Хрустящие кости

Ильяна целуется жадно — до саднящей кожи и прикусанных губ. Гриша скулит совсем по-щенячьи то ли от легкой боли, то ли от трепетного желания не отпускать ее. — Ты меня так сожрешь, — говорит она. Ильяна не отвечает. Пальцами в ее волосы зарывается и к себе плотнее прижимает. Целует-целует-целует; у Гриши начинает кружиться голова. Время утекает сквозь пальцы, а в промозглой Гришиной общаге становится наконец-то тепло. Они целуются то ли полчаса, то ли час, то ли полночи — часов нет, да и кому нужны часы, когда Ильяна ластится, прижимается ближе, языком любовно зализывает маленькие ранки на губах, которые сама же и оставила. Гриша утыкается носом в ее шею — под самым ухом — и делает глубокий, полноценный вдох. Не разбирает Ильянин запах на мельчайшие составляющие, старается просто впитать как можно больше. Хортский нюх каждую частичку аромата запоминает. Ильяна гладит ее по голове, обнимает так крепко, что еще чуть-чуть, и кости трещать начнут. Отчаянно, на грани, и Гриша глаза зажмуривает плотно-плотно, лишь бы не позволить дурацким слезам покатиться по щекам. — В этом ведь нет смысла, Илль, — шепчет она ей в кожу. — Все равно я скоро... — Заткнись, Гриш. Просто заткнись. Ильяна сжимает с такой силой, что Гриша — плотная, сбитая и идеально созданная милицейская Гриша — охает и почему-то замолкает. Слушается, хотя все внутри противится. Они не спят, да и куда тут уснуть: второе сердце бешено стучит рядом с собственным. Обе почему-то молчат, почти не шевелятся, так и лежат, обнимая друг друга. На улице светлеет, но Гриша этого не видит. Дышит запахом Ильяны и дышит. Руки затекают, колоть начинают, но не отпускает. Ильяна не сомневается, и именно этим раздражает. Не спрашивает треклятое "может, нам не стоит?", не предлагает "давай не будем все усложнять" и не заикается "без тебя будет больно". Ильяна целует ее в висок и шевелится; Гриша ловит себя на том, что выпускать ее из объятий не хочет. — Тебе кофе или чай сделать? Ответа не следует. Выпускает Ильяну, выскальзывающую так ловко и юрко из ее рук, и все же поднимает на нее взгляд. Зацелованные губы Ильяны делают ее еще краше, но Гриша молчит. В комплиментах она никогда хороша не была, не хватало еще все испортить своими дурацкими попытками в выражение чувств. — Так что будешь? — переспрашивает Ильяна. Гриша думает, что если заговорит, то точно разревется. Если хоть один звук произнесет, то соленая треклятая вода сама потечет. Она лишь плотнее сжимает саднящие губы, отрицательно мотает головой и протягивает ладонь к Ильяне. Та вздыхает тяжело. И Гриша уже представляет, что сейчас прозвучит в нравоучении, что ей бы позавтракать, ей бы к рабочему дню быть готовой. Но Ильяна пальцами зачесывает волосы назад, переплетает ее пальцы со своими и укладывается обратно — на этот раз на Гришу. Ухом прижимается к ее груди, и Гриша обеими руками обхватывает ее, утыкается носом в макушку и молчит. Молчание с Ильяной совсем не похоже на привычную звенящую тишину, царящую в аккуратной, но нищенской комнатушке в общаге. — Я тебя не отпущу, — обещанием, звучно и до одури упрямо. Грише хочется попросить ее перестать. Но слезы на глаза все же наворачиваются; она хлюпает носом, проводя кончиками пальцев по щеке Ильяны. И старается не признаваться себе, что жить хочется до хрустящей на зубах крошки.