Желтые листья опадали со старых деревьев, прикрывая вытоптанные дорожки в парке, которые украшала брусчатка только при входе. Небольшое озеро тоже словно покрыли чем-то. Оно стало темнее, чем было летом. Да и мир словно стал мрачнее с того времени. Или, может, это пелена, укрывающая покрасневшие глаза Елизаветы, делает мир тусклее. Лето 1990 было, наверное, наилучшим из всех проведённых в этом городе. Да и в этой стране, в общем-то, тоже. Впервые за столько лет девушка начала чувствовать что-либо, кроме тоски. Первое время всё кругом казалось ярким, люди были другими. Яркая одежда, татуировки, словно люди в Чехословакии были живее земляков. Здесь всё было не так строго, как в Рсфср людям давали больше свободы. Всё казалось нереальностью, грезой, которая сбылась. Магазины с импортной одеждой, куча всего интересного. А главное — архитектура. Лиза с ума сходила по стародавним домам в нежных цветах, с резными дверями и ручками, которые она приравнивала чуть ли не до произведения искусства. Здесь они были повсюду, на каждом углу, в каждом районе. Даже её университет заставлял охать и со сверкающими глазами разглядывать каждую завитушку. Всё казалось сказочным, словно она попала во время правления королей и стала жительницей того волшебного и не особо гигиеничного времени. Однако потом пришла печаль. Грусть и чувство одиночества сопровождали девушку повсюду. Хотелось лежать целыми днями и никуда не выходить. Запереться в комнате до самого момента, когда придется возвращаться назад. В родную Москву.
Два месяца она изучала чешский сутками напролёт, чтобы жизнь в чужой стране стала легче. Поступить в Карлов университет было безумно сложно, несмотря на золотую медаль, с которой Елизавета окончила школу. Желающих было много, особенно на юридический факультет, который сейчас он был особенно популярным среди молодежи. В итоге, выпрыгивая из кожи, ей хоть и с трудом, но удалось поступить. Учёба давалась трудно. Хоть Лиза и учила язык всё летом, но этого было недостаточно. Грамматика была довольно-таки сложной. А потом начался её персональный ад. На перемене перед лекцией административного и конституционного права девушка в длинной светлой юбке сидела на диванчике и читала Первую любовь Тургенева. Её она увидела на полке одного из старых книжных магазинов и решила прочитать ещё раз. Тогда её новоиспеченные одногруппники и заметили у неё книгу на русском языке. Всем всё стало ясно. Общаться с ней не хотели, только кидали вслед ненавистную фразу:
— Jseš v Česku rusačko, tak čti a mluv česky!Всевышний, как же её раздражали эти глупые люди. Убить хотелось всех и сразу. Приезжих было много, но докопаться решили именно до неё. Видите ли, она русская. А русских здесь после 1986 не очень то и жаловали, хоть и сами чехи находились в составе Ссср. Этот скот — по другому своих сокурсников назвать язык не повернулся бы, обливали её супом, толкали при всех возможных случаях. И это только меньшее из всего. Не сказать, что Лиза была тряпкой или не умела постоять за себя. Она просто боялась, что её выгонят из университета. Ей и так стоило огромных усилий поступить в него. А если бы её выгнали из-за того, что она не смогла сдержаться и оттаскала какую-то студентку за волосы, было бы стыдно. А ещё невероятно обидно. Родительские связи были полезными, но повлиять на такое они вряд ли бы смогли, несмотря на всё их желание и влиятельных знакомых. Девушка прекрасно понимала, что это не Россия, и здесь на поведение в университете обращали больше внимания, нежели дома. Оттого, стиснув зубы, да запихнув свою гордость куда поглубже, Лиза терпела, пока не появился он. Её личный герой. Или просто Марек.
***
Поправляя подолы плаща, на скамейку опустился парень с двумя стаканчиками горячей жидкости. Один он положил на подлокотник резаной лавки из дерева, а вторым помахал перед веснушчатым лицом девушки. Видя, что она никак на это не реагирует, брюнет взял её за руку и медленно раскрыл холодные пальцы. Горячий стаканчик ярко контрастировал с температурой её рук. Парень поджал губы и осторожно положил её пальцы на напиток. Только тогда девушка подняла понурый взгляд на своего возлюбленного и вымученно потянула кончики губ в стороны. Елизавета опустила тяжелую голову ему на плечо и тихо поблагодарила:
–Diki, — желания говорить и в помине не было, но нужно было сказать.Голова гудела от всех этих мыслей, которые разносили череп в щепки. Глаза всё ещё щипало от слез, а лицо стянуло в плотную маску, словно Лиза обмазала его гипсом. Хотелось содрать это напускное безразличие с лица вместе с кожей до самого мяса и разреветься прямо посреди Стромовки, как маленький ребёнок на руках у Марека. Она позвала его прогуляться в их любимый парк, но так ничего ещё не объяснила. Слов совершенно не находилось. Сидела и молчала, словно язык проглотила, и он стал тем самым комом в горле, из-за которого ей стало сложно дышать. Она не знала, как сказать об этом возлюбленному. У неё в самой ничего в голове не укладывалось, кроме одного факта. Ей нужно вернуться домой. В холодную Москву. И не сказать, что ей не нравился город, нет, она любила его. Однако ситуации, которые пришлось пережить там, вызывали тревогу, да такую, что хотелось с головой залезть под одеяло и не вылезать никогда. Слишком страшно, что всё повториться вновь. И вроде только-только всё наладилось. Они с Мареком планировали съехаться, полететь зимой в Швейцарию, отдохнуть на предстоящих каникулах от всей души и летом закончить учёбу вместе. А потом пожениться и отправиться на целый месяц в путешествие. Лиза знает, отец бы одобрил. Он всегда давал свое согласие на любые поездки, куда бы она только не захотела поехать. С мамой обычно было труднее, женщиной она была строгой. Доктор юридических наук, как ни как.
— Eliško, co se stalo? — обеспокоенный голос окончательно вывел девушку из раздумий. — Mareku, musím ti něco říct, — Лиза обернулась к нему всем телом и, отложив стаканчик, положила руки на его лицо.Парень с недоумением смотрел в зеленые глаза, оглаживая её колено через тёмные капроновые колготки. Надеялся успокоить её этим движением. И делала так всегда, словно какой-то инстинкт вынуждал его совершать это действие из раза в раз. Девушка выглядела так, словно произошла какая-то трагедия. Радужка глаз в этот момент казалась по-особенному зелёной, особенно на фоне покрасневшей склерои. Слёз уже не было. Елизавета держалась, превозмогая себя. Марек это видел. А ещё видел обкусанные губы, которые дрожат, будто от холода. Хотя сегодня в Праге было довольно-таки тепло. Несмотря на то, что через несколько недель зима, столица держалась достойно и даже не заливала пражан дождем, как это происходит каждый год. И девушка, его маленькая царевна, тоже держалась с аристократической хладнокровностью. Наверное, у неё это в крови. Ему хотелось стиснуть её в объятиях и укрыть своей заботой от всего мира. Бедная девочка! Что же такого произошло, что она дрожит и кусает губы, только бы не заплакать?
— Eliško, má malá císařovno, neotálej, co se děje? — его карие глаза с золотым ободком выражали откровенное беспокойство, тревога засела внутри и терзала его со всех сил. — Volala mi máminka, — плечи затряслись, дышать стало тяжелее но Лиза продолжила. — Тáta dostal infarkt, je to vážné. Musím se vrátit domu.На этом моменте она не сдержалась. Слёзы полились ручьём, и она скрыла их в идеально отглаженных лацканах его светлого плаща. Дикие, необузданные эмоции разрывали её изнутри. Волнение за отца, нежелание оставлять всё и возвращаться назад. Елизавета не была готовой к этому. Даже не думала никогда, что её вечно здорового папу резко хватит злосчастный инфаркт. Он всегда старался быть позитивным и не принимать всё близко к сердцу. За него это делала жена Галина Ростиславовна Гордеева. Сам же отец был настоящим воплощением оптимизма, даже в самых сложных ситуациях улыбался и старался разрядить напряженные моменты. А сейчас мама, казалось бы, железная леди, звонит и в слезах говорит, что папе очень плохо и его увезли в больницу. Лиза думала, что прямо в том чертовом коридоре общежития растает и превратиться в лужицу на грязном полу. Паника накрыла с головой, и девушка, прижимая пожелтевшую трубку к лицу, онемевшими губами прошептала маме, что прилетит. Первым же рейсом прибудет в Москву. Галина Ростиславовна прорыдала что-то в ответ, и Гордеева, не в силах это слушать, сбросила звонок.
Первым делом она бросилась в аэропорт и купила билет до Москвы. Ближайший был через семь часов. Как раз успеет объясниться в университете и собрать вещи. И попрощаться с Мареком она тоже должна успеть. Что должна? Просто обязана! Поэтому сразу с аэропорта она поехала в деканат, где ей предстояло объяснить, почему она решила взять академический отпуск посреди учебного года, прямо перед сессиями. И на удивление, всё проходит легче, чем она думала. Даже слишком легко, что могло бы насторожить, будь Гордеева в нормальном состоянии. Ей дали академ на две недели, даже не попросив показать документы о болезни отца, которых у неё, собственно то и не было. Лиза надеялась, ей хватит этих двух недель, ведь пропускать больше не хотелось, как-никак последний курс. Да и сессии совсем скоро начнутся, а до этого их все девушка сдавала на отлично. Не было желания перед выпуском напортачить. И пропусков много тоже не хотелось. До этого Гордеева почти что и не пропускала, приходила на пары, даже когда болела. Преподаватели ругались, но сделать ничего то толком и не могли. Не закроют же они её в общежитии, в самом то деле. Вот и смирились, стараясь не обращать внимания.
Стоило ей только немного обрадоваться, что с учебой нет проблем и сесть собирать вещи, как поступил звонок. В котором ей сказали, что документы к переводу подготовили. Девушка, ничего не понимая, спросила, о каком переводе идёт речь, поскольку переводиться она даже не думала ни разу. На другом конце провода ей сказали, мол: Поступил звонок с Московского Государственного Университета с просьбой перевести ученицу Гордееву Елизавету Абрамовну на обучение в Москву. Делая акцент на слове просьбой, поведала ей женщина средних лет. Дальше пояснять ничего не пришлось. Она сказала, что придёт через пол часа и опустилась перед сумкой с вещами на колени. Именно в тот момент Лиза поняла, что вновь становиться заложником ситуации, в котором её слова, желания, а также действия не имеют абсолютно никакого значения. Её вновь закрывают в клетке и надевают золотой ошейник.Эмоции обуяли её. Сначала обида, как в детстве, от которой хотелось скулить, потом злость. Ярость, такая, что хотелось позвонить матери и наорать на неё так, чтобы, наконец, дошло. Лизе не пятнадцать лет, она давно совершеннолетняя, и решать такие вопросы без её согласия мама не может. Да только, вспоминая вопли матери, которыми она вещала о состоянии отца, заставили девушку задрожать в истерике и разрыдаться посреди небольшой комнаты общежития в куче одежды, которой пока что не повезло очутиться в дорожной сумке. Понимание, что изменить она ничего не сможет, убивало её также, как в глубоком детстве. Галина Ростиславовна вновь решила всё за неё, не спросив даже её мнения на этот счёт, Как и всегда в принципе. Просто захотела и сделала, не удосужившись элементарно предупредить дочь о решении, чтобы она, как дура, не переспрашивала у секретаря, что твориться вообще. Но в этом была её мать. Всегда делала то, что считала необходимым. Невзирая на препирания окружающих. И вроде Гордеева привыкла к этому. Но отчего же тогда так горько?
Когда сил реветь навзрыд не осталось, а грудная клетка болела, словно на неё кирпичи бросали, пришло одно единственное чувство — опустошение. Эмоций не осталось. Поэтому, вытерев остатки соли с лица, Лиза поднялась и пошла в ванную привести себя в порядок и переодеться. Ведь в таком виде выйти из комнаты было недопустимым. Когда она поправляла широкий ободок, то всё же решилась глянуть в зеркало. Глаза были красными и опухшими, а губы растерзаны до крови. Кожа выглядела сухой и красной на некоторых участках лица, ближе к вискам. Идти за документами не хотелось, однако выхода не оставалось, и оттого, стиснув зубы и гордо подняв подбородок, Гордеева обула туфли на небольшом каблуке и зашагала в университет, не забыв до этого позвонить домой к Мареку и назначить встречу в парке. Его мама нежным голосом поведала, что всё передаст сыну, и тепло попрощалась с Лизой, словно с собственной дочерью. Пани Гавелкова была невероятной женщиной — милой, умной и спортивной. Гремучее сочетание. А ещё быстро приняла Елизавету, вскоре называя её Еля.
Всю дорогу до парка девушка преодолела на трамвае. Красные вагоны спешно двигались по рельсах, тихо гудя мотором. Пейзажи за окном стремительно менялись, пока Лиза перебирала варианты разговора с парнем. Ей предстоит рассказать ему о том, что не просто едет на родину, а полностью возвращается домой. Хотя до последнего верит, что всё-таки сможет уговорить маму и вернется назад. В полюбившуюся столицу Готики. Только вот что дальше? Ну, скажет она ему, уедет, а потом? Будут писать друг другу письма, созваниваться каждый день, возможно, увидятся на каникулах. Но разве это те отношения, о которых Гордеева грезила? Однозначно нет. Ей хотелось внимания, нежности и человека рядом. Не маму, не отца, а именно того, кто будет её любить, несмотря ни на что, как девушку. Однако получится ли у них сохранить тот огонь, что горит между ними сейчас? Не потухнет ли он на расстоянии? Лиза отпускать Марека не хочет, чувствует, что без него совсем с ума сойдет. Она привыкла к нему за эти четыре года, как к никому другому прежде. Он занял укромное место в её душе, одно из самых главных. И отрывать его придется с мясом. Так, нет! Никаких отрывать и отпускать! Всё у них будет хорошо, Они любят друг друга, а это значит, что вместе они справятся. Осталось то всего лишь чуть больше полугода до конца обучения, А потом всё по плану. Свадьба, медовый месяц и дети. Никакое расстояние. Им не страшно, они останутся вместе навсегда. В это хотелось верить, и Лиза врала себе до конца.
Не зная, что делать, Марек прижал её ближе к себе и принялся не спеша гладить девушку по вздрагивающей спине. Сердце больно кольнуло. Чувство страха и сожаления росло в геометрической прогрессии, доходя до своего пика. Соболезновать сейчас явно не стояло, поэтому парень стал шептать, что всё будет хорошо, что Абрам Сергеевич сильный и выкарабкается. Что совсем скоро он вновь начнет спрашивать, когда свадьба, внуки и когда они приедут. Что всё наладиться. Он говорил искренне, от чистого сердца, не только, чтобы успокоить любимую, а чтобы Бог услышал его слова. И всё было действительно так. Отпускать свою царевну на родину он не хотел. Одна только мысль об этом печалила. Он понимал, что отцу плохо и дома нужна её поддержка, но чёрт, как хотелось, чтобы она навсегда осталась с ним. Здесь, в Праге или в любом другом месте — это неважно. Главное рядом. Ведь расстояние — это самое ужасное испытание из всех возможных. Когда слова закончились, он приложил губы к её виску и стал медленно покачивать её со стороны в сторону, словно маленького ребенка. Это забавило Лизу, и она прыснула. Марек же сразу потянулся за стаканчиком и приказал:
–Napij se, myslím, že máš sucho v krku, — его чистый чешский завораживал, Лизе всегда хотелось иметь такой же хороший выговор.Горло обжег напиток, и дышать стало легче. Это был кофе. Несомненно, сладкий, но обжигающе горячий даже для осенней погоды. Он согревал изнутри, ему не помеха даже холодные ветры. Эти мысли согрели и Гордееву, поэтому, оторвавшись от кофе, она ждала, что скажет Марек дальше. И он, поняв намёк, заговорил.
— Už jsi byla na univerzitě? — когда Лиза кивнула, он продолжил. –Jak dlouhé studijní volno jsi dostala?На этом вопросе вновь захотелось разрыдаться, но девушка зажмурила глаза и стиснула зубы. И что теперь то говорить? Что оставляет всё и едет домой учиться. Эта мысль пришла сразу. Резко, конечно, но правда ведь. Хоть и не до конца. Порыв плакать не проходил. Однако Елизавета всё-таки сдержалась и, резко набравшись смелости, выпалила:
— Přestoupím do Moskvy a dokončím studium tam, — увидев как лицо парня изменилось, она за секунду зашептала и принялась целовать его лицо. — Je mi to líto, je mi to líto, nechci, ale máma se rozhodla, — ненавистные слезы уже во всю побежали по щекам, скатываясь по подбородку и капая на пальто.Сказать что-либо Марек не мог, язык словно отказывался двигаться. Челюсть задеревенела, а он сам превратился в каменную горгулью, что охраняли собор Святого Вита. Он смотрел сквозь девушку, что продолжала извиняться и чмокать его лицо без остановки. Её горячие губы не пропускали ни миллиметра его кожи. Она усыпала его поцелуями, как дождь в марте, когда они вместе пошли на пикник. Все совместные воспоминания, грустные и веселые, прокручивались перед глазами из раза в раз, будто парень смотрел фильм о своей жизни за последние четыре года. Принять тот факт, что его царевна уезжает как минимум до лета, было сродни смириться со смертью, в крайней мере, сейчас. Тревога, что на этой части истории всё, что между ними было и закончиться. Без хорошего финала, как они грезили, а резко, словно последнюю страницу, где они встретились после и были вместе до окончания жизни, чудовищно вырвали, оставив гештальт незакрытым. В этот момент Марек чувствовал себя чертовым собственником и эгоистом не меньше. Его всегда раздражали такие люди до скрипа зубов, которые любили безумной и порочной любовью, какой в природе существовать не может. Поскольку у каждого человека должна быть свобода, они ничем не обязаны друг другу: ни быть вместе до конца, ни терпеть нездоровое собственничество. Однако сейчас Гавел чувствовал что-то новое, прежде не изведанное. Жгучее желание привязать Лизу к себе нейлоновой веревкой и не давать ей и шагу ступить без него. Послать всех людей на хрен, потому что никто не должен разлучать их. И пусть он будет сумасшедшим, больным ублюдком, который не хочет отпускать от себя родного человека, зато они будут вместе, сольются воедино навеки. Стремление сказать Гордеевой об этом резко подскочило, и он отодвинул её от себя, сжимая её плечи и смотря в глубокие зелёные глаза.
— Ne, musíš tu zůstat se mnou. Pojedeme spolu a pak se vrátíme. Nechci tě tam pustit, — голос звучал резко настолько, что Елизавета еле заметно вздрогнула. А затем сказала в ответ: — Víš, že nemůžu nic udělat, abych změnila její názor. A když přijdu, nepustí mě zpátky. Ani z toho není úniku, — голос звучал, будто из-под земли тихо и без надежды.И Марек понимал — они не сменят свое мнение. Но злость уже плескалась в нем, как рыба в озере. Не хотелось думать, что изменить ничего не удасться. Обречённый вид любимой полоснул по сердцу ножом, а решение пришло само собой.
— Tak nechoď, zvládnou to bez tebe. Nemusíš se obětovat jejich rozmarům! — голос звучал уверенно, словно это было его лучшее решение за все годы жизни. Однако вместо улыбки девушка скинула с себя его руки и яростно и заговорила. — Jaký rozmar?! Můj otec umírá a ty mi říkáš, abych ho ne navštívila? Zbláznil ses, sakra? — глаза распахнулись в шоке и девушка в тот же момент подумала, правильный ли она сделала выбор?До этого момента Марек ещё не слышал, чтобы Лиза материлась. Иногда она высказывалась резко, но не настолько. А здесь и оскорбила его, и заметерилась. Его шок превысил свой возможный пик. Но он поспешил оправдаться:
–Myslím na naše blaho. Nechceš přece být znovu zavřený v kůlně, nebo ano? — рот девушки приоткрылся в изумлении и она не задумываясь ударила его по лицу ладонью. Это звучало настолько унизительным, что не разреветься снова стоило ей огромных усилий.Хлопок вышел громким. Лицо парня дернулось в сторону. Только тогда он оклемался и всё понял. Гордеева хотела домой, хоть и боялась, но увидеть отца было для неё важнее всех страхов. Ей было всё равно на то, что было четыре года назад. Сейчас она думала только о благополучии своей семьи. Но не о себе. Это хоть и обижало парня, но он всё равно принял её решение. Пусть едет. Это не навредит их отношениям. Они встретятся зимой, а потом и летом. Всё будет отлично.
— Promiň, zlato, choval jsem se jako lupič. Vůbec jsem nemyslel na tvé pocity. Mám o tebe hrozný strach, nechci, aby se ti něco stalo, — он опустился перед ней на корточки и положил голову на колени.И Лиза понимала, почему он боится. Она и сама с трудом выкинула мысли о той злополучной недели в 1987. Это было самое ужасное, что с ней случалось за всю её жизнь. Такого животного страха ни до этого, ни после этого, она не чувствовала. И это, наверное, плюс, что больше такого не повторилось. И Гордеева надеется, что не повториться. Но зачем было снова вспоминать об этом? Он ведь знает, как тяжело ей переносить мысли об этом. Однако всё равно напомнил. Думал, наверное, что это заставит её передумать и остаться. Но нет, Лиза в любом случае вернется, хотя бы на две недели. Злиться на парня не было прока, он просто поддался эмоциям, не более того. Поэтому она улыбнулась и погладила его по кудрявым волосам, смотря сверху вниз уже более снисходительно. Она видела, что он раскаивался.
— To je v pořádku. Taky mám neuvěřitelný strach, ale nemůžu nechat rodiče v těžké situaci samotné. Miluji tě, ale moji rodiče jsou pro mě také důležití. Rozumíš tomu? — она говорила с ним как с маленьким ребенком, тихо и нежно, пытаясь донести истину. — Taky tě miluju, a proto tě nechci pustit. Ale chápu to, vzdálenost zvládneme. A všechno bude jako dřív, — Марек поднял голову и улыбнулся хоть глаза и оставались грустными. –Ano, máš pravdu. Teď musím zajít do obchodu pro další kufr a pak musím dokončit balení a vyklidit pokoj. Letadlo odlétá za čtyři hodiny, — на это парень ничего не ответил, просто поднялся и подал Лизе руку.Как Гордеева и сказала, Сразу после прогулки они пошли в магазин и купили большой чемодан и спортивную сумку, на всякий случай. Ведь за четыре года девушка успела хорошенько так обжиться в комнате и много чего купить. Собирать вещи было грустно, особенно рамки с фотографиями. На них Лиза смотрела с особой тоской. Их было всего несколько: три фотки с Мареком, две с их группой, когда они ездили в путешествие в Ригу и Братиславу, одна с родителями и две с друзьями с России. Взгляд задержался на последней. Там Елизавета в белом атласном платье, которое сверху покрывал фатин, длинной до косточки, стояла с парнем в таком же светлом костюме. Он при обнимал её за талию, расслабленно глядя в камеру. Девушка же, легонько улыбаясь, держала сумочку двумя руками, облаченными в перчатки к цвету платья. Это был выпускной. Фотография с танцевального зала. Одно из самых ярких воспоминаний её жизни. Тогда они и правда повеселились на славу. Хоть и давно это было, Гордеева всё же помнила тот день до каждой мелочи и сказанной фразы. Отложив все золотистые рамки в чемодан, Лиза положила наверх преждевременно отложенные, несколько платьев, чтобы ничего не разбилось, и закрыла чемодан. Вещей и вправду оказалось больше, чем они ожидали, поэтому что-то отправилось в мусорный бак, а что-то Марек забрал к себе и обещал привезти потом.
Доехать до аэропорта они решили на такси, ведь довольно сильно задержались с вещами, а дорога была неблизкой. Водитель помог им сложить всё в багажник и двинулся к микрорайону Рузине. Всю дорогу они с Мареком держались за руки, пытаясь насладиться последними часами, которые могут провести вместе. Аэровокзал Прага-рузине встретил их вечерней многолюдной суматохой. Он был построен в 1937 году, и открыт 5 апреля того же года. Главной целью его постройки, была смена старого военного аэродрома на Кбелах. Да и продовольственному рынку это не мало помогло. Он выглядел шикарно. Недавно прошла реставрация одного из первых открытых терминалов. Всё выглядело ухоженным и новым, это радовало глаз. Они быстро прошли проверку на входе и пошли к таблу вылетов, где нашли Лизин рейс и посмотрели нужный им терминал. Ели, таща вещи, они дошли до стойки регистрации. Милая женщина быстро всё сделала, не переставая улыбаться. Багаж забрали. Вместо него выдали багажную бирку с номером рейса и всем остальным. Присматриваться к нему не было смысла. Есть и хорошо, более и не надо. Больше внимания Гордеева уделила посадочному талону, где посмотрела расположение места и примерно прикинула, что это, скорее всего середина.
Потом проверили вещи и саму Лизу, убедившись, что ничего запрещённого она не везёт, пустили в зону выхода. Легкий мандраж пробирает девушку, когда она понимает, что за часов восемь, будет уже дома. Где не была четыре года. Даже каникулы она проводила здесь. Родители прилетали несколько раз, но не больше, чем на неделю. Работа не ждет, — говорила всегда Галина Ростиславовна, и Абрам Сергеевич был солидарен с ней. Неизменно каждый раз. Идеальные отношения.
Всё время, до самого объявления о посадке, они просидели в кафе. Елизавета кушала свой любимый фисташковый торт, запивая молочным коктейлем со вкусом голубики, а Марек ограничился чаем. Они говорили обо всё, словно не было той глупой ссоры в Стромовке. Смеялись и вспоминали моменты из прошлого. Было хорошо, тепло и комфортно. Тогда для них никого не существовало. Весь мир сузился до столика в Фруктовом мире, так называлось это кафе. Однако голос из динамиков заставил их мир прийти в норму, а пару подняться из-за стола и пойти к выходу. Лиза заметно помрачнела, но ничего не говорила, только грустно улыбалась и кивала, слушая истории Марека. За окном начался дождь. Лило как с ведра уже несколько минут, но ребята так были поглощены друг другом, что и не заметили этого. Приготовив в сумке документы и посадочный талон, девушка завязала длинное бежевое пальто и двинулась к выходу из здания. Там её ждал автобус. А ещё самое мучительное прощание в её жизни.
Зонта у них не было, поэтому Марек поспешил снять с себя плащ и расправить его над их головами. Они подбежали к концу очереди, прижимаясь как можно ближе друг к дружке и смеясь так громко, как могли. Люди, к сожалению, быстро и сухо попрощались, спешно заходили в автобус, не оборачиваясь. Когда очередь почти подошла до Гордеевой, она развернулась к любимому и зашептала со слезами на глазах:
— Budeš mi chybět, přijeď brzy.Вместо слов, которые казались ему сейчас лишними, он притянул Лизу к себе и поцеловал. Сначала нежно, словно боясь людей кругом, но когда она обняла его за шею и пробежалась по ней пальчиками, прижимаясь ближе к нему, то крышу сорвало. Он сжал её в объятиях так сильно, что казалось, отпусти он её сейчас, и мир рухнет. Да пускай рухнет, они всё равно останутся в руках друг друга. Умереть сейчас, было бы наилучшим финалом из всех возможных. Гордеева приоткрыла рот, позволяя языкам переплестись. Страсть внутри плескалась такая, что будь она рекой, то снесла бы своим напором не один город. Желание схватить Лизу прямо сейчас и утянуть домой, было невероятно велико. Целовать на кровати, как никого прежде не целовал, и любить-любить, словно от этого зависела его жизнь. Взять прямо на столе или той же постели, только бы она не уходила. Слышать её тихие стоны, что растворялись в суматохе кругом, было наилучшей терапией от тревоги. Плащ сполз и упал на землю, но они не обратили на это внимания, продолжили целоваться с жадностью, какую ещё ни разу не испытывали. Марек запустил пальцы в густые локоны и оттянул их назад. Лиза промычала ему в рот, и он поцеловал её ещё глубже, словно пытался вытянуть весь воздух из её легких. Она в ответ медленно провела второй рукой по его горячей шее вверх, к уху, и вновь вернула её на ключицу.
Сердце бешено билось под пальцами. Она и не помнит, бывало ли с ней такое, чтобы тело, словно в экстазе, разрывало на тысячи кусочков, а кровь приливала к щекам так резко. Ей хотелось раствориться в его руках прямо сейчас и что бы не случилось, не отрываться от Марека. Капли дождя стекали вниз, исчезая меж их губами, что уже ныли от укусов и поцелуев. Один автобус уже уехал, вместо него остановился другой. Но Лиза даже не обернулась. Может, и неправильно было целоваться так при других, неприлично ведь. Но места для стеснения не осталось. Их вытеснили другие эмоции. Такие яркие и жаркие, что ей казалось, она прямо сейчас расплавиться, как воск в руках любимого, что продолжал прижимать её к себе, со всей силы. Только сейчас пришло осознание, насколько же она любит его. Все мысли, вся она была поглощена одним парнем. Еле хотелось насладиться этим поцелуем надолго, так, чтобы губы онемели, и в памяти остался он надолго. Чтобы все мысли были забиты лишь ним одним. Его руки скользнули вниз по её податливому телу, пытались подхватить Лизу под бедра. И Боже, как она хотела, чтобы он сделал это, унёс её отсюда и не возвращал никогда. Однако она не позволила этому случиться. Они продолжат начатое, но не сегодня, а когда встретятся. Сейчас ей надо домой. Поэтому легонько уперла руки в его грудь и укусила за верхнюю губу. Наконец, они оторвались друг от друга.
— Přijedu a ty nezapomeň na ten polibek i mě, — совсем хриплым голосом сказал парень и улыбнулся тяжело дыша. — Nikdy nezapomenu, — ответила Лиза и поцеловав его в шею, прямо в то место где всё ещё с невероятной скоростью бился пульс. — Budu na tebe čekat, kdykoli přijdeš. Vždycky na tebe budu čekat, — прошептала напоследок слова и ушла больше не оборачиваясь.