– Мишка, а, Мишка? - нависнув сверху, Рыжий крепко впился пальцами в плечи Соловьёва.
– Хочешь на концерт? Я вот о-о-очень хочу! - быстро и с придыханием шепчет мужчина, слегка тряся тело напротив. Огонёк-азарт искрил из голубых глаз. - Пойдем вместе, а?
– Какой ещё концерт… - сквозь зубы проговаривает милиционер, выдыхая прямо в лицо противника, и, пытаясь освободиться от цепкой хватки, дёргается. Думает, что убьет его прямо здесь и сейчас, без всяких концертов и оваций.
– А вот, сюрприз! - с детским восторгом вскрикивает Рыжий, улыбаясь своей фирменной, во все тридцать два.
– Думаю, тебе тоже очень понравится. Всего на один денёчек! - выговаривает каждое слово с особой интонацией и выражением. – И сразу вернёмся сюда, обещаю! Котов даже не узнает. - кивает головой Павлов, приподнимая брови, как бы в ожидании утвердительного ответа.
– Что ты вообще несёшь!? - не выдерживает Миша, услышав про очередные перемещения во времени, и наконец отлепляет чужие руки от себя.
«Что ты опять задумал, Рыжий? Концерт? Снова кого-нибудь убьёшь, только изощрённей? Да при таком количестве свидетелей…»
Но предпринять ничего не успевает, снова эта проклятая клизма с хлороформом у лица - темнота.
– Сколько ж от тебя возни, Мишенька. - качает головой Павлов, поджимая губы и выпрямляясь во весь рост.
– Знал бы ты как сложно достать билеты из будущего.
Встрепенувшись на этой мысли, Рыжий потянулся за коричневым конвертом, покоящемся на столе, всунул в него белую бумажную полоску из кармана зелёной куртки. Через плечо взглянул на мирно спящего милиционера, вздохнул.
– Нехорошо так… На полу… - отвернулся обратно к столу, залитому янтарно-желтым светом лампы. Аккуратно вывел буквы фломастером, по-детски высунув кончик языка вбок - хихикнул. Щёлкнул колпачком, удовлетворённо осмотрел свое авторское творение.
– Дело осталось за малым - всего-то сломать время. - хмыкает рыжеволосый и мысленно добавляет:
«Все ведь ради тебя, Мишенька!». И все же намного приятнее его видеть спокойным, умиротворённым, что ли, пусть и таким неправильным способом.
«А то целыми днями носится как угорелый по этой пыльной Москве, совсем себя не бережёт, дурак.»
«Вот и отдохнем.»
…
Проснулся Соловьев лёжа на скрипучем диване-раскладушке. За окном догорал весенний закат, проникая в комнату розовато-золотистым светом, окрашивая мебель, пол, стены. В глазах плыли радужные круги, голова гудела, отдавая импульсами в лоб и виски, затекшее тело ломило. Мужчина на секунду замер, прижимая ладони к груди и вспоминая последние события:
Рыжий, клизма с хлороформом, жёлтый свет настольной лампы, улыбка-укус и что-то про концерт. Концерт?
Михаил нервно, одними глазами, осматривает комнату:
Стол? На месте. Лампа? Тоже. Обои? Другие. Ковер? Тоже не тот.
Нервный смешок в воздух. Квартира-то та же. Но другая.
Наткнувшись взглядом на настенный календарь, мужчина со скрипом подрывается с дивана. Срывает с куском серых обоев - 1987 год!
Голова вновь напоминает о себе – рисует-марает-размазывает спазм по черепу. Миша дважды моргает, сжимает пожелтевший календарик до хруста - не верит. Снова моргает.
21 мая 1987 года.
«Что ты опять устроил, Рыжий?!»
Перебрав тысячу и одну версию того, что произошло и может произойти ещё, Соловьёв наконец-то натыкается на конверт, оставленный на столе.
Ну конечно.
«МиШкА, нЕ ОпАЗдЫвАЙ! ЦеЛУю!» - узнаваемый почерк синим маркером и улыбающийся смайлик внизу.
Внутри белая полоска-билет: концерт группы Аквариум, 21 мая, в 18:00, ниже адрес.
Рой мыслей проносится в голове, стучит по черепушке тревога.
«Что в этот раз? Неужели… Нет-нет! Ну не будет же он… Да черт его знает!»
Серебряные часы отца показывают без пятнадцати семь. Миша вздыхает. Отблеск проезжающей во дворе машины возвращает в реальность.
«Концерт так концерт, Павлов.»
…
Из глубины концертного зала гремела музыка, отплясывая весёлый ритм бас-гитары и барабанов. На входе было спокойно, кожаные коричневые диванчики пустовали, лишь молодая парочка о чем-то горячо ругалась.
Как много комнат, полных людей
Служебных комнат, полных людей
Прозрачных комнат, полных людей
Михаил твердым шагом проследовал до двери, которая, вероятно, вела в самый разгар выступления, но дойти не успел - окликнули.
– Молодой человек, Вы на Аквариум? - женщина средних лет отстукивала лакированым башмачком в ритм музыке из зала. – У Вас билет-то есть?
– Да, конечно. - вскинул брови Соловьёв, нервно нащупывая заветную бумажку по карманам черной куртки. - Вот, конечно, возьмите, пожалуйста.
Женщина махнула копной темных кудрей.
– Концерт почти закончился, как же Вы так! Очень многие хотели бы сюда попасть, а Вы опаздываете. – заулыбалась с доброй, но ехидной усмешкой девушка, отрывая кусочек белой полоски.
– Работа вынуждает. - пожал плечами Миша тоже с улыбкой, чувствуя как потеют ладони.
Но пока нет твоей любви,
Мне всегда будет хотеться чего-то ещё
Женщина протянула билет обратно, глядя исподлобья, все с той же озорной улыбкой.
– Ну, хотя бы успеваете на новый альбом Аквариума, они его ещё не спели, только из старого. Ну, идите же! - наконец рассмеялась билетерша, махнув рукой.
– Спасибо. - извиняясь продолжал улыбаться Михаил, убирая бумажку во внутренний карман.
Из зала послышалось отчётливое «ку-ку» кукушки и выразительный стук барабана, оглашающего о начале новой песни. Не успев дойти до двери, Соловьев развернулся с вопросом:
– Извините, а Вы не видели тут рыжего, с шрамом? - он с надеждой посмотрел на женщину, очерчивая пальцем по брови и скуле тот самый шрам.
Билетерша вновь засмеялась, явно думая, что милиционер сошел с ума.
Возможно, она была права.
– Кого я тут только не видела, молодой человек! И рыжих, и лысых, и со шрамами и без. - покачала шевелюрой она, не прекращая улыбаться.
«Ага, смеётесь. А вот он, может быть, уже кого-то убил. Или убьёт. Вот Вас, например.»
Подумал Соловьев, но, оглядев билетера с ног до головы, махнул своим тревожным мыслям рукой и все же прошел в зал.
Духота липла к лицу, шее, и к без того потным ладоням. Желто-зеленые круги цветомузыки водили хороводы по комнате, били в глаза, ослепляли. Цветная толпа толкалась, танцевала, галдела-подпевала. И Миша чувствовал, как музыка отдает волнами куда-то в колени и желудок, долбит по ушам, заставляет уплыть. В далеке, на сцене, солист, полностью поглощённый белым светом фанфар, перебирал струны, отдаваясь потоку мелодии, проживая свою же музыку, песню:
Мог бы сделать шаг назад
Я мог бы сделать шаг назад
Но это не то, что мне нужно
Это не то, что мне нужно
Тысячи пестрых затылков весело вертелись в такт и лишь один взгляд был устремлён на Соловьева. Рыжий, казалось, только этого и ждал, прожигая глазами дыру в милиционере. Не подпевал, натурально орал строчки песни, все равно никто не слышит:
Я знаю твой голос лучше, чем свой
Но я хочу знать, кто говорит со мной
Миша шагает в круговорот танцующих тел, раздвигая руками и не разрывая контакта голубых глаз, казавшихся в свете аппаратуры совсем светлыми, прозрачными, завораживающими. Одежда под пальцами жгла кожу, раздражала мысли, липла, духота дурманила, кислорода не хватало ещё сильнее, чем на входе.
«Лишь бы не сбежал» - думали оба.
«Немного, ещё немного», пробирался сквозь толпу Соловьев, пока цепкие длинные пальцы не схватили за лицо. Рыжий поет, используя, кажется, каждый мускул лица, меняя выражение с каждым словом, наполняя его своим смыслом.
Я бы мог остаться целым
Но это не в правилах цирка
Мог бы остаться целым
Но это не в моих свойствах
«Не сбежал. Что дальше?» - успевает подумать Соловьев, округляя глаза на орущего Павлова, и кладет свои руки поверх чужих холодных, то ли чтобы отлепить их, то ли просто рефлекторно.
Мог бы признаться в любви
Я мог бы признаться тебе в любви
Рыжий бегает глазами по медовым радужкам, вправо-влево, влево-вправо, растягивает свою раненную улыбку по лицу. Пальцы дрожат.
Но разве ты этого хочешь?
И разве это что-то меняет?
Прижимается губами требовательно, сумасшедше, не отпуская рук. Пробует каково это чувство на вкус: пьяняще, тягуче. Лишь один вечер. В нос ударяет запах пота вперемешку с тысячью ароматов парфюма, старых занавесок, кожи и черт знает чего ещё. Миша сглатывает и вдыхает заново, хватая мокрой ладонью футболку Рыжего, случайно цепляется пальцами твердой груди, испытывая совершенно противоречивые эмоции. Не отстраняется. Лишь один вечер. Павлов улыбается сквозь поцелуй, прикусывает нежную кожу, зализывает будущий кровоподтек на губе. Один весенний вечер восемьдесят седьмого. Никто не узнает.
Это только наши танцы на грани весны
Только наши танцы на грани весны
