"...свет неимоверного будущего счастья, которое отодвигается с каждым годом. Пусть оно ускользнуло сегодня, не беда — завтра мы побежим ещё быстрее, ещё дальше станем протягивать руки... И в одно прекрасное утро..."
Ф. С. Фицджеральд "Великий Гэтсби"
Удача сопровождает человека с самого момента рождения. Какие гены тебе достанутся? В какой семье ты будешь расти? В каких условиях? Сколько у тебя будет возможностей для самореализации? Твоим верным спутником всегда была удача. Но замечал ли ты, как странно она работает на разных людях? Тебе повезло родиться в полной семье, но, увы, в трущобах. Твои близкие погибли, но ты остался жив. Тебя сделали рабом, но это послужило началом великой карьеры. И наконец, ты вступаешь с судьбой в смертельную игру каждый день и всегда выходишь победителем. А вот другой пример. Он вырос в полной семье, в хорошем районе, у него с детства было всё. Только вот осознание собственной никчемности от невозможности самому сделать себе имя угнетало сильнее представляемой бедности. Он оборвал все связи с семьёй, поступил в лучший вуз страны и окончил его с отличием. Но в стремлении быть признанным, идеалом он потерял все прелести жизни. Он горел наукой, но в «лучшие» выбивались другие. Он отказался от денег семьи и захотел встать на ноги самостоятельно, но столкнулся с нищетой. Он начал сомневаться в себе, получая очередное «недостаточно». Его мир зациклился на постоянной борьбе, закрутился в рулетке повторяющихся эпизодов, и он добился многого, но считает ли он себя «достаточным» после стольких лет непризнанности? Чем измеряется успешность? Для кого-то она совсем не важна, кому-то она досталась легко, а кто-то всю жизнь борется и не может остановиться, чтобы понять — он уже достаточно сделал, чтобы считать себя успешным.***
Из гаража выехал старенький «Форд» яркого-голубого цвета. Авантюрин приспустил очки и, похлопав ладонью железный бок машины, крикнул доктору: — Ну как тебе? Скажи, классная машина, урвал её на каком-то аукционе по совершенно сумасшедшей цене, — он с большим усилием открыл дверь, обошёл автомобиль, уступая место водителя доктору. — Но скажу тебе вот что: там, куда мы едем, подобных машин уйма, поэтому нас как за своих примут! Рацио с силой дёрнул ручку, но дверь не поддалась. Авантюрин перегнулся через сиденье водителя и запричитал: — А, такое случается, ручка заедает, сейчас я открою. Дверь издала жалобный скрип, и Рацио опасливо сел за руль. Салон был обит светлой кожей, даже баранка пахла новизной. Но некоторые механизмы работали очень туго. — На этом точно безопасно ехать? — уточнил Веритас, повернув ключ зажигания. Моторчик издал бархатный рёв, казалось, от этого звука завибрировала вся машина. — Не волнуйся, док, в Сигонию я езжу только на этой малышке, — погладив переднюю панель, с усмешкой отозвался Авантюрин. Автомобиль тронулся. — Заедем в супермаркет, — не глядя на Рацио, сказал парень. Веритас кивнул. В магазин Авантюрин зашёл сам. Появился через двадцать минут с большими пакетами, трещавшими от количества продуктов. — Ты хочешь накормить этим полрайона? — в шутку бросил доктор, но по совершенно серьезному лицу Авантюрина тут же понял, что мужчина серьезно. — Ну, не полрайона, конечно, но в одно место мы заедем. Уверен, тебе эта поездка на многое откроет глаза. Каждый день, проведённый вместе с Авантюрином, развенчивал образ праздного, надменного богача, ошибочно приписанный ему изначально. Теперь Рацио действительно думал, что не ошибся, выбрав в качестве героя своей книги этого молодого человека. На самом деле ещё задолго до официальной первой встречи они пересекались на каких-то больших мероприятиях. Но тогда им не было дела друг до друга. Рацио считал мужчину скучным и неинтересным собеседником, тем, кому всё досталось просто, человеком второго сорта. В сущности, он приписывал подобные стереотипы каждому второму состоятельному человеку и не без оснований: он на собственном опыте знал и понимал, как работает высшее общество. Попасть в круг богатенькой молодёжи в девяти из десяти случаев можно лишь имея покровителя. Добиться каких-то высот самому крайне сложно, в молодости это выходит у единиц. Авантюрин же был очень занят, ему никогда не хватало времени на светский обмен приветствиями. Такие вечера он посещал исключительно ради заключения сделок, важных для КММ. И вот жизнь свела этих разных на первый взгляд личностей, и оказалось, что у них гораздо больше общего. В этом удивительном синтезе оба чувствовали, будто знакомы не первый год. И хоть особой дружбы между ними не было, Авантюрину казалось, что он нравится Рацио, и что Веритас в своеобразной манере пытается понравиться ему.***
Сигония находилась на другом конце города, район был настолько неблагополучный, что власти решили оградить его железным забором с натянутой по периметру колючей проволокой. Непонятно, как данная мера должна была помочь, ведь ворота даже не охранялись. Это нисколько не решило проблему, но посеяло в сознании граждан мнение, что Сигония — отчуждённая территория, куда попадают изгои общества. На территории района находились промышленные предприятия, нефтекачки и перерабатывающие заводы. Смог ложился слоями на крыши многоэтажных муравейников, кишащих тараканами-людьми, пища которых — остатки еды со столов праздных богачей. Весь район превратился в царство бродячих теней — остаточных образов, расплывающихся в пыльном тумане. Авантюрин уже не первый год боролся с этой несправедливостью и безразличием властей в отношении Сигонии. Он предлагал разные проекты по улучшению района, но даже имея хоть какую-то власть до сих пор ему не удалось переубедить руководство. КММ видело выгоду в подобной прослойке общества: рабство отменили, но адский физический труд за мизерную зарплату был хорошей заменой. Старенький “Форд” проехал вдоль пристани. Морская гладь переливалась бликами: словно серебряные брюшки маленьких рыб, они то появлялись на поверхности, то скрывались в пучине синих вод. Белые яхты выстроились вдоль пирса, у каждой на корпусе было выведено женское имя, оттого они ещё больше напоминали невест, ожидающих у алтаря своих женихов-капитанов. Авантюрин перегнулся через сидение, пытаясь что-то найти в бесчисленном количестве пакетов. Рацио неодобрительно нахмурил брови и, не переставая следить за дорогой, попросил мужчину сесть нормально. В этой суете и странном, но не напряжённом для обоих молчании они выехали на мост. Дорогие районы города остались позади. Солнце сквозь пролёты высоких ферм играло рябью бликов на проезжающих машинах. Авантюрин потянулся к радиоприёмнику. Переключая волну за волной, он наконец попал на чистый звук. Мелодичный голос джазовой певицы полился из динамиков, Рацио невольно вслушался в слова песни, и сердце пробило дрожью. Редко музыка пробуждала воспоминания, редко она нарушала душевное равновесие, но в любой, даже самой заурядной мелодии всегда звучала надежда, и этим она была страшна и опасна. Музыка внушала ложные представления о реальности, заставляла думать, что всё возможно. Физически мужчина сидел за рулём машины, но взгляд был затуманен образами прошлого, которые захватили его сознание и унесли далеко отсюда.***
Веритас вырос в полной обеспеченной семье. Его отцы сделали себе имя, их окружали всеобщее уважение и слава, но они не любили её лучей, поэтому переехали в тихий район на окраине города. Небольшой частный домик, уютный и родной: прекрасное место, чтобы вырастить ребёнка. С детства Веритас ни в чём не нуждался, но избалованным не вырос. Когда он только научился говорить и читать по слогам, стал проявлять ненормальный интерес к книгам. Аль-Хайтам помогал сыну читать, а Кавех расстраивался из-за того, что Веритасу не было интересно гулять во дворе со сверстниками. В начальной школе он был умнее всех — программу освоил очень быстро. Аль-Хайтам настаивал на переводе в старшие классы, но Кавех был категорически против. Знания — это, конечно, хорошо, но не менее важна социализация: друзья, развлечения, первая любовь… Однако Веритасу подобное было неинтересно, после школы он запирался в библиотеке отца и выходил оттуда только к ужину. В средних классах к нему стали проявлять излишнее внимание. Многие учителя ставили его в пример, но Веритас стал замечать, что «отлично» он получал, даже если делал работу небрежно. Тогда, решив проверить свою теорию, он выполнил задание неверно и всё равно получил положительную оценку. Эта необъективность его очень разозлила, он заперся в библиотеке отца и отказывался идти в школу. Первое время Кавех пытался мирно разрешить ситуацию, но уже на третий день забастовки Аль-Хайтам выломал дверь. Веритас помнил, как долго они обсуждали сложившуюся проблему и единственным возможным решением определили переход в другую школу. Однако смена места ни на что не повлияла — история повторилась. В то время он осознал, что не был так уж хорош во всём, как ему казалось. В старших классах Веритас стал настоящим красавцем, редко какая девушка не пыталась завоевать его внимание, но безуспешно: сердце холодного принца принадлежало науке. Объективность в оценивании знаний по-прежнему отсутствовала, но со временем парень осознал, что виной была не его репутация отличника, а фамилия. В первую очередь все обращали внимание на происхождение, род, заслуги знаменитых предков. Любой на его месте был бы рад подобной привилегии, ведь это значительно облегчало жизнь. Знаменитая фамилия открывала все двери, давала преимущество, которым не обладали другие. Но для Веритаса это отнюдь не было плюсом. Когда впервые ему пришла мысль об истинной причине его «хороших» оценок, он долгое время отвергал её, но потом стал всё больше замечать, как люди относятся к его родителям. Аль-Хайтам никогда не стремился к высокой должности, он был обычным секретарём, но при этом ему выказывали уважения больше, чем начальнику, на которого он работал. Всё дело было в фамилии – репутация, которая ставила его семью чуть ли не на вершину социальной лестницы. Но Веритас, даже понимая, как ему повезло, не хотел идти лёгким путём, поэтому после совершеннолетия он подал документы и сменил имя. Отказавшись от славы предков, вместо светлой дороги он выбрал тернистый путь и искренне верил, что даже так достигнет звёзд, о которых всегда мечтал. Это было первое самостоятельное решение в его взрослой жизни, о котором он не сообщил родителям…***
В тот год знойное лето бушевало вовсю, люди прятались в своих убежищах, избегая опасных солнечных лучей. Дом, в котором вырос Веритас, находился на тихой улице, почти пасторально-идиллической: не было бы особым удивлением, увидь здесь кто-нибудь стадо белых овечек. Кавех рисовал в своей мастерской на верхнем этаже дома, когда раздался звонок в дверь. — Да-да, погодите минутку! Он отложил кисти в сторону и вытер испачканные в краске руки о фартук. Кроме него, никого в доме не было; Аль-Хайтам пропадал на работе, а Веритас ушел в городскую библиотеку. — Здравствуйте, — распахнув дверь, доброжелательно поздоровался хозяин дома. — Здравствуйте. Почтальон протянул несколько писем мужчине. Кавех забрал их и, быстро просмотрев адресатов, поднял вопросительный взгляд на мужчину. — Извините, наверное, вы ошиблись, я не знаю никого с фамилией Рацио. — Нет, всё верно, посмотрите адрес. Кавех перевернул конверт, и там действительно был адрес их дома. Он изумился, но больше ничего не сказал. Письмо отправлено из Оксфорда. Подозрения закрались сразу, но он боялся их озвучивать, потому что произнесенное вслух часто становится правдой. Он положил остальные письма на шкафчик в прихожей, а это мял в руках, решаясь. Загадочное «В» после фамилии так и манило поскорее выяснить, ошибка это или под буквой скрывалось имя его сына… Мужчина закусил губу, сказал себе, что не будет трогать письмо, и отправился обратно в мастерскую. Но, простояв у холста всего десять минут, он раздражённо отбросил кисти в сторону: мазки совершенно не получались, краска не смешивалась в нужные цвета и кондиционер внезапно перестал спасать от жары. Кавех подошёл к столу, на котором оставил письмо, и без малейших сомнений распечатал его. Внутри лежал документ о зачислении Веритаса Рацио на физико-математический факультет Оксфордского университета. Мужчина ещё несколько раз пробежался глазами по строчкам о зачислении и добрую часть времени разглядывал неизвестную ему фамилию. Ворох мыслей отяжелил его голову, и он рухнул на стул, будто придавленный этим грузом. До самого вечера Кавех не мог найти себе места. Его сын сменил фамилию… И ничего не сказал. Зачем? Почему? Неужели они с Аль-Хайтамом сделали что-то не так? А вдруг посещение библиотеки лишь предлог, чтобы не оставаться дома?.. Он не мог справиться с накатившими переживаниями и позвонил мужу. Вечером они уже ждали Веритаса на кухне с распечатанным письмом и серьёзным разговором. Если бы все трое знали, чем закончится этот день, наверное, никогда не сказали бы того, что прозвучало на эмоциях. Рацио вернулся домой. Непривычная тишина насторожила его. Он прошёл в кухню. Его родители сидели за столом, Кавех смотрел на сына покрасневшими от слёз глазами, а Аль-Хайтам держал в руках какой-то документ. — Что случилось? — осторожно спросил Веритас. — Это ты лучше нам расскажи, Веритас Рацио, что случилось, — строгим отцовским тоном сказал Аль-Хайтам и небрежно бросил бумагу на край стола, ближе к сыну. Повисла неловкая пауза. Веритас сжал ручку портфеля, он знал, что правда когда-нибудь вскроется, но что это случится столь неожиданно… не был готов. — Я сменил фамилию. После этих слов Кавех, кажется, совсем помрачнел, Рацио смотрел на него и видел, как у того дрожат пальцы. Последняя ниточка надежды была отрезана ножницами правды. — Зачем? — надломившимся голосом прошептал Кавех. — Я хочу, чтобы люди смотрели прежде всего на мои заслуги, а не фамилию. Хочу добиться всего самостоятельно, без вашей помощи. Я знаю, что способен сделать себе имя сам… Он ещё долго оправдывался, но в итоге Аль-Хайтам не выдержал первым. Он прервал нескончаемую речь сына и сказал всего одну фразу, после которой всё рухнуло. — Не уважающий свой род не достоин быть его частью. Пошёл вон. Веритас вздрогнул. Никогда на его памяти отец не был так строг. Обида, стыд, боль, вина — всё смешалось в один большой клубок ярости. Рацио схватил документ со стола и выбежал из комнаты. В тот день он собрал чемодан за каких-то тридцать минут и ушёл из дома. Кавех пытался удержать сына, он хотел примирить обе стороны, но Аль-Хайтам отказывался забирать свои слова назад, а Веритас эгоистично стоял на своём. Некогда дружная семья распалась.***
В тот же год Веритас Рацио поступил в Оксфорд, деньги на обучение хранились на его личном счёте, поэтому первое время никаких проблем с финансами не было. Но уже на второй год пришлось искать подработку, чтобы покрывать базовые потребности. Кавех втайне от мужа высылал каждый месяц чек на несколько тысяч кредитов с письмом. Веритас не ответил ни на одно. Сердце разрывалось не только у его родителей, но гордыня, вызванная непомерным эгоизмом, твердила: «Пока не докажешь верность своего решения, ты не должен возвращаться домой». А после эта погоня за славой и признанием стала чем-то вроде зависимости. Если раньше он был на вершине, то теперь пришлось стремительно подниматься с самого дна. Несправедливость показала свою обратную сторону: из раза в раз его научные труды игнорировались учёными и преподавателями, на первом месте всегда были дети известных людей, а ему приходилось пожинать плоды своей опрометчивости. И даже спустя пять лет, когда он удостоился Нобелевской премии за своё революционное исследование в области физики, этого не было достаточно. Недостаточно, прежде всего, для него самого. Прошло ещё три года, он наконец воспользовался чеками, которые высылал ему Кавех, и приумножил своё состояние в несколько раз. Казалось, он достиг того, о чём мечтал — сделал себе имя, только глубоко внутри он по прежнему чувствовал себя недостаточным. Большая часть сбережений ушла на реставрацию исторического здания, в стенах которого Веритас Рацио устроил университет. Всё, что он делал, шло на благо людям, он предпочитал звание доктора, потому что видел своё истинное предназначение в излечении человечества от глупости. Однако при всех достижениях одну вершину ему так и не удалось покорить. Общество гениев. Рацио ждал приглашения в эту закрытую группу год за годом, но его не принимали. Он хорошо помнил тот день, когда получил от помощницы письмо — это было приглашение возглавить ряды учёных КММ, даже столь большая компания заметила его. Тогда он осознал: общество гениев никогда его не признает. Когда его учебное заведение стало приносить стабильный доход, Веритас начал вкладывать деньги в малофинансируемые сферы науки и искусства. В глубине души он признавал, что ему трудно выйти на связь с родителями первым, но тоска по дому читалась в каждом жесте, в каждом его действии. Все эти анонимные пожертвования были направлены в фонд, который открыл когда-то давно Кавех. Достигая цель за целью, не стоит забывать, ради чего всё это было изначально. Если бы не история Авантюрина, он бы увидел своих родных только на похоронах. Десять лет — огромный срок, за такое время люди становятся чужими друг другу. Но его звонок — один лишь звонок — будто бы стёр десять лет ожидания и слёз, всё стало налаживаться…***
Голубенький «Форд» мчал их по пустой трассе, лишь изредка навстречу выворачивал какой-нибудь скрипящий от старости автомобиль. Каждый был погружен в свои мысли, и это дивное молчание, прерываемое лишь тихим звуком радио и негромким бормотанием Авантюрина слов какой-то песни, было столь приятно им обоим, что невольно думалось: «Как же всё-таки хорошо, когда есть кто-то рядом». — Нам где-то здесь нужно будет повернуть, — щурясь под лучами солнца, выглянувшего из-за серой тучки, протянул Авантюрин. — Скажи заранее, если вспомнишь где. — Нет-нет, ты поймешь, поворот всего один. Дорога резко ухудшилась: колеса то и дело попадали в ухабины и ямы. Поворот действительно нашелся быстро, он находился там, где уже не было домов, и стоило проехать всего несколько сотен метров, как на горизонте показался забор, отделяющий загрязнённый район Сигонии от основного города. У обочины расположилась проржавевшая от времени и занесённая пылью табличка «Добро пожаловать в Сигонию». Будто бы действительно в другой город въехали, а у старых ворот играли дети. Рацио сбросил скорость, а Авантюрин выглянул в окно, счастливо улыбаясь. Он попросил доктора притормозить. Ребятня чуть не пустились наутёк, завидев приближающийся автомобиль, но блондин выкрикнул что-то на сигонийском наречии, и они встали как вкопанные. Рацио не понял большую часть того, что рассказывал детям мужчина. Внезапно Авантюрин перегнулся через сиденье и открыл заднюю дверь, призывая их сесть в машину. — Ты вообще понимаешь, как это выглядит? — вспылил профессор. — Да, но им как раз по пути, тем более, я хорошо знаком с их воспитателем. — Как знаешь, и куда же нам дальше? — поглядывая в зеркало заднего вида на щемящихся среди продуктов четверых детей, спросил Рацио. — Через два квартала направо, — бросил ему Авантюрин, а затем, повернувшись к ребятишкам, заговорил на своём неясном языке. Рацио старался не отвлекаться от дороги, но заметил, как изменились лица детворы, когда Авантюрин разрешил взять что-то из пакетов. С каким же удовольствием они облизывали пальцы после шоколада, как будто никогда в жизни его не ели… Через пару минут они подъехали к небольшому кирпичному зданию в два этажа высотой. Авантюрин выпустил детей, вручив каждому по пакету с продуктами, и помахал женщине, глядящей на них из окна. — Кто это? — поинтересовался Рацио. — Это воспитательница, о которой я тебе говорил, её мать однажды спасла меня. После смерти сестры я скитался по улицам, а жил в основном в канализации. На третий день совсем ослабел — есть было нечего. Тогда-то она меня и нашла. Её не напугал цвет моих глаз, а даже напротив: она сказала, что они очень красивые. В то время всем было тяжело, она не могла взять меня к себе; её муж был членом банды, с которой сражались авгины. Эта женщина меня подкармливала, а потом её убили. Задушили прямо в постели, догадываешься, кто? — Авантюрин усмехнулся так, будто нахлынувшие воспоминания совсем его не трогали, но Рацио видел, как побелели костяшки на руке, сжимающей раму открытого окна. — Спасибо, что поделился, это очень важный материал, — выпалил доктор первое, что взбрело в голову, и только после осёкся. Это прозвучало цинично. — Прости, я не это имел в виду. — Я понимаю, док, ты посторонний человек и не обязан проявлять сочувствие. Жалости в свою сторону я так же не потерплю. Просто делай свою работу. Последняя фраза оборвала что-то внутри Рацио, он сжал руль, чувства превратились в клубок, сожаление залегло в его сознании. На самом деле он не хотел делать Авантюрину больно. Чем больше времени он проводил с мужчиной, тем больше не хотел от него отдаляться. Это было странно, он ведь считал, что не способен на дружбу, любовь, привязанность. Всю жизнь бежал от этого, а оказался таким же глупцом, как тысячи людей вокруг. — Поехали, нам ещё Генри искать, — бросил блондин. Снова включилось радио, снова между ними наступила тишина, но на этот раз что-то поменялось — Авантюрин не пел. — Много лет назад я ушел из дома, — внезапно начал Веритас. Блондин вздрогнул от звука его голоса и внимательно посмотрел на мужчину, ловя каждое слово. — Я поссорился с родителями и из-за своих… убеждений, — он запнулся, возможно, употребленное слово не было до конца искренним, — не выходил на связь около десяти лет. За это время много чего произошло, и я вроде бы должен был успокоиться, но не мог. Эта книга… на самом деле не я был полноценным инициатором, одна работница из КММ сказала, что твоя история может понравиться людям, что это может изменить отношение к Сигонии. Только поэтому я решил сотрудничать. С каждым словом шок на лице Авантюрина читался всё более отчётливо. — Стой. А причём здесь твои родители? — После твоего откровения вчера… я позвонил отцу. И мне кажется, что если эта книга всё-таки выйдет, равнодушных к судьбе сигонийцев станет в разы меньше. История твоей жизни может повлиять на людей, понимаешь? — Я так не думаю. Авантюрин отвернулся, в словах Рацио был здравый смысл, но его недостаточно, чтобы переубедить людей и тем более КММ в отношении Сигонии. — Ты недооцениваешь силу массового искусства… — Дело не в этом! Ты узнал лишь крупицы моей жизни и надумал себе какой-то ложный образ, но я не такой несчастный, каким ты меня считаешь! Ты ничего обо мне не знаешь, Рацио! Я гораздо-гораздо хуже, — мужчина схватился за голову и добавил, но уже тише: — Это ужасная затея. — Ты ведь любишь играть? Давай поспорим? — внезапно начал доктор. Он свернул на обочину и повернулся к Авантюрину: — Если книга никак не повлияет на общество, я больше никогда не появлюсь в твоей жизни, уничтожу все экземпляры и уеду из этого города. Если же она что-то изменит, я выполню любое твоё желание в знак благодарности, всё-таки контракт так и не был подписан. Авантюрин смотрел на мужчину несколько секунд широко раскрытыми глазами. Предложение было столь абсурдное, что вначале он даже не осознал всего масштаба: — Хаха-хахах-хааа, док, а ты отчаянный. Какая тебе с этого выгода, а? Спор неинтересен, если в плюсе остаётся только один. Я предлагаю другие условия: если ты окажешься прав и книга обретёт успех, я перепишу всё своё имущество на тебя. Если же нет, выполнишь любое моё желание, — он сказал это таким низким волнующим голосом с бархатными рычащими нотками, что Рацио невольно заслушался, ловя интонацию каждой фразы, будто это музыка, которая больше никогда не прозвучит. — Вы так привыкли разбрасываться деньгами? — сузив глаза, спросил доктор. — Нет. Просто я уверен: когда вы узнаете меня лучше, не захотите не то что печатать книгу — находиться рядом, — в по обыкновению фривольном взгляде бирюзово-розовых глаз промелькнул почти неуловимый блик глубокой, невыразимой и страшной тоски. Не осталось никакой двусмысленности, никакой легкомысленности и пошлости, будто на короткую секунду Авантюрин снял маску, чтобы перевести дыхание, или потерял бдительность, но этого мгновения хватило, чтобы разглядеть в безупречно созданном образе живые черты. — Это уже решать мне. Так мы договорились? — протянув руку, спросил Рацио. — Договорились. С рукопожатием спор обрел силу, и они поехали дальше. Каждый оставался твёрдо уверен в своей правоте. Дорога внезапно сузилась до такого размера, что проехать по ней мог лишь один автомобиль. Они попали на территорию частных домов, но никакой «мечтой» здесь и не пахло. А если буквально: смрад стоял ужасный, будто это не жилой квартал, а самая настоящая свалка. Воздух был наполнен дымом, воняло жженой резиной, бензином и ещё чем-то неясным. — Прошу, объясни, что мы здесь забыли? — без стеснения прикрывая одной рукой нос, спросил доктор. Окна в машине были закрыты, но это мало спасало. — Подожди и сам всё увидишь! Прошло ещё несколько минут, Авантюрин замахал рукой в жесте притормозить, он и сам уже не мог терпеть этот запах и старался лишний раз не открывать рот. Они остановились у домика, ничем не отличающегося от остальных. Блондин призвал Рацио идти за ним. Пробравшись, словно воры, к самой двери, они хотели постучать, но сзади раздался знакомый голос: — Господин, что вы здесь делаете? — Генри! Как хорошо, что ты оказался здесь, ума не приложу, где бы я искал тебя! — с облегчением на одном дыхании проговорил Авантюрин. — Приношу свои извинения, я не должен был прогонять вас ночью… — отозвался Рацио. — Нет, нет! Что вы, профессор, всё нормально. — Почему твой телефон выключен? Я звонил несколько раз, — по-доброму, но с нотками укора спросил Авантюрин. Незнакомому с их ситуацией показалось бы, что эти допросы ни к чему, но посторонних здесь не было, а все присутствующие осознавали серьезность. — Извините, совсем забыл. Мы можем отойти? — с долей осторожности Генри взглянул в сторону Рацио. — Говори здесь, — отозвался сигониец. — У моего приятеля родилась дочка, мы собираемся праздновать, они уже давно меня звали, но мне не хотелось вас оставлять одного. Не могу просить вас о многом, но вы, должно быть, устали с дороги, зайдете ненадолго? И, господин Авантюрин, не возражаете, если я неделю погощу здесь? — Ох, Генри, да-да, конечно, оставайся, мы с доком поедем… Но Рацио прервал Авантюрина и с несвойственной ему заинтересованностью принял предложение: — Почему? Я совсем не против зайти, — он покосился на блондина, тот смотрел в ответ, явно что-то заподозрив. Остаток дня они провели в Сигонии. Как бы широка ни была душа хозяйки, мужчины всё же вызвались помочь: Авантюрин съездил в местный продуктовый и вернулся с полными пакетами продуктов. Бог знает где, но он даже нашёл игрушки для новорождённой. Рацио расспросил хозяев о дыме. Получив неутешительное: «Политика компании», обещал, что постарается что-то с этим сделать. А вечером, когда вся семья, соседи и знакомые собрались на заднем дворе в теплом семейном кругу, мужчины почувствовали то счастье, которому нельзя не завидовать. Авантюрин наконец понял, для чего Рацио захотел остаться. Воспоминания из далёкого детства пробудились в нём, приятно стиснув сердце. Он был рад, и впервые за долгое время ему не было страшно. Эти люди не гнались за славой, им не нужны были миллионы, они просто жили и наслаждались простыми человеческими радостями. В таком же тепле вырос Веритас, и только сейчас, словно пробудившееся воспоминание, в нем проснулась рвущая душу тоска по родному дому. Эта поездка действительно на многое открыла ему глаза: он осознал, что мечта, за которой гнался все эти годы, не принесла ему даже маленькой капли того счастья, которое он потерял... Им вручили тарелки с явно пережаренной курицей. Черная корочка, покрывающая высушенное мясо, делала его более похожим на уголёк. Удивительное свойство незнакомых компаний в том, что среди толпы неизвестных ты всегда пытаешься быть ближе к тем немногим, с которыми знаком. Авантюрин и Рацио ещё сильнее почувствовали эту призрачную ниточку, концы которой связывали их, заставляя каждый раз возвращаться друг к другу, держаться рядом. Курица давно остыла, никому не хотелось обижать хозяев, и они из вежливости стояли в сторонке, перебирая края одноразовых тарелок с нетронутым кушаньем. — Там у забора мусорный ящик. Давай выкинем? — шепотом предложил Авантюрин. Стоило им подойти к забору, как у самого контейнера блондин заметил копошение; чумазые мордашки выглянули с той стороны коробки, три пары глаз обратились к ним. — Дядь, дай курочки! — Слышь ты, оторви крылышко! Раздалось с двух сторон. — Да тут одни угли… — поднося тарелку к решетке, начал Рацио, но не успел он среагировать — быстрая ручонка сгребла содержимое, а вторая опустошила тарелку Авантюрина. С криком и гоготом дети бросились врассыпную. Мужчины переглянулись, Рацио вздохнул и с выражением сожаления и горечи проговорил: — В подобные моменты я ненавижу себя за то, что родился в приличной семье. — Не говори так. Каждый из нас должен преодолевать свои испытания, — оборвал его Авантюрин. — Неужели и ты так жил? — Я авгин, ко мне жизнь отнеслась ещё хуже. Они неспешным шагом подошли к столу, оставили тарелки и, попрощавшись с гостеприимными хозяевами, на закате дня уехали из Сигонии. Голубенький «Форд» мчал их по шоссе, Авантюрин был за рулём. Черные очки он скинул сразу же, как только сел в машину. В его бирюзовых глазах отражался первый красочный закат, знаменовавший, что зима наконец отступила: горизонт разрезало сиреневое зарево, уходящее солнце отбросило свой последний свет на размытые по небу облака, и они, подобно хвосту кометы, разметали его по вечернему небу. Когда смотришь с моста на город, он встаёт перед тобой нагромождением многоэтажек, расцветающих огнями в наступающей темноте. И кажется, будто ты впервые его увидел, будто он впервые обещает тебе всё прекрасное, что только есть в мире. И ты готов поддаться его магнетизму, оставить душу красивому дьяволу взамен на счастливую жизнь. Но это наваждение пропадает в тот же миг, когда ты, решившись рискнуть, оказываешься затянут в финансовую воронку, которая засасывает тебя на самое дно. Однако подле Рацио сидел человек, который рискнул и взлетел так высоко, словно не было никаких преград на его пути, словно ветер сам подул в его крылья и понёс вслед за собой навстречу золотой мечте. — Останься этой ночью у меня, — еле слышно попросил Авантюрин. — Хорошо, — так же тихо ответил Рацио. Оба улыбнулись, но некому было ловить взглядом милое выражение лица, потому что каждый в смущении отвернулся.