***
В конце концов, Дилан начинает думать что, возможно, сходит с ума. Или уже сошёл. Без разницы – факт остаётся фактом. Кажется, он либо проклят кем-то, либо проклял себя сам. Возможно, магия, о которой писал Лололошка, существует и теперь его руки навсегда заколдованы криво рисовать своего соседа на любой поверхности. Потому что этому нет логического объяснения, нет объяснения тому, почему он так греховно много думает о бирюзовом цвете и рыжеватых кудрях. Потому что, что чёрт возьми, может заставить человека, ранее не знавшего как таковой привязанности к кому-либо, сохнуть по придурку, периодически завязывающего разговор о несуществующей, невообразимой чуши? Возможно, ответ на это есть в самом вопросе, но Дилан слишком упрям, чтобы принимать это. Потому что он, объективно смотря на ситуацию, сохнет. Во многих смыслах этого слова. И это было бы не особо тревожно, если бы Ло не маячил перед глазами каждую секунду: будь он рядом или снова убегающий по делам — кажется, чужой облик жестоко и чётко поселился в его голове. Но он маячил и маячит, и теперь Дилан и вправду сходит с ума. Держит, грубо свернув пополам, тетрадку на коленях и, хмурясь, стучит карандашом по тёмным линиям немного неаккуратного эскиза, опять знакомые кудри, знакомые глаза и небольшой шрам, идущий от челюсти до глаза. Слишком сосредоточенный, чтобы обращать внимание на мир вокруг, Дилан запирается глубоко в себе, пытаясь вспомнить больше деталей. Это почти смешно, сколько бы он не фокусировался на Лололошке, большинство его черт либо скрыты, либо промелькнули так быстро, что Дилан не успел запомнить – он отчётливо помнит длинные, бледные рубцы, шрамы на руках Ло, явно оставленные чем-то большим и острым, когда тот, засучив рукава, моет посуду. И Дилан даже немного горд своим открытием, ведь если бы он не сказал, что стоит задирать рукава во время мытья, а не ходить потом с мокрыми пятнами, он бы никогда не узнал. И Дилан заинтересован. Настолько, что это почти больно и жуёт его разум. Потому что, сколько ещё этих рубцов спрятано под его одеждой? Что он ещё может найти под этой дерьмовой белой толстовкой? Какого именно оттенка эти яркие глаза, спрятанные под очками? Покрыты ли его ноги, бёдра шрамами? Откуда они вообще? Возможно, если бы Лололошка хоть раз раздевался бы с ним в одной комнате, он... — Не знал, что ты тоже рисуешь. Дилан почти улетает со своего места, с такой силой складывая тетрадь, что та плюхается на пол. Насколько сильно он потерялся в собственных мыслях, сколько он вообще провёл времени, сидя в коридоре университета и занимаясь самобичеванием, включающим в себя карандаш, Лололошку и его отвратительно-грязные мысли? Он резко поворачивает голову и встречается взглядом с Престоном. Блять, иначе не скажешь, потому что Дилан уверен, что Ло с ним общается, он видел, как они тихо что-то обсуждали, и это ещё хуже. Вдруг он мельком увидел его рисунок, распознал в линиях знакомую ему персону? Он ни разу толком не общался с Престоном, ему неоткуда знать, скрывал бы он эту информацию или же сразу побежал бы рассказывать. Поэтому, не успевая принять решение, Дилан смотрит на студента рядом с собой как олень в свете фар – пойман с поличным, хотя и не уверен в доказанности своей виновности. — О, чёрт, извини. — Престон неловко наклоняется вперёд, поднимает проклятую тетрадку с пола, светлые волосы падают ему на лицо. Дилан, оправдывающий себя мыслью о том, что рисует Лололошку из-за его необычной внешности и красоты – он будет отрицать последнее до самой смерти –ловит себя на мысли о том, что совершенно не хочет рисовать Престона. Даже не смотря на то, что объективно может посчитать его красивым. — Кто тебя вообще научил так подкрадываться к людям? — Наконец приходя в себя, Дилан садится прямо и несколько раз моргает. Престон улыбается и чешет затылок, присаживаясь рядом с ним. Кажется, он не настроен на то, чтобы закончить диалог, и Дилан натужно вздыхает, хмурясь. Блондин протягивает ему тетрадку, и он поспешно её забирает. — Извини ещё раз. Я просто удивлён тем, что ты рисуешь. Я знаю, что мы почти не общались никогда толком, но мне приятно видеть, что ты, кажется, получаешь от этого удовольствие. Конечно, удовольствие – прямо сейчас Дилан только и хочет того, чтобы вернуться в общагу и отмыться от собственных мыслей и себя. Подумать только, скажи он сейчас самому себе какой-то там месяц назад, что будет думать о Лололошке без одежды, влепил бы не думая, потому что даже сейчас это звучит как бред. Но оно есть. Дилан не знает, что делать. — Я не рисую. — Он огрызается и отворачивается. — Мне нечего делать. Ты-то что пристал? — Хотел говорить об этом. Я не особо видел, что ты рисуешь, но, э-э, если ты хочешь узнать больше и прокачать свои навыки, я мог бы дать пару советов! — Престон дружелюбно улыбается, но в каждом его действии звучит неуверенность, а сам он напряжён, будто вот-вот готов сорваться с места. Дилан хмыкает и смотрит в сторону. Пару советов? Прекрасно. — Тогда давай. Что мне делать, если я рисую одно и то же? — Он резко поворачивает голову, в упор смотрит на блондина – Престон, кажется, немного смущён внезапной заинтересованностью и склоняет голову. — "Одно и то же"? Имеешь ввиду то, что нет идей и происходят повторения? О, ну, я, наверное, мог бы посоветовать сходить куда-нибудь, возможно, посмотреть что-то новое и... — Нет, нет, я не про это. — Дилан раздражённо взмахивает руками. Пара студентов оборачивается на них, изучая любопытным взглядом, и он недовольно принимает прежнее положение. — Я имею в виду, что делать, если я рисую одно и то же в плане... В плане, я рисую одного и того же человека. И я не могу прекратить. Все мысли об этом. О человеке, типа. Престон замолкает и смотрит на него так, будто Дилан сказал что-то несуразное. Брюнет внезапно чувствует прилив стыда – удивительно, он думал, что слишком хладнокровен для этого. На кой хрен он вообще рассказал едва знакомому человеку о своей одержимости главной хаотичной легендой всего общежития? — ...Это реальный человек? — Задумчиво спрашивает Престон. Внезапно он сияет, будто внезапно получил озарение свыше: — Это... Романтично. Дилан, ты влюбился? О, я даже не думал об этом! Ты всегда казался таким холодным, и Дженна постоянно говорит о тебе как о главном токсике университета, и... Дилан зависает. Он почти не слушает того, о чём говорит Престон. Какого хрена? Не то чтобы он не получал эту мысль раньше, нет, это определённо вело к этому, но ведь не могло это быть реальным, не могло же? Но всё складывается слишком ровно, чтобы внезапно оказаться ложью – он много думает о Лололошке, желает знать о нём больше, даже если отрицает это, чувствует неожиданное тепло, когда тот приносит ему подарки и, в конце концов, даже иногда ловит себя на том, что, о боже мой, думает о том, как он выглядит без одежды. Это ужасно. — Хей? Хей, Дилан, ты в порядке? — Престон осторожно касается его плеча, и брюнет дёргается в сторону как ошпаренный. — Отъебись. — Дилан шипит и резко вскакивает, быстрым шагом уходя в сторону. Он чувствует на себе не понимающий, испуганный взгляд Престона, но игнорирует его, крепко сжимая в руках тетрадку. Всё. Он завязывает с этим. Оно того не стоит.***
Дилан старается изо всех сил. Наверняка, даже вечно рассеянный Лололошка замечает то, как усердно его игнорируют. И Дилан понимает, насколько сильно перемена очевидна. Он старается избавиться от своей привычки, старается больше не рисовать, потому что, серьёзно, теперь он был точно уверен, что окончательно сошёл с ума, так что, возможно, ограничение себя от бумаги и карандашей хороший способ прервать безумие. Возможно, это поможет. Дилан, говоря откровенно, всё ещё не верит. Не верит ни в собственные чувства, ни в слова Престона – глупо говорить подобное, ведь он почти с ним не общался, но Престон художник, а художники обычно романтики, да? Глупейшее оправдание, завязанное на стереотипе, но всё что угодно, пока это даёт ему спокойно спать по ночам. Но он не спит. Несмотря на то, что, казалось, проблема была решена, возникла новая: теперь Дилану хотелось выколоть себя глаза. Игнорирование игнорированием, но Лололошка был упорным: хотя он бегал с явным разочарованием, он всё ещё был рядом, отдыхал на кровати рядом, сидел в телефоне, приносил подарки. И будь проклят Престон за то, что заикнулся про влюблённость – Дилан не мог выбросить это из головы. Легче скинуть всё на него, нежели признать, что это правда, верно? Потому что заместо того, чтобы рисовать Ло из раза в раз, он пялится. Откровенно и постоянно: изучает взглядом чужие руки, слишком уж хорошо запоминает складки штанов на бёдрах, поясницу, каждую торчащую кудряшку. Кажется, Лололошке на это всё равно, либо он просто не замечает, слишком занятый своими делами и выполнением заданий с Фрифлая. Дилан клянётся, что уже видел пару раз, как он таскает в рюкзаке кирпичи. Куда ещё страннее? Но, вероятно, страннее теперь сам Дилан. Довольно глупо то, как простая симпатия для него превысила по странности выбитое окно, дикую кошку и таскание кроватей в "Ларёк". Лололошка сидит на кровати, – редкий момент того, когда он расслаблен, – глаза закрыты, а лицо полно умиротворения. И, честно говоря, Дилан зависает. У его соседа удивительно мягкие черты лица и чистая кожа, тонкие брови немного нахмурены, совсем капельку, едва заметно. И он красивый. Невероятно красивый, но Дилан кусает губу и отказывается произносить это слово даже в своей голове. Он никогда даже не думал, что когда-нибудь будет чувствовать такое притяжение к кому-либо – до последнего верил, что либо не способен, либо просто не нуждается. Возможно, это связано с его общими странностями, потому что Дилан обычно редко привязывался к людям: даже Карла он едва может назвать другом, несмотря на то, как долго они были знакомы. Что уж говорить в таком случае и романтическом, а уж тем более сексуальном влечении. Дилан накрыт одеялом. Сейчас ранее утро. Он ловит момент, когда Лололошка, кажется, только задумывается о том, чтобы резко слететь с кровати и начать делать дела. Дилан безумно сонный, он чувствует себя так, будто его батарейка сошла на ноль или даже в минус – он и сам часть редкого момента, ведь на часах четыре часа утра, а он уже проснулся. На Ло едва висит одежда – Дилан редко видит его без белой толстовки, хотя бы потому что всегда просыпался позже него. На нём чёрная футболка с короткими рукавами, покрытая кошачьими волосами – и когда он только успел пообниматься с Абилкой? – и Дилан, лохматый и едва мыслящий, не может отвести взгляда от открытых рук. Они, от кончиков пальцев до места, где рукав скрывает чужую кожу, покрыты шрамами разных видов, длины и ширины: рубцы, казалось, занимали большую часть его рук. Маленькие, бледные царапины пересекались с широкими, ветвистыми шрамами, и любой нормальный человек испугался бы или хотя бы посчитал это стрёмным. Но Дилан ненормальный. Это уже почти научно доказано в его собственной мозговой лаборатории, где он проводил собственные эксперименты, проверяющие то, насколько глубоко он может опуститься вниз, пока не пробьёт дно и не постучит снизу. Он уже думал об этом раньше и скидывал свой интерес на простое человеческое любопытство: кому не интересно, почему их странный сосед с ног до головы покрыт шрамами? Но обычно интерес и любопытство не сопровождаются теснотой штанов и жаром в области паха. Дилан даже сначала не замечает. Слишком сосредоточен изучением открытых частей тела, которые он видел впервые. Это почти эстетическое наслаждение. Это можно назвать ещё одним экспериментом его несуществующей лаборатории. Правда, он мгновенно прерывается в тот момент, когда колба в его руках взрывается. Точнее, он обнаруживает то, что откровенно щупает себя через ткань ночных штанов, смотря на своего соседа. Это хуже взрыва химикатов в руке – его почти дёргает с кровати, когда он еле слышно шипит, убирая руку. Его сосед вздрагивает, поворачивается к нему, и Дилан сразу замирает, пытаясь скрыть факт того, что не спит. Он надеется, что это выглядит убедительно – правда, теперь, когда он в полной мере чувствует жар, собравшийся внизу его живота, это сложно, ведь контролировать дыхание стало труднее. Но, судя во всему, Лололошка либо не замечает, либо решает игнорировать и отворачивается, подёргивая ногой. Явно хочет сбежать поскорее – Дилан приоткрывает один глаз и медленно выдыхает. Он спешно думает о том, что должен делать теперь, когда безответственно, стыдливо возбуждён, а Ло, кажется, далеко не хочет уходить в ближайшее время. Дилан не знает, что с ним случилось сегодня, почему-то именно сегодня, когда он, кажется, наконец переступил грань безумия и оказался в небытие собственного извращения и тянущего возбуждения, Лололошка не ведёт себя как гиперактивный гремлин. И единственное, что Дилан чувствует в данный момент – жар, собравшийся во лбу и низу живота. Он на секунду думает, что перегреется, ведь под тёплым одеялом итак жарко. Он снова поворачивает голову в сторону Лололошки. Тот сидит, залипнув в стену, и Дилан выдыхает, позволяя собственным желаниям на время перебить здравым смысл. Может быть, ему станет легче, и вряд ли Ло вообще заметит. Его рука, нервно отложенная подальше, снова скользит под одеяло, останавливаясь там, где его штаны натянуты. Дилан сдерживает выдох и закрывает глаза. Его сердце бешено колотится, и он не уверен, было ли это из-за риска быть пойманным или из-за того, насколько вся ситуация абсурдна: кто в своём уме будет дрочить при своём соседе? Но Дилан не в своём уме уже довольно долгое время, поэтому, еле сдерживая хриплые вздохи, периодически просящиеся выйти наружу, поглаживает себя через штаны. Он приоткрывает глаза и смотрит на Лололошку: тот, кажется, так и не сдвинулся с места, и Дилан, едва ли работающим мозгом, думает о том, с чего такие изменения вообще произошли, но мысль мгновенно теряется среди сотни таких же, когда его рука наконец входит в ритм, и Дилан вздрагивает, успевая задержать тихий скулёж, в итоге вырывающийся с губ как еле слышный, ноющий звук. Это унизительно – быть нуждающимся в чём-то, но слишком упрямиться, чтобы получить это. Дилан не думает, что способен на настоящий стыд, но его уши горят, когда он думает о том, насколько глупа вся ситуация: он как собака, озабоченная только собственными инстинктами, трётся об собственную руку, лишь бы успокоиться. Но успокоение не даст ему ответов и не сотрёт этот эпизод из памяти Дилана. Он бегает глазами по фигуре Ло, по его рукам, шрамам, по ногам, по лицу, по всему, до чего может достать его взгляд. Дилан думает о том, что явно имеет какое-то ненормальное влечение к шрамам соседа – какой нормальный человек будет находиться на грани из-за уродливых, по мнению большинства, рубцов? Но Дилан на грани. И, на самом деле, пора бы перестать удивляться. Движение его собственной руки становится резче, и он отворачивает голову от Ло, прижимаясь щекой к подушке и выдыхая, жмурясь. Он медленно сгибает ногу, давая себе больше пространства, и слегка выгибает спину, когда удовольствие начинает накаляться, неизбежно толкая его к пропасти, и Дилан уже готов принять всё, что ждёт его после этого, даже если это значит- А потом на него обрушивается чужая тяжесть, и Дилан почти скатывается с кровати, ударяясь рукой об когтеточку Абилки. Он замирает, моргая несколько раз, и резко оборачивается, чтобы посмотреть, что, чёрт возьми, только что произошло. Лололошка сидит у него на кровати, любопытно смотря на него. — Какого чёрта..? Он бубнит, задыхаясь, и пытается вылезти из под чужого тела, пихая соседа трясущимися от так и не наступившего оргазма ногами. Впервые за всё время жизни с ним Дилан задумывается о том, чтобы хорошенько врезать по чужой прилипчивой морде, но жаль пачкать руки – на самом деле, он просто считает себя недостаточно сильным, да и жаль портить лицо предмету своей до безумия глупой фиксации. — Я давно не давал тебе тар-тар. — Выпаливает Лололошка, и Дилан почти принимает решение воплотить план с врезанием в жизнь, но лицо соседа слишком грешно близко, когда тот залезает на кровать полностью и пытается сунуть ему в руки проклятый всеми богами и чертями мясной тар-тар. — Ты издеваешься надо мной? — Дилан огрызается, крепко сдвигая ноги и еле сдерживая скулёж, ненавидя каждую секунду болезненного трения. Он был так близко, почему судьба не могла дать ему ещё пару секунд? Он выхватывает тар-тар из чужих рук и ставит его на тумбочку, хмуро смотря в стену. Ло следит за ним взглядом, потом удовлетворённо улыбается и встаёт наконец с чужой кровати, потягивается и бормочет себе что-то под нос. Быстро натягивает поверх футболки свою белоснежную – Дилан удивлён тем, что она вообще каким-то образом выжила с его-то образом жизни – толстовку, а после убегает из комнаты под облегчённый выдох соседа. Как только дверь захлопывается за чужой спиной, Дилан судорожно выдыхает, закрывая руками лицо. Возбуждение медленно утекает, когда его захватывает ужасающе-горячий стыд. Он улавливает мысль о том, что, скорее всего, краснеет сильнее помидора, и Ло определённо это видел. Это ужасно. Он мог уйти в ванную. Дилан сжимает в кулаках собственные волосы. Он мог не оставаться в комнате. Но он остался. Зачем? Может быть, ему нравилась мысль о возможной поимке. Дилан вскидывает голову и смотрит в потолок. Почему это так сложно? Он думает о том, что, возможно, ему стоит просто принять. Либо запереть себя подальше от соседа и спрятаться настолько, что ни одна частичка его души, тела больше не будет испытывать влечение. Насколько это вообще здорово? Или, возможно, был третий вариант: вернуться в начало и снова брать в руку карандаш. По крайней мере, это было безопаснее. По крайней мере, он надеется на это. Сегодня ночью они отправляются в подвал университета, и Дилан молча клянётся, что если догадки Лололошки окажутся правдивы, и здесь и вправду что-то не чисто, он уберёт ограничение на рисование.***
В пятый раз Дилан думает о том, что, возможно, был просто запрограммирован на то, чтобы быть влюблённым в Лололошку. Это звучало логично до тех пор, пока он не обнаружил, что теперь, когда он чётко осознаёт свою природу, смущение с покраснением лица и ушей одновременно с бешено бьющимся сердцем – Дилан не был уверен, что именно в его теле исполняет его работу, да и вскрывать себя пока что не особо хотелось, но должен был отдать должное тем, кто его собирал – казалось скорее ошибкой его программы, нежели тем, что было заложено в него с самого начала. Когда он, склонившись над ноутбуком в подвале, изучал код собственного характера, желание обнаружить среди строчек одну лишнюю, не имеющую никого смысла и добавляющую только проблемы, было чрезвычайным, и Дилан надеялся, что найдя её, просто сотрёт и продолжит жить счастливо. Но Дилан не находит. И Дилан больше не злится. Дилан в отчаянии. В данный момент, исполняя собственную клятву, данную несколько дней назад перед тем, как они спустились в роковой подвал, он рисовал, положив листок, теперь вырванный из старого альбома, найденного в столе – и откуда он только там? – на кровать. Дилан неуверенно давит цветным карандашом на гладкую бумагу, угрожая проткнуть её, но останавливается, выдыхая. Умение рисовать явно не входило в его код, поэтому, отчасти, он гордится тем, что смог усовершенствовать свои навыки. В какой-то момент он даже мельком скучает по Престону, хотя они и не общались толком – внезапно ему хочется узнать больше и понять, как можно продвинуться в своём скилле дальше. Жаль, но Престон, кажется, уже никогда не подойдёт и не начнёт с увлечением рассказывать об искусстве. Даже грустно как-то. Не смотря на то, что он вернулся к началу, снова рисуя собственную фантазию на бумаге, другие подобные мысли, более интимные и скрытые, всё ещё одерживали верх. В тот день, когда на календаре был отмечен День Шуток, Дилан зависал над обнажённым Лололошкой, мысленно проклиная демонов или же лишнюю строку кода, которые принесли в его голову такую идею для розыгрыша. Он самостоятельно подставил голову под топор палача, а потом, крепко сжимая в руках чужую одежду, не мог отвести взгляда от чужой груди и талии. Впитывал новую информацию, надеясь, что хорошо запомнит. В конце концов, бытие как автоматон должно приносить плюсы, верно? Дилан с тех пор думает о том, что должен быть максимально осторожным в их расследованиях, чтобы ему, не дай Бог, не стёрли память. Терять такие кадры, запечатлённые изначально как розыгрыш, а потом ставшие одной из причин дичайшего возбуждения, возникающего при любом косом взгляде на Ло, было бы огромной неудачей. Дилан не уверен, когда успел докатился до такого. Он замечает то, что не особо-то и против. Он не страдает гиперсексуальностью или переизбытком гормонов, которые, вообще-то, должны были уже пройти к его возрасту даже с учётом того, что он не человек, но неизбежно начинает замечать, что частота мастурбации в его жизни значительно увеличилась – теперь у него были другие причины радоваться, что соседа нет в комнате. Волнение и, удивительно, тоска по Лололошке стали неприятным минусом, даже после того, как он подкрутил себе чувствительность, пытаясь сбавить те обороты эмоций, заставляющих его всерьёз скучать по соседу. Правда, это не помогает. От слова совсем. Возможно, внутри него просто что-то сломано, что-то, что он не может починить – поможет только перепрошивка, и Дилан смеётся над этой мыслью. Возможно, если такое случится, он наконец успокоится. Поэтому, положив голову на стол, Дилан фыркает и улыбается. Может быть, в этой привязанности нет ничего плохого, если глядеть со светлой стороны: в конце концов он понимает то, насколько трепетно стал относится к присутствию Лололошки рядом. Это было приятно, что является очевидным плюсом. Он чувствует себя в какой-то мере в безопасности, потому что знал и знает, что у него есть друг. Лололошка не бросит его в беде, и Дилан постарается сделать всё, чтобы не бросить его. На этот раз рисунок осторожно сложен меж листов новой чистой тетради.***
В шестой раз Дилан, пялясь на позы, найденные в интернете, пытается нарисовать его в тетради. В конце концов, он заводит для рисунков отдельную и все найденные куски, пережившие зачистку во время стыда, засовывает туда.***
В седьмой раз Дилан неуверенно просит Лололошку замереть на месте, а потом быстро пытается набросать чужое лицо, пока мироходец с интересом смотрит на него.***
В восьмой раз Дилан держит его за подбородок, изучая шрамы настолько подобно, насколько можно. Ло не сопротивляется, наоборот, немного льнёт к прикосновению и наблюдает, раскрыв голубые глаза. Дилан хочет спросить, откуда они, но молчит, зная то, что Лололошка и сам не имеет ни малейшего понятия. Ему почти грустно из-за этого. Он поправляет расстояние, длину и расположение рубцов на собственных рисунках и не замечает, как Лололошка пристально разглядывает их через его плечо.***
В девятый раз Лололошка просит Дилана показать всё, что у него есть. Тон не строгий, не злой, заинтересованный – ему искренне любопытно, и он улыбается, когда Дилан, закатив глаза, отдаёт ему тетрадку. Он старается не рисовать туда то, за что было бы стыдно, поэтому чувствует себя абсолютно спокойно, наблюдая за тем, как Ло листает страницы. Их мало, но мироходец улыбается, выглядя абсолютно довольным. Ещё немного и, того гляди, появится хвост и вилять будет. Кто ж знал, что Лололошка так любит внимание? Мироходец облокачивается на него и продолжает листать.***
В десятый раз Дилан напуган. Лололошки в комнате нет, обычная повседневность их вечеров. Но паника исходит не из-за этого факта. Внезапно Дилан чувствует себя беспомощным. А что, если его и вправду перепрошьют? Угроза нависала над ним как наковальня на тонкой ниточке, угрожая упасть вот-вот, и Дилан не знает, что делать. Он скопировал свой код и память в ноутбук, но где гарантия, что это сработает? Они знают, кто он такой и какую роль исполняет. Поэтому, сгорбившись перед столом, Дилан пытается рисовать. Он чувствует себя так, будто уже забыл. Конечно, это всё из-за тревоги, такое бывает, конечно, он продолжает уверять себя в этом, но это не останавливает панику, превратившуюся в ком в горле. Ему приходится пересматривать старые рисунки, чтобы снова представить себе Лололошку, и, открыв одну из лучших, по его мнению, страниц, рисует, надавливая карандашом чересчур сильно. Дилан нервно думает о том, что если бы Ло был здесь сейчас, было легче. Но его здесь нет. У него плохое предчувствие. Он ложится спать рано, укладывая тетрадь под подушку. Невероятно сентиментальный знак, и Дилана почти тошнит от собственной слабости. Всё что угодно, зато он немного успокаивается. Абилка сопит под его кроватью в своём любимом месте, и Дилан проваливается в сон. На этом его воспоминания заканчиваются.***
. . . Музыка играет со второго этажа, но он не поднимается туда. Тон мелодии приятный, классический, почти уже впившийся ему в уши, и она ему не нравится. Он не знает почему. Он раскладывает бумаги по стопкам и бегает взглядом вниз по строкам. Ему нужно заполнить всё до полудня, и он мысленно ставит в голове таймер. Джоди настаивает на том, чтобы он не отвлекался во время работы, не вставал и не делал ничего, кроме повиновения приказу. Поэтому он сидит и, крепко держа в руках шариковую синюю ручку, пишет. Обычно его разум капельно бел, чист, без единой мысли. Он не знает почему. Возможно, во время уборок он каким-то образом умудрился привести в порядок и свою голову. Это почти смешно, но он не смеётся. Лист за листом, бумага за бумагой, и вот, спустя некоторое время, он осторожно откладывает в стопку предпоследнюю. Ручка почти полностью использована, а его спина начинает болеть. В конце концов, он невольно теряется и моргает, продолжая черкать ручкой по листу. Он не обращает внимание на то, что делает, но когда опускает взгляд вниз, вздрагивает и мгновенно проклинает себя. Документ испорчен: в углу выведено человеческое лицо, и он даже не знал, что умел так рисовать. Не идеально, но и не настолько плохо, как могло быть. Он узнаёт внешность, изображённую на бумаге, но с трудом может вспомнить, кто это. Косматые волосы, шарф, толстовка. Это не тот человек, которого он мог встретить у неё дома. Такого не было, обычно приходили люди в костюмах или рабочие. Не такие, как этот. Он отчаянно не понимает, как так вышло. Как можно взять и просто нарисовать кого-то так точно за один раз? Поэтому он, нервничая, комкает лист и встаёт из-за стола. Документ нужно заменить, а про этот случай забыть. Сесть обратно, желательно взять новую ручку и продолжить писать. В конце концов, у него ещё слишком много дел.