Я слышу твои слезы

Анхель глубоко вдыхает, настолько сильно, что на мгновение болит грудь, и его глаза закрываются от полноты. Скамейка, на которой он сидит, холодная, и, несмотря на то что в ней достаточно места для трех человек, она пуста, что заставляет его почувствовать себя одиноким. Он снова в Испании, Мадриде, Барселоне, Леоне или где-то еще; Анхель не очень уверен, но единственное, что он уверенно знает, это то, что он не в Нью-Йорке... и что Нене не с ним. Именно это больше всего болит, и в этом Анхель совершенно уверен. Он немного удобнее устраивается на скамейке и пытается выглядеть нормально среди взглядов окружающих его людей. Воскресенье, месса, время оставаться в агонии, время воскрешения. Анхель чувствует, как его пальцы дрожат, и он скрючивает их с grimace. Наконец, его глаза поднимаются и направляются к кафедре, и там он. Нене. Его Нене. Но он не совсем он. Нет, он не он. Анхель знал это с самого начала, хотя это его первый раз в этой церкви. Было бы крайне глупо и абсурдно просто сравнивать этого мужчину в темном костюме с кудрявыми волосами, пряди которых серого цвета, как напоминание о похороненном молодом человеке; это не мог быть Нене... но он все равно слишком похож на него, и это раздражает желудок Анхеля, в то время как его глаза слегка покраснели, даже не получив разрешения на проливание. Отец за кафедрой начинает говорить странным голосом. Анхель мог бы сказать, что это почти идентично голосу Нене, но еще одно, что он знает, это то, что этот голос совсем не похож на голос Нене; он слишком далек, но в то же время утешителен и сладок. Внутренности Анхеля тоже сжимаются, и дискомфорт, который лежал в нем, внезапно расцветает. Его глаза все еще красные, но он отказывается делать что-либо, кроме как страдать здесь. Голоса в его голове начинают звучать. Эти воображаемые голоса женщин, мертвых женщин, женщин, которые, возможно, существовали, как его мать. Они всегда там, но в эти моменты, с тех пор как Анхель приехал в Испанию, они непонятно молчали. Возможно, потому что они скорбели о потере, так же как и он. Но его скорбь не продолжалась так долго, не так, как у Анхеля. Tonto Это почти нежное оскорбление, если можно так сказать. Анхель игнорирует это, зная, что последуют еще голоса, воспринимая все спокойно и принимая, как он всегда делает. П**да Говорит другой, но как крик, который громко звучит в его ушах и вызывает головную боль. Анхель сильно закрывает глаза, пытаясь заглушить их, что он не делает часто, но в этот момент действительно желает: чтобы эти чертовы голоса исчезли. Он снова открывает глаза, чтобы посмотреть на Отца, с головой наклоненной над Библией, кудрявая прядь волос падает на его лоб, закрывая глаз, прядь, которую мгновенно откидывают назад и убирают за уши. Он читает стих, и Анхель глотает, не в силах не думать о том, насколько странным и отвратительным он находит то, что видит перед собой. Этот образ, этот *Нене* с Библией в руках, как святой, когда Нене был чем угодно, что угодно... но не это. Деградация Другой голос кричит, когда образ голого Нене мелькает в его уме. Его кожа блестит от пота, кровать скрипит, его вздохи усталости, его волшебные ласки, его экстравагантный голос... его ясные глаза. Проклятый кусок дерьма Анхель снова слышит, но не уделяет столько внимания этому голосу, этой женщине. Отец перестал читать, но не перестал говорить. Он смотрит на него, но не видит его, не его, несмотря на то, что сосредотачивается на его физическом облике, образ другого человека наполняет его мысли, и это как его мучение, его агония, его наказание. Образы кружат в его уме и не дают ему сбежать. Анхель сожалеет, и только в этот момент плачет, но не из-за голосов, которые продолжают кричать его непотребности, и не плачет из-за угрызений совести. Он плачет о том, что потерял, плачет, потому что больше никогда не увидит эти прекрасные зеленые глаза вблизи, плачет, потому что знает, насколько одинок он, и насколько одинок он умрет. Хотя, частично, он ошибается. Он все еще не плачет, пока нет. Силуэт Нэнэ — как гвоздь в его сознании, который он не может вытащить, не истекая кровью. Áнхель смотрит на пол, пока те же темные образы повторяются снова и снова, не прекращаясь. Его стоны, его мольбы, его позы, нежность его кожи. Звук кожи и плоти, соединяющихся и сталкивающихся, привлекает его, как сладкий мед, даже если это только в его уме. И те стоны, которые он никогда не слышал на самом деле, останутся там, врезавшись как гвозди, как Нене. Месса почти заканчивается; Только в этот момент Анхель поднимает голову и открывает свои раненые глаза. Все стоят, все, кроме него. Как только он это осознает, он что-то делает, чтобы изменить положение, и поднимается, поправляя свою мятую одежду, стараясь убедиться, что его слабое, но беспокойное возбуждение под его длинным белым одеянием незаметно. "Моя любовь" Анхель слышит, зная, что это Нене. Наконец, он плачет, больше, чем когда-либо, больше, чем когда-либо, больше, чем в последний раз, когда он помнит, что делал это, с ногтями, окровавленными от бесполезных бумаг, и губами Нене на его шее, просящими прощения, пытаясь утешить, пытаясь быть достаточно ошеломляющим, чтобы они оба забыли обо всем. Даже сейчас Анхель плачет больше, чем тогда. Он рушится, его ноги подкашиваются. Он садится на свое место и сжимает лицо, пытаясь уйти от себя, пытаясь исчезнуть, пока слезы текут. Он чувствует тяжесть твердой руки на своем плече, и, наконец, убирает руки с лица, вытирая слезы, пока смотрит на своего бокового, и вот он, с улыбкой и слегка наклонив голову в сторону. Анхель молчит, ничего не говорит, и просто смотрит на него, пьяный, отравленный, потерянный, пока образы продолжают проецироваться, хотя он думал, что конец уже наступил. "Помни, что Бог тебя любит", говорит отец, а затем обнимает его. Анхель мгновенно отвечает на обнятие, опираясь головой на его плечо и закрывая глаза, хотя уже не плачет. Запах мужчины нежный, деликатный, не как у Нене, но это уже не важно для Анхеля. Они расстаются через несколько мгновений, и он сидит, размышляя, чувствуя пустоту в своей груди. "Меня зовут Эстебан, если с тобой что-то случится, если ты почувствуешь себя плохо... ты можешь говорить со мной, ты можешь исповедаться в любое время, если захочешь", - сказал он, и Анхель кивнул. Эстебан нежно сжал его плечо, а затем ушел. Позже, когда Анхель пришел в темное, плохо освещенное жилище, где он жил, он мастурбировал в душе, думая о одном из своих многочисленных образов, позволяя своей коже согреться под падающей водой, зная, что он никогда не исповедуется, ни за этот грех, ни за другие.