Причина — он сам

      Тик-так.       Ночь ещё никогда не тянулась так длительно, ещё никогда она не проносилась долей секунды. Противоречия — как неожиданно осознал сам Харрис, вдруг оказались весьма стойкой личностной чертой. Но почему же в комнате так душно?       Тик-так.       Время… Как оно прекрасно, необъятно, велико, неповторимо и ужасающе мало. С какой щедростью оно внушает людям надежды, даря ложные ожидания, и с какой хладнокровностью разрушает все эти иллюзии, сталкивая человека с непробиваемой реальностью — пустые слова, такие же как справедливость, сожаление, жалость, религия, вера. Самая поразительная и с тем же идиотская человеческая черта — вера. Вера в лучшее, что рождает собой надежду, но лишь глубже и основательнее пропитывает чувства тоски и безысходности. От этого нельзя убежать, потому что спасение само по себе иллюзорно.       Эрик делает глубокий вдох, приоткрывая совсем не сонные глаза.       Так привычно было бы спотыкаться о нескончаемый поток сумасбродных мыслей, которые подобны волнам в беснующемся океане, время от времени, накрывают ночами, но почему-то в голове гулкая тишина, от которой скручивает желудок, закладывает уши. Это непривычно, неправильно и просто странно — но это не попытка остановиться. Кто-то может понять Харриса? Хоть один человек в этом мире способен разделить глубину и материальность его чувств, чтобы он перестал чувствовать себя подкидышем на родной планете? Наверное, практически каждый счёл бы его слова сущим бредом и не стоящим внимания всплеском подростковой импульсивности. Но он человек. Ребёнок — когда-то, подросток — в данный период времени, но навсегда — человек.       Тик-так.       Странным образом начинают неметь ноги и руки, словно Эрик оказался в пугающей его ситуации, из которой попросту нет выхода. Но он же дома. Находится в своей уютной постели, полностью удовлетворённый материальным положением, находясь в безопасности и комфорте. Так от чего же словно дыра в сердце жадно ноет, безысходно высасывая последние соки из жизни?       Этому нет конца.       Повернувшись лицом к исписанной стене, лишь ему и Дилану понятной символикой, Эрик отрешённо проводит пальцами руки по обрывкам рваных фраз: «НЕНАВИСТЬ», «Мораль — это просто ещё одно слово», «ПУ», «Самосознание — избранность», «ЕСТЕСТВЕННЫЙ ОТБОР». Интересно, после того, как всё закончится, хоть кто-нибудь сможет разобрать написанные слова на фразы, скрытое значение изломанных мыслей в дневнике? Кому-то будет интересно понять душу человека, решившегося на кровавое преступление? Эрик усмехается. Вероятно, никому не будет дела до чувств и переживаний того, кто намеревается забрать сотни жизней.       Тик-так.       Время в ожидании всегда тянется раздражающе долго. Непосильным весом оно ощущается на каждой клеточке кожи — Харриса вдруг пробивает озноб, скручивая от едкого страха. И без того маленькая комната почему-то стала намного меньше, вынуждая юношу остаться наедине с собственным безумием. Он к такому готов не был, во всяком случае, Эрик никак не мог ожидать, что его будет мутить от материализующихся параноидальных мыслей. Разве через несколько часов не должно случиться то, о чём они с Диланом мечтали последние полтора года?       А полтора ли?       Харрис приподнимается на постели, спиной облокачиваясь о стену. Вытянув перед собой руки, он вдумчиво всматривается в свои ладони, пытаясь уловить ту временную линию, когда их бунтарские и дерзкие выпады, присущие каждому подростку, внезапно приобрели столь глубокий и тёмный смысл? В какой именно момент их разговоры о том, что зомбированность людей из-за ублюдской власти, несостоятельность общественности, в целом, ложном подходе к обеспечению безопасности и правильному подходу к воспитанию и возможностям личностного роста перетекли в признание краха всего человеческого рода? В какой именно день появился зародыш разрушительной мысли о том, что, вне зависимости от попыток человека повлиять на мир, независимо от того, какая форма правления будет в стране, всё, в конечном итоге, обречено на крах. Возможно, именно эти мысли впервые вынудили его ощутить забитость и жаться в угол. Кажется, их с Диланом самосознание, ушедшее далеко вперёд от тупых скоплений людских масс, обрекло их на несчастное существование, на кровавый конец.       Ха-ха.       «Я никогда не предам своих идей».       Наверняка, их сочтут безумными и пугающими, ведь даже врач Эрика пытался всеми этими лекарствами заставить его замолчать, вынудить его мозг работать скуднее и менее прогрессивно, отказаться от эмоций… Его ярость вдруг стала проблемой? Сколько ублюдков на этой планете совершают зло и не несут за это никакого наказания?       Эти таблетки…       Губы Харриса кривятся в уродливой улыбке. Как-то болезненно.       До какого же всплеска злости его доводят все эти знающие люди! Которые с такой уверенностью указывают ему, как надо и что лучше. Кто они такие, чтобы судить о его нуждах, о его положение?! Это всё настолько тупо, бесполезно и отвратительно, что смешно. Если бы все эти ублюдки только знали, как часто Эрик лгал им, надевая маску послушного и вежливого парня. Быть хорошим парнем не так уж и сложно, если слушать людей и внимательно наблюдать за ними. Стоит только понять, что именно от тебя ждут, так ты можешь дать им это — невыносимо тянет в груди растущее, день ото дня, одиночество. Никто не пытался понять Харриса, никто не пытался дать ему то, в чём парень нуждался — одиночество способно поглотить целую душу, а ведь она бесконечна. Даже взрослые люди не могут справиться с последствиями и губительной силой этого холодного чувства, а что же остаётся подростку, который едва ли в состоянии трезво оценить, что происходит с ним, откуда берутся такие перепады настроения и почему его так штормит? Он солгал бы, сказав, что никогда не испытывал тёплого, лоснящегося счастья, игривой радости, самого простого спокойствия и умиротворения, озорного ожидания нового дня — это страшнее всего.       Глаза почему-то становятся влажными, и Харрис поднимает взгляд вверх, прикусывая нижнюю губу.       Именно то, что он все эти эмоции испытывал и продолжает испытывать даже сейчас, лишь усугубляет ту бездну, что разверзлась в его душе. Остающийся после них ледяной холод приводил Эрика в панику, пока весь остальной мир отказывался его принять. Сумасшедший, чудной, дикий, странный, ебанутый — эти слова не являются плохими или унизительными, это лишь субъективная оценка тех личностей, в чьём понимании человек отличается от них самих. Таких ублюдков просто пиздец как напрягает чья-то уникальность, ведь общество устроено именно так, чтобы подогнать всех под одинаковые стандарты. Люди говорят, что следовать за другими недостойно и аморально, мол, будьте лидерами, стремитесь, однако Эрик и Дилан уверенны на все сто процентов, что все эти тупые говнюки, люди, — последователи. В конечном итоге, всё, что они делают, как говорят и одеваются, всё это является имитацией и копированием того, что они видят и слышат. Это просто поражает своей убогостью, а ведь миллионы считают это оригинальностью.       Эрик снова усмехается, прикрывая глаза.       Тик-так.       В так называемом самосозданном цивилизованном мире стандарты, законы, устои и морально-нравственные границы являют собой идеальную структуру поведения и порядка. Указанное кем-то «зло» будет официально считаться «злом», потому что в чьей-то призме морали это недопустимо. Однако разве существуют такие понятия как истинное добро или истинное зло, когда вся жизнь относительна? Людям необходимо научиться смирению, но поскольку человечество не может с этим справиться, гибель людской расы неизбежна. Уберите все законы и мораль и посмотрите, что получится. Они столь рьяно пытаются противиться самой сути чистой человеческой природы. Если бы, в конечном итоге, людям всё же было позволено жить так, как они того хотят, то это был бы хаос и анархия, и человеческая раса, вероятно, не продержалась бы долго, но ведь именно так всё и должно быть. Естественный отбор. Это законы природы, заложенные в теле любого человека.       Но эти кретины просто неспособны понять этого. Само начало существования человека на планете лишь показательно и обречено на погибель. Вот и всё.       Люди всегда говорят, что хотят жить в идеальном обществе, но утопии не существует, ведь человеку свойственно иметь недостатки. Но виновата ярость, которую должен подавить «Золофт»? Харрис уже понял, что не только окружающий мир, но и собственная семья сочла его ненормальным, пытаясь отыскать бреши и как можно скорее заделать их — посещение психотерапевта самое банальное, что может быть. А мнение Эрика кого-то волнует? Ему от этих препаратов только хуже, и если они считают, что настроение юноши стабилизируется, а негативные мысли потеряют свои очертания, то все они жёстко объебались. Ха-а-а-а-а… Не может же быть такого, что ко всему этому его подвели препараты?       Взгляд скользит на прикроватные часы. Четыре сорок. Пора вставать и собираться, ведь сегодняшний день войдёт в историю Америки как самый страшный и одновременно великий. Они с Диланом так ждали этот момент. Ха-а-а-а-а… Интересно, Дилан уже полностью собран? Он, на удивление, последние недели проявлял больше энтузиазма, чем бывало раньше. Эрик никогда друга не осуждал за его, порой, возникающие сомнения. Хотя Харрис никогда не признавал этого и уже не признает, но и его находили эти «сомнения», и, вероятно, Клиболд просто об этом знал. Разве Эрик не пустил всё на самотёк, когда Дилан сдал его Бруксу? Рассказав тому о сайте Харриса, где были написаны слова ненависти в сторону друга. Разумеется, Эрик знал о том, что Клиболд всё рассказал парню, но почему-то так и не осудил. Лишь однажды он издалека зашёл к этой теме, пока они собирали одну из бомб, и Дилан обронил слова, что не хотел бы смерти Брукса, так как тот, чёрт возьми, был им на самом деле хорошим другом! Разве Эрик мог это оспорить? Одно дело проявление своего величия, силы и могущества — им с Диланом, как богоподобным людям, всё дозволено, но если смотреть на это с человеческой точки зрения, то… Клиболд прав. Эрик тоже не желал ему смерти.       Это отрепетировано. Возможно, никто не догадается о том, что в моменты съёмок их любительских фильмов, в моменты, когда они уже представляли «Ад на Земле» в своих литературных работах, мысли об убийствах сотен людей уже закрались в их головы. Разве осталось хоть одно сомнение, что Дилан и Эрик лучше, чем остальной сброд? Харрис на такие предположения лишь ядовито усмехнётся, не забывая ни на секунду, насколько бесполезны и никчёмны люди со своими убогими жизненными приоритетами. В их руках есть возможность что-то изменить, повлиять на жизнь — это тоже один из инстинктов человеческой природы, но пока эти ублюдки ищут тысячу оправданий своего бездействия, Эрик сделает то, что считает верным.       Назвать его психопатом, окончательно потерявшим связь с реальностью, невозможно. Может быть, в какие-то моменты он и ловил себя на мысли, что всё это лишь нечеловеческое давление глубины бездны, в которую он упал. В ней не видно света и в ней нет конца. Пока врач уверял семью Харриса, что лекарства помогут снять напряжение, успокоить суетящиеся эмоции, Эрика скручивало изнутри, и он сходил с ума от этих диких и неправильных чувств. Как описать то, что мышцы словно выворачиваются наизнанку, кости чешутся, а грудь хочется разорвать на части, чтобы соскоблить с неё всё гадкое, ноющее, сжирающее изнутри? Как ему об этом вообще говорить?       Этот ёбанный препарат избавил его от суицидальных мыслей?! Нет, блядь! Они никуда не делись, они не покинули его голову, они не перестали смеяться над ним, призывая вычеркнуть своё никчёмное существование из этой жизни!       Плевать.       Эрик одевается в подготовленную им одежду, но в голове всё также пусто. Тяжёлое биение сердца лишь сильнее вызывает тошноту, вот только причин Харрис не может найти. Он не сомневается в правильности своего решение, в верности собственного мировоззрения — он понимает больше, чем все эти ублюдки вместе взятые, он осознаёт больше, чувствует то, о чём другие даже не подозревают — ха-ха-ха, блять! Разве не поэтому они называют его странным?       Схватив две больших сумки, Харрис спешит покинуть свою комнату, навсегда покинуть свою семью. Интересно, Дилану также тяжело открыть входную дверь, чтобы навсегда оборвать эти связи? Интересно, также плывёт у Клиболда всё перед глазами, пока липкий страх закрадывается под кожу? Всё ещё неуверенный в принятом решении, сжимая исписанный листок бумаги в руке, аккуратно опустив сумки на пол, Харрис быстро, но тихо заходит в зал, засовывая рукописное письмо в ежедневник отца. Тот самый, в котором мужчина досконально отслеживал состояние и поведение сына. На самом деле, Эрик до последнего не был уверен, что ему стоит писать прощальное письмо, что стоит оставлять его отцу, ведь «Подвальные записи» вполне должны донести последние чувства и мысли парней. Вот только Харриса прорвало. Разве он мало сдерживал себя? Никому не было интересно, какой он, вот парень и нашёл утешение в… оружие? Блять, даже думать об этом не хочется, потому что, в конечном итоге, это уже не имеет никакого смысла. Эмоциональный взгляд — он полон боли, жалости и печали, — Эрик последний раз смотрит на свой дом, лишь мысленно произнося: «Мне очень жаль…»       Так надо.       Харрис посматривает на панельные часы, пока заводит свой автомобиль. Перед глазами внезапно проносится та жизнь, которая могла бы у него быть, реши он остаться сегодня дома. Пойти по стопам отца, стать достойным морским пехотинцем, человеком и семьянином, — лишь криво усмехаясь, — такие нормальные желания и возможности, вот только Эрик чувствует лишь далёкое расстояние от них. Для него всё это чужое, и ему там нет места. Как и нигде в этом мире. Он дал себе слово, что отречётся от всех эмоций, что не пойдёт на поводу у милосердия и сочувствия, — намного легче представить, что это всё очередной уровень Doom. Суть ведь в том, что, несмотря на то, что есть люди, которых парни убивать не хотят, жизнь сама по себе несправедлива, и даже те, кто достоин жизни и хочет её продолжить, в любой момент может её лишиться. Разве не так?       Хочется просто сбежать из этого ада и уйти уже в лучший мир.       Мир кажется таким серым. Ветерок прохлады и свободы, что дует за окном, совсем не успокаивает воспалённое сознание Харриса, который подъезжает к месту встречи с Клиболдом. Сейчас должен приехать и Дилан. У них нет пути назад, ведь точка невозврата была пройдена в день, когда они приобрели оружие. Сейчас есть ли шанс повернуть и сделать вид, что ничего не было? Нет. Потому что это правильный поступок, верный.       Эрик никогда не понимал, почему люди так к нему относятся, почему считают его странным, пытаются исправить нравоучениями и таблетками. Он просил их помощи? Вернее, нуждался ли в этом?.. Он же не идиот, и он не изгой. Несмотря на то, что Харрис являет собой пример общительного парня, способного контактировать со всеми, как и в любом другом, их школа являет собой свод иерархии, на вершине которой находятся ничем непримечательные, бесполезные ублюдки, без каких-то причин считающиеся себя лучшими. Эрик никогда не хотел быть с ними, никогда не рвался за дружбой этих парней — они на самом деле его отвращали, вот только состояние, в котором пребывал Харрис, усугублялось. Дело в том, что он признался себе в том, что у него практически нет чувства собственного достоинства — пока сверстники уверенно строят отношения, проявляют себя, Харрис не уверен даже в собственной внешности. Он не уверен в себе… Поэтому люди насмехаются над ним, поэтому он не получает уважения, и именно поэтому он безумно зол.       «Сколько раз появлялось желание разодрать себя на куски — настолько сильно я себе отвратителен. Да-а-а-а. Видимо, это стало причиной моей ярости».       Руки сильнее сжимают руль, пока холодный, безэмоциональный взгляд прожигает своё же отражение в зеркале.       Теперь нет смысла этого скрывать, к тому же, Эрик сам оставил эти записи в дневнике, который, он точно знает, люди найдут и придадут гласности — отношение. Он нуждался в человеческом отношении к себе, нуждался во внимании, нуждался в уважении. Почему он не получал этого в достаточном количестве? — Вопрос. Но, с другой стороны, когда в образовательных местах преобладает стойкая иерархия превосходства одних над другими, получить необходимое количество эмоций попросту невозможно, поскольку здесь будут яро развиваться комплексы и неуверенность в себе. К большому сожалению, это то, что люди не могут контролировать и подавлять — инстинкты, мать вашу!       «Пока вы, блядь, ходите с гордо поднятыми ёблами, считая, что подчинили себе природу, природа крутит вас на себе!»       Эта подготовка — формальна. Когда Дилан подъезжает на своём автомобиле, то встречает друга с неподдельной счастливой улыбкой. Эрик же отвечает лишь машинально, потому что желания улыбаться у него сейчас нет. Сердце начинает суетиться в груди из-за приближающегося часа в достижении той цели, которую они для себя поставили. Дилан, возможно, подзаряжает Харриса своим настроем, поскольку состояние этих двух парней значительно разнится. Каждый из них в тот или иной период времени сомневался в необходимости таких замыслов, даже не был уверен в том, что всё это на самом деле будет совершенно — знаете ли, одно дело слова и безумные фантазии, ха-ха, кто не грешит этим, другое же дело, когда в твоих руках оказывается ствол, и ты так ярко осознаёшь, что в твоих руках буквально находится то, что способно контролировать чужую жизнь.       Разговор с Клиболдом и правда вносит свои поправки в эмоциональную составляющую Эрика. Кажется, даже лекарства, которые должны помогать таким как он, в итоге, ни на что не влияют. Гнев, что мучил его столько времени, рассеялся в пустующее чувство — ему нет названия и описать его нельзя. Если позволите, это схоже с вакуумным давлением, которое по своей тяжести напоминает лавину, а по безумию — метровые волны беснующегося океана.       Это нельзя остановить.       Несмотря на странное состояние, Харрис уверен в себе. Он не сомневается. Даже когда подъезжает к школе, взглядом оценивая обстановку, лишь небрежно выдыхает, мысленно проецируя все те разрушения, которые они собираются устроить.       В глазах Эрика всё выглядит… не очень реальным. Он понимает, что это не сон и не очередная больная фантазия, но всё же воспринимать происходящее как реальность у него не получается.       Все эти ублюдки должны сдохнуть. Это естественный отбор, блядь! С чего они решили, что им дозволено надеяться на счастливое будущее, пока другие не могут даже вообразить его? — Харрис методично вооружается, не обращая ни на кого внимания. В ушах гудит, а слабость в теле хоть и ощутимая, но не делает парня слабее. Сердце сжимается до маленькой точки, скапливая всё напряжение в ней. — Эй, ублюдок! — на фоне доносится чей-то голос, пока Эрик аккурат прячет обрез во внутреннем кармане своего плаща. Столько ли этот образ направлен на внешнее впечатление, сколько подразумевает собой удобство проноса патрон и оружия? Вот же головоломка. — Эрик, блять!       Захлопнув багажник, Харрис безучастно смотрит на подошедшего к нему Брукса. — Здарова, говнюк, — Эрик слабо улыбается, протягивая парню руку. Смотреть на него сейчас невыносимо. Намного проще было находиться с этим парнем во вражде, нежели снова считать его своим другом. А правда в том, что Эрик не смог бы убить Брукса. В любом случае. — Ты где, блять, был, ушлёпок? — дружелюбно Брукс толкает Эрика в плечо, внимательно окидывая его прикид. Не в первый раз Харрис так одевается в школу, но первый раз Брукс видит такой отчуждённый и ледяной взгляд, первый раз он видит знакомое лицо друга, которое кажется абсолютно чужим. — Ты важный тест по философии пропустил… — видимо, сомнения подзывают Брукса спросить больше, узнать. Чувство тревоги закрадывается в парня, пока Харрис смотрит на него так пронзительно и виновато… Да. Вина лишь коротким бликом, но всё же проскальзывает во взгляде Харриса.       Он же прилежный ученик, отличник. Умом не обделён, слава богу. Так что его отсутствие в школе вполне логично вызвало вопросы. Вот только всё это… нихуя не важно. — Друг, всё нормально?..       Харрис внимателен и сосредоточен на Бруксе. Где все мысли в его голове? Где хоть один эмоциональный всплеск? Где эти капризные волны, бьющиеся о скалы? Где буря, из-за которой Эрик то забивался в угол, горько плача, то заливался хохотом с горящими глазами от скорой расправы над людьми… Внутри спокойная гладь, потому что уверенность и уравновешенность принятого решения слишком стойкая. Боже мой! В конце концов, не сам ли он писал об этом в своём дневнике, упоминая «лидерство» и «последователей». Видимо, быть уникальным всё же сложнее, нежели обычной массовкой. — Иди домой, Брукс, — уверенно произносит Эрик, смотря на друга глазами, взгляд которых будет долгие годы мучить парня. — Ты сегодня мне нравишься, так что вали отсюда…       Это шанс. Ведь именно Эрику и Дилану решать, кто останется в этом мире, кто достоин жизни, а кто нет. Разве он не говорил о том, что никогда не изменит своим принципам? Это он сейчас решил, позволил Бруксу жить. Причины — это лишь придуманные людьми слова для большего успокоения. Богоподобным людям, уверенным в своих решениях, причины ни к чему.       Возможно, излишняя самоуверенность Эрика и Дилана позволила сохранить несколько сотен жизней, ведь отталкиваясь от той же философии, что разделяли парни, абсолютно у всего есть обратная сторона. Самоуверенность принесла за собой тень из примитивных ошибок и пробелов — насколько бы они не были умны, насколько бы не были упрямы по достижению своей цели, чтобы собрать достойную бомбу, которая обязательно сработает, нужно учесть множество нюансов. Небрежность сыграла против Харриса и Клиболда — хрупкий механизм, что они так упорно собирали, потерял связь со всей систематикой устройства, пока они несли тяжёлые сумки в общинную. Даже не догадываясь об этом. Вряд ли хоть один здравомыслящий человек сможет понять их, но мысленно и морально они уже были в процессе этого кровавого безумия. Для них всё уже свершилось — и взрывы, и расстрелы. Происходящее сейчас ощущается, скорее, единичными, но фундаментальными нюансами, чтобы сохранить целостность картины. Возможно, в этот период потерялось ощущение реальности.       Эрик молча наблюдает за зданием, что постепенно наполняют учащиеся. Это должно стать грандиозной «местью в общинной», — кажется, так Дилан ознаменовал их план. Стук сердца заглушает все остальные звуки. Оно не бьётся быстро, тяжело или панически рвётся из груди, но оно забирает всё место, предназначенное для сотен других эмоций и восприятий себе. Что же это должно значить? — Ты готов?.. — глухо доносится твёрдый голос Дилана, что одержимо и убийственно смотрит на школу. Причиной не являются издевательства, которых, по сути, не было. Причина — ненависть ко всему человеческому роду. Идея собственного превосходства? А почему бы и нет? Если бы Эрику сказали, что такое самообожествление себя ненормально и требует особого внимания специалистов, он бы с отвращением посмотрел на этого человека, поскольку этому ублюдку не дано понять, каким ничтожеством, каким жалким и убогим Харрис на самом деле себя считает. Ни одному ублюдку, знающему, «как надо», никогда не узнать той боли и той агонии, от которой он сгорал.       Ему позволено всё это, потому что он — особенный. А особенный он по тому, что решился что-то сделать, чтобы изменить этот мир. Он прекрасно знает, что и сам погрешен во всём том, что так сильно презирает, но! В отличие от всех скулящих ублюдков, Харрис не испугался своих инстинктов, он не испугался себя — как итог, вот-вот он совершит поступок, навсегда разделяющий его с целым миром. К тому же нечистая совесть, чувство вины, злость на мир, революционный инстинкт, подсознательное накопление взрывоопасной жажды отомстить за себя, компенсировать себя, постоянная, не покидающая его потребность оправдываться, что-то доказывать, желание властвовать, покорять, мечта увидеть мир дрожащим от страха… Не стоит, видя стремительность, с которой осуществились эти вожделения, делать вывод о том, насколько велико и как глубоко было спрятано скрытое и тайное достоинство, которое страдало от постыдного сознания, что ты — марионетка, о невероятном напряжении подсознания, которое производит на свет «творения» столь размашистого и нахального стиля.       Эрик переводит затуманенный взгляд на Клиболда. Тот раздражённо посматривает на часы, кажется, разделяя мерзостное чувство, когда секунды кажутся часами. Столько раз всё это звучало на словах, сколько раз яркие картинки рисовались в сознании, не упуская малейших деталей — сейчас же какие-то секунды не позволяют насладиться наградой за достойное ожидание.       Ожидать больше нет смысла. Детонатор, очевидно, не сработал, от этого лишь лёгкая паника пробегается по спине. Даже если им придётся отойти от основного плана, всегда есть запасной, так ведь? Они пришли сюда с конкретной целью — убить столько человек, сколько вообще возможно. И они, блядь, сделают это.       Выйдя из машины, Эрик чуть жмурится от солнечных лучей, игриво ласкающие глаза. Оно словно пытается выжечь эту пелену заблуждения, этот проект безумия, остановить парня от совершения ошибки. Жизнь хороша именно потому, что в ней ей системы и правила, мораль и законы. Находиться в функционировании такой огромной машины как «общество», может, и лишает единичного человека инстинктивного выбора на аморальные и жестокие поступки, но с тем же даёт возможность подавляющему количеству людей жить счастливо и полноценно. Да. Именно полноценно, ведь невозможность проявить антисоциальные желания позволяют человеку стать тем, кто выше всей системы, потому что многообразие и возможности, которые открыты для людей, всё же окупают эту плату — инстинкты человека, направленные на уничтожение. Опять-таки, если подойти со стороны Эрика и Дилана, разве это не тот же естественный отбор? Разве они не оказываются слабее той массы и мнений, что побеждают над анархическим порядком, что направлен на изменения спокойно текущей жизни?       Одни лишь догадки…       Наблюдать за остальными людьми — охуеть как приятно. Эрика, кажется, окончательно отрезает от реальности, он теряет ту связующую нить с самосознанием, которым так гордился. Теперь только белый шум в голове, а его движения словно и не им совершаются. Как же правильно назвать такое состояние?       Эти тупые ублюдки, проходящие мимо, даже не обращают на парней внимания, привыкшие к их странным прикидам и выходкам. А им бы стоило заметить их, ведь сегодня они — боги, и сегодня только им решать, кто останется в живых.       Достав из кармана трубчатую бомбу, Эрик бросает её поодаль от себя, и неслабый взрыв привлекает всеобщее внимания. Впрочем, как уже говорилось, выходки Харриса и Клиболда всегда были очень специфичны, так что особого воодушевления они не вызывают ни у кого. Взгляды слегка насмешливые, даже какие-то снисходительные — о, это несомненно приводит в бешенство, потому что снисхождение сегодня — дар, которым могут наградить всех присутствующих только два человека.       Эрик достаёт обрез из длинного плаща за считанные пару секунд, направляя первый выстрел в девушку.       Бах.       Ха-а-а-а-а…       Непостижимо, но… Он буквально не испытывает… ничего. Не говоря о чувствах жалости и скорби, возможно, ужаса от осознания совершённого поступка, нет ни радости, ни возбуждения от осуществления заветной цели. Только холодная, жёсткая пустота, встречающая его в бездне, которая становится всё глубже и плотнее с каждой новой секундой.       Оттуда нельзя выбраться.       Секунда за секундой, а в голове начинают мелькать события и моменты, приведшие парней к этому.       Новый выстрел. Где-то начинают разноситься крики, пока парни уверенно двигаются внутрь здания.       Странные интересы, неюношеские увлечения — всё относительно поколения, в котором вы растёте, однако отчуждённость от жизни и отрешённость от людей как раз-таки являют самой фактор вне поколений, поскольку болезнь души человека не имеет временных и возрастных ограничений. Всего лишь ряд факторов, событий и принятых решений — боже, да они же шутили, ненавидели, презирали, злились, однако вовсе не это стало окончательной причиной случившегося. Это просто шло по накатанной, ха-ха-ха! — Блять! — Эрик истерично хохочет, делая очередной выстрел. Только что до него дошёл весь саркастичный подтекст происходящего. Он с презрением высказывался о людях, что добровольно плывут по течению собственной жизни, забираясь в уютные лодки, а выходит, они с Диланом оказались в таком же положение?!       Ха-ха-ха.       Не-е-е-е-е-ет. Это не так. Это точно не так. К чему искать оправдания сейчас? Здесь ведь даже нечего оправдывать. Они подошли к своей цели с умом и ответственностью, так что нет сомнений и в том, что они на самом деле хотели совершить всё это. Это их, мать вашу, выбор! Это личный выбор Эрика… Его решение. Он, как и положено свободному гражданину своей страны, принял такое решение — не плыть по течению, а действовать. И, о, блядь, его осудят!!! Только вот его коробит от мысли, что все эти тупицы попытаются найти причины и источники того, откуда появились все эти мысли в его голове. Это только его вина. Не его родителей, не его брата, не его друзей, не его любимых музыкальных групп, не компьютерных игр, не СМИ — это только его вина, и Харрис, мать вашу, хочет, чтобы каждый человек это осознал и понял!       Говоря о выборе, Эрик осознаёт, что и его жизнь может забрать какой-нибудь полицейский, что вот-вот прибудет на место. Вот только это Харрису решать, и он уже давно принял решение. Они приняли.       Бах.       Не обращая никакого внимания на крики, на воющую сирену, на мольбы о пощаде, Эрик и Дилан методично стреляют в попадающихся им людей, совсем не заботясь о том, выживут те или всё же, согласно их замыслу, умрут.       Кинув взгляд на Клиболда, Эрик про себя восхищается тому, как Дилан идеально вписывается в повисшую атмосферу. Эта роль, что он выбрал себе, идеально подходит парню, что важнее, Клиболд явно прекрасно себя чувствует. Кажется, он направился за учителем, пока Эрик продолжает свой медленный путь, бросая перед собой ручные бомбы. Сколько раз он слышал слова о необходимости не выделяться из общей массы — быть таким как все. Да пошли они все нахуй! Никому не позволено судить и указывать человеку на то, каким ему стоить быть, тупые ублюдки, быть непохожими — это хорошо. Все эти говнюки, критикующие любого, кто не похож на них, в конечном итоге, являются жалкими подражателями всего, что видят перед собой. Уникальность пугает их.       Выстрел. И ещё один. — Бомбы в общинной не сработали, — заключает фактом вернувшийся Дилан. Он выглядит очень возбуждённый, его глаза блестят жизнью. Эрик же сохраняет хладнокровное спокойствие. — Пошли в библиотеку, — кивает ему Харрис, случайно услышавший, как об этом говорила одна из раненных им учительниц. В этой суматохе, на удивление, много учащихся покинули школу, однако остались и те, кто решили не совершать чего-то, чтобы как-то повлиять на ситуацию. Не это ли причина их убить?       Эрик искоса посматривает на Дилана. Его уверенный тон, что задан с начала это дня, значительно помогает Харрису собирать те части себя, которые, время от времени, начинают отваливаться от его личности. Он солжёт, если скажет, что ощущение власти, которым он сейчас обладает, не кружит ему голову, не делает лёгкие шире, чтобы, как никогда раньше, глубже дышать. Но каждый выдох сжимает внутренности в тиски.       Перезарядив обрез, Харрис готовится к тому, чтобы совершать задуманное в максимальной для себя возможности. Где-то в закромах сознания мелькает мысль о том, что без Дилана он никогда не решился бы на такой шаг. Да-а-а-а. Именно по причине того, что Эрик создаёт впечатление «странного парня», Клиболд на его фоне выглядит хорошим и добрым юношей, который остаётся рядом с таким вот человеком, как Харрис. С другой стороны, вряд ли кто-то задумывался, что чужая душа — потёмки, и никому не дано узнать, по какой именно причине эти двое так сдружились. Хотя, может, всё очевидно? Общие интересы и боль, которая порождала депрессию.       Вспыльчивый, неуверенный, но стремящийся всеми силами показать себя с лучшей стороны, чтобы заслужить как можно больше уважения и получить внимания, Эрик являл собой пример нестабильной личности, эмоции которой искажались, словно американские горки. Его могла поглотить оголодавшая ярость, похрустывая, словно аппетитными косточками, его верой в лучшее будущее, а потом его накрывала тягучая печаль и обида — он обижен на себя, ведь именно его никчёмность не позволяет парню ощутить себя по-настоящему счастливым парнем, достойной личностью, уверенным в собственном будущем. Харрис жаждал возбуждения и азарта, — он быстро понял, что от опасных и отрицательных поступков и мыслей возможно получить невообразимое количество эмоций, с такой же неописуемой силой, вот только он не мог поддерживать необходимую для его пламени температуру. Да, Харрис быстро потухал, вновь оставаясь в тёмной бездне, падая всё глубже, лишь задыхаясь в удушье очередной надежды увидеть яркие краски перед собой. Дилан же был совсем другим типом личности: относительно Эрика он являлся более стойким и собранным, хотя его меланхоличность и депрессия имели более глубокий, но с тем же очертаемый характер. Если позволите, как уже было сказано, для Эрика боль и отчаяние стали бездной, для Дилана же это маленькая комната, стены которой постепенно сужаются, доводя его до безумия. Может быть, именно по этой причине, злость и упрямство Клиболда проявлялись более остро и напористо. В отличие от своего друга, Дилан не мог подавлять все эти чувства и мысли, не мог вынудить себя подчиниться и подыграть — Эрик же всегда отыгрывал необходимые роли, даже не задумываясь над тем, что дыра в его груди становится лишь больше. Он, неосознанно, сам подпитывал своё одиночество. Дилан подобен вулкану, олицетворяющему стойкость и твёрдость, и невозможно сказать, когда произойдёт извержение. Так и получается, что Клиболд был как раз-таки тем, кто стихийным образом, день за днём, подпитывал Эрика.       У них нет лидера. Никто не поверит, но ко всему этому они пришли вдвоём, собирая себя из тех частей, что отваливались от их сути. — Встать! — презрительно кричит Эрик, открыв библиотечную дверь. Вслушиваясь в повисшую тишину, Харрис невольно усмехается, ведь ему кажется, что он, буквально, способен слышать биение напуганных, молящих бога сердец. — Поднимайтесь, блядь, ублюдки в белых кепках! — более настойчиво повторяет Клиболд, делая первый выстрел в один из столов. Если эти ублюдки считают, что их спасёт обычная деревянная парта, то они точно заслуживают смерти.       Харрис и не ждёт, что кто-то высунется. Это логично, но с тем же безумно тупо. Они всё равно умрут. Потому что так решили боги. А боги для них в эти минуты — Эрик и Дилан. — Отлично, — равнодушно произносит Харрис, проходя вперёд, — я начинаю стрелять.       Это момент, которого он так долго ждал. Эти секунды, что так приятно ложатся на пройденное время. Целый мир остался где-то позади, а бесконечные возможности теперь открываются перед ним. Кажется, впервые с момента начала бойни, Харрис чувствует, как сердце пропускает горячий удар в груди, целой волной расходясь по телу. Разве Америка не рекламирует себя, как страна свободных граждан? Ха-ха-ха!       Бах!       Они свободны, мать вашу! Свободны!!! Выбор, что делает человек, создаёт определённую ответственность, а также порождает ряд событий, влияющих на каждого, кого это деяния коснётся. Так не это ли доказывает то, что Эрик и Дилан отличаются ото всех собравшихся здесь?       Новый выстрел забирает жизнь. Ебать! Разве он, блять, не в свободной стране живёт, раз решился на такое? Естественный отбор.       Люди назовут это трагедией или катастрофой, несомненно скажут, что это было неимоверно жестоко, а кровь невинных детей навсегда покроет собой стены этой школы. Их нарекут психами, ха-ха, боже! Людям сказано считать, что кровь и насилие — это плохо, именно потому Эрик и Дилан — сумасшедшие, раз сотворили такое. Правда в том, что всё это придумано людьми. И в этом нет никакой истины.       Новый выстрел.       Харрис пренебрежительно осматривается вокруг, замечая дрожание и страх всех тех, кто пытается укрыться от них под столами. Ублюдки же в курсе, насколько это бесполезно? Чёрт! Они были правы! Они во всём были правы! Губы расползаются в отчаянной улыбке, а во взгляде что-то окончательно меркнет. Если до этого в Эрике всё же оставалось зерно сомнения в том, что его взгляды не совсем верны, то сейчас же он уверился в том, что каждый человек, не думающий как он, лишь обманывает себя. — …ублюдки… — шепчет Харрис, стреляя между полок. — Попробуйте пораскинуть мозгами и подумать, почему вы оказались здесь!       Выстрелы со стороны улицы вынуждают Дилана и Эрика сосредоточиться на обороне. Они ещё не закончили, не совершили того, что хотели, так что пока не готовы умирать. К тому же, кто позволил этому мерзкому человеку забирать их жизни? Как факт, жизнь Эрика принадлежит только ему самому. Это… обдуманное решение. Перезаряжая оружие, Харрис предлагает Дилану пристрелить несколько полицейских, ведь эта каста в особенности нервировала парней.       С особым хладнокровием Эрик наблюдает за содрогающимися на полу телами. Не слишком ли много драмы для происходящего? Возможно, во взгляде этих людей всё это трагедия, но не стоит ожидать, что Эрик и Дилан считаю также. Разве та девчонка, что жмётся к стулу, не считает настоящим чудом, что в неё так не и был направлен обрез? Она не думает, что это чудо, раз её всё ещё не пристрелили, хотя она находится в таком удобном месте. А может, всё, что происходит в мире — чудо, а всё остальное лишь относительно наблюдателя?.       Когда перестрелка с полицией затихает, парни вновь возвращаются к своему занятию. Дилан с особым садизмом и наслаждением расхаживает между парт, произнося жестокие и грубые вещи, перед тем, как спустить курок. Клиболд упивается этим моментом, что понятно, учитывая, сколько они этого ждали. Но Эрик молчит. Он изредка улыбается на замечания друга, порой, бросает пару не связанных фраз, — Дилану всё равно, ведь адреналин и восторг, струящиеся по телу, отрезали его сознание от здравомыслия. Мысли Харриса же едва пробиваются сквозь пустоту, хотя в своих действиях и редких высказываниях он не менее груб и чёток.       Возможно, это абсолютно нормально, что он ничего не испытывает в данный момент, что те маленькие эмоциональные всплески, что проскальзывают в нём, всего лишь подтверждение истинности его действий. Этот мир обречён. Люди обречены. Они не должны жить и лучшее решение, что можно найти, это смерть. Смерть каждого человека на этой планете. Эрик всё ещё подросток, оказавшийся в болотистой ловушке маниакальных мыслей и объективности своего эгоизма. Его, как и свойственно его личности, тянуло из стороны в стороны: где-то между глобальными проблемами мира и человечества и тихим будущем, где он найдёт себе спокойное место, способное его полностью удовлетворить, затерялся маленький мальчик, который понятия не имеет, как можно бороться с таким давлением, с такой силой и как можно сориентироваться в том бесконечном и тёмном пространстве, в котором он оказался.       Он не ищет оправдания своему поступку, но это правда. Может, будь он более стойким и твёрдым, как Дилан, то никогда не пошёл бы на такое. Чего бы ему не выбрать свой эгоизм и не сосредоточиться на благоустройстве личного маленького мира, в котором он будет и богом, и хозяином, и повелителем — всё ведь относительно, разве не так?       Бездумно. Харрис не выбирает жертв осознанно, лишь волей руки, что направляет обрез в очередного школьника.       Выстрел.       От сильной отдачи ствол отлетает в нос Харриса, но боли почти что нет. Это лишь больше доказывает что вся эта поганая реальность ничерта нереальна. Всё это… людской вымысел. — Умереть хочешь? — обращается Харрис к той самой ученице, которую всё это время смерть чудесным образом обходила стороной. Эрик смотрит на неё с лёгкой враждебностью и злостью, и, возможно, в эти секунды первые осознанные мысли и чувства начинают забираться в него. Адреналин вспышками пробегается по коже, а следом жар в груди опаляет сердце. Да. Они всё сделали правильно. — Нет… пожалуйста, нет… — ни слова, ни слёзы не впечатляют Харриса. Он же дал клятву, что оставит все эмоции взаперти, что не позволит чувствам взять над ним верх. Всё уже кончено. Их план с треском наебнулся, но всё же Эрик и Дилан не отступились от своей идеи, от своей цели. — Всё равно все умрём! — резко отвечает он ей, засмеявшись, но отходит в сторону, вытирая кровь из разбитого носа. Ему плевать на неё, но убивать девушку Харрис не решается. Нет какой-то причины, впрочем, как и нет её для убийства. Спонтанность, не более. Им с Диланом есть о чём позаботиться.       Ходить между столами, подшучивая над запуганными учениками, пожалуй, приносит Эрику своего рода наслаждение. Даже когда он глумиться над темнокожим парнем, пытаясь насильно вытащить его из-под стола, он лишь хладнокровно убивает юношу, не согласившегося подчиниться. Они не смеют им перечить, ведь жизни каждого сейчас находятся в их руках. И это, блять, просто поразительно! — Кто хочет умереть следующим? — кричит Харриса, скидывая под стол одну из углекислых бомб. Всё равно они все умрут, а всё происходящее сейчас — весело. Вот только внутри Эрика нет и следа от радости. Пустота разрастается с поразительной скоростью, поглощая всё то, что направленно на ментальную защиту, на сохранение целостности сознания человека. В каком-то роде, Харрис погибает изнутри, минута за минутой.       Кажется, не обратив внимания на то, что бомбу откинули в сторону, её взрыв вполне удовлетворяет Харриса, который подходит к полкам с книгами, надрывно крича: — Послушайте!!! Этой школе конец!!! — это то, чего он хотел. Это то, к чему он стремился. Трижды он стреляет в полки, даже не осознавая бесцельность своего поступка.       Эрик оценивающе осматривается вокруг. Этого недостаточно. Это даже не четверть того, что они собирались сделать. Вновь и вновь они стреляют по ещё живым, по серьёзно раненым, по уже погибшим. Но Харрис никак не может достичь ощущения хотя бы лёгкого удовлетворения, что должно рождаться при достижении какой-то мечты. Это далеко от их грандиозных задумок, но всё же они смогли забрать часть из этого сброда. Решив перезарядить оружие, парни подходят к одному из центральных столов, но заметив одного из учеников вблизи, Эрик приказывает тому назвать своё имя. Харрис смутно припоминает этого парня и особо с ним не знаком, но вот Дилан знает его, видимо, лучше, поскольку спокойно и даже с какой-то тяжбой в голосе разговаривает с ним. Эрик предпочитает не вмешиваться, поскольку прекрасно знает, что его друг, несмотря на всю проявленную сегодня жестокость и непоколебимость, внутри очень страдает. Им пришлось сильно постараться, чтобы запихнуть все чувства глубоко в задницу! — Эй, Дилан, ты меня убьёшь? — Нет, чувак, — тихо. — Просто вали отсюда. Вали!!! — срывается на крик Дилан, наблюдая за убегающим парнем. Это им решать, кто достоин жизни.       Скоро всё закончится.       Стрельба вновь продолжается. Демонстрируя своё превосходство и силу, собравшееся напряжение в груди маленькой точкой, неожиданно взрывается, яркими искрами согревая замерзающую душу Эрика красками. Пора завершать всё это, ведь это предел. — Ну что, пошли в комнату отдыха? — уже оговорённый процесс, в попытке догнать нереализованную задумку подорвать общинную, как они и планировали это. Плевать, что там больше не осталось людей, плевать, что они сами могут погибнуть от удары взрывной волны — это смерть, и они её жаждут. Вот только Дилан, находясь в приступе какой-то слепой ярости, продолжает стрелять вокруг в себя, даже не в людей — в предметы. Он выкрикивает множество оскорбительных слов и несвязанных ругательств, однако Эрик больше сосредоточен на своём разбитом носе, который продолжает кровоточить. Это напрягает.       Яркие эмоции, что окропили тьму в душе Харриса, вновь начинают тухнуть. Неужели даже столь кровавая расправа не способна подарить ему глубину и остроту не поддающихся влиянию ощущений? Не поймите неправильно — весь процесс вызывал в его душе отклик и удовольствие, ведь чувство власти в его руках полностью удовлетворяли его желаниям. Вот только это лишь часть того, что творилось в его душе. Сбегая от агонии и депрессии, Эрик надеялся утонуть в наслаждении от лишения жизни людей — он ощутил, да, но не столь глубоко, не столь явно и не столь волнительно.       Да. Эрик всегда знал, что у их боли и агонии разные истоки, но у них одинаковое отчуждение и отвращение от мира. Они готовились к этому больше года. Они были в этом событии так долго, что в момент того, что происходит, Харрис не может его адекватно воспринять. И это не похоже на сон, не похоже на галлюцинацию. Эрик делает, Эрик совершает, но не воспринимает содеянное так, как должен был бы: либо с ужасом, либо с восторгом. И именно то, что эмоции ни в какой степени не посещают его, вынуждает парня прикусить изнутри губу до крови, чтобы справиться с внезапно растущей паникой. Это то, что он хотел сделать со своей жизнью. Он чувствовал себя так уверенно со всем это вооружением, сильнее, богоподобнее. Он так часто и профессионально обманывал людей, в надежде дожить до апреля, так почему же в итоге такое чувство, что он крупно проебался?       Зайдя в общинную, Эрик опускается на колено, делая несколько выстрелов в одну из бомб, не обращая никакого внимания на всё ещё прячущихся в столовой учеников. Если ему удастся активировать хоть одну из них, этого будет достаточно, чтобы унести жизни каждого из присутствующих. Ему плохо. Всё то, в чём он видел цель и смысл, буквально осыпалось в прах, оставив его ни с чем. Дело в том, что говоря о самосознании, человек подразумевает возможность видеть и ощущать те грани в жизни, которые недоступны другим. Это правда, что счастье в незнании, ну а если познал, то и не удивляйся тому, что всё, чему придавался смысл, за секунду теряет его. Разве это не входит в философию Эрика и Дилана? Кажется, они не справились с собственными идеями, пав низ. И сейчас он цепляется за одно из своих мечтаний — быть разорванным на куски.       Дилану тоже не удаётся активировать бомбы, и Эрик со жгучей досадой осознаёт, что всё, о чём они мечтали, ровным счётом не значит ничего. Несбыточность их мечтаний сейчас глумится над ними, хотя они приложили все свои силы для достижения этих целей. Единственное, что позволяет Харрису удержаться на месте это то, что он реалист. Изначально зная, что многие их планы не могут быть осуществлены, он попытался сделать всё возможное, чтобы сегодняшний день прошёл точно по замыслу. — Сегодня миру придёт конец… — бессознательно шепчет Харрис, беря один из стаканов со стола. — Сегодня мы умрём.       Так и закончится его короткая история? Эрик не понимает, что он сделал неправильно. Пока они бесцельно бродят по коридорам, выкрикивая требования выйти к ним, разве Харрис это на самом деле ждёт? Ему плевать. Потому что то, что сегодня произошло, не принесло ему того удовлетворения, что приносили одни лишь мысли. Вспоминая, сколько он вкладывался в этот проект, как упрямо и смело общался с Диланом обо всём этом, Харрис никак не может понять, почему вместо восторга и ощущения даже частичной победы, он чувствует себя таким разбитым и потерянным? Ему кажется, что с начала стрельбы прошло не больше пяти минут, потому что отрешённость и пустота, звенящая в голове, наконец-то начинают сменяться настоящими эмоциями.       Нет жалости к погибшим, нет сожаления за произошедшее — мнение Эрика не становится другим после того, что он сделал. Напротив, в некоторых аспектах он более твёрдо убеждается, хотя в других полностью теряет и логику, и смысл. Здесь он только может устало усмехнуться, ведь его страдания, отчасти, заложники его неопределённости.       Тик-так.       Время разбивается о реальность.       Тик-так.       Разрастающаяся в груди боль, подобно лавине, накрывает Эрика. Как же глупо получается всё. Он так боролся за своё право индивидуальности, так яро отстаивал свои взгляды, так уверенно шёл к своей цели — в итоге, совершив задуманное, он остался ни с чем?.. Выражая свою ярость на людей, попавших в его власть, Эрику не удаётся избавиться от причины этой ненависти.       Тик-так.       Причина — он сам. Изначально у него не было шанса — внутри скручивает органы в жгучей агонии. С самого начала Эрик не мог надеяться на полноценную жизнь — мышцы наливаются свинцом, но тело продолжает машинально двигаться в заданном темпе: просто иди и стреляй. Слабый, забитый, неуверенный, Харрис не может найти в себе ни одного качества, что удовлетворило бы собственным взглядом, что смешнее, он находит лишь одни причины для того, чтобы избавиться от самого себя.       Тик-так.       Уже не сосредоточиться на чём-либо, поскольку сознание разбивается о скалы. Этими скалами становятся истина и осознание. К чему бы Эрик не пришёл, всё можно приравнять к безумным выпадам, к попыткам сбежать. Отрицая множество обыденных вещей, свойственных любому человеку, прямо сейчас Харрис истерично опускается в иллюзорные картинки — воспоминания, которых никогда не было.       Тик-так.       Бесконечные звуки заглушают само время. Медленно подходя к полкам, Эрик с печальной улыбкой смотрит на Дилана. Да. Они готовы, потому что иначе их вот-вот разорвёт от ядовитой, острой агонии, что бурлит в их телах. Всё могло быть иначе. Глаза предательски становятся влажными, но Дилан не осудит за это друга — с предохранителя снято ружьё. Возможно ли описать словами чувство, когда душа умирает заживо, когда в агонии молит прекратить её страдания, когда внутри всё скручивает, тянет и рвёт — нет этому конца и края, пока в сознание содрогается целостность картины.       Тик-так.       К верхнему нёбу прижимается ствол, а в разбитом сердце огромное количество боли, разочарования и сожалений. Жизнь проносится перед глазами — неверно, но самые счастливые и ценные моменты в истеричной и бессмысленной попытке наполняют пустующую голову, чтобы защитить. Эти моменты с отцом — ах, как было бы здоров, стань они чуточку ближе. На той оружейной выставке…       «Мне бы понравилось, если бы ты был там, папа…», — глубокий вдох, пока горькие слёзы стекают по щекам.       Самые ценные моменты, важность которых Эрик никогда не признавал, слепо пытаются его уберечь. Но они не могут. Потому что Харрис сам подвёл себя к этой черте, потому что сам выбрал этот исход. Ненависть к себе только усиливается, и тот эмоциональный поток, который утягивает Эрика в себя, не вынести даже здравомыслящему человеку. Он желает уничтожить себя — с огромной виной перед отцом, с огромной любовью к нему.       Тик-так.       Секунда. Выстрел. Безжизненное тело падает на окровавленный пол — то ли это умиротворение, о котором Эрик мечтал?