Выбор репертуара

В предзакатные часы мрачное и строгое безмолвие резиденции наместника нарушили звуки. Шуршание щёток по камню и дереву, почти чёрному и мало чем уступавшему камню по твёрдости. Голоса распорядителей, которые отдавали на местном наречии команды слугам, опасливо косясь на гарок охраны. Хлопанье перепончатых крыльев мелких рептилий, давно приспособленных для доставки сообщений. Это были удивительные существа, способные перемещаться быстрыми порталами на десятки зунов, а приручённые особи умели попадать в нужное место с помощью маяков и даже запоминали некоторые из них. «Говорят, на Хоруте фауна вообще забавная и довольно специфическая». Мьенга-порта-Хорут, две ночи как вступивший в должность наместника владыки Тьмы в новом протекторате, приподнял голову с удобной выемки на краю купели из гладкого жёлтого камня и сделал тёплую расслабляющую воду холодной, бодрящей. Пора было облачаться и готовиться к церемонии. Хорут был важнейшим миром Вемского скопления, крупным центром торговли, и был связан с Землёй постоянными Вратами. Их-то недавно и вознамерился взять под контроль дальний родственник здешней правящей семьи, узурпировав власть. Не обошлось и без «налога за безопасность» с купцов, которых угораздило воспользоваться Вратами в неподходящий момент. К несчастью для узурпатора, среди ограбленных затесалась компания шасов, зарабатывающих на редкостях и диковинах из Внешних Миров для надёжных клиентов на Земле. Чтобы навести порядок, вырезав возмутителей спокойствия со всеми чадами и домочадцами, арнату экспедиционного корпуса понадобилось чуть больше половины местных суток. Выслушав рапорты, советник, ответственный за надлежащее почитание Тьмы во Внешних Мирах, предложил владыке сделать Хорут дальним протекторатом Великой Нави. Нельзя сказать, что назначение привело Мьенгу в бурный восторг, но именно в этом захолустье Нави потребовалась его служба, и она будет исполнена как положено. За политическими играми в столице он ещё не забыл, что столетия назад начинал путь с рядового гарки. Тогда всё было просто и ясно: рабские племена должны испытывать перед Великой Тьмой трепет, изгоняющий малейшие помыслы о неповиновении. Увы, для эффективного управления недостаточно одного трепета без понимания, как устроен здешний мир, что в нём наиболее ценно, что достойно презрения, а что способно заставить аборигенов с палками и камнями переть на непобедимые арнаты, наплевав на собственные жалкие жизни. Сжечь бунтовщиков нетрудно, только не стоит забывать важнейший для империи постулат: существование дальнего протектората должно быть оправдано с экономической точки зрения. Приём в честь новоиспечённого наместника должен был дать представление о местной аристократии, и как правильней выстраивать взаимоотношения с ней. Ну, и показать, кто отныне властен над их жизнью, смертью и имуществом, не без этого. Мьенга поправил обсидиановую фибулу на церемониальном фиолетовом плаще с серебряным шитьём и прошествовал в главный зал мимо слуг, согнувшихся в низком поклоне. Кресло наместника — деревянное, с неудобной прямой спинкой — не отличалось от трона князя в Уратае: Навь предпочитала демонстрировать власть, а не роскошь. Два других кресла располагались чуть ниже и предназначались для командиров арнатов. — Впервые чувствую такое счастье среди рабов при виде властителей. — Мьенга повернул голову вправо, к Ахирге, пробывшему на Хоруте дольше всех. — С чего бы это? Узурпатор собирался перебить всех конкурентов? — Нет, он разделался только с прежним правителем и его сыновьями. Тут большинству всё равно, кто из них будет называться главным, лишь бы не пострадало их собственное положение. Я слышал, рабы шушукались о какой-то невиданной удаче и достойнейшем даре. — Что ж, подождём — увидим, что тут считают достойным Тьмы даром. Им стоит помолиться, чтобы он не был сочтён оскорбительным. Поначалу, впрочем, к ногам наместника под льстивые и верноподданные речи складывали вполне традиционные подношения. Золотые чаши и фиалы с драгоценными камнями, редкими благовониями и пряностями; богато расшитые ткани, артефакты лучших мастеров, крылатых посланников и ездовых животных в искусно разукрашенной сбруе. К счастью, обошлось без вереницы юных девственниц из самых родовитых семей. Тут Мьенга был непреклонен: никаких вольностей, нечего внушать рабам упования, что прелести их дочек хоть как-то могут повлиять на решения властелинов, а если кому в гарнизоне так уж не терпится — пусть утоляет желание, заплатив честной шлюхе звонкой монетой. Время шло, и перед очами навов предстал, кажется, верховный жрец главного хорутского божества. Из рассказа Ахирги выходило, что Спящий, сотворив эту дыру, узрел в ней деву невиданной красы, взявшуюся невесть откуда, тут же воспылал страстью и заделал не во сне, а наяву божественного потомка, который потом щедро оделил генетическим материалом десятки аборигенок, и так положил начало аристократическим родам. — Возрадуемся же! — завывал жрец, простирая к небу тощие конечности. — Великая Тьма не только явила могущество и гнев, покарав недостойных. Она одарила невиданным благословением наше скромное обиталище, и верное свидетельство тому — что с приходом Тьмы нам вновь выпало счастье лицезреть царственного Панг-Хои! Толпа аристократов застыла в немом благоговении, начисто позабыв, где и для чего они находятся. Прежде чем Мьенга об этом напомнил, жрец взял из рук коленопреклонённого служки нечто кубическое под затканным золотом покрывалом, приблизился и тоже бухнулся на колени с явственно слышным скрипом суставов. Другой служка, низко кланяясь, тащил за ним высокий, в половину навского роста, позолоченный табурет. — Прими же, о наместник владыки Мрака, царственного Панг-Хои — наш главный дар и величайшее сокровище Хорута! Да пребудет он с тобой на многие годы, услаждая твой взор красотой, а слух — изысканным пением! Жрец сдёрнул покрывало и бережно водрузил на табурет золотую клетку, усыпанную сверкающими камнями. На чёрной бархатной подушечке восседала тварь, с одного взгляда на которую Мьенга ощутил почти физическую боль в глазах — такого кричащего сочетания цветов он не видел даже на Чейзаре, где обитали концы, известные аляповатой пестротой на всю Вселенную. Больше всего тварь напоминала земного таракана длиной с ладонь. В основном фоне слились самые режущие глаз оттенки жёлтого и зелёного, по спинке змеились ярко-оранжевые разводы. Довершали великолепие ярко-сиреневые членистые лапы и усы насыщенного цвета фуксии размером почти с таракана. Это было ещё полбеды: оказавшись на всеобщем обозрении, существо начало издавать звуки. Наверное, Мьенге следовало гордиться своими воинами. Ни Ахирга, ни Лога — командир второго арната, — ни двое гарок церемониального караула ничем не выдали чувств, охвативших их, когда по хрустальному шару одновременно заскребли несколько сотен тупых гвоздей. Ни с чем другим это, с позволения сказать, пение ассоциироваться не желало. Сам наместник, сидя с каменным лицом, никак не мог совладать с мелкими и противными ледяным мурашками, ползущими вдоль позвоночника. Благородные хорутцы млели в экстатическом восторге, кто-то прослезился, кто-то молитвенно держал сложенные ладони у носа. Проклятый таракан продолжал скрежетать всё громче и омерзительнее. Гордиться собой Мьенга тоже имел все основания. Вместо того, чтобы расплющить клетку с кем-то-там царственным «Кузнечным молотом» и скомандовать поголовное истребление гостей, он дождался паузы в скрежете — видимо, гвозди сточились совсем и требовали замены, — церемонно выразил удовлетворение щедростью даров, поистине достойной Тьмы, и распорядился унести сокровище на почётное место в личных покоях. Аристократы всё поняли правильно и потихоньку начали пятиться к выходу. Ахирга и Лога украдкой вытирали вспотевшие лбы. — Обложить со всех сторон подушками и запереть за самой толстой дверью, — прошептал Лога. Мьенге очень хотелось согласиться, но он совладал с неподобающей для повелителя Тьмы слабостью и велел принести записи о повадках Панг-Хои и их роли в здешнем общественном укладе. Из всего прочитанного относительно порадовал единственный факт: певчие Панг-Хои встречались редко и содержались только в домах высшей знати. Обладание тараканом сильно повышало ранг и престиж владельца, а уж царственный Панг-Хои с его особенным окрасом и вовсе почитался как святыня. Последний раз он попадался восемьдесят лет назад, став причиной трёхлетней войны между самыми влиятельными родами. Отголоски былой вражды тлели по сей день. Вот и объяснение, почему никто не рискнул присвоить сокровище, а тут и Нави оказано должное уважение, и никому не обидно. Разумный ход, забери у них Спящий зрение и слух, которые вот это всё услаждает. О диете и регулярной чистке тремя видами специальных маленьких щёточек Мьенга читать не стал, это забота рабов. Ему и так хватило неутешительной информации. Панг-Хои требовался простор и ежедневное пение в течение нескольких часов, без этого они хирели и умирали. Дважды в месяц, в «дни отдохновения от трудов» владельцу царственного таракана предписывалось давать публике возможность любоваться им и слушать божественные звуки. Лишь однажды на Панг-Хои покушался какой- то безумец, но, не успев совершить злодеяние, был в клочья растерзан толпой. Заманчивый вариант «раздавить башмаком» отпадал начисто. Полыхнёт всё. Предложение Логи по сути было тем же самым, только медленным., и грозило ровно теми же последствиями. И финальный штрих к портрету: Панг-Хои были магическими существами. Царственный превосходил обыкновенных на порядок, и его «сладкоголосое пение» не способны были заглушить никакие заклинания, кроме самых мощных, доступных лишь сильнейшим магам. В резиденции окончательно воцарилось уныние. Во время пения навы передвигались по ней исключительно с затычками в ушах, которые не спасали, но хотя бы немного приглушали. Незаметными затычками, поскольку закрыть уши для музыки царственного Панг-Хои — всё равно что на изображение божественного праотца помочиться. А так аборигены раболепно склонялись перед наместником, ловили каждое слово и были счастливы исполнить любое повеление. «И без того бы кланялись и выполняли, — злобно думал Мьенга-порта-Хорут, — куда бы они делись?» Постепенно он начал подозревать, что мерзкая тварь каким-то образом взаимодействует со слугами из местных. Детальное сканирование подтвердило тонкое, но вполне заметное влияние на сознание аборигенов; его сложно было назвать целенаправленным, скорее абстрактное «пусть они делают мне хорошо», но оно было и указывало, как минимум, на зачатки разума. Мьенга залепил уши плотным воском и стал пытаться мысленно взывать к таракану: «С нами твои фокусы не прошли и никогда не пройдут, скотина. Поэтому, если хочешь жить долго и хорошо — смени репертуар. Добром прошу, пока у меня ещё хватает терпения». Царственный Панг-Хои продолжал скрежетать и делать вид, что не понимает по-навски. Ахирга не выдержал и принял решение сменять гарок охраны вдвое чаще, чем планировал изначально. Если бы так же просто было дать отдохновение наместнику! С новой сменой в резиденции появился воин по имени Нерга — вместе с урсыртом, на котором в свободное время любил музицировать. Очень быстро Нерга сделался центром всеобщего внимания: оказалось, что его инструмент справляется со звуками Панг-Хои значительно лучше, чем затычки. Мало того, своенравный певчий таракан лишь поначалу норовил перебить навскую музыку, а потом стал с интересом прислушиваться, сократив ежесуточное время пения часа на два. «Правильно, — мысленно одобрял Мьенга, проходя мимо, — эти звуки не хуже твоих. Переходи на них, и я тебе по праздникам собственноручно буду брюхо щёточкой чистить. Оно самого спокойного цвета по сравнению со всем остальным». В день отдохновения от трудов царственного Панг-Хои с почтением выносили в открытую галерею и оставляли там, позволяя собравшейся внизу толпе насладиться пением кумира. Столкнувшись с наместником, слуги быстро поставили клетку на неизменный табурет и пали на колени, касаясь лбами каменных плит. Мьенга тоже остановился, поражённый чувством, которое полагал давно забытым. Не предвидением будущего — интуицией воина: враг ударит здесь. Рабы меньше всего походили на способных в эту минуту кого-либо ударить, и Мьенга резко сорвал раззолоченное покрывало. Вместо привычного скрежета из клетки понеслось разухабистое: — Эсть’марн эш-кунаб мырх синк’урах Наб смы… «Умолкни!» — от мысленного вопля Мьенги проняло даже таракана. Среди аристократов многие знали навский язык уже достаточно хорошо, чтобы в полной мере оценить красоты слога древней непристойной песни, абсолютно несовместимой с парадным образом Великой Нави. Предстояла сложнейшая задача: за краткое время втолковать полуразумному членистоногому, что этот репертуар дозволяется исполнять только в присутствии гарок охраны. Для публичного концерта необходимо вернуться к прежнему, невзирая на то, что раньше он категорически не одобрялся. — Но понимаете, он же только учится говорить, — оправдывался Нерга. — Эту песню ему оказалось легче всего воспроизвести. — Впечатляющий прогресс и педагогический талант, — кивнул наместник. — Он внушает мне надежду услышать в день Карнавала классическую ораторию «Песнь вечности». На два голоса и с аккомпанементом.