Мординианский дупликатор

– Ты – животное, Маражай. Но какое ты животное? Себастиан Вайсс переступает, скрипя тяжелыми сапогами, и за спутанные в потное гнездо волосы вздергивает Маражая, заставляя встать по-собачьи. Кровь свежими корочками покрывает его спину, зад и бедра, окрашенные плеткой и розгами в буйные цвета варпа. Ряд маленьких металлических колец вдоль позвоночника поблескивает в тусклом свете покоев. На этой липкой узкой спине Вайсс готов прокатиться в преисподнюю и обратно. – Какое ты животное? – с ленцой повторяет вопрос Вайсс, глядя в его блаженно пустые глаза. – Выносливое. Смертоносное. Нестерпимо красивое, – Маражай глумливо улыбается и осторожно, на пробу переступает вперед, чтобы подобострастно прижаться щекой к сапогу Вайсса. Тот коротко, без настоящего интереса к ответу смеется. – Ты хладнокровное, это однозначно, – он продолжает, садясь на корточки, и поглаживает Маражая по голове. – Но не степенный и искусный в своей кровожадности сслит, нет. Маражай поднимает голову и смотрит с пьяным любопытством. – Ты – мой безмозглый, норовистый грокс. И я буду использовать тебя, как грокса. Маражай не решается нарушить тишину, когда его не спрашивали. Только зрачки у него чуть сужаются, обнажая яркую голубизну. Он не знает никаких тонкостей о содержании мон-кай своего скота, и неизвестность заставляет его черное сердце ритмично сжиматься. – За мной, – Вайсс щелкает пальцами и отходит к массивному столу Вольного Торговца. Маражай ползет за ним на длинных конечностях, и крепкие мышцы обозначаются под белой, покрытой частыми родинками кожей. Вайсс снимает украшенный золотыми эполетами китель, опускается в большое кресло и потирает взмокшую шею под светлыми кудрями. Он сегодня баловал своего ручного друкари: задавал вопросы, а потом вне зависимости от правильности ответов бил так много и так истово, что даже ужасы варпа свернулись робкими тенями по углам. Он бил сперва их любимой плеткой с жалящими электроимпульсами хвостами, потом шипастыми, словно розы, розгами, сочно лопающимися от силы удара. А в перерыве, такой редкостью пылкий и раззадоренный, он оттрахал Маражая, милостиво используя кровь в качестве смазки. Вайсс взял его за бедра до синяков и натягивал, как куклу, и Маражай почти кончил под себя, подвывая ритмичным, глубоким толчкам. Но Вайсс сделал это первым и оставил его без внимания, дрожащего и мокрого от пота, смазки и вытекающей из зада спермы. Выносливое, нестерпимо красивое. Вайсс безмятежно улыбается. – Сесть, – Вайсс небрежно указывает на место подле своих ног и начинает рыться в ящике стола. – Сегодня мы будем принимать пищу вместе. Возьми это, – острый нож с ониксовой ручкой ложится в узкую ладонь Маражая. Никак не поясняя этого действия, Вайсс откидывается на широкую спинку кресла и, сцепив руки на полном животе, неторопливо начинает говорить: – Я часто вспоминаю, как еще до наследования побывал в одном ледяном мире. Меня поманили богатства затерянной цивилизации, которые не разграбил покамест ни один смельчак. И там я угодил в непогоду, такую лютую, что на расстоянии руки было ничего не видно от метели. И было холодно, Маражай, чертовски холодно. Мышцы напрочь свело, лица и пальцев я не чувствовал вовсе. Я потерял свой отряд, и большая его часть сгинула, – Вайсс ностальгически качает головой, – но я оказался живучим сукиным сыном. Как и всегда. Продравшись наконец сквозь метель, я нашел пещеру, глубокую и разветвленную, такую, словно вырытую великаном, который играл в снежные замки, – он не раз прокручивал это сравнение в голове и все еще находит его очень удачным. – И, в общем, чем дальше я углублялся, тем сильнее понимал, насколько меня подкосила эта экспедиция… Тебе интересно, что было дальше? – Конечно, Вайсс, – с готовностью отзывается Маражай. – Не буду затягивать историю. Я, как и многие глупцы до меня, решил отдохнуть немного и заснул в одной из пещер. А спустя несколько часов, как мне показалось, меня разбудили люди. Местные псайкеры. Но не моего пошиба, знаешь, этакие санкционированные специалисты, а другие, приближенные к природе, почти что дикие. Люди, что не понимают собственной силы и считают, что она дарована местными богами, – Вайсс говорит об этом без презрения в голосе, как и о любой отличной от имперской культуре. – Скорее всего только благодаря биомантии им удавалось выживать так долго. Но суть не в том. Я помог им развести костер с помощью горелки, которую в числе прочего обменял на помощь и еду. Мы ели мясо, и, быть может, я был слишком голоден, но это было самое вкусное мясо за всю мою жизнь. Мы отрезали кусочки от большого ломтя и поджаривали его на открытом огне. Так оно выходило сочное, пахнущее, с кровью. Они похвастались удачной охотой, и – о темные боги – как же я возблагодарил судьбу за нее. Пока я жевал с жадностью оголодавшей перед боем собаки, я начал осматриваться и заметил кое-что из снаряжения моих исчезнувших компаньонов. И, разумеется, я спросил моих спасителей, где и при каких обстоятельствах они нашли их тела. Ты – животное, Маражай, и ты уже чувствуешь, к чему я веду, правда? – Вайсс улыбается, отчего старый ожог на его лице приходит в движение; аугменты-окуляры на месте правого глаза ярко отражают свет настольной лампы. – Но я – человек. И я не уточняю, на кого ведется удачная охота. Я ем мясо, не гадая, чье оно. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Маражай подается вперед, заглядывая в глаза снизу вверх. – Ты вспоминаешь это до сих пор, потому что мясо твоего друга наполнило твой живот теплом, а твой рот – слюной, когда ты больше всего нуждался. Ты не ел ничего подобного, и теперь этот голод всегда с тобой, как навязчивое воспоминание, что крутится в голове перед сном, – складно говорит он, стискивая нож. Вайсс немного молчит, снова принимаясь шуршать в ящике. – Да, – говорит он наконец, выкладывая на стол горелку. – Некоторые мои компаньоны с легкостью поклялись бы, что отдадут за меня жизнь, потребуй того ситуация. Но если бы их поставили перед выбором, быть убитым или съеденным, они бы не выбрали второе. Хотя какая, в сущности, разница? – Вайсс меланхолично спрашивает и слабо толкает Маражая носком сапога. – Достаточно ли ты узнал нас, чтобы ответить? – Употребление мяса разумного существа – один из барьеров, что стоит между вашей иллюзией цивилизованности и бездной, – Маражай неотрывно смотрит на горелку, и в его глазах теплится безумие. Он улыбается, показывая острые, заточенные гемункулом зубы. – Ты хочешь сожрать меня, Себастиан Вайсс? – Я хочу тебя, Маражай Эзирраеш, – Вайсс наклоняется к его шее и большим пальцем обводит клеймо. – Но я же сказал, что буду использовать тебя как грокса. А они годятся только в пищу. Маражай чувствительно вздрагивает. В его улыбке вряд ли кто-то мог бы разглядеть вменяемость. – Хочешь поглотить мою плоть, чтобы примитивно насытиться? Вот и вся идея? Я думал, вы, мо… люди, более изобретательны. – Если тебе так будет легче, можешь думать, что я отнимаю у тебя плоть за каждого пострадавшего на нижних палубах в твой первый варп-прыжок, – Вайсс пожимает плечами и понижает голос: – Я дал тебе нож, Маражай. Действуй, пока я не выжег тебе глаз горелкой. – Я что, теперь сам себе буду причинять боль? – капризничает Маражай и смеется, занося нож и приставляя его почти плашмя к бедру. Зрачки у него возбужденно дрожат. Он медлит, думая, как лучше захватить кусок. От первого прокола лопается кожа, в глубоком надрезе желтый жир и багровая мышца. Надрез ровный и чистый – нож достаточно остер, чтобы отделить плоть, хотя и не сравнится с друкарским клинком. Маражай вскрикивает и режет белую, заливаемую кровью ногу, отделяя тонкую полоску свежего мяса. Его член окончательно обмякает от такой тупой и резкой боли, но внутри все наоборот подбирается от предвкушения. Темная энергия наполняет Маражая от предощущения того, как он нарежет себя на куски, чтобы Вайсс сожрал его заживо. Снятая кожа, бугрящееся от срезов сочное мясо – его неестественно голое тело будет выглядеть просто потрясающе, когда он закончит. Мучительно простонав, Маражай наконец отделяет от себя кусок и передает его Вайссу, провожая поплывшим взглядом. – Вайсс, – говорит он хрипло, пока Вайсс слегка поджаривает его мясо горелкой. Кровь течет по пухлым пальцам, заливается под множественные кольца. – Что, мой дурной грокс? – Ты хотел принимать со мной пищу… вместе, не так ли? Я хотел узнать, что ты имел в виду. – Ах, это, – Вайсс с жадностью впивается зубами в сырой кусок, пахнущий гарью. Он с трудом отрывает часть волокнистой и жесткой мышцы и проглатывает, не жуя. Его губы лоснятся от кровавой пленки. – Ты был таким хорошим маленьким гроксом в последнее время, и я не хочу трапезничать в одиночку. Расстегни мне брюки. – Я понял тебя, – грязно ухмыляется Маражай и подползает ближе, глядя, как Вайсс обсасывает его плоть. Пол под Маражаем быстро становится мокрым от крови, и по ногам пробегает волна слабости. Маражай щелкает тяжелой золотой пряжкой и тянется к застежкам на брюках Вайсса. Расстегнув их слегка дрожащими пальцами, он достает из прорези на мягких подштанниках еще влажный и в разводах крови после предыдущей случки толстый член. – Смотри, чтобы твои острые зубки не поцарапали меня, а то они окажутся на полу. Я буду медленно их вырывать… – Как говорит твоя Джай: не угрожай мне хорошим временем. Маражай обхватывает длинными пальцами и мнет его мягкий член и заросшую светлыми волосами мошонку. Пока Вайсс еще немного подпаливает мясо, пачкая темными каплями крови пыльно-розовый жилет, Маражай наклоняет голову, оттягивает кожу с головки и берет ее в рот. Она соленая от смазки, спермы и крови, такая вкусная. Друкари обладают обостренными чувствами в том, что касается тела, и, видит Сай'лантреш, Маражаю нужен секс почти так же сильно, как ему нужна боль. Ему все же хотелось бы кончить сегодня, и он знает, как напроситься на ласку от своего хозяина, но все зависит от буквального аппетита Вайсса. Маражая отрезанием кусков не напугать, но все же тело, каким бы тренированным ни было, имеет собственный конечный ресурс. И кровопотеря обещает быть такой основательной, что ему придется полдня провести у биоманта с его несовершенными техниками. Думая об этом, Маражай не отвлекается, и только туже сосет уже напрягшийся член, и широко лижет открытую нежную головку, в которую так приятно можно было бы погрузить зубы. Он тоже – все еще – голоден. – Хороший мальчик, – возбужденно шепчет Вайсс, проглотив мясо, и пальцами зарывается в длинные немытые волосы Маражая. – Дай мне нож. Маражай без возражений передает нож и сосет сильнее, с легкостью делая член Вайсса все более и более крепким. Тот ощутимо привстает, когда Маражай берет его в рот целиком и свободной рукой массирует упругие яйца. Вайсс грузно наклоняется, упираясь полным животом в лоб Маражая, и берет его за тонкую руку. Он надрезает предплечье рывком, отделяет полосу до приглушенного крика. К горлу подкатывает кислая рвота, и Маражай думает, что если сейчас его вырвет желчью, то Вайсс, который уже явно на кураже, заставит сперва очистить языком свой член, а потом продолжить отсасывать. Вместе с рвотой подкатывает пьяное веселье. Маражай видимо дрожит и отстраняется, чтобы все же унять приступ тошноты. – Я не разрешал тебе останавливаться, – тут же замечает Вайсс. Маражай тяжело дышит и, помолчав, улыбается. – Ты не ешь, – он кивает на кусочек себя, который крутит в толстых пальцах Вайсс. – Что такое, мой драгоценный? Желудочек оказался слаб? Пощечина не заставляет себя ждать, и голова Маражая безвольно мотается в сторону. Вздох срывается с чуть припухших, еще не целованных сегодня губ. Свет от лампы выхватывает его резкий профиль, и Вайсс любуется им. Взгляд скользит дальше, по жилистой шее к узким, но сильным плечам, усыпанным родинками. Твердая грудь, нежные розовые соски. Тонкие предплечья длинных, как у насекомого, рук; правое залито кровью. Поджарый живот. Крепкие бедра; левое также залито кровью. – Какой ты у меня красивый, – невпопад честно говорит Вайсс. Маражай что-то мурлычет на своем языке и возвращается к брошенному делу, небрежно прибрав волосы за подвижное острое ухо. Он берет в рот то на треть, то наполовину, позволяя члену Вайсса так хорошо то въезжать за мокрую щеку, то тыкаться в свод глотки. Он ритмично работает головой, помогая себе пальцами и пережимая у основания горячий хозяйский член. Вайсс все посасывает мясо, никак не глотая, и у него немножко кружится голова. Он и вправду не привык есть сырое, ремарка Маражая о желудке не была мимо. Но когда оно так подано – удержаться ведь невозможно. Тяжелая ладонь Вайсса ложится на затылок Маражая и насильно опускает его ниже, заставляя брать горлом. С заду-то он растраханный, а здесь у него так туго, словно еще немного – и порвется. Вайссу безразлично, даже если бы в самом деле порвалось. – А если ты используешь меня как грокса, – Маражай резко отрывается, чтоб набрать воздуха в легкие, – значит ли это, что люди трахают свою скотину? – Трахать гроксов несподручно, – невозмутимо отвечает Вайсс, все же уговорив кусочек в два укуса и промакнув губы платком из нагрудного кармана. – Рептилии все-таки. Все эти зубы, длинная пасть, да и подержаться не за что… Зато у них два члена. Но в твоем случае дракону и один без надобности, правда? Вайсс смотрит сверху вниз с непроницаемым лицом, и окуляры по правой стороне лица отражают свет лампы, заставляя Маражая чувствовать себя еще более голым. Вайсс вдруг улыбается, и эта улыбка резка и холодна, как нож в его руке. – Ты полон опасных черт, которые, словно в животном мире, сигнализируют мне о необходимости спасаться бегством… Или, может, сжечь тебя заживо усилием воли и наконец покончить с этим фарсом? – Вайсс говорит без легкомыслия, словно и правда стоя перед выбором. Он наклоняется ближе, обдавая лицо Маражая запахом свежего, только что срезанного с него мяса. – Но… я уже попался на наживку хищного цветка. И я не могу, – Вайсс гладит щеку Маражая, от чего тот дергается сильнее, нежели от удара, – не могу остановиться… Не повыдергать все лепесточки… И в конце концов быть проглоченным, дураком, который все это время действовал по плану хищника. Вайсс тянется еще ближе и, языком приоткрыв его губы, целует Маражая. Тот не отвечает, позволяет Вайссу исследовать его рот и обводить обтесанные до остроты зубы. В его позе читается скованность. Он до сих пор не умеет целоваться. В этом есть что-то глубоко неприятное, его мучает холодное сосущее чувство между мягким соприкосновением губ и влажным чавканьем языков, и Маражай сам его до конца не понимает. Вайсс называет его ребенком за это; недолюбленным, злобным, неопытным ребенком, который не знает, как себя вести, когда у него появляются чувства. Но чувства никогда не были частью жизни Маражая, его страсти всегда пролегали в низком жанре, если ориентироваться на ценности людей, почитающих свою любовь за верх духовности. И разве он уже не сказал все клеймом? Проще отрезать от себя кусок. Вайсс поглаживает его за чувствительными ушами, языком терзая рот. Рука и нога пульсируют от боли, почти затмевая собой боль в районе спины и бедер от порки, и она наполняет сладко-жгучим зудом все существо Маражая. Он нехотя все же отвечает на поцелуй, длинным языком обвивает язык Вайсса. В этот момент в голове словно убирают защитный экран, и из-за бархатной завесы в беззащитный мозг упирается взгляд. Маражай чувствует себя слишком заметным, слишком беззащитным перед взором Той, Что Жаждет, того, от которого не ускользнут его страх и слабость. Ты должен заставлять его страдать, а вместо этого спишь порой у него на полу, как собака. Должно быть, сейчас они пролетают особенно сложное место в варпе. Маражай никогда не определится, он восхищается смелостью навигаторов или сходит с ума от их тупости и самоуверенности. По углам начинают клубиться фиолетово-черные тени, и вдруг кажется, что здесь слишком темно. Дрожащие руки сами тянутся, и Маражай хватается за толстые бока Вайсса, как утопающий. – Что такое, мой хороший? – воркует с ним Вайсс, сжимая тонкую шею до чувственного вздоха. – Основное блюдо стынет, – Маражай выдавливает из себя зубастую улыбку и дрожащей рукой забирает у Вайсса нож. Следующая полоска мяса, на которую нацелился Маражай, чуть ниже предыдущей на ноге. От нажима сразу сильно кровит, и опять подкатывает к горлу. Но Маражай справляется быстро и, глядя совсем нечетко от боли, передает ее Вайссу. Тот молча сгребает волосы Маражая на затылке и утыкает его лицом в собственный пах. Коротко облизнув губы, Маражай открывает рот и просто позволяет себя трахать. Нога вся горит в агонии, и он небрежно, пьяно пачкает ладонь и размазывает кровь по животу и груди. Так – красиво. Вайсс не сдерживается, натягивает его девственным горлом на свой толстый член и, не прерываясь, глотает кусочек его мышцы. У него самого пальцы в крови, и он вытирается о щеку Маражая, оставляя красные разводы. Маражай судорожно дышит носом, чувствуя, как легко сгорает еле поступающий воздух. Он не так уж хорош в удовлетворении своего хозяина ртом, и чувствует, что скорее давится его горячим членом, чем отсасывает. Этот здоровый хер, жесткая, в тяжелых кольцах ладонь на затылке, запах вспотевшего от порки и секса дородного, кровь с молоком, тела Вайсса – все не проходит мимо Маражая, и в паху у него неожиданно тяжелеет. Он без спроса трогает себя, сжимает пару раз между ног, и это, конечно, не ускользает от внимания Вайсса. – Он готов еще трахаться, взгляните, – обращаясь к невидимой аудитории, Вайсс хихикает и сапогом отталкивает руку Маражая. А затем, подумав, прижимает подошвой его член. Маражай стонет горлом, посылая приятные вибрации. Вайсс давит то сильнее, то слабее, очевидно стимулируя его таким образом, и Маражаю кажется, что он весь изводится, пока Вайсс не решает убрать ногу. Он почти хнычет: от фрустрации, от боли, от вышибающего слезы члена в глотке. Его переполняет желаниями, вся боль за последние часы сливается в один большой, соленый поток, полощущий его изнутри. Нет, сегодня Та, Что Жаждет останется сыта и довольна. Маражай старается все же работать ртом, слушая и не слыша за током собственной крови стонов Вайсса. Он мысленно выпадает, дрейфуя где-то в пустотном пространстве между астероидами и иллюзиями варпа, вместе с гигантским змеем Ауктом, пожирающим корабли. Его кольца обвивают Маражая, нежно придушивая, и голове становится так легко. Он почти пропускает момент, когда Вайсс вцепляется еще крепче в его волосы и кончает ему в рот с неразборчивой руганью. Маражай забывает глотать, и сперма течет по его подбородку, капает на грудь, тонкими теплыми струйками сбегает по животу. Проглотив что сумел, он рассеянно собирает бесценное хозяйское семя ладонью и тоже отправляет в рот. – Это насытило тебя? – как-то игриво спрашивает Вайсс и тянет его обратно, чтобы вылизал дочиста член. – Разумеется. Мной проглочена целая династия Торговцев, – пьяно ухмыляется Маражай и проводит языком по крепкому стволу, а потом берет в рот головку. После оргазма она чересчур чувствительная, и Вайсс чуть шипит. – Ляг на пол. Маражай с сочным причмокиванием отрывается от члена Вайсса и ложится на спину у его ног. Весь белый с красным и черным, для Вайсса он как произведение искусства. Он наклоняется, чтобы погладить по грязным груди и животу, и Маражай низко мурлычет что-то. – Мой хищный цветок, – почти шепчет Вайсс, касается татуированной скулы Маражая. – Если бы я мог, я бы поставил тебя за стекло, чтобы любоваться, когда мне того захочется, и никого к тебе не подпускал. И не потому что я такой ревнивец. А потому что ты опасен. Ты дурной, мерзкий, идиотический… – Вайсс резко замолкает, заходясь вздохом, и нежно убирает волосы от лица Маражая. Он смотрит в глаза, и его выражение похоже сразу на все: в нем есть и любовь, и жестокость, и немного страха, и явственное презрение. Вайсс поднимается и ставит ногу в тяжелом сапоге на грудь Маражая. Медленно переносит свой немалый вес до тех пор, пока Маражаю не становится совсем трудно дышать, и он не ругается тихо на своем языке. – Что-что? – переспрашивает Вайсс. – Есть в этом какой-то смысл? – Смысл прост до примитивного, – на низком готике отвечает Маражай. – Ты – жестокая, да к тому же жирная тварь. И я хочу тебя за это. Рассмеявшись и опираясь рукой на стол, Вайсс вальяжно забирается на Маражая. Это больно и тяжело, и Маражай вздыхает, автоматически хватаясь за голенище кожаного сапога. Вайсс переступает на нем, давит весом. Его тяжелые, с металлическими вставками сапоги хорошо вычищены и отполированы, и даже они выглядят куда более ухоженно, чем Маражай сейчас. Это все странно и непонятно, но это делает что-то с Маражаем – что-то особенное, что может только Вайсс. Он вышагивает сперва по торсу, а потом ставит ногу на раненое бедро, и Маражай кричит от неожиданно острой боли. Кровь опять струится на пол. – Так красиво кричишь, – умиленно произносит Вайсс и, помедлив, наступает на его почти твердый член. Процесс дыхания встает, воздух стопорится на середине вдоха. Маражай как будто чуть удивленно стонет и сводит ноги, чтобы Вайссу было удобнее терзать его. Массивная подошва вдавливает член между животом и бедром, и такое острое давление почему-то возбуждает. Смазка выталкивается крупными каплями – измученное тело словно кричит о готовности трахнуться перед смертью. Вайсс перекатывает его член, натирает ребристой подошвой. И когда Маражаю уже кажется, что он вот-вот спустит от этой дурацкой практики, Вайсс слезает с него полностью. – Потрогай себя, – велит Вайсс и легонько пинает его носком сапога. – Что именно потрогать, хозяин? – Маражай проводит ладонями вдоль тела. Вайсс фыркает и задыхается от наигранного возмущения. – До чего безмозглый экземпляр, – Вайсс прижимает его шею подошвой. – Мне кажется или кто-то сегодня не хочет кончить? – Так я могу кончить в любой момент, – хрипит Маражай, царапая его сапог. – А ты заставь меня… как ты умеешь. Пожалуйста… – В чем моя выгода? – смеется Вайсс. – Ты хочешь меня, – безапелляционно заявляет Маражай. – И хочешь посмотреть, как я буду краснеть и задыхаться. Как капризные боги, ты тоже кормишься, от эмоций, от реакций тела. Для тебя это очень выгодно… Вайсс. Вайсс тяжело сглатывает и без жалости давит его ногой. Он расстегивает жилет и рубашку на треть. Полное лицо розовеет, румянец сбегает на шею и грудь. – Ты кончишь, когда я скажу, и ни секундой раньше. – Как скажешь, – придушенно мурлычет Маражай. Вайсс еще пинает его, чтобы собрался и свел ноги, и снова ставит сапог на его член. Тот дергается под давлением, наливается цветом, как готовый лопнуть фрукт. Да, Маражай и сам может быть сладким, как дикий фрукт – ядовитый, после которого три дня рвет с кровью, и все же такой вкусный для Вайсса. Его так хорошо втаптывать в мокрый от крови пол, его красивый, ладный, длинный член так и просится под грязную подошву, что раздавила бы его, вырывая у Маражая болезненный скулеж. И тот и в самом деле поскуливает, ерзая от недостатка прямой стимуляции. Вайсс поднимает и снова опускает ногу, снова и снова, каблуком оставляя будущие синяки. Здесь они будут выглядеть очень славно. Маражай болезненно стонет и все же тянется к своему измученному члену, сжимает его и, собрав смазку с головки, продергивает пару раз. Вайсс смотрит с вялым интересом. – Я разрешал? – Ты делал вид, что не умоляешь меня... Вайсс. Вайсс опускается на корточки рядом с Маражаем и оглядывает его целиком. Он нашаривает брошенный нож и приставляет его к груди Маражая, сперва ведет неспешно между грудями, очерчивает соски, потом нажимает до первой капли крови. Дальше он уже не играется, режет белую кожу, и кровь выталкивается из неглубоких ран так споро, что кажется, будто для нее неестественно находиться внутри. Нужно выпустить всю. Вайсс вырезает герб своей фамилии, не чураясь банальности, и все смотрит, как мягко мастурбирует Маражай, и все слушает, как мучительно он постанывает. – Вайсс, – бездыханно зовет он. – Я рядом. Знаешь, – Вайсс берет на палец крови и с причмокиванием сует его в рот. – Ты настолько помечен, что уже сам практически фон Валанциус. – Я не принадлежу никакой вашей пародии на благородную династию, – Маражай показывает зубы, но быстро успокаивается. – Тебе. Только тебе… – Какой ты у меня милый, – приторно восхищается Вайсс. – Прекрати это. Убери руку. Маражай слушается, резко выпуская член, и тот качается и бьет по животу. Он уже весь пульсирует от боли и удовольствия, и того, как они смешиваются, жарко вытесняя друг друга, но для Маражая суть не в том, чтобы достичь оргазма, а в том, как это будет сделано. И Вайсс лучше всех знает, что делать, чтобы Та, Что Жаждет клыкасто улыбался. Вайсс с видимым равнодушием проводит пальцем по всей длине члена Маражая, потом берет его в ладонь и с силой сжимает. Быстро наигравшись, он располагает ладонь над его членом и говорит низко и мягко: – Давай сам. Маражай приподнимается над полом, упершись ступнями, ровно настолько, чтобы коснуться ладони Вайсса. Он послушно потирается о подставленную руку, а Вайсс легко смеется и то поглаживает его член, то задирает руку еще выше, заставляя приподнимать таз следом. – Блядь, это очень… – Маражай ругается на низком готике, чего от него обычно не услышишь. – Возбуждает? – ехидно предполагает Вайсс. – Неудобно, – Маражай коротко облизывается и ухмыляется. – Но… возбуждает тоже. Немного подержи ее сейчас на месте… пожалуйста-ах, – он выдыхает томно, зная, что это скорее всего сработает. И это срабатывает. Вайсс откровенно любуется тем, как жарко Маражай трется об его вспотевшую ладонь, как напрягаются под кожей мышцы бедер и живота, а раненую левую ногу тот старается задействовать минимально. И это тоже по-своему заводит, яркое воспоминание об их трапезе. Если бы мог, Вайсс бы съел больше – больше Маражая, – но нужно сперва потренироваться есть сырое, а может, устроить полноценный прием на двоих, пригласить лучших поваров и оценить, кто наиболее мастерски приготовит друкари для Вольного Торговца. Маражай тихо стонет, сам удовлетворяя себя об Вайсса, и думает, что выглядит, должно быть, отменно: весь в крови, как демон варпа, и сперме, как самая любимая вещь. Когда он думает об этом, о собственной принадлежности, о том, какими глазами на него смотрит Вайсс, возбуждение подкатывает предельно. Маражай капризно, почти плаксиво стонет носом, пытаясь как можно плотнее прижаться к Вайссу, но ему недостаточно, и эта недостаточность выкручивает все в животе, сводит склизкие кишки до болезненного спазма. Ему так хочется сейчас, и он готов пытаться трахнуть мягкую, толстую руку Вайсса, как перевозбужденная собака, над которой вот-вот щелкнет хлыст; но, даже зная об этом, она не остановится. Невозможно сладко. Боль от срезанного мяса и от исполосованной спины только добавляют возбуждения, напоминая о себе при каждом движении, и Маражай закатывает глаза до одного лишь видимого белка. Он уже готов кончить от этой нелепой – горячей – стимуляции, но Вайсс совсем убирает руку, и Маражай срывается на лихорадочный шепот: – Нет-нет, стой, не бросай меня-ах! Вайсс заливисто смеется. Он не касается члена Маражая и не позволяет ему самому, вместо этого нежно переплетая с ним пальцы. Маражай послушно держит при себе свободную руку и почти рычит, мотая головой из стороны в сторону, путая по полу длинные черные волосы. – Кончи для меня, – шепчет Вайсс, второй рукой поглаживая Маражая по голове. – Н-нх, – только и может ответить Маражай, пока из его члена натужно бьет первая струйка спермы. Его окончательно выжимает этот сорванный оргазм, он вдруг чувствует, что в горле пересохло – смешно на фоне прочих ощущений, но почему-то беспокоит острее прочего, – и перед глазами мутно от цветовых пятен. Все переполняющие ощущения стягиваются в комок, тяжело ложащийся в средостении, и вместо облегчения приходит неясная слабость. Возбуждение спадает резко, как сброшенное ярмо, и на его место лезет, карабкаясь паучьими лапками, пустота. Собственное поведение не кажется постыдным – Маражаю давно ни за что не стыдно, – но быстро становится чуждым. Словно не помня, как только что сам желал и просил, Маражай лишь флегматично водит взглядом по покоям Вайсса, вдруг чувствуя, что на него давят эти стены и эта позолота. В последнее время с ним часто случаются подобные откаты, даже вопреки щедро уделяемому Вайссом вниманию, и он не знает, что с этим делать. Маражай так и лежит перед Вайссом, словно распятый, весь потный, грязный и абсолютно безвольный. Слезинка катится по острой скуле, Вайсс ловит ее пальцем и привычкой уже сует его в рот. Он поглаживает длинную белую кисть, выглядящую почти потусторонне в его розовой, толстой хватке, и криво улыбается: – Чем будешь оправдываться перед биомантом? – Я не обязан никак объясняться с твоими целителями. При случае можно будет просто вырезать болтливые языки и подарить им ожерелья в качестве напоминания, – Маражай говорит это устало, без задора, больше привычкой, чем обещанием. Его пальцы судорожно подергиваются, словно пытаясь сжать руку Вайсса в ответ, но так и не делая этого. Он поворачивает голову и смотрит глазами, черными от зрачка: – Тебе… понравилось то, что мы делали? – Что за вопрос? – Вайсс спрашивает ласково, как неразумную зверушку. – Если тебе надоест… проводить со мной время, как это делают друкари… Что ты будешь делать? – обычно такой болтливый и многословный, сейчас Маражай едва связывает слова, и Вайсс удивленно вскидывает бровь. – Я тебя взял таким. Ты принадлежишь мне, и я не откажусь от тебя, – успокаивает он, ложась рядом на полу, и тянется, чтобы поцеловать Маражая в острую скулу. – Пока ты ведешь себя хорошо, – продолжает он, трепетно отводя волосы ото лба Маражая, – мы будем насыщать твои аппетиты. И ты будешь вести себя хорошо, ведь ты так боишься меня разочаровать, правда? Остаться наедине со своей бравадой и моим клеймом из-за какой-нибудь вздорной глупости… Это было бы очень, очень нехорошо, мой дорогой. Маражай крупно вздрагивает. Он все же стискивает пальцы Вайсса и отводит опустевший взгляд. Вайсс не чурается напоминаний о его положении даже в самые чувственные моменты. Все, что есть сейчас у Маражая, это благосклонность одного Вольного Торговца, собственные клинки и уродливые воспоминания. А еще сны, вызывающие чувства страха перед настоящим и зависти к тому, чем он был раньше. Каждое новое утро на этом корабле безвозвратно забирает у него что-то, чему нет определенного названия. Каждая новая ночь оставляет ему невидимые шрамы на месте поцелуев. И он просто позволяет этому происходить с ним, бессильный, как перед варпом, чтобы потом как следует забыться в умелых руках Вайсса. Они молча лежат рядом, глубоко и ровно дыша, пока Вайсс снова не нарушает тишину: – О чем ты думаешь сейчас? – О тебе, – с легкостью врет и не врет Маражай. Вайсс чуть улыбается и качает головой. – Мой дракон… А ведь в тебе осталось так мало, – он поворачивает голову Маражая и заглядывает в глаза. – Так мало, что мне почти нечего ломать. Маражай смотрит на него в упор. Из динамиков щелкает передача – Маражай дергает ухом, – и комнату заполняет голос Вигдис: «Внимание! Мы покидаем зону варпа. На всех палубах без происшествий». Так и не проронив ни слова, Маражай поднимается и идет собирать по комнате свою одежду.