Признание

      Прошла неделя, но он мог с легкостью воспроизвести то утро в уме.       Она склонилась, как если бы уже получила его расположение и даже симпатию — нагло и глупо поделившись своими сокровенными мыслями. Не то, чтобы ее чувства были настоящей тайной, но раскрыть свои фантазии, высказать их хоть кому-либо и тем более ему? Безумное решение. Предсказуемо, в ответ она встретила лишь насмешку и отвращение. Он был безжалостен, в прочем, как и всегда, ее обнаженные чувства попали под удар его самых жестоких слов. Он высмеял и унизил ее, словно она навсегда обратилась в ничто. Он одновременно восхищался тем, что наблюдал такой позор.       Приятно было ломать. Он любит причинять боль, но она сама поставила себя под удар — тогда, когда он даже не замахивался. Что думать, если добыча сама распарывает себе брюхо? Его реакция принесла ей боль и унижение, но девушка стояла, не потеряв своего достоинства, смело и стойко принимала его нахальный, грубый отказ.       Нет, в этом светлом уме, полном глупостей о доброте и морали, было что-то безумное.       Фейд Раута снова и снова слышит эти слова в голове, ее слова. Неожиданно для самого себя он проводит сравнение: опыт такого изощренного соблазнения Бене Гессерит, Марго, радикально отличается на фоне этого жалкого перформанса. Он видит глубокую разницу в стилях флирта этих двух женщин. Один хитрый, выверенный и планомерный, даже хищный, другой прямой, грубый, но искренний. Он бы даже назвал его безразличным по отношению к результатам — она никак не могла ожидать, что такое глупое поведение вызовет в нем что-то кроме снисходительного пренебрежения.       Это подстегивает любопытство, даже возбуждает от удовольствия при мысли, что кто-то так о нем думает, что даже готов заявить. Иметь над кем-то такую власть — какая соблазнительная перспектива. Может поэтому он не сделал ничего, кроме высказывания каждой уничижительной мысли, может ему и не надо доказывать свое превосходство. Что-то даже вызывает в нем раздражение — словно она могла обезоружить его таким образом. Словно она предопределила эту ситуацию. Что может он с ней сделать, если она дала навредить самому главному?       К тому же, она бескомпромиссная. Будь хоть она в самом опьяненном чувстве — она никогда не потеряет самообладания перед ним. Видимо, разрывающая ее симпатия для нее не проблема, словно это что-то принадлежащее и подконтрольное только ей. Как иронично, он же поддался соблазнению, пусть и осознавал, что это произойдет.       Фейд идёт к ней. В конце концов она все еще заперта на Гьеди Прайм и коротает дни в оранжерее, словно на этой земле можно вырастить что-то приличное. Даже эти ее попытки крайне безнадежны. Он наблюдает за ней с балкона и поначалу она и не подозревает о его присутствии. Им не приходится пересекаться, ей незачем ожидать его появления, но вот, он стоит и смотрит как она измеряет листья. Как интересно — что именно заставит ее обернуться?       Может, она заметит отражение в стеклянном сосуде? Может, ей понадобятся инструменты на верхней палубе? Нет, она мгновением спустя осознает его присутствие, как если бы могла его почувствовать. Сначала она старается продолжать работу — страшно ли ей? Раз больше они не встречались, не стоит ли ей ожидать, что их новая встреча для нее конец? Это похоже на него больше, чем настоящие причины.       Наконец, она поднимает глаза, смотрит спокойно, может, немного вопрошающе, но снова работает, иногда проверяя, стоит ли он все еще тут. Может, она всего лишь обезьянка, на которую он пришел посмотреть? Тогда, он скоро покинет это крыло — в котором никогда не бывает.       Но нет, он ухмыляется и спускается к ней. Солнца мало на Гьеди Прайм и только тут ей комфортно. Он не мог об этом не знать.        Оранжерея довольно просторная. Некоторые, особо неприхотливые вырастают выше Фейда, он обходит их, оглядывая эту флору, которая выглядит весьма нетипично из-за новых условий. Вся эта живность эксперимент, надежда, что, если найти растения других планет, которым понравится здешняя среда?       Он приближается, теперь уже ничто их друг от друга не скрывает. Она замечает движение за левым плечом, не успевает остаться и десяти шагов, как заговаривает первой: — Что? Больше моя личность тебя не отвращает?       Занятно, но в ее голосе не звучит обиды, немного сарказма, но никакой злости. По большей степени, вопрос звучит как искреннее любопытство. Она не поворачивается, когда говорит это. Сейчас в ее руках тоненькая колба и она отсчитывает капли, роняя их в почву.       Она крепче, даже если ей и правда неприятно; Он знает, что ей неприятно.       Он уже знает, что скажет.       Он отвечает, и тогда улыбка растягивает уголок его губ, а глаза самодовольно морщатся: — Признаюсь, я заинтригован.       У нее есть веснушки. Когда она смущается, ее щеки напрягаются и каждая крупинка горит ярче на золотистой, но бледнеющей коже. Эта планета выжимает из неё жизнь, здоровье и силы, она не пригодна для жизни тут. Но она стоит и вновь не теряет собственного достоинства, держа подбородок выше, опрыскивая маленькие росточки. Фейд думает, представляет как если бы подошел к ней со стороны, заглянув через плечо, вложил ее руку в свою и нажал на рычаг опрыскивателя. Насколько ярко могут гореть эти песчинки?       Она продолжает, работает, словно момент ее реплики уже упущен и говорить поздно. Все зелёное тут, бледнее чем на других планетах, но этот цвет и эти краски — в его мире это ненормально. Это — царство жизни в мире машин. Куда она вкладывает все свои силы?       Он сцепляет руки за спиной — нет, он не прикоснется к ней. Такая же хрупкая — это точно, — как и эти цветы. Сегодня он поиграет с ней, но иначе. Раз это возможно, что у него под кожей, прямо под рёбрами жжет странным пламенем. Никаких ожогов, лишь согревающее тепло, которое бодрит и пробуждает в нем сходную дикость, как если бы его ждала отличная дуэль, что ж, он желает это испробовать.       Он мысленно предлагает ей: «Познакомь меня с твоим дефектом.» Эмоции — он не обделён ими, но он лидер. Эмоции для него это лишь некая форма, информация, которая ему не пригождалась, куда важнее стратегия, целеустремлённость. Прагматичность даже сейчас вела им — раз этот мир привязанности может что-то ему дать — надо познакомиться с товаром. Она для него открытая книга — даже смешно, насколько искренней она может быть. Но разве ему когда-либо была чужда честность? Он прямолинеен не меньше ее. Вот только в его случае честность это свобода, которой лишены другие, это жажда власти, и да, он желал ее. Он научился ее желать, он воспитан либо стремиться к ней, либо остаться жертвой в этом мире силы.       Но не той силы, какой обладала она. Та же стойкость, но в ладу со страхом. Сломать ее было бы приятно, но он никогда бы не стал тратить на это время. Быстро и беспощадно, может, жестоко и болезненно, но убить — вот его способ обращения со всем, что ему не нужно. Она — в тот день он решил иное, решил помучить ее, может из-за пользы, которую это ему давало, может из новых желаний — садизм иногда требует новых впечатлений. Она боролась против его власти — что ж, служи ей, это будет твоим кошмаром. Ее обещание лишь завлекло его больше — она обещала служить верно, как никто другой. Она обещала, что будет служить честно, даже зная, что у него не в почете верность — все слуги лишь расходный материал. Если он решит казнить ее… Это пугает, но она знает что ничего не может с этим поделать, понимает свою участь. Но вот бороться против него — она не желает. Это было самым неприятным, что он услышал. Она не хочет бороться с ним.       Она его даже жалеет. Разве не это приговор к смерти? Она упоминает его мать. Ее глаза тускнеют, а затем увлажняются, но это правда.       «Мое первое воспоминание — мне два года, твоя мать наша гостья. А затем, она умирает и рождаешься ты.»       Он чувствует, что что-то во лбу стучит как на нижних палубах их нефтяных заводов.       Но она не лгала. Он сам ее помнит. В детстве они встречались — он обучался у ее матери. Но все еще это не уместно. И это его злит.       Фейд сжимает кулак, кожа бледнеет до предела, проступают костяшки. Его это сильно злит. Она это чувствует.       Ее симпатия. Ее страх. Она многое романтизирует, но всегда понимает что риск существенен. Он мог бы разорвать ее в клочья, но почему сам спорит с собой, что это неправильно? То, что она женщина? Чушь. Его порождение на свет уничтожило первую. Он забирал жизни каждой, кого и не думал ценить. Даже тех, кого видел каждый день, они ничто и это не изменилось.       Когда ей страшно у неё опускаются ресницы, краснеют виски. Что это за выражение на лице? Такая грусть, настоящая печаль, скорбь — словно она оплакивает его самого. И такое безнадежное, отеческое… не разочарование, нет, проникновенное сожаление — а ведь она смотрит даже не на него, а прямо, в пустоту. Вот как она встречает невысказанную угрозу, его тяжелый взгляд, его оскал. В такую секунду огонь разгорается пуще, но он не дышит, от этого его грудь разрывает, пока он хочет наброситься на нее. Но она живая. Он почти слышит как дрожит ее сердце, он видит, как волосы на ее шее медленно вздымаются.       Нет, он не оставит ее в таком состоянии.       Ему не нравится видеть это. Такой страх, не раболепческий — может, он отрезвляет его?       Он делает шаг назад. Его руки все ещё позади, но, похоже, это не достаточно миролюбивый жест, когда ты — Фейд Раута.       Он вскидывает голову, он не станет смотреть на нее с той же ненавистью. Фейд затем опускает ее, думает, прежде чем вновь посмотреть на нее и сказать — что-то умное, что-то спокойное. Что-то серьезное.       Что бы она не напоминала ему, она хорошая. И почему теперь ему не все равно?       Она молчит. Он видит ее, но она в растерянности. Наверное, извинись он, снял бы это напряжение, было бы неплохо.       Она словно не хочет делать лишних движений, ну, конечно, она ведь не знает, что его разозлило.       Он должен дать ей хотя бы секунду — тогда она сможет прийти в себя — но он не хочет, он хочет видеть все. Иначе зачем это? Она все ещё его пленница и существует лишь ради его удовольствия. — Хорошо. — вдруг говорит она. — Какая разница. — она поворачивается, чтобы посмотреть на него с некоторым вызовом и наступающей отрешенностью.       Это пробуждает в нем лишь очередную мысль, о том, как она красива. — Я все равно остаюсь здесь, под твоим подданством. Ни к чему стеснение… порой.       Он удивляется. Если бы она могла прочесть его мысли, ответила бы так же. Как одинаково их увлекла мысль.       Однако, он не знает что сказать. Ему нравится, что она все равно принадлежит ему, но не нравится, что это удовольствие очерняет его. В конце концов… это правда. — Я устала. — произносит она.       Она так прекрасна.       Она говорит; он отвлечен на нее же саму, но заставляет себя прислушаться. — Пусть эту просьбу ты и найдёшь оскорбительной, но я прошу не повторять мне всего сказанного. Я этого не оценю.       Он осмысляет сказанное и сразу понимает что скажет, но прежде вновь замечает — она невероятно мила. — Ты знаешь, что этого не будет. Я возмущён, и ты знаешь, что другим. — он осторожен, но для себя. Впадать в эту ярость вновь, — Нет.       Она так поджимает губы, что ясно, он прав, она поняла.       Как умно с ее стороны — лгать, но чтобы не причинить ему боль. Избегать этой темы. Что ж, сейчас они оба этого хотят.       Он меняет тему — на ту, о которой ему приятно рассуждать. — Ты довольно бледна. И все же, я не оставляю надежд, что редкие лучи на Гьеди Прайм сохранят твое здоровье.       Звучит как изысканная ловушка и открытая манипуляция. Но если она так это воспримет, это будут лишь предрассудки с ее стороны. — Здесь нет необходимых тебе солнечных ванн. Даже эта оранжерея тебя не сохранит. Ваша семья чахнет и это будет крахом всего дома. Для Харконненов это, пожалуй, не трагедия, если это хоть кто-то и осмелиться назвать потерей. Но вот, знаешь что, я не дам тебе тут зачахнуть.       Он остановился в сантиметрах от ее лица. Глаза его нефтяной чернотой впиваются в ее лицо, но он смеет надеяться — она не испугается, но даже допуская, что это ее ужаснёт он позволил себе выразить эту мысль достаточно четко.       Она, вздрогнув, не испугалась, а лишь чересчур прониклась его торжественным заявлением, словно электрический ток кольнул ее в спину.       Вот она и смотрит на него так, как делает редко: заглядывает в глаза, стараясь разгадать идеи посещающие его ум. Ей редко это не удаётся и это одно из таких мгновений. Он отстраняется, довольствуясь ее молчанием. Его руки вздымаются и прикасаются к ее лицу как к произведению искусства. Он сохранит ее, не потому, что она красива, но потому, как чиста та безуминка в ее смелом взгляде. Цепляющим его, манящим и вызывающим восхищение. Он никогда этого не ценил, на Гьеди Прайм красота — это четкие и строгие контрасты, но она динамична, как лезвие его клинка.       Разглядеть это было приятно. Ломать это не хотелось, потерять это не страшно, но избавляться… глупо.       Он не избавиться от нее. Она смотрит на него, не прикладывая даже усилий в борьбе против надежды — что он ее полюбит, она уверена и спокойна, что этого не будет, а между тем ее мечты на шаг ближе к реальности.       Как она там говорила? «Мне достаточно мечтать, мне нравится мечтать, но я не чувствую необходимости гнаться за воплощением моих глупых фантазий.»       И как она смеет называть это глупыми фантазиями? Он бы оставил сейчас на этих мягких покрасневших губах жаркий поцелуй. Такой, какого бы она хотела, просто чтобы немного ее подразнить, но он не станет, потому что она этого не оценит. Раз это ее поле то ее правила — значит она ждёт ухаживаний, прежде чем им в самом деле стоит начать друг друга рассматривать всерьёз?       Как это удивительно глупо после всего, что между ними было. Но после его жестокости, что ещё поможет им, кроме как времени?       Она права, она неизменно права. Если он хочет того, если он желает испробовать это, чистую страсть, искреннее влечение и открытость в желаниях — если это тот вкус, который он готов попробовать, надо верно подобрать рецепт и следовать ему, ингредиент за ингредиентом.       Она любуется им. Просто позволяет себе это, раз он все равно занят тем же, хоть и по непонятным ей причинам. Забавно, что именно его истинную симпатию ей разгадать будет сложнее всего.       Наверняка, она зареклась ее ждать.       Это так приятно — быть столь желаемым, но и недоступным. Как нагло с ее стороны это так свободно демонстрировать. Обезоруживающе? Судя по тому, как она его заинтриговала это даже хуже — она атаковала и одержала победу.       Но как приятно — она позволяет прикоснуться к себе, приблизиться — и не возникает в ней возмущения, нет она впустила его в своё пространство. Не возникает в нем противоречий, какая это легкость — как быстро это может надоесть? Как будто обязательно должно произойти, но сейчас такого себе представить он не может. Она ведьма. Хуже Марго.       Она им даже не манипулировала, она просто ослепла от своих чувств, даже это звучит для него теперь соблазнительно. Она.       Хотеть ее приятно. И это предвкушение, это ожидание — возможно они никогда не сблизятся. Может даже его интерес потухнет раньше и он найдёт себе новую игрушку — но вот что он точно не намерен делать, это нарушить естественный поток их отношений. Он опускает руки на ее плечи, едва касаясь их. Произносит: — Тебе нужна прогулка.