Царство хаоса

      Хорошо бы начать с того, что это самый обычный день, как и все те дни, когда кто-то слишком поздно лег спать, а встать теперь не может — будильник звенит так, что хочется выкинуть телефон с десятого этажа, чтобы больше никогда не слышать. Кто-то, наоборот, рад проснуться и увидеть ранний восход солнца, а еще запечатлеть на камеру телефона и выложить в интернет — похвастаться, что рано встал и успел переделать кучу дел. Кто-то прогуливал уроки в школе или занятия в университете, сидя в кофейне и обсуждая парней и девушек. Кто-то сидел весь день дома с разбитым сердцем, роняя слезы на щеки и подоконник, глядя в окно на унылый и серый город — лишь для него он казался таким.       Но… все это ложь. Теперь станет ложью. Мир погрузится во тьму, унося с собой несбывшиеся мечты, желания, что так и останутся написанными на бумаге — скоро чернила превратятся в узоры, стираясь от дождей и от времени. Весь мир сойдет с ума, унося жизни тысячи и тысячи. После этого дня люди захотят вернуться к прежней жизни, потому что то, что их ждет впереди — сущий Ад на земле.       Все когда-то задумывались о том, сколько им осталось жить, или сколько осталось жить Солнцу, что освещало Землю, или сколько осталось жить самой Земле, но очень часто все подобные мысли быстро испарялись из мозгов, потому что они угнетали и пугали, потому что на самом деле никто не хотел умирать, никто не хотел думать о своих ошибках, последствиях сделанных выборов и бездумно принятых решений, которые могли повлиять там — в загробной жизни; если она, конечно, существовала. Верить или нет — дело каждого. Однако почему-то и атеисты, и верующие задумывались над сотворением мира, над последним судом и над грехами, которые кто-то должен отпустить. Должен? Обязан? Откуда такая уверенность?       Лэйн не была сильно верующей, лишь задумывалась над ценностью и смыслом жизни. Она старалась помогать тем, кто действительно нуждался в помощи. Любила быть доброй и мягкой. Сначала любила барби, затем плюшевые игрушки, затем больше зависала в интернете, как и все нормальные подростки. Интернет, конечно, та еще штука — обычно кишила оскорблениями и негативной энергетикой, что высасывала из тебя жизнь. Иногда она читала те или иные новости и задумывалась: почему люди такие злые? Почему они причиняли боль другим? Почему страны воевали друг с другом? Все это казалось абсурдным и даже немного смешным, ведь сделай шаг, и все прекратится — наступит мир всему миру.       Не наступит. Слишком поздно.       Потому что теперь все пойдет — и уже давно пошло — не так.       Мир теперь окончательно слетел с катушек, будто кто-то повернул не те — или не так — винтики: закрутил недостаточно сильно; и шаткая система — планета Земля — ломалась, раскалывалась пополам, падая на твердый пол, будто фарфоровая белая ваза с синими узорами, а осколки больно врезались в ноги до кроваво-красных пятен, что оставались под стопами.       Люди смотрели в окна из своих квартир и домов и не понимали, почему вдруг стало так темно, хотя совсем недавно солнце слепило глаза, и приходилось надевать солнечные очки. Никто из них не задумывался о том, что, выйдя на улицу, они подхватят смертельные болезни, от которых желудок свернется в трубочку, от которых неистово будет рвать где-то внутри, и от этого пробудится желание расцарапать ногтями кожу, вгрызться в нее зубами, чтобы снять неприятный зуд и покалывание. Никто не думал, что у людей проснется желание убивать — даже своего дружелюбного соседа, что каждый день утром выходил гулять со своей маленькой собачкой, больше похожей на крысу.       Некоторые тупо пялились в небо, не понимая, что, черт возьми, происходило, и почему с неба летели то ли ангелы, то ли демоны. Кто-то кланялся им в ноги, кто-то испуганно шугался за спины других — в основном дети за своих родителей, кто-то молился, сложа ладони, поднеся их ко рту. Никто не понимал, что те говорили; казалось, они только шептали, нашептывали как дьяволенки, что сидели у каждого на левом плече. Однако кто-то осмеливался подойти ближе, но глаза их не были привычными — окрашивались полностью в белый цвет, будто под гипнозом, будто зомби, но те — незнакомцы с крыльями и некоторые без — лишь смеялись, глядя на кучку людей, что хотели сохранить себе жизнь и чертову Землю, которую они уничтожали вот уже несколько веков, а теперь почему-то умоляли не трогать ее — оставить, мол, мы исправимся, ведь все в наших силах — нужно только очень захотеть. Кто-то вообще верил этому? Сколько раз можно натыкаться на одни и те же грабли?       Вы жалкие несносные дети! Вы любите и в то же время уничтожаете. Вы не умеете ценить ни себя, ни рядом стоящих людей.       Вместо вас нужно слепить других — лучших, улучшенных. А вас — выкинуть, истребить, забыть, да вы и сами справитесь с этой задачей — только натрави друг на друга. Главное — посеять хаос в ваших черствых сердцах, а там дело будет сделано, мы и руки не замараем — понаблюдаем с высоты, при этом громко смеясь.       Всадники. Так их называли? Но рядом с ними были и другие, и они казались не такими уж и чужими, будто те же люди, но с крыльями. Они пытались остановить их, пытались сказать, что и они, и люди на Земле достойны второго шанса.       Второго? Никто не ослышался? От этих мольб можно было с легкостью рассмеяться, да так, что услышат на другом конце Земли и подхватят смех, возвращая, а он будет и дальше отталкиваться от высоких заснеженных гор и высоток, что понастроили посреди болот, лесов, озер, пустынь. Некоторые всадники так и сделали — засмеялись, пугая истеричным и нервным смехом людей. А те по какой-то причине не убегали, лишь наблюдали и ждали своей гибели или участи, или судьбы — как хотите.       Все началось слишком быстро — стремительно, никто не был действительно готов к тому, что приготовили всадники. Хаос. Полнейший. Темнота, что окутывала с ног до головы, затягивала в свою пучину, вырывая сердце, вырывая добрые намерения, светлые мысли и разум, сея раздор, оставляя дыру в грудине размером с Марианскую впадину.       Лэйн даже не успела позавтракать, как услышала крики то ли снизу, то ли сверху, а может сразу отовсюду, но точно где-то в многоквартирном доме. Она напряглась, отложив ложку, с которой все еще не вылилось молоко и парочка розовых колечек — не самая полезная еда, но более ничего не лезло. Лэйн находилась в квартире одна, по крайней мере, так было несколько, казалось, долгих минут, в которые все еще кто-то кричал, а комната утопала в темноте — черный туман или черные тучи заполоняли небо и улицы города.       А потом… в квартиру влетела женщина средних лет с растрепанными светлыми волосами. В ее глазах читался ужас, смешанный с надеждой, что ускользала с каждой минутой. Она видела, в отличие от дочери, что творилось на улицах, видела, как сталкивались машины, как люди душили и убивали других людей, как самолеты падали на дома.       Лэйн никогда не видела в таком состоянии свою мать. Та всегда вела себя сдержанно, почти безэмоционально, и это казалось даже странным, но, возможно, так она пыталась не реагировать на то, что ее муж — отец Лэйн — слишком увлечен кодами и шифрами, а она хотела его ласки, нежности, внимания, объятий, а он только и делал, что спал с книгами и вырисовывал в дневниках узоры, показывая их дочери — практически с самого детства. Та лишь черкала на них, держа в левой руке карандаш или ручку, за что получала выговор, но не строгий, потому что мужчина все хранил в голове — и как только столько информации в ней умещалось?       Женщина лишь мельком взглянула на дочь, затем сорвалась с места, когда в очередной раз за окном послышался взрыв. Она достала две сумки: одну для себя, другую для дочери, и принялась складывать все самое необходимое, по крайней мере, так считала сама. Лишь несколько сменных вещей, а остальное, чтобы выжить — протянуть несколько дней: фонарики, спички, вода, дневники мужа, которые он завещал Лэйн, кое-какую еду, что не портится долгое время, телефоны, хотя потом они будут уже не нужны, потому что все разрушится, и электричество больше не зарядит приборы.       Застегнув сумки, женщина вбежала обратно на кухню. Ее дочь стояла посередине комнаты и непонимающе оглядывалась, то и дело вздрагивая от шума. Можно было списать ее поведение на шок, но в этот момент Лэйн размышляла, что если это тот самый судный день, то разве можно спрятаться?       — Ради всего святого, Лэйн, скорее! — мать хватала больно, резко, жестко, будто ей было плевать на то, что это, вообще-то, ее дочь, а не какая-то там подружка или соседка по этажу.       Они выбежали на лестничную площадку, столкнувшись с соседями, которые так же бешено перебирали ногами, чтобы поскорее убраться в, как им казалось, надежное место. А что это было за надежное место — никто толком не знал, лишь представлял: подвал, кладовую, машину, лодку, корабль, самолет. Но все это было не тем, по крайней мере, не в момент разрушения мира, не в момент истребления человечества. Люди до конца не осознавали катастрофу происходящего и не понимали, что от предначертанной судьбы никуда не убежишь. А если и убежишь, то на несколько нещадных дней, потому что потом смерть найдет тебя и накажет, рубя блестящей косой голову — долой с плеч!       — Возьми, — сунула мать пистолет в руки Лэйн, но та отошла от нее на шаг, непонимающе уставясь, хмуря брови и нервно кусая и без того сухие губы. — Бери, Лэйн! Не время играть в хорошую девочку! — мать буквально вложила — резко, почти до боли в ладонях — пистолет, сердито следя за реакцией дочери, которая никогда не понимала — зачем убивать своего же. Она быстро засунула пистолет за спину за джинсы, а потом они с матерью снова сорвались с места.       Лэйн не могла произнести ни одного слова, только хмыкала и стонала от того, как сильно мать тянула за собой, дергая то за руку, то за рукав черной бесформенной куртки, что была на два размера большее нее. Вообще, она принадлежала отцу, но его дома не оказалось, должен был быть на работе, впрочем, как и мать.       Бесконечная лестница наконец-то закончилась, но крики теперь гремели громче, чуть ли не оглушая. Глаза вдруг начало щипать. Да и видимость была ужасна — повсюду стоял черным дым, валил непонятно откуда. С их десятого этажа не было заметно этой суматохи и нервно бегущих людей по улицам, которые сбивали друг друга с ног, а то и затаптывая лежащих на земле.       — Ты не должна отставать от меня, Лэйн, ни на секунду, ты поняла? — повернувшись к дочери, спросила мать, выглядя сейчас решительнее, чем когда-либо, будто всю жизнь служила в армии или в специальном отряде, и там ее готовили для этого самого — судного — дня.       — Что… — попыталась задать вопрос Лэйн, но взрыв раздался так неожиданно и громко, что она просто не успела закончить, а мать в очередной раз дернула за руку, потащив за собой.       Лэйн пыталась оглядеться по сторонам, пока они бежали в другую сторону от дома, подальше от криков и гула ненормальных — теперь уже — людей, но потом поняла, что если продолжит озираться по сторонам, то все же потеряет из виду мать, потому что та отпустила ее руку, бежа сломя голову в сторону гаражей, будто там было безопасно, будто там их не мог настигнуть апокалипсис или как это вообще можно назвать?       Девушка пыталась вспомнить были ли какие-то предпосылки ко всему, что происходило сейчас, и в памяти на самом деле стали всплывать картинки из новостей, где некоторые города и страны, что находились чуть ли не на другом конце Земли, затапливало водой, где горели поля, леса, где земля тряслась так, что образовывались огромные трещины, а в них сваливались машины, магазины, дома, люди, будто Земля хотела поглотить, съесть, чтобы наконец-то насытиться тем, что люди забирали у нее и не отдавали, а если и отдавали, то лишь остатки, ошметки, мусор, который разъедал плодородную почву.       Похоже, никто не обращал должного внимания на кошмарные события. Все — снова — думали, что все пройдет, как и всегда это бывает. Все надеялись, что дома можно восстановить, почву — возродить, людей — нарожать. Люди вообще зачастую думали, что умнее природы, что могут перехитрить, что могут варварски отнимать у нее энергию. Может, теперь они задумаются о том, что все-таки натворили? Может, теперь они поверят в существование высших сил, что обрушили на них свой гнев?       — Лэйн, скорее! — крик матери, если бы не взрывы и стрельба, был бы гораздо громче, но среди хаоса ее голос едва был слышен. — Лэйн, прошу тебя, не отставай! — но она и так изо всех сил бежала, путаясь в собственных ногах.       Когда они с матерью приблизились к гаражам, перед ними вдруг появился человек в военной форме. Он казался нормальным — изначально, но если получше приглядеться, то в глазах не читалось ни единой эмоции, кроме ненависти и пустоты, будто из его тела выкачали остальные чувства. Лэйн схватила мать за руку, пытаясь увести подальше от него, каким-то шестым чувством понимая, что сейчас произойдет что-то страшное.       И произошло.       Военный резко направил оружие в тело матери и несколько раз выстрелил, отчего пули прошли насквозь. Возможно, не все, но Лэйн видела, как некоторые из них пронзили сначала живот, затем вышли из спины со сгустками крови, что разлетелись по сторонам, попадая на ее одежду, окрашивая в кроваво-красный цвет, который теперь никогда не отмоется.       — Мама! — закричала Лэйн и подхватила ее под спину, когда та падала, но не удержала вес тела, и они вместе повалились на землю. — Мама! — отчаянно продолжала срывать голос девушка, хотя не думала, что способна на такие громкие эмоции, по крайней мере, в данный момент, когда и так все шло наперекосяк.       Лэйн огляделась, но не увидела военного, который зачем-то стрелял в мать. Она лежала на руках дочери и задыхалась от крови, что подступала к горлу. Женщина смотрела в темные глаза Лэйн и видела в них своего любящего мужа, который наверняка теперь тоже погиб, — просто потому, что по-другому и быть не могло, ведь он знал слишком много.       — …внизу… подвал в гараже… — мать произносила слова невнятно и нечетко, отчего Лэйн пришлось нагнуться, практически подставляя ухо к губам умирающего близкого человека. — …ключ, возьми ключ и… и беги, Лэйн, — она хотела было потянуться в карман куртки за ключом, что предназначался для открытия гаража, в котором стояла не только машина отца, но и хранились старые давно забытые вещи, но не смогла, потому что начала окончательно захлебываться кровью.       Девушка услышала чей-то разговор, хотя казалось, что невозможно было услышать сквозь шум и гул хаоса хоть что-то, но все же… кто-то приближался, и Лэйн боялась оставаться, боялась, что и за ней придет смерть с косой.       — Прости, мама, — всхлипнув и стерев слезы с щек, последний раз поцеловала мать, глаза которой застыли, смотря далеко в небо, а изо рта все еще стекала кровь, покрывая красным цветом шею и грудь, заливаясь в уши, впитываясь в землю.       Лэйн достала из куртки ключ, взяла сумки, что собирала ее мать перед тем, как они выбежали из квартиры, и резко поднялась на ноги. Оглянувшись по сторонам, дабы увидеть, если вдруг за ней кто-то мог проследить, пустилась в бег, думая о том, что плохо вот так оставлять мать одну — лежать на голой холодной земле, а не закапывать в нее, как и подобает, но… она ведь сама сказала дочери бежать.       Военный самолет пролетел настолько низко, что девушке пришлось пригнуться и закрыть уши ладонями, зажимая перепонки указательными пальцами. После того, как он скрылся за высокими домами, раздался взрыв, а за ним — ударная волна. Благо Лэйн находилась на приличном расстоянии от очага взрыва, поэтому особо ничего не ощутила, да и ветер не сбил с ног.       Сейчас все эмоции были на пределе, а сердце бешено стучало в груди, ударяясь о ребра, поэтому казалось, что оно могло с легкостью сломать их, затем сами ребра больно пронзили бы сам источник жизни. Лэйн старалась абстрагироваться от всего, что происходило, пыталась не слышать и не видеть, потому что если вслушаться и вглядеться в теперешний мир — можно с легкостью сойти с ума. А сейчас нужно нести невесомое тело по узким тропинкам, которые от недавнего дождя стали мокрыми и грязными, из-за чего ноги скользили, и пару раз Лэйн упала, ударяясь коленками об асфальт, разрывая джинсы и оставляя царапины на коже, которые неприятно саднили, но плевать — нужно скрыться, затаиться, чтобы никто и ничто не нашло, чтобы выжить. Однако Лэйн не понимала, отчего ей бежать, отчего прятаться или… от кого?       — Вон она! — прокричал кто-то, когда Лэйн подбежала к знакомой темно-синей двери гаража и стала впопыхах совать длинный тяжелый черный ключ в огромный замок, будто отец хранил там сокровища, а не хлам. — Скорее, у нее есть укрытие! — снова раздались голоса, кажется, их было даже несколько.       Девушка бормотала себе под нос ругательства, потому что дрожащими руками не могла попасть в замочную скважину, да и ключ не хотел проходить, постоянно застревал, цепляясь за что-то, а толпа, что уже была видна из-за гаражей, стремительно приближалась, и они готовы убить, только чтобы получить укрытие, а какое — Лэйн и сама понятия не имела.       — Дурацкий замок, ну же! — и ключ, наконец, вставился, затем под нужным углом повернулся с помощью грубой силы, на которую Лэйн была способна в данный момент, и замок с громким лязгом открылся, после упал на асфальт.       Девушка, слыша крики и топот, быстро открыла железную дверцу и забралась внутрь, перекидывая сначала одну ногу через высокий порог, затем — вторую. Все нутро кричала о том, что нужно поскорее закрывать дверь, и Лэйн стала осматривать ее изнутри в поисках того, на что можно было закрыться. В итоге заметила внизу и вверху двери задвижки, и, присев на корточки, с неприятным лязгом, будто никто давно не двигал их, закрыла снизу, после — сверху, но для этого пришлось встать чуть ли не на кончики пальцев, как балерина.       — Открой, пожалуйста! — кто-то громко стукнул в железную дверь, когда Лэйн уже отошла от нее в поисках подвала, о котором говорила мать.       — Не будь бессердечной сукой! — прогремел голос девушки.       Лэйн не была бессердечной и уж тем более сукой. Она испугалась. И как бы не хотела в данную минуту помочь: открыть дверь и пустить, наверное, таких же ребят, как и она, чтобы спрятаться всем вместе от гнева судьбы, — не могла.       Папа как-то сказал дочери, что люди в панике готовы просить обо всем и готовы сделать все, о чем бы вы их не попросили, потому что главное — выжить, потому что главное — спасти свою шкуру.       «Нельзя верить им, детка. Они в ту же секунду, в которую ты поможешь им, скинут тебя в пропасть», — учил мужчина, обнимая дочку, что сидела у него на коленях.       Они колотили, кричали, просили, молили пустить их внутрь. Лэйн думала, что они и правда сломают дверь, потому что дергали за нее слишком сильно, а потом… вдруг затихли, а потом… раздались выстрелы. Девушка закрыла рот ладонью, чтобы не вскрикнуть, иначе ее могли услышать.       Они.       Те, кто потерял человеческую сущность. Те, кто выглядели как люди, но уже не были ими. Те, кто когда-то любил и был любим, но теперь им предначертана иная судьба — уничтожить как можно больше, истребить. Своих же. Теперь нужно было сеять панику и хаос. Теперь нужно было уничтожать, разрушать, приносить боль, страх, смерть, а потом… остальные — сделают все сами, уничтожат себя сами, потому что не смогут жить в новом — старом — мире, ведь привыкли ко всем удобствам, благам мира, а потому и не ценили.       Что теперь увидите вы? Что теперь скажете и почувствуете, когда у вас все забрали?       Когда Лэйн спустилась в подвал, найдя секретную дверь в полу, осела на холодный пол, включив тусклую одинокую лампочку, обхватила руками колени, опустила на них подбородок и стала тупо пялиться в темноту впереди себя. Раньше она думала, что самое страшное это темнота или пауки, а теперь точно изменит мнение, потому что впереди неизвестность, с которой ей придется справляться самой.

***

      Здание, скрытое от лишних глаз. Здание, что снаружи неприметное: обшарпанные стены, трещины практически по всему фасаду, разорванные плакаты, что раньше призывали к действию или к бунту; но внутри напоминало секретную лабораторию или помещение, откуда скоро должен взлететь космический корабль: белые стены, повсюду мониторы — и на стенах, и на письменных огромных столах, удобные кресла и диваны, располагающиеся в коридорах, чтобы ожидание вылета было не таким утомительным, и люди, что в спешке надевали военные костюмы, но больше походящие на те, что носили космонавты, — оно и правильно, полетят же космос, спасаясь от гнева Богов.       Никто и понять не мог, да даже и в мыслях не промелькнуло бы, что старое здание на окраине города может хранить в себе настолько темные тайны, а если кто и попадал — случайно, того сразу лишали памяти, либо убивали, либо — брали с собой, если он мог оказаться полезным. Убивали, конечно, редко, смотря, кто стоял на посту, потому что после таких инцидентов другие задавали вопросы — искали близких, знакомых, друзей.       Оттуда не было выхода. Если ты там, если ты внутри, если тебе известно о корабле — пути назад нет, даже если в один момент решение поменялось — вдруг желание остаться на Земле перевалило, ведь никто точно и не знал, что должно произойти — вдруг и не так страшно — и произойдет ли вообще.       Космический корабль «Персефона» действительно поражал размерами, но внешне был практически неприметным: серый, почти грязный цвет, корпус больше напоминал цилиндр или огромную бочку. Конструкторы и инженеры долго пытались доказать, что именно такая форма корабля наиболее стойкая для не щадящего космоса, и в конечном итоге командир Персефоны — Борис Романов согласился с их доводами. Корабль выглядел практически как бункер, что мог летать, а внутри него находилось все самое необходимое, по крайней мере, на несколько лет, что должны были провести люди, оказавшиеся на нем, спасаясь от апокалипсиса.       Они, в отличие от остальных — недостойных — людей, что бегали по улицам города, ища укрытие и спасение, были спокойны, будто в их груди не стучало сердце, будто оно не разносило кровь по венам. Однако на самом деле большинство носило маску безразличия, потому что если покажешь, что тебе не все равно, другие косо посмотрят и, возможно, решат, что лучше твое место займет кто-нибудь другой. Например, тот, кто может с пустотой в груди и пустыми глазами смотреть на отдаляющуюся Землю, на дом, в котором прожил все осознанные годы и с которым связаны теплые воспоминания.       Они должны были взять почти всех. Почти. Всех. Но не взяли даже половину. Все решилось в последний момент. Кто решил? Зачем так решил? Неужели мест на огромном космическом корабле не хватало? Или еды с водой? Или спальных кают?       Давно уже надо принять тот факт, что люди — те еще лжецы, готовые пойти на все ради своего спасения. И Дмитрий давно понял, раскрыл чертов план высшего руководства, но ничего не мог сделать, потому что его слово — не закон, потому что, пока что, он сам подчинялся отцу — генералу.       Дмитрий за время подготовки к отлету научился быть холодным, научился закрывать эмоции и чувства глубоко внутри. В их работе это означало успех — если ты умеешь думать с холодным разумом, если ты умеешь плевать на жизни людей и не привязываться к ним.       И сейчас, как бы ему не хотелось не смотреть в маленькое круглое окошечко космического корабля на все, что происходило внизу, все равно смотрел, потому что это должно было заколоть дух, как холодная вода, которой они с отцом обливались каждую зиму, выходя во двор на даче загородом.       — Как думаешь, когда мы вернемся? — спросила Анна, что сидела рядом и протирала очки, которые успели запачкаться, пока они бежали на корабль, чуть не опоздав; она делала это так непринужденно, будто никакого апокалипсиса не случилось вовсе.       — Это и правда то, что тебя сейчас волнует? — надменно подняв одну бровь, спросил Дмитрий, повернув к ней голову.       — А тебе, хочешь сказать, все равно? — недовольно хмыкнула девушка; ее всегда бесило то, как Дмитрий отвечал на вопросы — примерно никак.       — Мы даже не знаем долетим ли до орбиты, а ты спрашиваешь, когда корабль вновь сядет на Землю, — потерев лоб двумя пальцами, ответил Дмитрий. — Уверен, что не скоро, так что наслаждайся жизнью, Анна, пока другие вымирают, — последние слова вырвались против воли, и мужчина поджал губы.       — Все знали о рисках, — снова начала девушка свою любимую песню. — Корабль не потянул бы столько народу, они бы устроили здесь хаос, — взметнула руками Анна. — Я что-то не заметила, как ты геройствовал, защищая невинных, говоря, что они должны лететь с нами, — съехидничала она.       Дмитрий противоречил сам себе. Так часто бывало, когда сердце и разум расходились во мнениях. Сейчас он понимал, что даже если и выставил себя героем, то толку от этого все равно было бы мало.       Ничего не ответив Анне, которая откинула голову назад и закрыла глаза, Дмитрий поднял взгляд, находя глазами отца, что сидел напротив и что-то обсуждал с ученым, которого решили взять в последний момент, потому что он, за каким-то хреном, решил, что может ставить условия: «меня и моих людей». Высшее руководство перестало сомневаться, когда поняли, что опытные врачи, если они были таковыми, не помешают, особенно, когда теперь жизнь перевернулась с ног на голову.       Вы получите по заслугам. Вы получите то, что на самом деле заслуживаете. И это точно не милость и любовь. Это гнев, месть, злость, раздражение, смерть.       С того — или даже раньше — дня никто больше не зарекался о вкусной еде, новом телефоне, друзьях, парнях, родителях, новой машине, сериале или фильме, чистой воде и одежде. С того дня все, что было раньше, — перестало иметь смысл, перестало приносить удовольствие. С того дня выживали сильнейшие и те, у которых сердце стало черствее засохшего хлеба, и те, которые могли с легкостью убить того, кто спал рядом, просто чтобы отнять у него еду и одежду, потому что теперь на Землю опустилась непроглядная тьма и вечная зима.       Это мог быть обычный день.       Мог. Быть.       Но не был.       Утоните в своих демонах и демонах вашего ближнего. Поймите, что нет никого хуже, чем вы сами. Посмотрите в зеркало и спросите себя: кого я вижу? А мы вам скажем, ткнем в лицо — самое жестокое и кровожадное животное на Земле.