Смородина со вкусом лжи

      Антон хочет спать.       Это единственная мысль в его голове, пока они с Арсением идут по коридору института в сторону нужной аудитории, в которой должна состояться следующая пара. И это единственная мысль в его голове за последний месяц, потому что, как оказалось, жить с парнем-паникёром — то ещё наказание.       Антон вспомнить не может, когда последний раз спал нормально, ведь Арсений вбил в свою прекрасную голову, что он беременный — и хоть об стену бейся, не переубедишь его. Даже тесты не способны его мнительность усмирить. А их, к слову, этот чудик сделал уже такую кучу, что Антон, бегающий каждый раз в аптеку, спокойно может стать амбассадором чёртовых тестов на беременность. Он так и видит эту рекламу: «Если ваша омега поехала головой на почве собственной паранойи, подарите ей тест, а лучше — бегите куда подальше».       Невыносимо.       И Арсений просто невыносимый стал. Антон уже сам начинает верить в его беременность, потому что иначе объяснить его поведение просто не в силах. Бежать от него, конечно, никто не собирается. Но делать со всем этим определённо что-то нужно. Сил нет каждый раз отсыпаться на лекциях, потому что тебя будят среди ночи с криками: «Антош, меня тошнит, кажется, у меня токсикоз начался».       — Арс, — Антон останавливается, улыбаясь устало так, будто вся тяжесть этого мира на его плечах лежит. На деле же, на его плечах сидит этот невозможный, неугомонный, псевдобеременный дурик, — может покушать сходим? Хочешь что-нибудь? — кивает в сторону буфета.       Если бы терпение можно было сравнить с песочными часами — у Антона осталось пару десятков секунд. Арсений смотрит на него так непринуждённо и бодро, что в пору гордиться своей обходительностью и вниманием, — омега заласкан, залюблен, окружён заботой и ананасами в банке посреди ночи по первому требованию, — но от этого его и закусать хочется, сжимая в объятиях изо всех сил от переизбытка умиления и усталости.       — Я… — задумывается канатоходец по нервам Антона, нос кривит. — Нет, не хочу ничего. Пахнет оттуда неприятно, меня аж тошнить начинает, Артёму не нравится, — поправляет свой рюкзак на плече спокойно совершенно. Не слышит, как с верхней ёмкости в нижнюю оглушительно громко падает последняя песчинка.       — Арсений! Какой Артём? — Антон аж воздухом давится, потому что это возмутительно. — Во-первых, ты охуел? Выбрал имя ребёнку без моего ведома? Во-вторых, нашего ребёнка никогда не будут звать Артёмом. В-третьих, ещё вчера ты говорил, что это девочка. И в-четвёртых, ты, блять, не беременный! Успокойся, ради всего святого!       Срывается. Антон откровенно срывается. У него уже нервы не выдерживают весь этот бред слушать про беременность. Он не рад уже, что они вообще сексом занялись. Знал бы, хранил бы целибат до выпуска, пока они на ноги не встанут, чтобы у Арсения поводов не было настолько себя накручивать.       А это чудо смотрит на него ещё глазами своими небесными, раскрытыми широко, невинный такой, — ну просто ангелочек. Его светлыми радужками можно грехи отпускать, каждый, а потом новые бесчинства творить и так по кругу.       Сил уже никаких нет на этого Арсения.       Разлюбить уж точно никогда не хватит.       — Я спокоен! Это ты кричишь! А мне, между прочим, нельзя нервничать в таком положении! — подбородок вскидывает гордо, сопя изо всех сил во всём своём праведном гневе. — И знаешь что? Я сам за тестом схожу, спасибо!       — Да я не… — Антон теряется на пару секунд, делает шаг ближе и прижимает Арсения к себе крепко, плевав абсолютно, что вокруг другие студенты ходят, а они всё ещё строят из себя двух альф. — Извини, я не кричу. Маленький, ну в каком положении, а? Ну чего ты себя накручиваешь? Ты действительно так хочешь беременным быть? — в шею целует, выдыхая устало совершенно, потому что правда чувствует себя мокрой солью — не высыпается совсем. — Куплю я тебе тест ещё один, если тебе так легче будет, только перестань накручивать. Давай в кафе сходим в наше, раз тут ничего не хочешь?       Наступившая в момент тишина, — их личная, без всего того шума, что вокруг производиться продолжает невольно, — не губительная и не холодная. Арсений о чём-то думает — Антон чувствует это по его изменившемуся дыханию и тому, как он в руках, сильно стиснувших, расслабляется, — главное — дать ему это мгновение…       — А почему тебе Артём не нравится?       …Или не давать.       — Ар-р-р-рс, — Антон рычит тихо, отстраняясь и в глаза заглядывая. — Заебало, честно. Я пошёл есть, если ты не голоден, можешь в аудиторию идти. Я не желаю больше это обсуждать, ясно? — и обходит его, направляясь в сторону столовой.       В помещении шумно, почти все студенты собрались, чтобы перекусить, и Антон оглядывается вокруг, вылавливая взглядом Эда и Серёжу, которые сидят за одним из столиков, и идёт прямиком к раздаче, боковым зрением замечая, что Арсений рядом семенит, но говорить с ним не торопится, выбирая себе еду. Может, если его игнорировать, он успокоится наконец?       — Знаешь, Антош, если тебя раздражает одно моё существование, — выдыхает этот ходячий тревожник буквально через пару минут после начавшегося строго по плану Антона тотального молчания, — я могу действительно уйти в аудиторию.       — Арсюш, ну чего ты несёшь? — Антон еду на поднос ставит и движется в сторону, чтобы другим не мешать. — Ты меня не раздражаешь, просто я не хочу обсуждать эту тему. Покушай лучше что-нибудь, — он улыбается нежно. Не может долго на Арсения сердиться, даже когда тот невыносимый совсем. — Ты последний раз вчера ночью персики свои консервированные ел. Нельзя же так, — добавляет обеспокоено, будто и не было этой перепалки.       — Не хочу, — головой качает поникше, взгляд в сторону столика с ребятами кидая. — Я… — губы поджимая в своём извечном невербальном жесте: «Я в домике». — Ладно, это не столь важно. Ты хочешь к парням подсесть?       — Боже, это невыносимо, я не могу на тебя такого смотреть, и ты это знаешь прекрасно, — Антон глаза трёт устало, забирает свой поднос, но вместо того, чтобы к ребятам пойти, идёт за только что освободившийся стол. Ждёт пока Арсений рядом усядется, встаёт с места, чмокает его в макушку и к раздаче уходит. Возвращается уже с его любимым творожным десертом в руках и ставит на стол. — Поешь, если захочешь вдруг, — улыбается, рукой его руку ловит и сжимает слегка. — Ну чего ты так расстроился? Давай к омегологу сходим, если тебе спокойнее от этого будет, м?       У Арсения скулы острые, будто из мрамора высеченные, трогает пастельная розовинка. Он на эти персики в йогурте, в стакане просматривающиеся, смотрит так вожделеюще, что сразу как-то дышать легче становится. А потом смотрит Антону в глаза и, после растроганного «спасибо», выдаёт на одном духу:       — Я хотел сходить, но это очень дорого, у меня нет таких денег, почти всё на, — голос понижая до едва-едва доступной слышимости, — подавители уходит. А к государственному я не пойду, мне страшно. Мне говорили, что в бесплатных больницах не врачи, а коновалы!       Антон задумывается на какое-то время. В принципе, он Арсения понимает. Тот ведь рос в обеспеченной семье, у них наверняка были свои врачи и очень даже хорошие. А в государственных клиниках действительно зачастую всё плачевно.       — Хорошо, родной, я что-нибудь придумаю, — выдыхает он, поглядывая на Эда. Вообще, если занять немного у него и добавить свою зарплату, то вполне можно на хорошего врача собрать. Так что да, Антон обязательно что-то придумает. — А сейчас скажи мне, куда бы ты на выходных хотел сходить.       Арсений расслабляется: видно невооружённым взглядом, как плечи свои хрупкие опускает, пальцы Антона своими льдинками цепляет, переплетаясь с нежной улыбкой на губах, а ещё ложечкой увлеченно лакомство собирает — сдаётся всё-таки под влиянием соблазнительного десерта, — жмуря глаза от нежной текстуры и удовольствия.       — А ты бы куда?       — Я ведь тебя спросил, — Антон усмехается, руку свою от Арсения забирая. — Мне опять самому думать? Хочешь, сходим на курсы для молодых родителей? — и смеётся тихо.              Да, Антон ужасный человек, но удержать себя от очередной шутки просто не может. Ну или мог бы, если бы знал, чем это будет чревато.       У Арсения загораются глаза.       Когда у Арсения загораются глаза, где-то в космосе взрывается очередная звезда.       — На парные танцы пойдём. Я как раз на днях с одной омегой в кафе-баре разговорился, у неё своя студия по Хастлу. Давно хотел попробовать! Там тотальная импровизация и акцент на общение телами, — смартфон из кармана джинсов достаёт так воодушевленно, — я тебе сейчас всё покажу!       — Только попробуй! — Антон телефон из его рук вырывает, откладывая на другой край стола. — Никаких танцев! Только через мой труп. Мне их и тут хватает, — он на Эда оглядывается, убеждаясь, что тот ещё не ушёл. Надо бы отправить Арсения на пару, а самому с другом про деньги поговорить. — И вообще, если вдруг окажется, что ты не беременный и просто ебал мне мозг всё это время — а я уверен, что это так, — тебе придётся очень-очень долго отрабатывать, — к уху склоняется, шепча тихое: — Помнишь, как в первый раз?       То, как Арсения медленно пробирает от дрогнувших пальцев рук до самой макушки — да и бёдра под столом наверняка сладко напрягаются, — зрелище непревзойдённое. Антон бы увековечил это на видео и пускал для себя на повторе. Но зачем? У него есть свой личный оригинал.       Во всех смыслах.       Арсений покрасневший такой, голосом, в момент осипшим, пытается с речью совладать, выдать что-то хоть немного возмущённое, но всё тщетно. По запаху ясно — приятно взбудоражен. Ну конечно, Арсений никогда их первый раз не забудет. И Антон только довольно ловит вдохом короткий и тихий стон с закусанных губ.       — Я это вообще-то всем существом своим чувствую, Антон! — лепечет вымученно. — Такое тяжело придумать, знаешь ли! Понятно? Посмотрим ещё, кто кому отрабатывать будет! — под столом мягко носок кеда на кроссовок Антона опуская.       Стервец любимый.       — Мне не за что отрабатывать, потому что я плохого ничего тебе не сделал, — Антон фыркает. — Я тебе тысячу раз говорил, что если вдруг ты действительно беременный, то я приму это. Мы справимся. Но дело ведь не в этом, а в том, что ты сам настолько в это веришь, что боишься уже, что по итогу бредом всё окажется, — изрекает философски, поднимаясь с места, так к еде и не притронувшись. — Что-то у меня аппетит пропал. Пойду Эда покурить позову, а ты иди с Серым в аудиторию, тебе же дымом дышать наверняка нельзя.       — Вредная ты задница, Шастун! — слышится вдогонку не упрёком, но явным возмущением.       — Эд, — Антон игнорирует этот выпад в свою сторону, походит к другу и тут же за руку его хватает, не давая даже доесть, и тащит за собой к выходу, — хватит жрать, пошли покурим, поговорить надо, — ворчит на ходу, пока Эд даже опомниться не успевает от его бестактности и наглости.       У него куриная ножка так в зубах и остаётся, — он за неё так-то бабла отвалил и расставаться с ней не собирается совершенно, — а мимо проходящие студенты сторонятся их так, будто проказой заразиться опасаются.       Ну или бешенством.       — Ы ауеый! — ножку свою треклятую всё-таки рукой подхватить догадывается, облизывая жирно блестящие губы. — Ты ахуел, блять, говорю! Опять с Арсом посрался? Слушай, может нахуй его, а? Ну полно же невыёбистых, Тоха.       — Ща ты на хуй пойдёшь, — рычит Антон, продолжая путь к выходу. — Мне помощь твоя нужна. Этот придурок всё ещё загоняется, что беременный. Можешь мне денег одолжить до следующий зарплаты? — на одном дыхании выговаривает, выходя на улицу и сразу же прикуривая нервно. — Братан, выручай, у меня сил уже нет, — ноет почти. — Пожалуйста.       Эд в свете полудня выглядит как восставший мертвец со своими этими репетициями по ночам и пробными записями песен. И в довесок с меланхолично задумчивым мордасом — ну просто сошедший с учебников Гераклит или Платон, одна хрень, они на всех иллюстрациях тоже серые и хмурые.       — Вы ж, бля, уже всю аптеку тестовую обоссали и результата ноль. Ему ваще чё хочется? Быть пузатым или не быть? Я уже запутался, — курицу свою грызёт несчастную заместо сигареты. — Хуйня вопрос, чувак, скок надо — сток и откашляю. Ток ты это… — откусывая хрящ с кости с бесстрастным чавканьем. — Не в дровах же ж свой хуй нашёл, Шаст, блять. Он тебе мозги только так трахает. Оно те всё точно надо?       — Да я сам не понимаю, чего он хочет. Но мне почему-то кажется, что, если окажется не беременным, то расстроится ещё сильнее. Я его вообще не понимаю, — Антон затяжку делает, пепел нервно стряхивая. — То он не хочет торопиться, то роль родителя на себя примеряет, а я… в ахуе я, если честно, — ещё одна затяжка. — Я люблю его, вот и весь ответ на твой вопрос. Пусть он хоть тысячу раз мне мозг трахает, это ничего не изменит.       Эд пальцы совершенно не эстетично облизывает, кость обглоданную в урну рядом закинув. А потом смотрит так неприятно в упор, будто ощутил надвигающуюся опасность или ещё что похуже. Подходит ближе, шумно носом воздух втягивает совсем рядом от Антона, рот приоткрывая в нечитаемой эмоции:       — Блять, чем это от тебя воняет?       — Чаго? — Антон брови вскидывает, пытаясь себя обнюхать, но не улавливает ничего необычного.       — А, стопэ, всё, я кажется понял, — руки о брюки вытирает с праздным облегчением, — так пахнут подкаблучники. Мне просто надо привыкнуть, чувак, — угорает напрочь бессовестно в своей излюбленной манере, пачку сигарет пытаясь в карманах кожанки нащупать.       — Ах ты козёл, пошёл ты! — Антон сначала очень хочет втащить этому придурку, но после тоже ржать начинает звонко. — Да похуй мне, буду подкаблучником, если Арсений счастлив будет. А на тебя я ещё посмотрю, когда ты влюбишься, — он даже отрицать не собирается, что Арсений из него верёвки вьёт, потому что в этом нет никакого смысла.       — Ну пиздец, — щерится беззлобно, по-братски по плечу ладонью не до конца чистой, наверняка, прихлопнув, — а раньше втащил бы мне до кровавых соплей… — выдыхает с ностальгией, нечитаемо в небо куда-то посматривая: ну прямо эксперт по облакам. — Шаст, бля буду, но я реально за тебя, чувак, понял? Хоть пидораха ты, хоть тапочник — одна хрень. Лишь бы ебался в кайф. Во всех смыслах, — добавляя последнее с неприкрытым ехидством. — Те наличкой кста или закинуть?       — На карту кинь, я Арса в клинику записать хочу, вряд ли там наличкой принимают, — Антон окурок в урну выбрасывает, тоже в небо смотрит, — не так, конечно, экспертно как Эд, но всё же — вздыхает тяжело и думает, что пора бы в церковь сходить и свечку за свой упокой поставить, потому что, чтобы долг Эду вернуть и с голоду не сдохнуть — с запросами-то Арсения, — придётся пару… десятков подработок в кафе взять. — И, спасибо, чувак. За всё спасибо, правда.              — Ступай уже, крестьянин, потом должок воротишь, — говорит, затягиваясь наконец-то и закашливаясь одновременно с этим от смеха. Эд вообще часто давится, как не помер ещё — загадка. — Придумал. Бабосики можешь не возращать, а вот крёстным меня сделаешь, и не ебёт ваще, будет твой против или нет. Я буду ахуенным крестным, матери твоей хуй с мою ногу, так скажет «слава богу», епт!

***

      Клиника действительно хорошая. Дорогая, рассчитанная не только на физическую помощь клиентам и пациентам, но ещё и на моральную. Арсений читал как-то одну книгу по архитектуре с элементами психологии, там много всего изложено было как раз про важность равновесия между этими двумя статусами. Ведь о каком вообще желании обследоваться и поддерживать своё здоровье может идти речь, когда тебе ни на минуту задерживаться в стенах коридора не хочется, не то что сидеть и целенаправленно ждать своей очереди.       Тут ждать вполне себе комфортно. Атмосфера более чем приятная. Вокруг вкусно пахнет каким-то освежителем воздуха, — никакого вам веяния спирта, затхлости или хлорки, — то ли лимончиком, то ли дюшесом, у Арсения два этих запаха в ассоциативном ряду находятся настолько близко друг от друга, что он мог бы написать диссертацию про их одинаковость в его системе рецептурных координат.       Арсений вообще всё, что угодно может сейчас делать, но единственное, что получается у него на данный момент неукоснительно и чётко — покачивать ногами в такт идущих на стене часов и коситься на Антона с завидной периодичностью. Антона, смотрящего на него безотрывно в ответ обещающим много всего хорошего и плохого взглядом. Антона, который уже внутренне готовился простится с месячной зарплатой и одолженными деньгами Эда, — Арсений был посвящён в душещипательную историю, но не сломлен духом! — но всё же притащил его в эту больницу буквально насильно, поставив перед фактом рано утром о записи и наспех собрав без всяких этих фенов и утюжков, ведь: «Ты к врачу, Арс, или на подиум?». Антона, чья рука, не смотря ни на что, продолжает поглаживать трясущуюся его, сжимая у себя на коленях и щекоча запястье в целях отвлечь и вытащить из потока мыслей.       Как же Арсений его любит.       И глаза прикрывает смиренно, пытаясь к себе прислушаться и понять, что он вообще тут делает, удивляясь в страхе, до чего его тревожность иногда может доводить.       — Антош, — голос едва подавая, чтобы не шуметь на удобном диване, — а вдруг я действительно беременный?       — Родной, — Антон руку его к губам подносит, целует костяшки пальцев и улыбается нежно так, как может только он, — Арсений в этом уверен на все сто процентов, — послушай меня, я ведь уже тебе тысячу раз говорил, но скажу в тысячу первый: я люблю тебя и буду рад, если ты носишь моего ребёнка. Мы с тобой справимся со всем, слышишь? Ну что ты трагедию разводишь? Всё хорошо будет при любом раскладе. И я буду любить тебя тоже при любом раскладе. Не нервничай так. Мы просто убедимся, что всё хорошо. Что с тобой всё хорошо или… — на живот его взгляд кидает. — Или с вами. Иди ко мне, — руки для объятий раскрывает, зазывая в них.       У Арсения колоть в носу предательски начинает только от одних этих слов, и он к Антону своему тянется со звонким поскуливанием, бубня скороговоркой:       — Как ты меня такого терпишь, понять не могу, Антоооон, мне так страшно, я тебя люблю, спасибо, что со мной пошёл, — в объятиях родных маленькой совсем и незначительной для этого мира пылинкой утопая, но при этом в руках Антона чувствуя себя самый нужным и желанным на этом свете. И этот контраст урчать заставляет тихонько, ласково так, в низменном желании продемонстрировать своему альфе, как Арсению с ним хорошо.       Дверь кабинета «акушера-омеголога Маркушева О.В.» отворяется совершенно бесшумно, уравновешенно так, без суеты. Предыдущий клиент выходит в коридор с мягкой улыбкой на губах, и это странным образом обнадёживает, вселяет какую-то уверенность в том, что хотя бы с клиникой они не прогадали, — Антон просто умница. И Арсений отлипает от него нехотя совершенно, вставая с насиженного места и, не успев даже уточнить у Антона, останется он в коридоре или решит зайти с ним, сталкивается с лучистыми серыми глазами молодой медсестрички.       — Арсений Попов, правильно? — дожидаясь кивка с учтивой улыбкой, — Можете уже проходить, — а затем взглядом мельком по Антону мажет, кивая понятливо, но плавно качая головой. — Ваш супруг может пока подождать Вас здесь или в холле.       И вот тут-то вся уверенность куда-то испаряется. Голубые глаза начинают взволнованно бегать по интерьеру.       — Я с ним пойду, — Антон с места встаёт и тоном таким говорит, будто это само собой разумеющийся истина, и озвучивать её даже смысла никого нет. — Я читал, что у вас так можно, — а после Арсения за плечи берёт и к кабинету подталкивает, улыбаться продолжая.       Медсестра только сторонится немного удивлённо, видимо не каждый день альфы в святая святых вслед за своими омегами заходят, всё же в медицинских обследованиях мало приятного и привлекательного. Но Арсений на неё уже внимания никакого не обращает, прихватывает Антона ладонью за большой палец руки, заходя вместе с ним в светлый и уютный кабинет. Если не обращать внимание на орудия пыток.       Много орудий.       В глубине помещения, за небольшим, но удобным столом чинно восседает пожилой мужчина, улыбчивый, седой настолько, что аж белоснежный, и аура от него исходит такая отеческая, что Арсений мог бы даже успокоиться, если бы не ситуация с которой он сюда пришёл и не выпрыгивающее из горла сердце.       — Здравствуйте, молодые люди, — негромкий, но чётко произносящий каждое слово, видимо издержки профессии, — присаживайтесь пожалуйста, начнём со знакомства? — приглашая радушно сесть напротив. Благо, второй стул всё-таки существует для таких опекающих и любящих, как его Антон, и Арсений наконец-то начинает дышать полной грудью. Значит точно не сделают замечание и не выставят.       — Добрый день, — здороваясь сдержанно и присаживаясь на предложенные места, спасительный большой палец из хватки своей никак не выпуская.       — Здравствуйте, — Антон взгляд на него кидает, а затем снова на врача переводит, забирая руку, чтобы ему протянуть. — Антон, — представляется спокойно совершенно, точно походы к врачу для него — то же самое, что зубы с утра почистить. — А это Арсений, вы извините, он нервничает сильно, — улыбается нежно.       И Арсению в пору лужицей счастливой от этой улыбки расплываться, — он и расплывается почти.       — Да… извините, я сегодня правда сам не свой, — но всё же чувство вины подстёгивает взять свои мозги набекрень и вправить на место, и он здоровается с врачом уже полноценно, приподнимается, жмёт руку с тонкой, безусловно напряжённой улыбкой, но всё же искренне желая её подарить.       — Приятно, Антон, Арсений, ко мне редко приходят парами. Считаю подобные моменты бесценными. Так что всё хорошо, Арсений, не волнуйтесь, я здесь, чтобы выслушать Вас и постараться помочь, — ухоженные руки пожилого мужчины спокойно проходятся по клавиатуре с какой-то безусловно важной целью, воспалённый беспокойством мозг Арсения предполагает, что для заполнения недостающих данных в анамнезе. Ну или уточнения каких-то деталей. — Меня зовут Олег Валериевич. К сожалению мне не передали Вашу историю болезни, Арсений, поэтому придётся заполнить небольшую анкетку, Вы не против?       — Нет, конечно не против. Мои данные… в Омске.       — Забыли перевезти? Понимаю, эти переезды — одна сплошная нервотрёпка.       — Да… забыл перевезти.       Холодная ладонь снова ловит пальцы Антона. Так спокойнее.       Спокойнее отвечать на смущающие вопросы про первую течку, первый секс, предохранения, название препаратов, которыми Арсений на данный момент регулярно пользуется и на многое другое. Легче всего даётся стандарт: ФИО, дата рождения, место проживания и другие будничные нюансы, — так он думает, до момента, пока Олег Валериевич не огорошивает следующим внезапным вопросом:       — Могу я узнать полное имя-фамилию-отчество Вашего супруга? — с доброй улыбкой.       И отчего-то второй раз «супруг» за один день заставляет слиться краской лица с, — как бы сказали колористы, — лососевым цветом. И не потому что неприятно, скорее волнительно, ярко, щекотно. А ещё не хочется признаваться, что они не в браке. И Арсений хрипит непослушным голосом:       — Конечно можете. Да, Антош? — сопя совершенно разнежено. Арсений и забыл уже зачем они тут за всеми этими заполнениями бумаг и весёлыми викторинами.       — Конечно, — Антон всё ещё невозмутим абсолютно. Он кивает, руку Арсения большим пальцем поглаживает и на врача с улыбкой прежней смотрит, — Антон Андреевич Шастун. Только мы пока что не в браке. Сами понимаете, нужно учёбу закончить.       Врач на удивление от этой новости не огорчается совершенно, наоборот, смотрит с одобрением и так по-старчески заговорщически, как действительно могут только всезнающие деды, — с лукавинкой и участливостью. Что ещё более удивительно — не огорчается и Арсений. Кивает абсолютно гордо, ладонь любимого человека своей, теплеющей жамкая, и думает, что действительно, быть в крепких и счастливых отношениях ничем не уступает узам брака. У них пока просто нет времени и возможности, но всё ведь впереди. Слова Антона так душу греют и дарят бесценное ощущение незримой убеждённости в светлости будущего, что даже сердце наконец-то перестаёт пытаться проломить собой рёбра.       — Хорошо, — удовлетворённо протягивает Олег Валериевич, — с формальностями покончено, теперь можем приступить к главному. Арсений Сергеевич, — из-за стола поднимаясь бесстрастно и подходя к умывальнику, — на что жалуетесь?       — На самом деле ни на что такое прям особенное… — вспоминая резко и своё предобморочное состояние в коридоре и грозящееся инфарктом сердце. — Я, наверное, беременный.       — И сколько Вы уже «наверное беременный»? — интересуясь безмятежно.       — Где-то… месяц.       — Сейчас всё посмотрим.       — Вы прямо туда… — у Арсения голос сдаёт и подрагивает. Он конечно был у омеголога и неоднократно, но в связи с отсутствием половой жизни обходился только УЗИ, в так называемое «прямо туда» ему никогда не лазили.       — Давайте для начала Вы ляжете на кушетку и я осмотрю ваш животик. Пускай Антон поможет Вам разместиться с удобством, а я сейчас надену перчатки и приступим.       Антон рядом в мгновение ока оказывается, в очередной раз Арсения ахнувшего на руки подхватывая и на кушетку укладывая, будто он тяжело раненый — от этого даже как-то неловко, хотя и хорошо до одури. А после он улыбается снова и шепчет тихо:       — Не переживай, я рядом и очень тебя люблю.       И в этот момент ассоциация с тяжело раненым перетекает в статус «убитым», потому что Арсению стыдно до поджимающихся пальцев на ногах в абсолютно безбашенно разноцветных носках, а ещё так же сладко. И не будь рядом Олега Валериевича, Арсений бы просто не сдержался и на кушетке бы уже лежало двое. Явно не в ожидании осмотра.       — Антош, я передумал, я не хочу узнавать правду прямо сейчас, через пару месяцев само как-то узнается, слышишь?       Кашель пожилого омеголога привлекает внимание тут же. Арсений захлопывает рот с откровенно смешным и характерным щёлканьем, — нижняя челюсть соприкасается с верхней, — и в раз обмякает на удобном кожзаменителе бездыханным трупом.       Это Олегу Валериевичу как раз таки на руку. Край толстовки беспрепятственно задирается к груди по прежнему не подающего признаки жизни Арсения, его Олег Валериевич поручает ответственно держать Антону, чтобы не съезжать, бледного, как мел, и прикинувшегося ветошью Арсения, понятно без слов, сейчас лучше не трогать.       Кожи касается латекс перчаток, на удивление тёплый и приятно сухой; пальцы безжалостно пальпируют, нажимают внизу живота, с надавливаниями проходятся вдоль тазобедренных косточек, в довесок ко всему это ещё и сопровождается глубокомысленными «ага» от врача.       Но в какой-то момент становится даже более, чем всё-равно, потому что голубые глаза морской волной налетают на усеянную зеленью отвесную скалу взгляда Антона, рассыпаются брызгами-искрами счастья, впитываются, врезаются в земляную глубь на веки вечные, вот прямо туда, где у Антона на радужке карие крапинки гетерохромии.       — Животика у Вас совсем нет, Арсений. Ни ярко выраженного, ни слабо. И уплотнения никакие не прощупываются. Предлагаю взять у Вас кровь на ХГЧ. Вы же ничего утром не кушали? Я сейчас дам направление на УЗИ. Сегодня процедурная работает до шести вечера, так что времени у вас ещё полно, посидите вдвоём в холле, у нас разные снеки для посетителей имеются, если Антон захочет перекусить, и водичка в свободном доступе, — вещает абсолютно деликатно, отходя от Арсения с Антоном, чтобы над душой не стоять, и возвращаясь обратно к своему столу. — Арсений, только Вам обязательно нужно много водички выпить. Литр-полтора, пока не захотите в туалет. Тогда обратитесь к девушкам на регистратуре и они проводят вас к нужному кабинету. А потом подождёте немного и с готовыми результатами ко мне, чтобы не мучать вас, сегодня всё быстренько узнаем и выясним. Договорились?       — Договорились, — Антон отвечает за него, поправляет его толстовку и гладит по волосам успокаивающе так, нежно. А после помогает усесться на кушетке, дожидаясь направления от Олега Викторовича.       Арсений только вздыхает и кивает в унисон этому вздоху, на всё согласный и уже успевший сто раз перебояться и забояться снова, так уж сложилось, что врачей он с детства не переносит, а сейчас страх перед неизвестностью в моменте ещё сильнее усугубляет существующую фобию.       Ситуацию спасает присутствие Антона.       Только оно.       И Арсений в который раз за время пребывания здесь мысленно благодарит его за то, что не оставляет ни на минуту, своими нервными поглаживаниями скоро грозясь протереть в родной ладони дырку, — исключительно с нескончаемой любовью и преданностью!       Перед уходом из кабинета, Арсений, сумев наконец-то перевести дух, собирает бардак мыслей в голове и сдержанно интересуется будут ли у него брать кровь из пальца или всё-таки из вены, — предчувствует ответ заранее, но всё-таки преследует цель успокоиться полностью, удоволетворившись ответом.       А уже в коридоре, спокойно идя с Антоном под руку, объясняет с горящими облегчением глазами:       — Я из вены всегда спокойно и без проблем кровь на анализы сдаю, ни страха, ни преодоления себя, вообще ничего, а вот когда из пальца взять хотят… это давление на подушечку, попытки сцедить и выжать из меня всё, что только можно, сто пятьдесят проколов, просьбы трусить рукой, — у меня же ещё руки вечно ледяные, кровь течёт вообще нехотя, — так что я вечно или зелёный из кабинета выползаю, или вообще в обморок грохнуться норовлю, — не выдерживает искушения, поправляет вскользь русые кудряшки и заправляет их за невозможно милые уши.       Арсений Антона вообще часами тискать готов, этот человек каким-то необъяснимым образом может быть одновременно и богатырём и просто плюшевым мишкой. И у Арсения от этого противоречия каждый раз голова кругом идёт.       А Антон слушает так внимательно, напряжён немного не смотря на то, что вроде как даже Арсений немного подрасслабился, — у них это, видно, поочерёдная акция, — брови свои светлые хмурит. И идёт-идёт-идёт рядышком.       — Арс, — они в холле уже, когда Антон останавливается и без лишних слов тянет его на себя, заключая в объятия. — Я люблю тебя. Просто, чтобы ты знал, какой бы результат нам сегодня не сообщили.       — Я тебя тоже люблю, — Арсений всхлипывает от неожиданности. Только из-за неё. Честное слово. Не ожидал он такой колоссальной поддержки, вовлечённости, — ничего из этого не ожидал. Они смеялись столько по этому поводу, шпильки друг другу озорные кидали, Антон столько раз шутил про это, цеплял сноровисто, потом щёки надутые зацеловывая, а теперь стоит рядом в этом центре для омег и окутывает такой уверенностью одним своим существованием, что… Арсений определённо всхлипывает просто от неожиданности. — Очень люблю, Антош, — поперёк груди изо всех сил стискивая, чтобы вплавиться, впитаться, стать с Антоном одним целым.       Правда идиллия нарушается возмущением какой-то старушки-божий одуванчик, что они встали посреди прохода, — хотя о каком проходе вообще может идти речь в центре холла, — и не обойти их, не перелететь. Но это вызывает только изо всех сил подавляемую ребячливую улыбку, а ещё меняет их место дислокации и наконец-то опускает в удобные кресла рядышком.       — Мне пить надо… — нос чухает задумчиво, на Антона с надеждой глянув, — я так воду не хочу, но не помню, как он сказал. Обязательно именно воду или всё, что угодно могу, главное много? Не помнишь?       — Думаю, лучше всё-таки просто воду, родной, — Антон улыбается, чмокает его в щёку и с места поднимается. — Посиди пару минут, я схожу тебе за водой. Придётся потерпеть, а после в кафе сходим, там поешь и выпьешь всё, что захочешь. Договорились?       Арсений смешок не скрывает абсолютно поплывший, трескается от этого Антона и ничего с собой поделать не может.       — Я твой парень вообще-то, а не ребёнок! — бросает абсолютно влюблённо, как для упрёка. — Слышишь?       — Я знаю, — Антон смеётся тихо, глаза закатывая. — Мне нельзя о тебе позаботиться? — брови вскидывая и руки на груди складывая.       — Ты со мной сюсюкаешься, — нарекает с абсолютно важным видом, ещё бы улыбка на лице перманентно не держалась, вообще было бы хорошо.       — Да, — Антон на корточки перед ним присаживается, руки ловя, сжимая слегка. — Это называется «забота», родной. Но если тебя так бесит, я могу перестать.       — Не бесит, — поцелуй влажный звонким чмоком на родинке Антона оставляет, слишком уж она соблазнительно на кончике носа мишенью горит. — Ты кушать не хочешь? Мне то нельзя, а для тебя, Олег-как-то-там, сказал, что есть снеки. Поешь, неизвестно сколько мы ещё тут сидеть будем.       — Я не голодный, не волнуйся, — Антон снова на ноги поднимается. — Поем с тобой после узи. А теперь я пошёл за водой, а ты сиди тут и… отдыхай, — и улыбнувшись нежно уходит вдоль по коридору.       Отдохнуть без усталости не получается по двум причинам: без Антона как-то совершенно не отдыхается, а ещё рядом подсаживается не в меру говорливая омега. Девушка, судя по внешнему виду, явно уже на последних месяцах беременности, и её светлое и округлое личико просто не может вызывать ни одной другой эмоции, кроме мягкого смирения… Первые минут десять наверное. Потом всё-таки смирение перерастает во внутренний крик о помощи и бегающему по открытому, световому пространству взгляду. Арсений и сам любит, конечно, поговорить, но одно дело с родными людьми, — на крайний случай знакомыми, которые самостоятельно нарвались на беседу, — но вот так, подойти к постороннему, нарушить его личное пространство и заболтать и так гудящую от стресса голову — такого Арсений не понимает от слова «спасите». Ещё и место явно на светские диалоги не настраивающее.       — А ты тоже один, да? Ты не представляешь, Арсений, вот я уже на пятом… Не! Вечно путаю! На седьмом месяце, да? А взяла и выгнала своего из дома!       Ясно. Это та самая дамочка из колоритных рассказов и анекдотов, где у мужей нет имён, только распределение на «мой» и «твой».       — Не было у меня уже сил его терпеть. Я ему говорю: «Слышишь, Дим, ты думаешь я совсем идиотка? Не знаю, что ты не на рыбалку на выходных ездил, а к Светке на дачу?» А он мне: «Да, Жанна, ты идиотка!» Представляешь? Так и сказал! Ещё на рыбу мне в холодильнике указал так агрессивно! А я ж не тупая. Он её купил наверняка у Лидки на Андреевском рынке! От падла! Я как вспоминаю, меня аж трусит!       Голубые глаза смотрят в белоснежный потолок холла, такой ясный, словно разверзлись небеса, показывая своё белое нутро этому миру…       — А ты чего один? Твой тебе тоже изменял, да? Вижу, что изменял! Вот чувствую с тобой какое-то душевное родство, понимаешь? Ты кто по гороскопу? Не весы случаем?       — Ммм?       — Весы?       — Да нет, рыбы.       — Вот, тоже двойственный, ну я так и знала! Так что твой?       — Мой… — затылком на спинку кресла откидываясь в тихой замученности. — А что мой? Люблю его.       — До сих пор? Не смотря ни на что? Золотое у тебя сердце! А я своему бы яйца как взяла в охапку, как бы открутила… — взгляд удавлённый вверх вскидывает, замечая наблюдающего за ними со стороны альфу. — Ой, Арсений, представляешь, я тут кажется кому-то понравилась. Смотрит прямо на меня… что-то я аж заволновалась… Я как, хорошо выгляжу? — голос понижает заискивающе, заставляя Арсения всё же приоткрыть один глаз. Нехотя.       А затем сразу же второй. Уже хотя. Улыбаясь ласково одними уголками губ и брови заламывая в немой мольбе.       — Ты как? — Антон ближе подходит, протягивая Арсению полутора литровую бутылку воды. — Держи, — улыбается, рядом усаживаясь и абсолютно игнорируя наличие постороннего человека. — Всё ещё сильно волнуешься?       Арсений хоть выдыхает с облегчением и тихим «спасибо, Антош», — утыкается виском в мягкое из-за свитера и крепкое плечо, — всё-таки единственное деревенское, что его графская душенька может выносить, это запах Антона, — этой девушки возмутительно много. Потому что его выносить не нужно, его бы наоборот — внести побольше да погуще, не выпуская из пределов своего личного пространства.       Потому что Арсений жадный.       Арсений ревнивый.       — Уже не так, врач картинку обрисовал, и мне теперь немного легче, понимаю наш план действий, и уже даже не так тревожно, — нашёптывает их личную на двоих тайну, голову задирая и морщась довольно от щекотных кудряшек.       А ещё мурашками покрываясь. Уже менее приятными, — намного менее, — потому что та самая Жанна продолжает сидеть, как ни в чём не бывало, непозволительно близко, пялясь в упор взглядом полным осуждения и интереса. Как-будто они с Арсением подружки — не разлей вода, — а тот посмел скрыть от неё что-то крайней важное о себе. Ну или по какой-то другой причине. К ней в голову Арсений залезть не может, да и не хочет совершенно, даже если появится такая возможность.       — Аааа, так это твой? Который тебе… ааааа, — кивая многозначительно и бровями так дёргать начиная, будто в попытках мелькающими морщинками на лбу вырисовать живописное слово «конспирология». — Ну тогда понятно, почему ты так сказал! Он же тут уже несколько минут стоит и пялит на нас! Я сразу что-то неладное почувствовала, надо было раньше повернуться. Слушай, — на Антона взгляд переводя воинственный, — то, что ты такой здоровый не даёт тебе никакого права запугивать Арсения! Он мне уже многое о тебе рассказать успел! — знал бы ещё и Арсений когда и что, вообще было бы прекрасно. — Можешь не притворяться любящим мужем! Я таких на завтрак ем. Вот мой Димка, да, он конечно тот ещё мудак, но он хотя бы суть свою настоящую не прятал! И за это я его, барана, уважаю!       Поток нескончаемого бреда на то и нескончаемый, чтобы не кончаться. А вот Арсений сейчас, кажется, скончается. Потому что не может не засмеяться тихо себе под нос от всего абсурда ситуации, прикрываясь покашливанием, а потом и по-настоящему, как лучший актёр без каскадёра, давится глотком воды и закашливается уже серьёзнее.       — Боже, Арс! — Антон его по спине слегка хлопает, за плечо придерживая. — Родной, ты как? — и взгляд на вторую омегу кидает. — Не знаю, что ты имеешь в виду, но ещё слово и я запугаю тебя, — всё внимание снова на Арсении сосредотачивает. — Бля, ну что же ты у меня неосторожный такой? Нормально всё? Жив?       У Арсения глаза на мокром месте от кашля своего разбушевавшегося и минералки, решившей спасение через нос найти, стекая вниз к подбородку тонкими струйками. И от этого всего смешно так, что у него просто нет никакого шанса на резкое обретение былой отрешенности.       Арсений на Жанну колеблющуюся смотрит, та ртом своим воздух ловит, как краснопёрка какая-нибудь, — уберите рыбу! — и не знает наверняка то ли крик поднять, то ли этот большой и страшный альфа действительно способен на многое и опасен. Антон ведь действительно умеет быть внушительным и впечатление производить такое неизгладимое, что поджилки и через месяцы вместе, рука об руку, трястись продолжают, — проверено лично Арсением. Это ему, в новом статусе и любовь на двоих делящему, иногда забывается, что его «Антоша» под два метра ростом и с замашками заправского воронежского пацана. Но так даже и лучше. Добавляет остринки. Антон многогранен, и Арсений любуется каждой его стороной, без утайки и стеснения — ладно, второе присутствует довольно часто.       — Вдохнул глоток, — вышептывая сипло, чтобы горло своё многострадальное на очередной приступ кашля не спровоцировать. — Просто…       — Я извиняюсь, конечно, — то, что Жанна любит перебивать и встревать в чужие разговоры, Арсений уже успел выучить, даже дополнительных занятий и повторений не нужно, такое не забудется никогда. Он ещё придёт потом и Серёже этот сюр перескажет, — но ты, — пальцем в Антона тыкая, — самое настоящее хамло! Ещё хуже моего Димки!       — Беляева Жанна Петровна?       Проходящая мимо медсестричка учтиво улыбнулась, держа в руках мятного цвета папку. Арсений, предчувствуя скорое разрешение ситуации и избавление от настырного знакомства, аж слёзы, выступившие от смеха, утирает, щекой в грудную клетку широкую вдавливаясь с едва уловимым, снисходительным ворчанием.       — Это я, да!       — Врач Вас ожидает. Давайте я Вас проведу?       — Ох ты ж Господи, конечно проведите, я в ваших коридорах тут сама заблужусь и…       Новая порция словесного поноса потихоньку приглушается где-то впереди, ведомая настойчивой медицинской работницей. Не женщина — героиня.       И медсестра, и Жанна. Главное вторую больше никогда не встречать на тернистом жизненном пути.       — Это писец, — заключает знающе Арсений, на слегка пролитую минералку в досаде поглядывая.       — Ты точно в норме, принцесса? — уточняет Антон. — Чё она вообще говорила? Ты ей жаловался на то, какой я плохой парень, и не верю в твою беременность? — глаза щуря неодобрительно.       Арсения опять на смех искренний пробирает. И он сидит взъерошено, пытаясь рукавом своей толстовки мокрые пятна от воды на свитере Антона промокнуть, трясясь всем телом абсолютно бессовестно от приступа веселья.       — Не, я молчал абсолютно всё время, но услышал о себе много нового. Я у тебя произвожу впечатление угрюмой разведёнки с золотым сердцем, — сощуриваясь в желании ухватить воспоминание за хвост. — А! Ещё ты мне изменял, а я весы. Я за весь «диалог» с ней успел только одну фразу произнести, — заключает гордо, — что люблю тебя сильно. Понятно?       — Понятно, — Антон кривится по детски абсолютно, язык показывает и по носу его щёлкает. — Я тоже тебя очень люблю. Ты точно в порядке? Устал? Проголодался? Пей, пожалуйста, воду, нам скоро в кабинет, — тараторит взволнованно.       Дальнейший акт волнения заглушается несдержанным, но целомудренным чмоком в губы, — просто взасос, — а потом Арсений набрасывается на воду со всей своей природной упёртостью. Сказано выпить полтора литра? Он выпьет…       Он и выпил.       А теперь возлегает на кушетке в кабинете ультразвукового исследования и вымученно кряхтит от сильных нажатий специального сканера, обильно измазанного холодным гелем. Молодой парень-омега со всей внимательностью рассматривает эхографию на экране аппарата, давит на живот с таким усердием и непреклонностью, что Арсений иногда зубы стискивать вынужден, чтобы не пискнуть, — и абсолютно всё это в одной кромешной тишине! С ума можно сойти со всей этой недосказанностью, пытаясь в странном чёрно-белом изображении хоть что-нибудь рассмотреть, хоть чуть-чуть. Ещё и Антону сесть некуда. В коридоре ждать отказался, а тут, вон, стоит-мается со своим ростом и габаритами, места себе не находя. И его Арсению очень жалко. Как свой мочевой пузырь, над которым продолжает измываться медицинский работник.       — Ты сейчас лопнешь от напряжения, — Антон улыбается, подходя ближе, и, присаживаясь на корточки рядом с кушеткой, ловит руку Арсения в свою. — Потерпи ещё немного, скоро домой пойдём, — ладонь к губам подносит, целуя обратную сторону.       Арсений Антона пальцами нежно под подбородком чухает, как раз пальцы удобно по щетине колючей скользят, к шее крамольно соскальзывая и ныряя самыми кончиками под теплую горловину. А потом взгляд вновь к экранчику вскидывает и аж ахает от внезапно пропустившего удар сердца. Оно так замирает болезненно и в то же время трепетно, что Арсений сам своей голос тонкий от умиления не узнаёт:       — Это наш ребёнок?       — Это Ваш яичник.       — А наш ребёнок, он… есть?       Отрицательное качание головой выбивает всякий грунт под ногами, и плевать абсолютно на то, что Арсений лежит, — значит под спиной и задницей! Под всем у него грунт выбивается. И в голове такой гул стоит от осознания реальности, что он действительно накрутил себя до настолько нелепой и бессмысленной ситуации.       Он просто на голову больной. Занесло его знатно.       И от этого стыдно и горько одновременно. Будто мгновение назад плотно засевшее внутри тепло вмиг развивается остывшим пеплом под влиянием льдистого ветра.       Пустота и тишина.       Как они покидают больницу с заверением сестричек на регистратуре, что анализ крови на ХГЧ будет отправлен им на электронную почту, Арсений помнит уже очень слабо. Слишком погружён в себя. Слишком выбит из колеи этим месяцем суеты в никуда.       Слишком.