Мы не выбираем тех, кого
полюбим, и еще меньше у
нас власти над тем,
будем ли мы любимы в ответ.
Последние дни проходили в душевных метаниях, и в завертевшемся круговороте мыслей я сбился с их счёта, перестав отличать день от ночи. Мои действия стали механическими, слова лишёнными любых эмоций, а взгляд болезненным настолько, что расспросы о моём самочувствии изрядно поднадоели. Хотелось не видеть, не думать, не чувствовать. Каждый вздох давался с трудом и казался лишним.
Каждое воспоминание о тебе разворачивало сердце в рваную кровавую рану внутри.
В недолгие часы беспокойного сна меня мучили кошмары, ибо видел я одно и то же – горящего в костре инквизитора, покрывающего деяния ведьмы. Тебя, Ричард,
не моего инквизитора.
Когда со мной это произошло? В какой момент ты стал моим наваждением, прогрессирующей болезнью, от которой не придумали средств?..
Я понимал, что дальше так нельзя. И с каждым днём, лишённым наших встреч, моя надежда на лучшее таяла, песком утекая сквозь пальцы.
Стало понятно, что ты меня намеренно избегаешь, когда ты не явился на плановую встречу, сославшись на необходимость внезапного отъезда.
Конечно, я проверил эту отговорку, и от наглой лжи было не просто больно, а захотелось исчезнуть с лица земли.
Мы расстались слишком странно и неправильно, оставив друг друга терзаться недоговорками и теряться в мучительных домыслах. Хотя, кого я обманывал? Если твоё сердце изводилось, то причиной тому мне никак не суждено быть…
По десятку раз на день я порывался в желании пойти к тебе, и по десятку раз себя останавливал. Пока не выдержал, сорвался, наплевав на всё.
Чем бы не обернулось моё признание, я должен был тебе его озвучить, так же, как и ты имел право знать.
Я твердил себе, что обуздаю свои чувства, приму отказ и исчезну из твоей жизни. Исчезну для твоего же блага, хоть это никогда не будет значить будто мне нет до тебя дела.
Заявиться в твой дом не было предосудительно, мой сан и твоё служение Ордену развязывали мне руки.
Остановившись у входа, я не прикоснулся к дверному молотку в виде головы льва, не стал стучать, или дожидаться камердинера, потому что каждая минута промедления играла против меня. Я боялся, что узнав личность своего гостя, ты не пустишь меня на порог, а увидеть тебя было не просто необходимо, а жизненно важно.
Твой дом встретил меня сонной тишиной и пустотой. Дверь оказалась открыта, но внутри я не наткнулся ни на одного слугу. Не смотря на солнечный день за окном, ставни были закрыты, а стёкла плотно занавешенные шторами .
Казалось, что хозяин оставил свои владения, забыв запереть дверь. Отступать назад было поздно, а идти дальше мешало охватившее всё сознание волнение.
Сработала интуиция, и ноги сами повели меня в твой кабинет. Дверь ожидаемо была открыта, и сделав шаг, я было подумал, что и здесь никого нет.
Взгляд прошёлся по полумраку комнаты: портьеры зашторены, камин потушен, на столе с дюжину полупустых бутылок и гора затушенных окурков. А рядом с этим бардаком, забывшись тревожным сном, в абсолютно неудобной позе лежал ты.
Мои осторожные шаги остались бы бесшумными, но ткань рясы зашелестела в тишине, выдав моё присутствие, и заставив тебя встрепенуться.
Словно вырванный из кошмара, ты вздрогнул, и резко сел, упершись в меня полубезумным взглядом.
– Я же проснулся… Какого чёрта ты всё ещё здесь?... – едва различимый, бредовый шёпот.
Бледное лицо с выступившей испариной, мутные глаза с болезненным проблеском зрачков, растрепанные волосы… В таком состоянии мне ещё не доводилось тебя видеть.
– Ричард…
– Prete?.. Это и правду
вы?.. – твой взгляд слегка прояснился, но поволока тумана не сошла до конца, а голос прозвучал слабо и надтреснуто.
– Я…
Нервно проведя руками по волосам и растерев лицо в попытке прийти в себя, ты взглянул на меня более осмысленно:
– Простите, я не заметил, как уснул.
– Ты в своём доме, не за что извиняться. Это я имел наглость войти без спроса.
– Что-то случилось?
– Как прошла твоя поездка? –
О, Первозданный, что я несу? Совсем не об этом нам нужно говорить.
Скулы на твоих щеках выделились отчётливее, почти до играющих желваков:
– Вы пришли, чтобы
это спросить?
Я пришёл сказать, что давно тебя люблю, но уже тысячу раз передумал.
Болезненный румянец отразился на твоём лице, а залёгшие под глазами тени стали более видимыми.
– Нет… Не только это… Ты хорошо себя чувствуешь, Ричард? –
из уст срываются снова не те слова, но твой внешний вид заставляет не на шутку волноваться.
– Беспокоитесь о моём здоровье? – губы дёрнулись в ухмылке, ядовитой, но горькой.
Мне давно знаком этот приём отвечать вопросом на вопрос. Ты делал так каждый раз, когда не хотел говорить или избегал ответа.
– Беспокоюсь… –
знаю, что не веришь мне, вижу, что закипаешь от злости, но это истинная правда.
– Это лишнее, prete. Уверяю вас, я в полном порядке. И не стоило утруждаться в визите, – ты отводишь взгляд в нежелании меня видеть, и я понимаю, что совершил ошибку.
Да, приходить мне действительно не следовало, и, более того, я не имел на это никакого права.
– Если я чем-то обидел тебя, то прошу прощения. Я пришёл удостовериться, что с тобой и вправду всё в порядке. И раз это так, то не смею больше докучать.
Мне стоило бы сказать что-то вроде благословения, но слова забывались и застревали в горле. Ты отнюдь не выглядел тем, кто "в порядке", но дальнейший наш разговор был невозможен, поскольку изначально стал бессмысленным.
Твой голос остановил меня у двери:
– Не благословите?
– Ты же не просишь… – не хватало сил даже оглянуться, оттого что смотреть на тебя невыносимо.
– Прошу.
Тебе стоило усилий встать, но, болезненно морщась, ты поднялся на ноги. Шаткими, но решительными шагами преодолел расстояние между нами.
– Благословите, отец Дарио.
"Отец Дарио". Ты никогда меня так не называл, всегда обращаясь
"prete".
Простая просьба обернулась брошенным вызовом, ввела в недоумение. И впервые мне хотелось отказать в благословении, сбежать от своих прямых обязанностей священнослужителя. Когда-то я принёс клятву во служение Первозданному с чистым сердцем, не подозревая, что тем самым обреку себя на пожизненные муки.
Ты что-то выискивал в моих глазах, заставляя сердце пропускать удары, и кажется нашёл, потому как руку мою не отпустил. И уйти не позволил, загнав в ловушку между стеной и своим телом.
– Как вы там говорили? Иногда нужно один лишь раз рискнуть, чтобы всю жизнь быть счастливым?
Я не знал, что тебе ответить, разум плавился под твоим прикосновением. Наши глаза встретились, и я утонул в медовом золоте, угождая в плен бархатного голоса, звучащего так близко, что дыхание ложилось на кожу.
– Дайте мне пару минут, prete. Потом хоть на суд, хоть на костёр отправите, но мне нужно удостовериться…
– Что ты такое гово… – закончить фразу я не успел....
Твои губы накрыли мои прежде, чем удалось понять, что происходит.
А дальше пустота, без единой мысли о том, насколько это неправильно, без возможности противиться запредельным ощущениям, что не были и не могли быть возможными ни с кем, кроме тебя. Твоя искренность ощущалась так явно, что сомнения, бушующие во мне минутами ранее, растворились без следа.
Это было похоже на сон. И неведомо откуда взялась смелость отдаться твоей власти, напрочь позабыв о том, кто мы есть. Верховный инквизитор и первосвященник Ордена Первозданного остались где-то за чертой сознания, уступив место простым Дарио и Ричарду, без высоких титулов, и принесенных обетов. Раскрывающимся, признавающимся в том, что долгое время прятали ото всех, и даже друг от друга, боясь быть не понятыми.
Поцелуй диалогом, монологом, смущённым молчанием. Поцелуй, долгожданный и желанный настолько, что сойти с ума уже не казалось чем-то постыдным. Нежно и осторожно, вопросительно и утвердительно, остро и отчаянно. Откровение – что может быть так, с неверием в эту реальность. Ничего больше – только касание мягких губ и языка. А по ощущениям ярче близости. И закончить не было сил, оторваться невозможно.
И ты такой близкий, но нереальный, словно плод моего воображения. Такой невозможный, но мой, даже если только в этот миг и час.
– Я сплю?
– Наверное мы оба спим...
– Если это сон, я не хочу просыпаться. А если реальность, хочу остановить время.
– Значит я не зря рискнул, Дарио...
Собственное имя из твоих губ полилось сладким мёдом. Так хотелось сжать тебя в объятиях, но я понимал, что ты истязал себя в пыточной Роберто, и любое настойчивое прикосновение отозвётся болью в твоём теле. Поэтому осторожничал, едва касаясь, боясь развеять тебя как призрачный мираж.
– Чувства, в которых ты боялся признаться...
– Вот и признался... Покараешь, или помилуешь, prete?
Я притянул тебя для очередного поцелуя, и такой ответ был наиболее красноречив.
