать свою разломленную душу... И сам виноват во всём. Какого хрена вчера припёрся к нему? Делать-то теперь что? «Может, для начала поговорить с ним, ну вот так просто, нафига всё усложнять? И, вообще, ничего ж такого страшного не произошло, ну потрахались, ну с кем не бывает? Ты ведь сам хотел этого, ведь хотел, правда, давно уже... ». — Правда... — подтвердил он своим мыслям. Прислонился головой к плитке, она больше не болела, но воспоминания вновь запрыгали цветными пятнами, как в безумном калейдоскопе, давя на Володю со всей силой.***
Музыка дико грохотала, закладывая уши, яркий свет больно лупил по воспаленным глазам, дым кальянный в лёгких оседал, горечь янтарная вниз катилась, обжигая нутро. Володя пытался забыться в этом сумасшествии, но глаза любимые, как синие первоцветы весной, тянущие свои крошечные головы к солнцу, упрямо не покидали его сердце. Его персональное солнце посреди дождливого ноября. Листья желто-багряные кружились в неспешном вальсе с ветром игривым в качестве партнера, в том парке, где они гуляли тогда с Эммануэлем. И хотелось набрать целые горсти этих листьев и ещё выше подбросить, наслаждаться полётом этого чудесного конфетти и радоваться, как в детстве. А ещё сильнее хотелось прижаться к Эммануэлю, ладонь его крепко взять в свою, и в синеве глаз залипнуть, чтобы всё внутри заискрило от ошеломляющих эмоций счастья; к губам прикоснуться смело, не боясь быть отвергнутым... Но, конечно же, тогда он позволил себе лишь мечтать об этом. Вечером вчерашним, глупым и неправильным, чуть задурманенным, но каким же счастливым одновременно, ноги сами понесли Володю к нему, вернее, к процессу подключился весьма комфортный автомобиль. — И будь что будет, — подбадривал себя Володя, мерно покачиваясь в теплом салоне такси, отвлекаясь пока на пейзаж ночного города за окном, подсвеченный тусклыми огнями (или они всего лишь казались такими из-за опустившегося седого тумана). И улыбался слегка, самыми краешками губ на вот это недавнее, сказанное Эммануэлем по телефону: — Да не вопрос, приезжай конечно, я только «за». Довольный был, что друг у него есть такой классный, просто замечательный, в любое время рад видеть. Вот сейчас, например, можно будет расслабиться за просмотром какого-нибудь фильма: ужастика с кишками и реками кровищ или, скажем, эротической комедии. «Ну да, с конкретно этими жанрами ещё тот расслабон...», — Володя усмехнулся. Потом, уже в доме Эммануэля, стоило всего лишь один раз взглянуть в небесную пропасть, улыбку подцепить крышесносную, чтобы все тормоза сорвало нафиг, а в полуотключенном вискарем разуме красным замерцала единственная потребность: быть с ним, срастись душой и телом, намертво чтоб, до остановки дыхания. И какое там уже нахрен кино... — Хоть за порог меня вышвырни, хоть в морду дай, но я не могу больше... — говорил он Эммануэлю, прежде чем в губы его впиться поцелуем настойчивым, требовательным, глубоким. С ума сходил от понимания, что Маню даже не думает его отталкивать, под кофту ладонями проникает, гладит разгоряченную кожу. Помутненное сознание версию подкинуло, дескать, не находил ли он намедни палочку волшебную, все мечты сокровенные исполняющую. Но спустя совсем малое количество времени Володя держал в руках несколько иную палочку, твёрдую, живую и пульсирующую.***
— Ох, блин... — Володя резко мотнул головой, прогоняя всплывающие в памяти пикантные детали прошедшей ночи. Он уже успел замёрзнуть так, что его начало потряхивать, и тут вновь эти фрагменты пронеслись огромным раскаленным шаром по дрожащему телу. Решив больше не издеваться над своим организмом (а то ещё, чего доброго, не хватало заболеть), Володя выключил воду. Быстро обтерся полотенцем и облачился в оставленные Эммануэлем толстовку и джинсы, немного великоваты по размеру, но, в принципе, сойдёт. Главное, что тепло сразу же стало, и не только телу: внутри рассеялись яркие лучи, а лицо оккупировала дурацкая улыбка. «Всё ведь хорошо. Какого хрена тогда так неловко перед ним?.. Вот пойду сейчас и снова скажу ему, что люблю, как вчера говорил».***
Эммануэль сварганил несколько бутербродов с колбасой и сыром, добавив к ним зеленуху и полоски огурцов, чтоб сочнее и вкуснее было. И суп разогрел куриный — для голодного и растерзанного алкоголем желудка самое то. — Ммм, пахнет вкусно, — Володя вдохнул чудесные ароматы, и, кажется, какого-то хрена опять засмущался, покраснел, вопреки недавним установкам вести себя рассудительно, и в любви признаться Эммануэлю, как-нибудь решиться на это на трезвую-то голову. — Поешь горяченького, сразу полегчает, — добродушно улыбнулся Маню и пальцами накрыл немного дрожащую ладонь Володи. — Ты обалденно готовишь , как тут не съесть всё, — Володя даже не думал убирать ладонь, наслаждаясь тесным прикосновением. И лицо его, кажется, ещё более алым стало, чем до этого. Смелость куда-то улетучилась сказать Эммануэлю те самые заветные слова. — Ты нервничаешь... Володь, не стоит... Ведь я... Я люблю тебя, слышишь? И то, что вчера произошло, уже давно должно было случиться, — он сам признался ему, и кусок куриного мяса, питательного и вкусного, от лёгкого удивления застрял между зубами. — Маню... Родной мой, любимый... — шептал он, прислоняясь к таким желанным губам. Прости меня, мудака, за вчерашнее... — Глупый, глупый мой. Не извиняйся за это. Я и сам давно хотел... сказать тебе, ещё в парке, помнишь? Легко так стало, очень просто, улыбка и губы самого любимого человека совсем рядом, и незачем всё усложнять. Нужно лишь дотронуться, снова погрузиться в омут абсолютного счастья... В глаза его долго-долго смотреть, синие первоцветы, над которыми всходят серые кудрявые облака. И листья там кленовые в хороводе летают, а солнечные лучи все равно пробиваются сквозь осеннюю пелену. Вечная весна на сердце, когда он так близко, и ничто не мешает снова отведать вкус наилучших губ на свете.