Машка и Медведь

Бывая в лесу на районе с Петькой бесчисленное количество раз, Машка уже привыкла к затерянным в траве тропинкам, хитрым, скрывающим их направление кустам и мху, который не только с северной стороны растет. Поэтому в путь по нарисованной чуть дрожащими от возраста (или синьки) пальцами карте она пошла бесстрашно. Потому что Машка ни секунды не лукавила, когда сказала, будто бы ей нечего терять. Где-то на периферии возбужденного сознания она ещё думала о том, держится ли Петька или уже сдался, как яростно лупит его по щекам горячая Люся, кипя армянской кровью, как испуганно косится на них голубыми глазами Катюша. А потом, как они вместе думают о том, сколько Машка проведет в своем приключении, и как долго нужно будет пудрить мозги бабушке с дедушкой, чтобы стариков не нервировать лишний раз. Машка частенько была для своих друзей проблемой, но они всегда безропотно ей помогали. Когда она, пьяная, укатила на машине с неизвестным парнем, которого встретила на домашних посиделках. Когда застряла на колесе обозрения в феврале, шмыгая носом и хрипло выкрикивая: "Снимайте меня уже отсюда!" Когда на выпускной, впервые со смерти папы надев платье, пыталась, яростно матерясь, вытащить его из плена эскалатора в метро, обещая товарищам: "Никогда, бля!" ... Выйдя от Тимофеевны, Машка втянула носом воздух, расправила все это время сжатые плечи, сильно натягивая на них рюкзак. Краем глаза она заметила, как дед Семён метнулся в ее сторону, размахивая руками, но девушка припустила в направлении указанных соседкой домов, пролезая между заборами и вываливаясь в душистое августовское поле. Машка в деревне бывала редко: своей дачи у Машковых не было, она наездами посещала фазенду Катюши, когда та находила время позвать туда подругу, а в остальное время проводила время в московских лесах. Ароматы полыни, амброзии и крапивы хлестнули по лицу, белые пятнышки ромашек перемежались в траве с нежной синевой колокольчиков, хитро царапали открытые ноги колючие головки чертополоха, глазели напряжёнными черными зрачками красные маки, тянулся мелкими желтыми пальцами к небу девясил, заботливо обмахивая большими листьями-ладонями кружавчатый тысячелистник. Цветное разнотравье волной ударило по голове, Машка прибавила шаг, перепрыгивая по равному полю по пояс в сорняках, то и дело поскальзываясь на торчащих, словно гнилые зубы, старых досках, некогда бывших заборами, стенами и крышами. СНТ "Медик", как и говорила Тимофеевна, вырастало из травы постепенно: то робко выглядывали из кустов редкие обломки, вырастающие неторопливо в целые съеденные временем куски деревенских домов. Машка даже печную трубу заприметила в пышных зарослях золотарника, когда выныривала с поля на раскалённый августовским солнцем асфальт. Прошла немного влево, до указателя на Каменку, сверилась с "картой", хмыкнув, что под словом из четырех букв "паразит, но не растение и не животное" вполне подошёл бы ответ "Петр", сворачивая с дороги на пыльное полотно у высокой кривой ели. Ратовка оказалась рекой чахлой, скупой, со злым каменистым дной и заросшими ломаным кустарником берегами, больше походя на ретивый ручей, чем на настоящее русло. Кое-где, впрочем, кривые ее изгибы разливались прозрачной водой сильнее, и там виднелись куцые деревянные деревенские мостки. Машка по насыпной дорожке прошла до узкого, не больше пятидесяти сантиметров, железного мостика с высокими перилами, выкрашенного в черный, длинного, тянущегося на противоположный берег глубоко в начинающийся там лес. Он гулко качался под ногами, пока девушка пересекала тихое журчание речки, а потом жалобно скрипнул, выпуская ее из своих объятий. Машка лишь по опыту брожения в лесах могла сказать, что перед ней была тропинка, вытоптанной змейкой извивающаяся меж пронзительно зелёных кустов. Вокруг было шумно от птиц и грязно от поломанных деревьев. Она поморщилась, смахнула со лба пот, глянула острым черным взглядом на часы, поджала губы, а потом достала из кармана шортов мобильный телефон. Связи, ожидаемо, уже не было, зато мигало конвертиком нетерпеливое сообщение, успевшее, видимо, прорваться к ней у дороги. Машка нажала кнопку, разворачивая на экране крошечные зубки черных пиксельных букв: "Люся в ярости. Мне пиздец". Девушка хрюкнула себе под нос, убирая телефон на место. Значит, Петя оборону не удержал. Впрочем, ожидаемо, хорошо, что смог оттянуть этот момент так надолго, что Машка умудрилась добраться до места без упрёков, а уж теперь ей уже все равно. Она предусмотрительно выключила телефон, чтобы поберечь заряд, поправила лямки рюкзака и бодро зашагала вперёд. День выдался на удивление жарким: не августовское, увядающее лето, а горящая огнем печь. Пышные кроны старых деревьев немного исправляли ситуацию, склоняя пожилые головы над небольшой, поросшей упавшими ветками тропинкой, по которой Машка летела мимо покрытых мхом елей. Предвкушение волновало грудь, отчего сердце находилось в трепете, становилось тяжелее дышать, а по вискам игриво сбегали хрустальные капельки пота. Она держала темп довольно долго, лучистой лисицей извивалась вдоль тропы, пока волнение не накрыло с головой, заставляя замедлиться. Машка не знала, что именно она хочет услышать, а слова Тимофеевны о том, что папа вел в Дубках и близлежащих деревнях "дела" начали терзать девичью душу. Ещё несколько плавных изгбов дорожки, и Машка с удивлением распахнула черные глаза, уткнувшись носом в надломленный кривой камень, разрезающий полотно тропы надвое. Она легко мазнула по нему взглядом, хмыкнула непокорно, хлестко коснулась шершавой поверхности тонкими пальцами, а потом обошла его справа, где трава с уважением отступила от пыльной дорожки, продолжая путь: тропа тут казалась шире, просторнее, отчего Машка приободрилась - возможно, ее цель уже близко. Ориентироваться в том, сколько она уже преодолела в лесу девушка не видела смысла: одни и те же ёлки, осины и бесконечный бурелом кустов, затягивающий в глушь. Несколько раз она доставала из рюкзака бутылку с водой. Съела, рыча и облизываясь от удовольствия, наспех купленный ещё в городе пирожок с картошкой. Спела несколько песен, горланя их на весь лес, отчего тревожно вторили ей напуганные птицы. Рассказала вслух два совершенно мерзких анекдота, представляя, как краснеет Катюша, злится Люся и гогочет над ними от пуза Петька. Даже всплакнуть успела, чувствуя лёгкое одиночество и пожалев, что не взяла друга с собой. И совершенно не заметила, как блеснул в высоких кронах красный закатный луч, как прохлада опустилась на плечи, и как глаза постепенно привыкли к надвигающейся темноте. - Твою мать... - зашипела Машка, озираясь по сторонам, припуская по тропке быстрее. Дорога стала извилистей, словно скрутилась от боли змея, сумерки настойчиво сгущались, чернея в острых кустах. Машка снова выругалась, потом ещё раз, ещё раз десять, пока не позволила себе жалобно всхлипнуть, раз все равно никто ее слабости не видит. - Сука... - узкие стебли осоки царапали кожу на ногах. - Бля... - ветки тянули к ней свои лапы, то и дело ероша короткие волосы, норовя кольнуть глаза. - Срань... - она, шипя себе под нос проклятия, вытащила из рюкзака фонарик, предусмотрительно собранный в дорогу, который ещё дед по молодости в лес таскал, и посветила перед собой: стена спутанных кустов и травы оказалась так близко, что Машка невольно вскрикнула. Дернулась в сторону, накалываясь, как хрупкая бабочка, на высокие столбы елей, потом в другую, попадая нежным бочком в злой малинник, а потом и вперёд, туда, где ещё минуту назад точно была тропа. Острый луч метался по траве, деревьям, по стволам и хитросплетениям растений. Машка дышала тяжело, но старательно держала себя в руках. - Без паники, - шептала она горячо себе под нос, продираясь сквозь преграду. - Только, блять, без паники... Но паника накрывала. Сперва сковала затылок, словно кто-то холодную ручищу на него положил, потом сползла на шею, деревенея в плечах и наконец, падая стылым камнем в живот. Машку скрутило так, что даже коленки вздрогнули, она жалобно заскрипела, облокачиваясь на дерево, зажмурилась, тыча слепо фонариком вокруг себя. Передёрнуло так, будто все тело прошил насквозь электрический разряд: чуть в стороне, но так мучительно близко, словно подглядывая за девушкой, стоял, зажатый меж двух исполинских елей, небольшой домик. Поросшая пышным мхом двускатная крыша. Широкая кирпичная труба. Два узких окошка по длинной стене и два почти слипшихся меж собой - по короткой, с угла которой Машка даже сквозь сумерки рассмотрела три косых ступеньки и дохлый навес. К стене с одной стороны домика была прислонена кривая самостройная лестница, упирающаяся в ребристый скат крыши, а рядом с ведущей к ступеням тропинкой врос в траву изодранный временем пень. Машка передёрнула плечами. Читала она и истории в журнале Inter-Полиция про сбежавших со службы солдатиков, промышляющих разбоем в соседних деревнях и скрывающихся в старых лесных сторожках, ровно таких, как эта. Читала и про то, что помимо разбоя, они не гнушаются старух насиловать и убивать тех, кто случайно наткнулся на их пристанище. Именно поэтому первое, что Машка сделала - это шагнула назад, в темноту. Притаилась, всматриваясь до боли в глазах в блеклые окна, пытаясь отыскать в них признаки солдатской жизни, но дом стоял тихий, мрачный и немой. Она изучила его со стороны вдоль и поперек, изгрызла взглядом удивительно ровную для такой старости крышу, ушедший в землю край стены и липкие шлепки мха на печной трубе. Дом по-прежнему молчал. Машка поежилась в неожиданной августовской прохладе ночи, потерла острый локоть, едва прикрытый коротким рукавом летней легкомысленной рубашки, шмыгнула холодным носом и потихоньку вышла из укрытия. Страшно было до одури. Но ещё сильнее хотелось спрятаться от пробирающей до костей темноты и ощущения, будто каждое дерево вокруг имеет глаза. А каждый куст - руки с корявыми пальцами, на которые отчаянно хочет насадить ее тщедушное тело. Она протрусила по тропинке почти вплотную, споткнувшись о пень, на который все это время, казалось бы, смотрела, потом попыталась заглянуть в окно, щуря глаза, но внутри было не видно ни зги, поэтому девушка обошла домик стороной, скрипнула ступенями, приближаясь к косой, неплотно закрытой двери. Удивительно, но у сторожки даже имелась небольшая веранда, крышу поддерживали тут три сомнительного вида столба, а пол был устлан побитыми временем серыми досками. Машка проскрипела шагами ещё ближе к двери, схватилась за ручку дрожащими от напряжения пальцами, когда краем глаза заметила слева тень. Вскрикнуть не успела. Лишь заскулила, когда огромная черная сила вдавила ее всем телом в дверь, вжимая больно лицом прямо в доски, выкручивая руки и прессуя рюкзак почти в позвоночник. В глазах, хоть вокруг была темнота, у Машки все равно померкло, боль прошила тело насквозь, ноги задрожали, но она чудом осталась в сознании, пульсирующем внутри, хоть отчаянно и мечтала умереть сейчас. Существо позади зарычало, приблизилось, а Машка почувствовала жар, обдавший шею и затылок, от которого, впрочем, похолодела в ужасе, когда хриплый грудной голос почти прошипел ей в висок: - Тебе что надо?