***
Но от судьбы не сбежишь, да? Чимин старается об этом не думать, но с одним из троицы он всё же… немного знаком. У Юнги тяжелые массивные берцы на ногах. Всегда немного пыльные и грубо шнурованные. В них чаще всего заправлены обычные черные джинсы или штаны, а ещё иногда спортивки. У Юнги огромная тачка, с приоткрытых окон которой часто слышно Слипкнот, огромный чешуйчатый хвост за спиной, похожий на полноценное орудие убийства, дикие, почти немигающие глаза, светящиеся красным в темноте, и хриплый рычащий голос. Альфа почти всегда в байкерской кожаной куртке. Потертая, из грубой матовой кожи, невысокими шипами на плечах и огромным черепом во всю спину. В ушах несколько серебряных колец, а щек касаются небрежные волны черных волос, обычно не расчёсанных, но безумно блестящих и наверняка пахнущих табаком, терпко-фруктовым парфюмом и салоном его внедорожника. Юнги выглядит как потенциальная опасность. Он… не особо разговорчивый и, кажется, приветливый тоже. Чимин не знает: они практически не общаются. Точнее не общаются вовсе, а все их небольшие столкновения в столовой и коридоре можно пересчитать по пальцам. Двух рук. Потому что кое-кто слишком активный и неуклюжий поросёнок, который не смотрит куда скачет и часто врезается в широкую спину или грудь аллигатора, падая на попу и пачкая юбочки. Однажды он упал так сильно, что порвал колготки, расплакался и хрюкнул перед Мином, который тогда медленно к нему развернулся и уставился своими жуткими немигающими глазами. Снова весь в черном, цепях и коже с шипами. В тот день состоялся их первый и последний полноценный разговор. Было слишком поздно и коридоры пустовали. — У т-тебя спина из бетона, что ли! – визжит Чимин, громко всхлипывая и икая, и трет кулачками мокрые глаза, размазывая сладкие розовые тени и тушь. У него болит попа, больно замялся хвостик, задралась и помялась юбочка и потёк красивый макияж с блесточками, над которым он пыхтел с самого утра. Расстроенный поросёнок капризно мычит между хныканьем и бьет маленьким кулачком по плитке, не справляясь со своими эмоциями и ноющими ранками. У него был тяжелый день и он устал! В коридоре в тот день пахло ранней весной из приоткрытых окон, пылью и сладкой химозной клубникой со сливками от плачущего Чимина. Это было в марте. Аллигатор из воспоминаний тогда едва заметно нахмурился и поджал губы, но через мгновение его бледное лицо вновь стало нечитаемым, суровым и пустым. Таким, с которым он иногда на него смотрит, когда в очередной раз занимает со своей компанией центральный столик в столовой и скользит по всему большому помещению медленным, надзирательным взглядом застывших глаз. — Она вся в чешуе. Тогда же Чимин впервые услышал его голос. Хриплый, не слишком громкий и безумно низкий. А ещё грудной, будто внутри клокочет и нагревается рык. — Да п-плевать мне в чем она! – плакал омега, вскинув мордочку к потолку и дрожа всем своим крохотным существом. Кожа на нежных ладошках стерлась и печет, как и на больших бедрах. Он тогда снова бежал, перепрыгивая плиточки и смотря на свои квакающие сапожки, и влетел прямо меж чужих лопаток носиком, так что тот теперь тоже покраснел и болит. В ту пятницу Чимин спешил в магазин возле их общежития за кислыми ленточками, чтобы после пойти в свою комнату к подружкам, объесться, насмотреться фильмов и сладко проспать все выходные, завернувшись в своём розовом одеяльце, как ответственная хрюшка, которая следит за своим здоровьем и много кушает, и спит. — Глупый крокодил! – поросёнок зло хрюкает — так, будто забыл о том, кто перед ним стоит, — не прекращая громко хлипать и тянуть носиком. Белые колготки снова порвались на попе: он чувствует саднящей кожей ледяную плитку. И почувствовал прикосновение больших,***
Раннее утро. Старое здание общежития пахнет мокрыми кирпичами, плющом, непроходимыми кустами приклеенным к потемневшим от времени стенам, и приторной ипомеей. Они оба, кажется, ядовиты. До пар ещё несколько часов, от влажного воздуха сыреют волосы и одежда, а нежное тело пробивает дрожь. Апрель выдался дождливый. Но Чимину всё равно. Крупные грязные брызги разлетаются в стороны. Хлестко секут всё вокруг крошечного розового бедствия, увлеченно прыгающего по луже. Поглощенный поросёнок кусает губы, сощуривает внимательно следящие за летящей во все стороны грязью глаза и чувствует такую безумную, трогающую его маленькое звериное существо удовлетворенность и блаженное отчаяние, что абсолютно ни на что не обращает внимание. В его комфортной грязненькой прострации есть только он, его красные резиновые сапожки и огромная лужа, которая натекла после очередного холодного дождя за их общежитием. Можно было бы даже сказать, что Чимин прыгает агрессивно, насколько это вообще возможно для крошечного декоративного поросёнка. Его маленькие кулачки вцепились в полы короткой розовой юбки, а пухлые ножки, обтянутые белыми испачкавшимися колготками, в резиновых красных сапожках одновременно бьют по грязной мутной воде. Вся его хорошенькая разноцветная одежка уже заляпана, и ему стоило бы бежать обратно в общежитие отмываться, пока пары ещё не начались и никто не вышел на улицу. Но Чимин даёт себе это сладкое «ещё чуть-чуть», хихикая и пиная лужу резиновым носочком. Жирные вязкие брызги разлетаются веером по сырому асфальту, поросёнок весело дергает розовым хвостиком-пружинкой с маленьким пятнышком на кончике и трогает короткими пальчиками такое же пятнистое ушко, наблюдая за этим с гордым чувством исполненного долга. Пакостливый, крошечный, в спадающей с плеча разноцветной кофточке с блестящими сердечками, мишками и звёздочками и весь в грязи, совсем как настоящая свинка. Даже на кончик носика попало, но Чимин сразу же стёр холодную мутную каплю кулачком. — Получай, лужа, – дерзкий поросёнок тоненько хрюкает, топнув ножкой в ботиночке по грязи, которая тут же всплеснула и разлетелась тяжелыми каплями по асфальту. — Чимин! – громкий шепот доносится откуда-то сверху. Крошка поджимает хвостик и испугано вскидывает голову вверх, но сталкивается лишь с заспанным лицом Джина, поправляющим очки. Блаженное облегчение тут же растекается по внутренностям, и он неслышно выдыхает, опуская плечи. Пронесло. — Чего тебе? – Чимин нервно пищит в ответ и хмурится, комкая в кулачках полы маленькой рюшистой юбочки. Он ведь не был слишком громким и даже не заляпал окна на первом этаже, как раньше. — Уже почти семь! А ну живо в комнату купаться и спать! – ругается и всё так же шепотом, запахивая на теплых чувствительных ото сна плечах накидку. Белоснежные пушистые волосы омеги и небольшие рогалики рожек выглядели бы даже мило, вкупе с замятыми розовыми щеками и мутным взглядом. Но Сокджин не милый барашек, он — противный и дотошный хён! Который вечно пугает его, ругает и гонит спать. — Не буду. Поросёнок незаинтересованно отмахивается и сопит, держа юбочку и вырисовывая красным резиновым носочком ботиночка округлые узоры на грязи. Дождь этой ночью был слишком сильный, водичка размыла грунт, поэтому лужи набежали большие, в некоторых местах глубокие и приятно холодненькие. Как раз для его нежной кожи. — Бе-есстыжий поросёнок, – овечка неодобрительно мотает головой и сощуривается. — Снова весь грязный, выстирывать тебя нужно будет, а потом ещё и на пары идти. Опоздаем все из-за тебя. Снова, – надзирательно выделяет. — М-м, – капризно мычит омега и отворачивается от Кима, недовольно дергая хвостиком-пружинкой. Чимин пыхтит и дуется. Он понимает, что Сокджин прав. Да, уже почти семь — он не безответственный и следит за временем. Да, ему нужно поскорее возвращаться в их комнату, стирать вещички и ложиться отдыхать — это Чимин тоже знает. И да, — то, что Джин о нём просто заботится, поросёночек тоже прекрасно осознает и никогда не винит его по-настоящему. Но ему не нравится, что хён до сих пор считает его… легкомысленным. Глупым. Недалёким. Не нравится, что указывает, что и как нужно делать, несмотря на то, что он уже давно вырос и не нуждается в этом. Будто они до сих пор в начальной школе, где тот на год его старше и следит за тем, чтобы маленькая пухлая неуклюжая хрюшка снова не заела мордочку и не выпачкала свои беленькие носочки. — Детка, – Чимин даже отсюда слышит, как Джин вздыхает и наверняка трет переносицу, как делает это всегда, когда не хочет спорить. — Ты ведь и сам всё понимаешь, правда? Чимин опускает розовую головку и сжимает кулачки. Он просто ненавидит, когда ему указывают. Но он уже взрослый, поэтому… — Ладно, – рявкает. Поросёнок сдувается и нехотя подхватывает плюшевую сумку с длинной ручкой с холодного асфальта, отряхивая розовый ворс от пыли. Весь в грязи, растрепанный и негодующий. И не из-за того, что нужно уходить, а из-за того, что нужно уходить по чей-то указке, а не из собственного желания. — Достал… – ворчит под нос и лениво поправляет перепачканные белые колготки, натягивая тугую резинку по самое пузико. — Я всё слышу! Громкое шипение Сокджина заставляет и так недовольного мальчика раздраженно-капризно замычать и затопать ножками, не разворачиваясь к нему лицом: — Ниче ты не слышишь! Чимин горбится и надувает губы. Резиновые красные сапожки грустно квакают, пока омега медленно плетётся обратно в общежитие и пинает носочком камушек. — Тупой хён… – крошка прижимает пятнистые ушки к розовой головке. — Вот сейчас точно услышал! – горланит Джин ему вдогонку со смехом в голосе, выглядывая из окна с зажатым кулачком. Отчего поросёнок снова раздраженно-обессиленно мычит, хрюкает и убегает за угол, скрываясь от назойливого, хохочущего с него старшего.***
— Мы пошли! Не задерживайся, крошка, – Сокджин поправляет очки у зеркала и чпокает большими глянцевыми губами. Строгая длинная юбка-карандаш сдавливает его пышные бедра. Чонгук, стоящий рядом и выглядывающий сбоку, поправляет свои длинные темные кудри, связанные белоснежной ленточкой. — Я буду ждать тебя на первой паре, – его высокий нежный голос как обычно звучит чуть медленно и негромко. Сладкие небольшие губы мягко, немного блаженно улыбаются, а головка склоняется к плечу: — Займу наше место. Тихое копошение косметики и сопение доносятся из их комнаты. У Чимина зачесаны нежно-розовые волосы назад плюшевом ободом, с румяного плеча спадает растянутая цветастая футболочка с монстриками и сонно опухшие щеки. Пятнистые ушки дергаются, реагируя на чужой голос, но сам поросёночек только вздыхает и тянет носиком, облизывая клювик сухих губ. — Идите уже, – помятое. Он не выспался и, кажется, немного простыл. Жирок, который он накапливал, в этот раз совсем не помог, но на вечер у него запланирован очередной плотненький ужин, к которому в этот раз добавится ещё и горячий чай с мёдиком и лимоном. И Сумерки! Никто не вылечит лучше, чем папа Эдварда. Дверь мягко хлопает, и Чимин какое-то время просто смотрит на себя в зеркало, осоловело хлопая глазами. Идти никуда-никуда не хочется, но у него стипендия, а значит пропускать пары нельзя. Поэтому крошка вздыхает, чешет голую попу и дергает кнопкой носика, будто пятачком, торопливо и не совсем аккуратно начиная шевелиться. Время ещё есть, но собирается Чимин в рекордные полчаса, закидывает все свои блокнотики и канцелярию в волосатую розовую сумочку, надевает резиновые сапожки на белые колготки со звездочками и вылетает из комнаты.***
Красные ботиночки громко квакают, пока поросёнок бежит к главному зданию почти через весь кампус. Мягкая сумка-сердечко мотается во все стороны, зажатая в цепких взмокших пальцах, а сам Чимин пыхтит и сжимает второй ладошкой короткую юбку, пока с плеча спадает белая мастерка со зверюшками. На улице всё ещё прохладно и бледное солнце совсем не греет — лишь прозрачно отбивается в больших лужах. Туманно. Огромное старинное здание библиотеки вдалеке, овитое плющом, прячется в молочной дымке. Трава, фигурные кустарники и большой сад, который видно из их окна в общежитии, пышно-зелёные, все в росе и сочного тёмно-изумрудного цвета. Пахнут холодом, весной и чем-то грязно-сладким. Сегодня всего две пары, поэтому мысленно Чимин уже отмокает в горячей ванной (наконец-то можно греть попку сколько угодно и не ждать, пока все младшенькие перекупаются), кушает кислые ленточки и довольно похрюкивает, наслаждаясь своей взрослой самостоятельной жизнью. После этого он переоденется в новую шелковую пижамку, сделает какао и масочку и включит Сумерки. И, наверное, накрасит ногти на ножках новым цветом. Бирюзовым или салатовым. Или голубым с блёсточками. Или желтым. Или перламутровым красным! — Желтый или бирюзовый… – тихонько бубнит под носик, смотря себе под ножки. Резиновые ботиночки пинают маленькие камушки, расчищая вымощенную к большому светлому зданию дорожку. Из мыслей вытаскивает тяжелый клокот двигателя. На стоянку заезжает огромный внедорожник. Он неторопливо занимает самое близкое ко входу место и выглядит почти как танк рядом со стареньким Шевроле преподавателя по биржевой деятельности. Из приоткрытых окон снова играет агрессивный металл, тревожащий воздух умиротворенного туманного утра. Черный, пыльный, с дорогущими хромированными дисками и колесами четыре на четыре. Аллигатор. Низко рычащий мотор мягко глохнет. Массивная дверь Тойоты Тундра громко хлопает, и следом за ней виднеются тяжелые кожаные берцы, жестко продавившие влажный асфальт. Юнги снова весь в цепях, кожанке, кольцах с черепами на длинных бледных пальцах и свисающим с плеча черным рюкзаком. Большой, суровый, мрачный. Поросёнок замедляется и сжимает пухлыми пальцами тонкую ручку сумки сильнее. С момента их небольшого разговора прошло уже достаточно времени, но он так и не поблагодарил за колготки. Не сказать, что избегал альфу — между ними, скорее, всё было как прежде, — но старался больше не допускать таких стычек, потому что, во-первых, это больно, а во-вторых… Да, он его избегал. Избегал, но колготки носил. Они оказались очень миленькими — с сердечками, звездочками, медвежонками и просто беленькие — и, очевидно, безумно дорогими, потому что капрон лоснящийся, приятный и безумно удобно сидит на ножках. И нет неприятных швов, и в попу не давит, как бывает с дешевыми. Кажется, будто аллигатор постарался, будто ему действительно жаль. Мин Юнги, который ходит весь в цепях и шипах, ездит на огромном внедорожнике и слушает адские вопли вместо музыки, а потом после пар устраивает со своими дружками бои без правил с неугодными , стало его жаль. Чимин кусает пухлые губы и, собрав в кулачки всю свою поросячью смелость, подбегает к поднимающемуся по ступенькам альфе. Тот наверняка увидел его уже давно, но лишь немного замедлился, услышав знакомое приближающееся кваканье. — Эй! Ю-Юнги, – цепкий, нервно взмокший кулачок хватает холодный рукав его косухи. Чимин всегда был немного наглым. Поросёнок дергает носиком и решительно наблюдает, как альфа останавливается, а после опускает вечно незаинтересованные болотные глаза на него — крохотную сладкую вату в красных ботиночках. Он выглядит… немного заинтригованно? Или нет? Чимин сощуривается, пытаясь рассмотреть на бледном лице непривычные эмоции, но видит только как Мин моргает и полупрозрачная пленка на мгновение скрывает его глаза, медленно прячась обратно. Аллигатор молчит. Ждет. Но Чимин не обращает внимания, дергает носиком и, неловко почесав попу, сжимает рукав чужой кожанки сильнее. — Спасибо тебе, – неуверенно начинает и сопит, сверля взглядом носочки своих резиновых ботиночек, — за колготки. Они хорошие и удобные. Вот. Мини выставляет сладкую пухленькую ножку, показывая альфе, что он сейчас в его подарке, что он его носит, что альфа не зря старался. И не замечает, как зрачки его расширяются, а сам Юнги весь опасно замирает, подобравшись. Совсем как настоящий хищник. Хищник, увидевший свою маленькую добычу — крохотного декоративного поросёнка, едва достающего ему до груди. — Они мне очень нравятся, – Чимин разглядывает разноцветные звёздочки на капроне, не чувствуя пристальных глаз. — Спасибо, Юнги. Но когда поднимает голову обратно — аллигатор всё такой же: спокойный, холодный и молчаливый. Такой, будто только что всё его звериное существо не встрепенулось из-за розововолосой крошки. — Тебе идут, – безумно низкое и густое. От чужого прокуренного голоса по затылку пробегаются мурашки. Он совсем как у настоящего хищника: вязкий, гипнотический, грубый. Чимин солнечно улыбается, а его вечно капризные темные глаза широко раскрываются: — Правда? – радостно хрюкает, дергая пятнистым хвостиком-пружинкой. Юнги снова какое-то время молчит, пока его длинные, чуть вьющиеся волосы поблёскивают на солнце и касаются щек. Просто смотрит, изучает мелко дергающийся носик, нетерпеливо бегающие глаза, ловит выжидающий взгляд и слышит тихое сопящее дыхание. А потом вдруг аккуратно накрывает пушистую розовую макушку своей большой***
Первая пара проходит странно: Чимин практически ничего не помнит. Не помнит, как Гу расспрашивал его, что случилось, а он отвечал, что просто не выспался; не помнит, как пролежал на парте и болезненно тянул носиком, вспоминая длинные пальцы в своих волосах и бархатный смех. Это было… странно и неправильно.***
Юнги заявляется за пять минут до звонка. Тяжело дышащий, с диким стеклянным взглядом и заставивший напрячься всех, вплоть до преподавателя. Чимин не помнит, как ему удалось тогда сбежать, но он сделал это, оставив Чонгука в аудитории одного. Кажется, тот сказал, что ему нужно кое-что забрать, но изведенный невыносимым часом ожидания, поросёнок всё прослушал и вылетел из аудитории со звонком, нервно хрюкнув что-то про то, что у него болит животик. Чонгук вздыхает. Плюшевое ушко дергается в пышной шоколадной копне, когда он слышит тигриное урчание на задних партах. Ему немного страшно, ведь это… Тэхен. Тот, из тех… кого все боятся? Телёнок не особо разбирается во всех университетских событиях, но Чимин и Джин однажды рассказывали ему про кровожадных хищников, которые едят таких травоядных, как они. …Или не едят? Он не помнит. Ему просто нужна его ручка. Именно эта ручка. — П-Прости, не мог бы ты вернуть мою ручку? Тэхён вскидывает раскосые янтарные глаза, и его зрачки сужаются, а полосатый хвост хлыщет воздух. Кто это у нас здесь. — Я в-выронил её, а ты поднял, н-но она мне нужна на другие пары, ведь я-я пишу конспект, но если она т-тебе тоже нужна, т-то я дам тебе другую, можешь не отдавать её, у меня много ручек, но именно эта мне нужна больше остальных! – тараторит. У плюшевой коровки краснеют мягкие щеки, большие черные глаза блестят от стыда, а цепкие пальчики сжимают лямки нежно-голубого рюкзачка. Тигр пугающий. Особенно, когда его тонкие зрачки вдруг расширяются, нос дергается, а рыжие полосатые уши прижимаются к непослушной русой копне, и он будто весь подбирается, как целящийся зверь, неотрывно смотря на него, как на добычу. Чонгук повторяет за ним, прижимает кремовые ушки к голове, но весь сжимается и закрывается, защищаясь. Что в голове у альфы — он понятия не имеет. Дыхание учащается. Слюна тяжело проходит по сухому горлу. Большие молочные бедра, совершенно не прикрытые короткой юбкой, плотно сжимаются, и телёнок прикусывает нижнюю губу, затаивая дыхание и не позволяя позорному испуганному мычанию вырваться из груди. Тэхён низко хмыкает, на что тот вздрагивает, и усмехается, склоняя голову к плечу. — Эту? – вертит меж длинных пальцев забавную ручку, обтянутую кудрявым коричневым плюшем. На его пальцах много серебряных колец. Пару больших — на большом и указательном — похожие на печатки, а остальные тонкие, обвивающие изящные фаланги по всей длине. А ещё татуировка зайца Плэй-бой на среднем. Тэхён весь в черном и его стиль чуть отличается от остальных трех из его компании. Ким выглядит больше как… кантри-панк? Чонгук не особо разбирается, но альфа всегда носит грубые ковбойские ботинки, много слоёв одежды и любит рвань со странными принтами. Однажды его выгнали из аудитории из-за порванной футболки со скелетом, тычущим фак. Плюс ко всему он в тот день был в повязанной на бедрах клетчатой красной рубашке, кожаных штанах и куче серебряных браслетов на медовых запястьях. Ну и в своих ковбойских ботинках со шпорами сзади, как обычно (и где он вообще их берет?). Это… немного странно, но ему идет. Не то чтобы Чонгук обращал на это внимание. Резиновая желтая овечка, расположенная на кончике ручки, смотрит на него несмелыми опущенными глазками с сожалением. Будто просит прощения за то, что выпала именно она и именно её поднял тигр. Но Гу не злится, нет. Гу вообще злиться не умеет, а если бы и умел, то всё равно делал бы это негромко, мягко. На колпачке немного блесток и корректором выведено «Jk». Это — ручка дружбы. У Чимина и Джина такие же, только других цветов. Они все обменялись резиновыми верхушками и теперь у Чимина фигурка кофейной коровки, а у Джина — розового поросёнка. Поэтому он просто не может отдать её альфе. Не может предать своих подружек. — Да, – неожиданно твёрдо кивает. Но маленькая уверенность в омеге испаряется посекундно, и если Ким не отдаст прямо сейчас, то… Тэхен недобро скалится, оголяя пару длинных клыков. Нехорошие, лукавые глаза рвут его крохотную уверенность на части, а после уничтожают и вовсе, стоит им неаккуратно соскользнуть и надменно, издевательски уставиться куда-то в сторону. Игнорируя. Будто бы его слова и просьба для него ничего не значат. Будто бы Чонгук глупый и ничего незначащий. Будто бы он просто надоедливая коровка, которая не имеет права что-то требовать и просить. Расстроенный, задетый телёнок часто-часто захлопал мокнущими глазами и прикусил нижнюю подрагивающую губу, стремительно краснея и сжимаясь. Его большие сливочные бедра дрожаще сжались, а в горле застряло горькое мычание. Гу не любит общаться с чужими людьми. Гу не любит общаться со злыми альфами, которые будут его обижать. Для плюшевой коровки это ещё один стресс, с которым ему справиться безумно трудно без поддержки близких людей. Но Чимин убежал, а у Джина много дел, поэтому он совсем-совсем один. Один на один с ужасно страшным Тэхёном, который будет его обижать. — Неа, – тигр крутит длинный мягкий стержень меж пальцев, наблюдая, как тот шустро перекатывается. — Не хочу. Его плохие глаза снова лениво и неаккуратно поднимаются прямо на коровку, но, вместо продолжения насмешек, неожиданно расширяются, и Ким прекращает играть с его вещичкой: — Ты плачешь? Гу с присущей ему медлительностью кивает и всхлипывает, опуская голову и прячась за челкой. Плюшевый длинный хвостик нервно покачивается из стороны в сторону. Гу хочет домой, к Мини и Джину, чтобы они его обнимали и гладили по спинке. Гу не нравится эта ситуация. Тэхен хмурит густые брови, а раскосые глаза, вечно хитрые и полные насмешек, впервые смотрят серьёзно и пронзительно. Даже капризное, острое лицо разглаживается и будто бы взрослеет, суровеет. — Я тебя напугал? – альфа встает. Чонгук крупненькая коровка, но рядом с ним выглядит маленьким плачущим комочком. — Гу. Телёнок медленно поднимает головку, сжимая лямки рюкзачка. Носочки его красивых туфелек, которые ему выбрали подружки в магазине, смотрят друг на дружку, а безвредные большие глаза бегают по чужому лицу рвано, не совсем обычно. Чонгук особенный мальчик, поэтому с ним нужно быть ласковым и понимающим. Хорошо, что в аудитории кроме них никого уже нет. — Д-Да, – часто-часто кивает. — Пугаешь и не хочешь отдавать мою ручку. О-Она моя, ты н-не должен её забирать. Не должен, н-не должен, не должен. Телёнок нервничает, трясется, сжимает голубые лямки рюкзака сильнее, до побелевших костяшек, и тихонько всхлипывает, смотря на Кима. Из горла вырывается дрожащее испуганное мычание, а потом ещё одно и ещё. Пока тигр не притягивает потерявшегося и перегруженного омегу к себе, аккуратно поглаживая напряженную ровную спинку. Чонгук весь напряжен, а ленточка в его пушистых волосах вот-вот развяжется. Он весь белый, с застёгнутыми всеми пуговками рубашки по самую шею, воздушный, мягкий и сладко пахнущий молоком и мылом. Совсем безобидный, особенный малыш. — Тише, тише, Гу, – он знает это обращение, которое нравится телёнку. Ким раньше думал, что всё несколько преувеличено, потому что Чонгук выглядит совсем обычно, как и все омеги. Просто чуть более милый и ласковый, покладистый, правильный. Тэхён никогда не понимал, почему все о нём так пекутся, и всегда думал, что ему это не нравится, но из-за скромности крошке трудно возразить. — Прости меня, Гу, я не хотел тебя пугать, слышишь? Конечно, это твоя ручка, забирай, Гу. Тигр аккуратно протягивает её, и телёнок нервно, дергано её хватает, прижимая к груди и тяжело дыша. И обратно молчаливо опускает голову и сопит, пока плюшевые ушки свисают по бокам. Больше отвечать и разговаривать он не будет. А оказывается, это необходимость.***
Чимин понимает, что дела действительно плохи, когда врывается в пустую комнату общежития и тяжелая твердая кожанка сама вываливается из физкультурной торбочки Чонгука. А следом за этим осознает, что всё это время тонкая салатовая ткань просвечивала так сильно, что отпетым преступником ему никогда и ни в жизни не быть. Но его ведь никто не видел, верно? Поросёнок прокручивает в розовой головке момент, когда выскочил в пустой коридор, когда мчался к выходу и когда, не останавливаясь, добрался до самого общежития. Никого ведь не было, да? Чимин не помнит. Ну всё, теперь Юнги точно его съест. Точно откусит хвостик, а потом ушки, ножки, попу, гру… — Ты чего здесь застыл? Сокджин стоит у раскрытой двери и дергает носом, поправляя очки. Весь в строгом, на невысоких каблучках и простой черной сумкой на плече — собранный и безумно ответственный. Не зря в студсовете состоит. Поросёнок взвизгивает от неожиданности и прикрывает рот маленькими ладошками. Снова хён его пугает! — Закрой дверь! – верещит и затаскивает старшего внутрь, хлопая дверью. Он в панике. И зачем вообще взял эту глупую куртку, нужно было там оставить. Оставил бы там и сделал вид, что ничего не знает: мало ли у кого ещё были грязные ботиночки. — Бог ты мой, – Сокджин сдержанно вскидывает бровь и проходит внутрь, скидывая пиджак на небольшой трельяж у входа. Там ещё крючки для верхней одежды вбиты, только чуть сбоку, а ещё чуть сбоку — полка для обуви, на которой не вмещается и половина всех их туфелек и кроссовок. — Откуда столько эмоций? Барашек смотрится в зеркало и втягивает щеки, как он обычно это делает, рассматривая своё лицо. Кончики длинных пальцев оглаживают небольшие рогалики темных рожек, и Сокджин хмыкает. — Ну так что? – внимательные черные глаза с плоским зрачком смотрят через стекло очков и зеркала. Чимин всхлипывает и, поджав хвостик, тычет красным ботиночком в развалившуюся на их полу огромную голову скелета на спине грязной косухи. — В-Вот, – воет. — Он меня теперь съест. Поросёнок глотает слёзки и трет кулачками красные глаза, пока его мягкие щечки все краснеют и надуваются. — Опять ты в грязной обуви, – грозное шипение хёна заставляет его заплакать ещё сильнее. Снова он! — А это что? – омега громко стучит каблуками и подходит ближе. — Фу, она тоже вся грязная. Зачем ты спёр куртку Мина? Своих выпачканных мало? Верни на место, глупая свинка. Сокджин складывает руки на груди и смотрит на него сверху вниз. — Н-Но я ведь её ис-испачкал, – Чимин икает, тянет носиком и неаккуратно зачесывает розовые волосы за ушки. — Он постирать её не сможет, по-твоему? Знаешь, на что его одежда похожа после очередного побоища? – старшего, с его брезгливостью, всего передергивает от воспоминаний. Ему, как председателю студсовета, частенько приходится контактировать с этой компашкой. Намджун, Тэхён и Юнги — эти имена он слышит чаще, чем видит своих подружек, с которыми делит комнату. Глупые, бестолковые альфы. Одни проблемы от них. Особенно от этого вспыльчивого громилы-гризли, который как специально вечно перед носом ошивается и бедокурит. — И как ты себе это представляешь? – поросёнок в истерике топает ножкой, но тут же в противовес этому подходит к старшему и прижимается к его груди. — Ю-Юнги меня съест. И не прекращает хныкать, чувствуя теплые ладони на спинке. Сокджин вздыхает. — Как же много с тобой проблем, Мини, – ласковые губы мягко целуют горячий лобик всхлипывающего поросёнка. Совсем как в детстве, когда Чимин падал, стирал пухленькие коленки и приходил к нему, весь зарёванный и обязательно с выпачканной, заеденной мордочкой, которую приходилось вытирать влажной салфеткой. — Зачем ты вообще её забрал, м? Чимин, не отлипая от хёна, идет вместе с ним к его кровати, неаккуратно скинув свои ботиночки. Сокджин затаскивает его на постель и укладывает себе на бедра, зарываясь пятернёй в розовые пушистые волосы. Так, как его поросёнок любит больше всего, как он успокаивается. — Ч-Чтобы постирать и отдать, – к этому он пришел уже когда бежал в их комнату. — Хотел потратиться на химчистку и покушать меньше сладкого в этом месяце, – а это звучит уже чуть грустнее. Нежно-розовая макушка устраивается на мягких, утянутых строгой юбкой бедрах удобнее, а нечеткие глаза печально осматривают их общую комнатку. Светлую, мягкую, в пастельных тонах, которая пахнет сладковатым безмятежным «раньше», в котором Чимин был счастлив и защищен от больших, ненужных перемен. В котором не было Мин Юнги и его дурацкой кожанки. — Постирать, значит, – мягко усмехается Ким. Ему давно известен один небольшой секрет грозного и мрачного. Одно пристрастие в кое-чьем лице. — Юнги оценит твою заботу, Мини. Но, думаю, сейчас он в бешенстве, – омега посмеивается, не прекращая перебирать славные пушистые прядки. Он немного приврал, когда сказал, что альфа мог бы просто её постирать: его кожаные куртки неприкасаемые. Возможно, слишком дорогие, а может быть у Мина своя коллекция или что-то такое. Джин точно не знает — ему плевать. Но в чем Джин уверен точно, так это в том, что его плачущей от страха крошке Юнги простит всё. — Когда я приду отдавать её, Ю-Юнги накричит на меня и больше никогда не погладит по головке, – поросёночек грустно хрюкает и икает, потираясь горячими щечками о мягкие бедра старшего. — Будет меня ненавидеть. Сокджин вскидывает бровь и склоняется над розововолосым мальчиком: — Юнги гладил тебя? Чимин молчаливо кивает и тянет носиком. — С ума сойти, – усмехается. — И говорил, что мне идут мои колготки, – омега скручивается в комочек и тянет на себя персиковый плед, накрываясь. — И смеялся. Он красиво смеется, а я всегда думал, что он не умеет. Сокджин ничего на это не отвечает и вздыхает, облокачиваясь о стену. В мыслях неожиданно пробегают чужие пухлые губы, наглая усмешка и дерьмовый характер. А ещё маленькие бурые уши в черной короткостриженной копне и такой же хвост, спрятанный за длинными драными кофтами и майками. Медвежонок. Ким усмехается и прикусывает губу. Негромкий стук в дверь вырывает из мыслей. Омеги дергаются одновременно. — Открыто, – достаточно громкое, чтобы по ту сторону услышали. Чимин, закрученный в колобок, высовывает мордочку. — Давай, Гу, – знакомый низкий урчащий голос заставляет Сокджина вскинуть брови и, аккуратно отодвинув поросёнка, подойти к открывающейся двери, — ты дома, всё хорошо. Привет, Джин, – тигр несмело улыбается, придерживая так и не сказавшего ни слова с того момента телёнка за талию. Даже Чимин вскакивает, когда видит, в каком состоянии их безвредный, ласковый Чонгук. — Ты что сделал? – шепотом шипит барашек прямо в чужое наглое лицо, бережно перехватывая сжатого, беззвучного и потерянного омегу, прижимающего к груди плюшевую ручку. — Гу, малыш, всё хорошо, ты дома, маленький, – аккуратно приобнимает и ведет того к его мягкой воздушной кровати, полной плюшевых игрушек, нежных одеял и небольших светлых подушечек. Чонгук молчит. Его славные малиновые губы поджаты, темные брови чуть нахмурены, а большие чистые глаза не хотят ни на кого подниматься и смотреть. — Я… Черт возьми, я придурок, – отчаянно признается альфа. — Я-Я не думал, что из-за такого… что всё так. Его непокорный дерзкий внешний вид меркнет и не бросается в глаза, когда он такой: почти напуганный, полный вины и переживаний. Теряется и угрожающее крупное тело, высокий рост, низкий голос и вечно наглые, лукавые раскосые глаза. Теперь Тэхён не тигр, а нашкодивший кот. — Как «так»? – раздраженно шипит Сокджин в той же манере, чтобы не напугать Чонгука, которого успел усадить под стенку, подложив под спину мягкую подушку, обложить любимыми игрушками и прижать к себе, мягко покачивая. Чимин выпутывается и залазит к ним, прижимаясь к телёнку с другой стороны. — Я ведь просил вас всех. В университете больше тысячи омег, неужели нет кого-то другого? Джин поправляет очки, опуская взгляд на обнимающихся младших. Чимин что-то шепчет Гу на ушко и тот оживляется, медленно кивая. Их пальчики переплетаются, мальчики прижимаются друг к дружке ближе, прикрывая глаза, и он вздыхает, поглаживая каждого по головке. — Что я могу сделать? – Тэхён не может оторвать взгляда от трогательного, успокаивающегося телёнка, который начинает тихонько мычать себе под нос. В груди что-то странно отзывается, ухая. Теперь и он смешной. — Просто уход… — Хочу яблок и желтую овечку, – неожиданно отзывается телёнок. Всё так же с прикрытыми глазами и держащий Чимина за ручку. — Что-что, Гу? – небольшие рыжие тигриные уши дергаются, и Тэхён стучит каблуками своих ковбойских ботинок, подаваясь ближе и едва не присаживаясь у его коленок на корточки. — Яблок и овечку? — Желтую овечку, – хмурится. — Да, желтую, Гу, конечно, – осторожное. Телёнок открывает глаза и медленно поворачивается к нему. Пухлые нежные щеки, олений взгляд и небольшое лицо. Славный, ласковый. — И больше не забирай мою ручку, Тэхён. Тигр всё-таки опускается перед ним на корточки, большой, весь в панковской одежде и кольцами на длинных пальцах, с поджатым полосатым хвостом. Оказывается на одном уровне с молчаливо смотрящим на него Чонгуком и смотрит в ответ большими виноватыми глазами, с прижатыми к русой, непослушно уложенной копне ушами. — Никогда больше, Гу.***
Вечер холодный и неприятный. Особенно без куртки, которую Юнги не обнаружил на своём месте. Длинный чешуйчатый хвост раздраженно дергается. — Это свинья твою косуху потянула, – кидает Джун, резко дергая открывашку на газировке, и раскидывается по лавке, расставив ноги в черных джоггерах с цепями, булавками и нашивками черепов. Серый стадион пустует, пары уже давно закончились. Юнги холодно хмыкает и закидывает пустую бляшку в ближайшую мусорку. Мощные чешуйчатые руки раскидываются в стороны, и аллигатор дергает кончиком толстого хвоста, вскинув голову к бледно-серому небу. Погода — дерьмище. — Ну так че не забрал, раз знаешь? Это даже почти интересно: кто так легко смог стащить одну из самых видных его вещей — кожанку, которую он выкупил на тематическом аукционе в Канзасе. У кого здесь есть яйца. — Да бля, это ведь та мелочь с розовой башкой, – гризли делает большой глоток и рыкает от дерущих глотку пузырей, — с которой блондинка-овца из совета возится — Джин, – полумечтательно тянет сладкое имя рогатой очкастой заёбы с минетным ртом. — В красных сапогах ещё гоняет. Звук они издают ещё такой мерзкий, блять, будто Спанчбоб ходит. Юнги вдруг хмурит густые брови и переводит застывшие острые глаза на альфу. Мигательная перепонка полупрозрачной плёнкой секундно скрывает их, а хвост, покрытый грубыми твердыми пластинами, заинтересованно дергается. Крошка? — Чимин? Намджун удивленно застывает, вскинув бровь. — О, ты и имя знаешь, – усмехается куда-то в сторону. — Нужно запомнить. Он точно так же закидывает голову к небу и снова громко сёрбает из банки, нетерпеливо подергивая ногой в своей несдержанной, вспыльчивой манере. — Чи-мин, – пухлые губы растягиваются в усмешке, и лукавые глаза поглядывают на Мина: — Это ведь он ещё вечно влетает в тебя? А я всегда думал: че за мелкая цветастая хуйня по коридорам прыгает и квакает. А это Чимин, – елейно тянет, наглым испытывающим взглядом наблюдая за гатором. — Нужно будет наведаться к нему. Альфа хрипло посмеивается, когда видит, как узкий зрачок аллигатора расширяется, и чувствует бьющий поток воздуха в висок от мощного хвоста, застывшего рядом с его головой. — Не стоит, – но чужой голос звучит снова раздражающе спокойно и черство. — У-у, – поддевая тянет Ким, скалясь, и поднимает руки вверх, — сдаюсь. Напряженное молчание повисает в воздухе, Юнги хмурится и отворачивается обратно. Меж губ тут же оказывается зажатой сигарета. Кремниевое колёсико негромко чиркает, кончик вспыхивает рыжим, и табак с тихим треском сгорает. С самого утра… сам не свой. Плотное облако дыма рассеивается по ветру, но вместо тяжелого, угрюмого и забивающего легкие запаха альфа слышит фантомную сладость клубники, сливки и приторный аромат лака для волос с блёстками. Крошка забрала его куртку. Наверное, тяжело было её нести. Юнги не замечает, как на лице снова растягивается небольшая усмешка — прямо как тогда, утром, — и снова глубоко затягивается, закидывая руку на спинку лавки.***
Чимин тянуть не стал, поэтому уже вечером следующего дня чистенькая кожанка была у него в комнатке в специальном чехле. Пухлые пальчики сразу же его расстегнули, выложили тяжелую матовую кожу на кровать, и поросёночек дотошно проверил всё ли с ней в порядке. Даже успел покривляться на страшный скалящийся череп на спине и шлёпнуть его, чтоб так на него не смотрел. С Юнги он так и не виделся, к слову. Кажется, Джин говорил, что тот не появлялся в университете. Откуда старший об этом знает — поросёнок так и не понял, ведь тот от его вопроса отмахнулся. Черный матовый пакет негромко шуршит на пышном розовом одеяле, заваливаясь набок. — Всё-таки взял черный? – Джин поправляет очки забавным движением носа и наматывает на пальчик блондинистую кудряшку, забравшись на его постель. — Да, – поросёнок кивает и снимает с плечиков вешалки тяжелую большую кожанку. — Юнги нравится этот цвет, поэтому он не откусит мне хвостик, – хихикает. — Я умный? Чимин топтался в магазине около получаса, думая над этим злосчастным пакетиком. Безумно хотелось взять розовый. Там целый отсек с розовыми пакетами! С клубничками, блестящими золотыми сердечками, конфетками и пушком, звёздочками и даже поросячьими мордочками. Но часть, отвечающая за логику в его головке-сладкой вате, вопила о том, что это будет слишком ярко. И что лучше взять что-то нейтральное, не похожее на его стиль, чтобы альфа не оторвал ему хвостик за свою явно не дешевую куртку, которую он ко всему прочему, выходит, что украл! Хотя Юнги никогда не обижал его и только гладил по головке, всё равно: хрюшка с целым хвостиком — умная хрюшка. Поэтому пакетик черный. — Да, умно, – подтверждает Сокджин, усмехаясь и закатывая глаза. Гордый собой, Чимин не замечает, как натягивает на себя чужую косуху и подходит к зеркалу. Холодный материал дотягивается ему почти до половины пышных бедер, а рукава трогательно проглатывают маленькие ладошки, свисая. — Ничего ведь, если я сфотографируюсь напоследок? – вертится, разглядывая своё отражение. — О, не забудь потом Юнги скинуть эту фотографию, – старший омега загадочно улыбается из-под очков. — Ещё чего, – пыхтит. Маленькое тело тонет в нейтрально пахнущей коже. Запах аллигатора уже выстирался, поэтому от ворота уже не пахнет терпкими фруктами, табаком и им самим. Юнги пахнет… чем-то приятным. Дорогим шампунем и гелем, у которых нет определенного аромата, как у дешевых. Если вторые пахнут чем-то примитивным и химозным — клубника в сливках, фрукты, конфетки или цветы, — то запах первых звучит как… что-то за очень-очень много денег. Как в дорогом салоне или фирменном магазине с желейками на развес! Чимин ступает аккуратными ступнями к высокому зеркалу с сердцами-лампочками. Пухлые пальчики ныряют под кромку тонких белых чулок, поросёнок поправляет их, натягивает на большие бедра повыше и выравнивается, направляя камеру на своё отражение. Всего одна фоточка на память об университете мечты, общении с тем самым крутым парнем, с которым у тебя ничего не получится и вы встретитесь вновь лишь через десять лет на встрече выпускников, и беззаботной молодости. Омега растягивает пухлые губы в сладкой улыбке, поправляет нежно-розовые волосы и дергает пятнистыми ушками, сначала записывая видео. Короткая юбочка, чулки, трогательно поджатые пальчики на мягком ворсистом коврике и большая, со свисающими ремешками и небольшим серебряным черепом на груди кожанка аллигатора. Чимин становится на носочки, кусая плюшевые губы, подмигивает, тихонько хихикнув, и крутит бедрами, показывая попу. Заканчивается видео тем, что поросёнок пружинисто становится на пяточки обратно. Наверное, если бы злой Юнги сейчас это увидел, схватил бы своими огромными чешуйчатыми руками и отгрыз ему хвостик. А потом ещё долго пугал бы по ночам своими светящимися красным глазами. Но Юнги не злой. Камера громко щелкает, и одна единственная фотография сохраняется в галерее. Как и хотел. — Так где, ты говоришь, Юнги живет? – бережно складывает его косуху в большой матовый пакет. — Я закажу тебе завтра такси, – вздыхает Сокджин, понимая, что на нервах Чимин может поехать абсолютно не туда и потеряться. — Но хён… — Без «но», Чимин.***
Воскресенье такое же пасмурное, как и пятница, и суббота. Такси тормозит у высокого, ухоженного жилого комплекса. — Спасибо… Дверца хлопает, и Чимин стоит в небольшой лужице, высоко задрав головку с приоткрытым ртом. Такой длинный дом. Кажется, будто этажи заканчиваются у самого космоса. Хорошо, что Юнги на пятом живет, а не у Луны. Всю дорогу к чужой двери Чимин борется со страхом и неуверенностью. А что, если Юнги на него накричит? Или прогонит? Скажет, что он плохой поросёнок-воришка… Красные сапожки несмело квакают, преодолевая последние ступеньки. Вроде бы… пятьдесят первая? Чимин достает телефон из кармана и перечитывает сообщение Джина. Да, пятьдесят первая. Большая красивая черная дверь. Деревянная, резная, строгая с серебряными циферками. Поросёнок сглатывает, сжимая потными пальчиками ручки пакета. Это немного… волнительно. Особенно после того, как он выкрикнул, что не хочет с аллигатором общаться, и убежал. — Так, ладно… Вся поросячья смелость снова в его кулачке, который медленно боязно стучит. Раз, потом ещё и ещё. Кнопочку звонка Чимин замечает лишь в самом конце и тянется к ней на носочках, как вдруг дверь резко отворяется. Поросёнок застывает и хлопает глазами, смотря снизу вверх на незнакомого омегу в проёме квартиры Мина. Это точно его квартира, потому что, во-первых, у Чимина хорошая память, а во-вторых, он дергает носиком и слышит его запах. — Здравствуйте. А где Юнги? – крошка не прекращает смотреть на изящного мужчину, высоко задрав головку и сжимая пакетик. Его носик дергается подобно пятачку, резиновые сапожки снова грязные, и поросёнок неловко чешет попу. Он сейчас немного описается от страха, если честно. Присматриваясь, Чимин замечает, что омега перед ним тоже аллигатор. И такой же… суровый и молчаливый, как и Юнги. Даже глаза такие же: застывшие, пугающие и дикие. Единственное отличие — внешний вид. Одет он в строгий брючный костюм, с завязанным разноцветным коротким шарфиком на шее, и начищенные блестящие лоферы. Лощеный, дорогой и пахнущий большими деньгами. А ещё омега намного старше. — Юнги мне не рассказывал, что начал помогать приюту для бездомных, — мощный чешуйчатый хвост мужчины дергается, когда его глаза с нескрываемым пренебрежением медленно опускаются вниз по его одёжке. А Чимин сегодня вообще-то надел всё самое красивое и новое: свою любимую короткую розовую юбочку, кофточку с медвежатами из мультика про медвежат и обычные белые колготки — чистенькие и неброские. Он старался. И, возможно, в другой ситуации поросёнок и ответил бы как-то едко и по-детски, как он привык это делать (мама научила отстаивать свои границы!). Но сейчас, изведенный переживанием перед предстоящей встречей, болью в животике от нервов и дрожащим хвостиком от страха, глаза Чимина мокнут, в носу щиплет, а в горле застывает ком безысходности. Он так долго сюда ехал, так долго выбирал пакетик, потратил много-много денюжек на химчистку, отказавшись на целый месяц от вкусненького. А теперь его обижают и называют бездомным поросёнком. Поэтому Чимин застывает, медленно краснеющий, с собирающимися слезами в уголках больших глаз и с застрявшим в груди воздухом, который он с тихим скулящим звуком выдыхает и опускает уголки пухлых губ. Розовые пятнистые ушки прижимаются к пушистой макушке, и Мини плачет, уставившись на страшного, хмурого, злого аллигатора. Весь его милый розовенький макияж растекается по пухлым щечкам (когда-нибудь он накопит на ту дорогую водостойкую тушь), плечи дрожат, а носик дергается с очередным печальным хрюканьем. — О боже, – мужчина устало закатывает глаза и хватается за ручку двери, намереваясь её захлопнуть. Ленивые тяжелые шаги привлекают внимание трущего маленькими кулачками глаза Чимина. — Ну что, кто там… крошка? Низкий голос Юнги удивительно смягчается, когда он видит на своём пороге совсем крохотного и всхлипывающего омегу. В домашнем и снова черном, сырыми длинными волосами, трогающими бледные щеки легкими мокрыми волнами, и пахнущий сигаретами, порошком и своим теплым домом. Толстый хвост незаметно дергается за спиной, и аллигатор мягко, почти с нежным соучастием и переживанием смотрит на крошечного, разноцветного Чимина. Маленький снова плачет. — Юнги-и… – булькающе, заплаканно тянет поросёнок. Короткие ручки тянутся к нему непроизвольно, ведь Чимин на подсознательном уровне осознал и запомнил, что Юнги его не обидит, что Юнги не такой страшный, каким выглядит. И Юнги действительно не обижает. Альфа пропускает незнакомого фыркнувшего омегу внутрь своей квартиры, а сам аккуратно сгребает расстроенного поросёночка под попой и позволяет обнять свою шею. Черный пакет, зажатый в крохотном кулачке, свисает и неощутимо бьется о спину, когда он заносит его внутрь и закрывает дверь. — Тише, крошка, – хриплый шепот ударяется в открытое красное ушко, и Чимин тянет носиком и прячется в его голой шее, икая. Юнги переносит его вес на одну чешуйчатую руку, стягивая освободившейся чужие красные ботиночки. Снова испачканные, грязные. Бледные губы незаметно улыбаются. — К-Кто это? – влажно шепчет омега, не желая больше показываться и видеть чужое злое лицо. — Моя мать, – сухо и скупо. — Злая… – поросёночек завозился и, будто бы продрогнув, весь крупно дернулся и прижался ближе. — Не обращай внимания, – Юнги позволяет мальчику устроиться удобнее и обхватывает большой ладонью с полупрозрачными болотными чешуйками его маленькие ледяные ступни, обтянутые белым капроном. Аккуратные, они застенчиво прячутся в ней. — Замерз? Чимин чувствует теплые губы у своего виска и низкий негромкий голос альфы. Они останавливаются в какой-то большой светло-серой комнате. Скорее всего, гостиная. Он не рассматривает, но здесь пахнет свежестью и самим Юнги, а ещё здесь высокие потолки, блестящий паркет и тепло. Но недостаточно, чтобы поросёнок почувствовал себя комфортно, поэтому он жмется к чужому теплому крепкому телу и мычит. — Да. Не отпускай, – подрагивает от фантомного холода. — Не переживай об этом, – вызывающее мурашки по затылку. Аллигатор опускается на диван, прижимая к себе, и тянет неаккуратно кинутый плед, укрывая. Приятная тяжесть маленького тела оседает на груди, и Юнги откидывается на мягкую спинку, пока Чимин на нём пыхтит и забивается под подбородок. Стук толстых невысоких каблуков жестко, будто маршем приближается и останавливается совсем рядом. — Так значит это твой… друг? – мистер Мин предвзято вскидывает фигурную бровь, окатывая их холодным взглядом. Чимин ёжится даже под пледом и слышно только самому Юнги недовольно мычит, прячась в его груди и руках. Мама Юнги — не нравится. Юнги — нравится. — Да, – коротко отвечает альфа, поглаживая розовый затылок. — Чим… — Мне неинтересно, – омега взмахивает рукой, отмахиваясь, и поправляет свой шарф. — Надеюсь эта дружба не будет тебя отвлекать от действительно важных вещей. Отец будет недоволен. Два аллигатора сталкиваются напряженными взглядами. Их плотная, густая неприязнь бьет в спину, и Чимин чувствует, как от нервного ощущения опасности крутит животик. Маленькое беззащитное хрюканье разбивает угнетающее молчание. Мистер Мин хмыкает и порывисто разворачивается на каблуках, стремительно удаляясь. — Отец ждет, Юнги. Последнее, перед тем как хлопает входная дверь. Чимин чувствует макушкой, как аллигатор вздыхает и опускает голову, касаясь подбородком его волос. Неожиданно уязвимый, уставший, расстроенный. Чимин слышит, как толстые пластины на длинном хвосте грустно скребут по паркету. Чувствует, как напряженно горбится его большая, гордая фигура, накрывая собой. Чимин притягивает его ближе и обхватывает всеми своими короткими пухленькими конечностями крепче, поглаживая широкую сильную спину. Водит пальчиками по черной ткани футболки и чувствует гладкую твердую крокодилью кожу, о которой Юнги рассказал в первую их встречу. Не соврал. Большие губы, искусанные от нервов, мягко улыбаются, и он тихонько хрюкает, прикрывая глаза. Поросёнку не известно наверняка, что у альфы происходит в жизни, из-за чего он грустит, что делает ему больно. Единственное, что он знает точно: даже в самых трудных ситуациях крепкие объятия — иногда лучше любых слов. Юнги благодарно зарывается носом в душистые нежно-розовые волосы и прикрывает глаза, обнимая крошечный комок тепла большими надежными руками. Объятий ему действительно не хватало. — Захотел ко мне в гости? – спокойный низкий голос кажется неожиданно мурчащим. Будто с заспанной хрипотцой, домашний. — Мог бы написать, я бы что-нибудь приготовил. — Я много кушаю, – Чимин мостит большую попу в кресле. Наклоняет головку, разглаживая безумно мягкий ворс, и аллигатор не может оторвать взгляда от маленькой образовавшейся складочки под его подбородком. Сладкий, пышный малыш. — А я люблю готовить, – хриплое. Юнги дает ему, завернутому в плед, теплую воду с лимоном и медом и присаживается рядом на корточки. Его широкие бледные ладони ложатся рядом с накрытыми бедрами, но аллигатор не делает ничего неприятного и наглого. Только смотрит своими уже не такими страшными застывшими глазами и заправляет уголки плюшевого покрывала, хотя у него дома достаточно тепло. И красиво. Поросёнок благодарно тихонько хрюкает и тянется к теплому, покрытому мутной испариной стакану. Она тут же оседает на ладошках, но Чимин сжимает стекло крепче, чтобы то не выскользнуло. Горяченькая сладковато-кислая вода приятно скользит по сжавшимся от нервов внутренностям. Маленький, изведенный тяжелыми чувствами и событиями, поросёнок согревается, дышит ароматом чужой квартиры и самого Юнги, чувствует комфорт со всех сторон и расслабляется, откидываясь на мягкую спинку плетеного кресла и хлюпая красным носиком. — Я пришел отдать твою куртку, – спустя минуты комфортного молчания начинает омега, смотря исподлобья на аллигатора. Тот выглядит всё таким же спокойным, понимающим и взрослым, как если бы уже давно знал, у кого именно его куртка. Чимин тихонько вздыхает, хмурится, смотря куда-то вниз, на пушистый чистый кофейный ворс, и продолжает: — В тот день, когда я сказал, что не хочу с тобой общаться, на первой паре я долго думал о тебе, – царапает ноготком толстое стекло. — А потом я поднимался к Гу по ступенькам в аудитории и не заметил твою куртку, которая валялась на полу, поэтому… немного потоптался по ней. А потом я услышал, что вы приближаетесь, и засунул её в физкультурную торбочку Гу. А потом убежал с ней к нам в комнату, отнес в химчистку и немного померил, – Юнги усмехается, — она на меня очень большая. А потом купил пакетик красивый — специально в твоём любимом цвете! — и принес тебе. Вот. Поросёнок снова делает глоток и дергает ножками. Он рассказал всё как есть, нигде-нигде не соврал, поэтому теперь блаженное облегчение растекается по всему телу, а совесть очищается. Юнги переводит глаза на матовый черный пакет на соседнем кресле. Его взгляд задумчивый, но смотрит на собственную куртку он недолго и не совсем заинтересованно. Так, будто зацепился он за что-то другое, произнесённое Чимином. — И что ты думал? – неожиданное. Толстый хвост едва слышно чешет жесткими пластинами паркет. Всегда теплые и безвредные карамельные глаза поднимаются и сталкиваются с теми, что всегда неотрывно смотрят только на него. С теми пугающими, с вытянутым тонким зрачком и рассматривающими так долго и пристально, что создается впечатление, будто хищник прицеливается, будто вот-вот и нападет. Но Юнги не нападает. Никогда не нападал ни на него, ни на того, кто слабее. Юнги… только называет его «крошкой» (и Чимин уверен, что это из-за их разницы в размерах, а не потому, что альфа из тех, кто нагло использует все эти мерзкие прозвища), носит его на руках, бережно гладит и негромко смеется своим глубоким бархатным смехом. Кажется, Юнги не скрывает эмоции, чтобы казаться опаснее, он сам по себе такой: спокойный, рассудительный, собранный. А ещё он сделал ему водичку с лимоном и медом и укрыл пахнущим собой пледом. Полупустой стакан мягко стукается о стеклянную столешницу журнального столика. — Думал, что мне не нужно было к тебе подходить, – пухлые пальчики аккуратно касаются чужих, всё ещё чуть влажных черных волос. Нежно играют, зачесывают за ухо. Это едва заметно, но Чимин видит, как Юнги сдерживает желание склониться и почувствовать тепло его ладоней своей кожей. Кажется, он ожидал услышать что-то подобное, но омега всё равно чувствует его неготовность, как бы альфа не пытался это скрыть. — Точнее, я думал, что мне не стоило продолжать разговор. Я думал, что лучше поблагодарить и сразу же уйти, чтобы не связываться с тобой, не узнавать, какой ты на самом деле. Чтобы... продолжить жить в том мире, где ты – опасность, которая поглотит мою безмятежную жизнь. Хотел поскорее сбежать и забыть, как ты умеешь смеяться и касаться меня. Чимин не ребёнок. Он вредный, капризный, иногда говорит что-то ужасно инфантильное и глупое, но он не ребёнок. Юнги смотрит всё так же прямо, без утаек, скрытых взглядов и недоговоренности. Он не двигается, не приближается, не давит — просто всё так же сидит перед ним на корточках, на равных. Большой, когда-то страшный и агрессивный, он ведет себя аккуратно и мягко, словно ручной аллигатор. — Всё ещё этого хочешь? – Юнги понимает, что этого всего между ними слишком мало, чтобы Чимин захотел остаться. Но он всё равно спрашивает. Спрашивает, всё ещё несогласный так просто отступать. — Нет, – поросёнок чувствует уверенность в собственных чувствах и словах. У аллигатора расширяются зрачки и он весь подбирается. — Сейчас – нет, – продолжает, зачесывая черную прядь чужих волос за другое ухо, с которого свисает тонкий серебряный крест. — Потом – возможно. Но с этим мы разберёмся, да? — Я разберусь, – исправляет. — Со всем разберусь, крошка. Уверенно и настойчиво. Бледные губы аккуратно прижимаются к маленьким ладошкам, сложенным поверх укрытых пледом коленок. Его омега сегодня с ним. И Чимин, маленький поросёнок, уставший от трудностей, сейчас от них полностью избавляется, окольцовывая руками чужую шею и притягивая альфу к себе. Юнги выглядит голодным, медленно поднимаясь, дыша ему в губы и опираясь руками о подлокотники кресла. Когда ловит своим ртом едва слышное сопение, когда видит, как розовеет нагревающаяся кожа чужих щек, видит слипшиеся от слёз ресницы, красный кончик носа. И плюшевые приоткрытые губы, застывшие и несмелые. Маленькие влажные ладошки накрывают бледные щеки. Чимин гладит большими пальчиками светлую кожу, на которой оказывается всё это время была светлая чешуя у скул, трется нежными губами о чужие, прижимается ими к подбородку, лбу и возвращается обратно. Юнги тёплый, пахнет пастой, плохо перебившей запах сигарет, шампунем и собой. — Пахнешь сигаретами, – шепчет, тихонько хихикнув. — Если бы знал, что ты будешь со мной, сжег бы все пачки, – большая ладонь зачесывает нежно-розовые волосы за ушко. Голос Юнги хрипло урчит. — Если я захочу от тебя поросят, тебе придется бросить, – неожиданно серьезно выпаливает поросёнок, хмуря мордочку. — Черт возьми… И жадным, впиваясь в пухлые губы и обхватывая загребущими руками всё его маленькое тело. Юнги меняется местами, усаживает себе на колени и низко рокочет, чувствуя короткие пальчики в своих влажных волосах. Длинные пальцы скользят по большим плюшевым бедрам поверх белых колготок, мнут мягкую кожу и шлепают до мелких волн и негромкого сладкого мычания. Так пылко и с аппетитом, будто грезил этим. Юнги целуется грязно. Он фиксирует своей огромной рукой нежно-розовый затылок, раздвигает бедра, расслабленно откидываясь на спинку, и ведет. Целует нежные пухлые губы тягуче, влажно посасывает каждую и лижет, довольно рыча на маленькое хныканье, комкающие его футболку кулачки и нетерпеливые попрыгивания. Он полностью уверен, что Чимин не просит, а просто в очередной раз не замечает, как изводит его своими славными действиями. — Так делать у альфы на коленях нельзя, крошка, – хрипит в припухшие омежьи губы, накрывая тонкую шею и поглаживая большим пальцем мягкие углы челюсти. Поросёнок в ответ осоловело моргает и облизывается, смотря исподлобья. Пятнистые ушки подрагивают, большая попа непослушно устраивается удобнее на чужом мешающем напряжении, а взгляд Чимина уже мыльный. Он сталкивается им со стремительно темнеющим, покровительственным взглядом аллигатора. Большого, серьёзного, доминирующего. Настоящего хищника, которым тот и является. Но Чимин непослушный нуждающийся поросёнок, который хочет целоваться ещё, и поэтому игнорирует его и ткнется зацелованными губами в чужие. Нежные маленькие чмоки, пыхтение и сжимающиеся кулачки сопровождаются капризным мычанием, потому что Юнги лишь растягивает бледные губы в усмешке и не отвечает, поглаживая его попу. Не целует по-взрослому, как он умеет. — Целуй, – вредничает и выпячивает губки. Низкий бархатный смех снова вызывает мурашки, но на этот раз звучит совсем близко и бьется теплом о собственные губы. — Капризный, – довольно рычит аллигатор. И, сжимая длинными пальцами мягкий жирок на сладкой заднице, укладывает на себя и вгрызается в пухлый рот. Сильные руки сгребают всё крохотное толстенькое тельце, и Юнги рычит, оттягивая нижнюю пухлую губу и с широким мазком языка врываясь в слабо приоткрытый рот. Чимин мягкий до безумия, как комочек теста или желе, опирающийся ладошками и греющий его грудь. Он сладкий (кажется, кто-то снова ел свои желейные конфеты), отзывчивый и послушный. Хвостик-пружинка агрессивно дрожит, крошка напирает, жмуря глазки, и подставляет длинный язычок, несмело сплетаясь с чужим. Между пышных ног всё сладко теплеет и пульсирует. — Юнги… – влажное хныканье дразнит зацелованные альфьи губы и самообладание. Пухлый малыш ёрзает, мычит и тихонько похрюкивает. Юнги рвано выдыхает, напрягаясь всем телом. Узкие зрачки расширяются, мышца напряженно дергается на правой щеке, в паху тяжелеет, но он держится. Толстый длинный хвост по-животному медленно и беззвучно скользит по паркету. — Да, мой хороший? – зарывается носом в нежную шею и шумно вдыхает теплый аромат кожи, сладкой клубники и сливок. Чимин капризно мычит и, снимая широкую ладонь со своей попы, тянет себе под юбочку. Туда, где маленькие складочки слиплись, а его собственный горячий запах сильнее всего. Туда, куда поросёнок не стесняется впустить только Юнги. — В-Вот, – и смотрит сквозь мягкие розовые щёки, мыльный взгляд и растрепавшиеся нежно-розовые волосы. Аллигатор застывает. Невменяемые глаза медленно опускаются на дернувшего носиком омегу, а желваки заходили на бледном суровом лице, стоило фалангам втиснуться в обжигающую мягкость. Крошка дрожит, тонко ахая, толкается тазом и пропускает его дальше, позволяя накрыть всю уязвимую поверхность своих совсем крохотных для него, большого и устрашающего, дырочек. — Что мне сделать с этим, крошка? – хрипло рокочет Юнги, похлопывая мягкие влажные губки, скрытые ненужной тканью, и тут же поглаживает их, нежно трет большим пальцем и надавливает на твердую горошину клитора. Поросёнок пыхтит, нагленько трется, прижимается ближе и сжимает пухлыми ладошками крепкую альфью грудь. — То, что ты делал с другими мальчиками у себя дома, – хвостик недовольно дергается, но сам Чимин пытается не дуться и только хмурит бровки, прячась за сахарной челкой. — Ни одного не было в моём доме, – мягко рычит аллигатор в нежно пахнущий висок и поднимается со своим сладким ревнивым комком сахарной ваты в руках. Поросёнок держится крепче и дует губы, повесив носик. Он не ревнует! Просто… Чимин жует губы, пока Юнги несет его в сторону собственной спальни, и жмется ближе. — Только я здесь теперь буду, – бубнит. И снова этот низкий бархатный смех, из-за которого — Чимин осознает только сейчас — подскакивает в груди сердце и потряхивает коленки. — Договорились. Юнги целует, но на этот раз чувственнее, более тягуче, собственнически. Будто подтверждает собственные слова. Сжимает объемные бедра, толкая ногой дверь и подходя к кровати, и не отрывается даже когда аккуратно укладывает крошку на спинку, а сам нависает угрожающей горой сверху. В паху стреляет из-за одних только звуков, которые издает Чимин, когда его целуешь. Из-за сладкого сопения, влажных чмоков и хныканья, стоит только сдавить его попку сильнее. Суровый и мрачный влюблён слишком сильно. — У меня смешные трусики, Юнги… Поросёнок прячет мордочку в пахнущей волосами Юнги подушке и прикрывает маленькими ладошками выпяченную большую попу, которую он отрастил сладеньким и крепким долгим сном. Хвостик-пружинка с пятнышком дергается под чужим пристальным взглядом, и Чимин застенчиво хрюкает. У Юнги расширяются зрачки. — Мой маленький, – жаркие губы целуют пухлые пальчики. Аллигатор большой, его кровать такая же, и Чимин теряется что в ней, что в самом нем. — Покажи альфе, – теплые широкие ладони жадно выглаживают пышные бедра, обтянутые белыми колготками, и аккуратно ныряют под полы короткой юбки, едва скрывающей сдобную, толстенькую попу, привлекавшую его внимание в университете слишком часто. — Не волнуйся, крошка, альфе всё понравится. Чимин пыхтит, возится и смотрит на того через плечико. Розовый от смущения, блестящий от застывших в больших глазах слёз. — Ты будешь смеяться, – плаксиво бубнит, поджимая пальчики на ножках, — они со свинками. — Не буду, – хрипло шепчет в голую тонкую спинку, с которой скатилась кофточка к самой шее, и целует пахнущую естественным запахом и клубникой кожу, острую цепь позвонков. Успокаивает, бережно поглаживает ножки и не давит. — Покажись мне, крошка. Поросёнок смущенно сопит, прячет мордочку и медленно задирает юбочку. Белый капрон просвечивает, пухлые половинки сжимают две строчные полосочки на попе, и Юнги видит розовое оборчатое белье с рисунком маленьких свинок, сидящих на клубничках. — В-Вот, – тихонько смущенно хрюкает, дрожа пятнистым хвостиком. — Если ты начнешь смеяться, я расплачусь, – предупреждает. Громкий умиленный рокот раскатисто забурлил в горле. Толстый тяжелый хвост аллигатора бьет о постель, взбивая пышное одеяло, в котором утонул Чимин, и Юнги ласково оглаживает пышное сердечко доверчиво подставленных ягодиц. Клыки несдержанно прикусывают каждую его сторону, оставляя за собой влажные отпечатки на капроне. — Что у нас здесь, – большие пальцы ныряют под резинку колгот и неторопливо стягивают их. Округлая сливочная попка дрожит, как и тоненький хвостик, а Юнги не может наглядеться на нежную, чуть рыхлую кожу, трогательные складочки на бочках и прелестные рюши розового белья. — Я-Я не думал, что всё получится так, поэтому надел свои удачливые трусики, чтобы ты меня не съел… – трогательное признание заставляет встрепенуться даже его альфу, жадно принюхивающегося к своей самке. — В этот раз они тебя всё же подвели, – колготки вместе со сладким бельем отлетают в сторону, вместе с крошечной юбкой, которая почти ничего не прикрывает. Иногда Юнги возмущался из-за этого внутри очень сильно, но Чимин об этом никогда не узнает: он может носить всё что угодно. Большие пальцы раздвигают пышные ягодицы, и нос нетерпеливо ткнется в открывшуюся крошечную киску. По комнате пробегает высокое визгливое аханье, а аллигатор чувствует, как звереет из-за приторного омежьего аромата, обжигающей мягкости розовых губок и текущей дырочки. Юнги тяжело выдыхает и жмурится, сжимая член сквозь плотную ткань домашних штанов. Тяжело, блять, как же тяжело. — Ты меня всё-таки съешь? – всхлипывает поросёночек и течет только сильнее, прогибаясь в спинке. Подставляется. Юнги едва хватает самообладания оторваться и, скидывая с себя одежду, низко прорычать короткое: — Да. Всё происходит слишком быстро. Чимин, умный малыш, скидывает с себя кофточку и поворачивается к своему альфе, чтобы целоваться. Пухлые короткие ручки обхватывают крепкую шею, он прижимается ближе, дает сильным надежным рукам развести свои ножки и безумно сладко стонет, когда горячие губы Юнги ненасытно соскальзывают на шею. Тот лижет, всасывает сливочную кожу, кусается и оставляет за собой десятки меток, опускаясь всё ниже и ниже. — Юнги! – Чимин громко всхлипывает и жмурится, когда жадный рот останавливается у его груди. Она у поросёнка сама по себе небольшая, аккуратненькая и чуть толстенькая. Два округлых нежных холмика с верхушками розовеньких сосков, на которые аллигатор, кажется, успел положить глаз. — Хор-роший, – рычаще тянет и сжимает в огромной ладони кукольную грудку, вылизывая вторую. Губы смыкаются вокруг маленького соска, посасывают, пока длинные пальцы потирают второй, доводя Чимина до славных тонких стонов и хныканья с поджатыми на ногах пальчиками и пятнистыми ушками. Немигающие мрачные глаза внимательно следят за искаженным в удовольствии лицом. Как заламываются брови, открываются в очередном визге зацелованные минетные губы, заседает на лбу складка и сжимаются маленькие кулачки. Отзывчивый малыш. Аллигатор отстраняется и довольно облизывается. Его тяжелый член тяжестью оседает на мягком животике. — Это будет тут? – короткий пальчик тычет сначала на него, а после на животик, пока большие стеклянные глазки славно хлопают. — Да, крошка, – усмехается, показывая клыки. — Страшно? И спускается вниз от груди цепочкой поцелуев. Хочет полностью заласкать маленького, всего и везде. А потому сначала обходит пульсирующую пахучую вагину, опускаясь ниже по внутренней стороне бедер к округлым мягким коленкам, сливочным икрам и до косточек тонких лодыжек. Не остаются без внимания и крошечные стопы, и поджатые пальчики с бирюзовым педикюром, которые он ненасытно вылизывает, прикусывает и снова вылизывает до тихого, пробивающегося сквозь громкие стоны хихиканья. — Н-Нет, – Чимин солнечно улыбается, пока Юнги обхватывает его бедра и устраивается между ног, и кладет ладошку на черную макушку, поглаживая дышащего прямо в его слабое пульсирующее местечко альфу. — С тобой не страшно. Аллигатор, большой и устрашающий, на мгновение застывает, смотря прямо в глаза. За это мгновение Чимин рассматривает его спину, которая действительно вся в болотной крокодильей чешуе — гладкой и блестящей на вид. Хочется потрогать. Безумно трепетный, ласковый поцелуй трогает чувствительный низ животика. — Я рад, – такое искреннее и теплое, что Юнги сейчас выглядит не опасным хищником, коим является, а большим, преданным щенком. Со своими растрепанными длинными волосами, черными глазами и серебряными крестами в ушах. Поросёночек радостно хрюкает и хихикает. — Всё, кушай, – нагленько направляет чужую голову и ткнет в свою киску, раздвигая ножки шире. Добрый хриплый смешок щекочет разгоряченную кожу. И Юнги слушается, зарываясь в липкую, полную сладкого киску, которую чуть позже он хорошенько забьет кремом. Большие пальцы растягивают внешние губки, и Мин сразу же вгрызается в чувствительную сердцевинку. Он агрессивный, нетерпеливый — точно голодный зверь — и жадный. Широкий язык лижет по всей маленькой промежности декоративной свинки, забирает на язык пряную смазку, щедро льющуюся из тугой дырки пищащего мальчика, и останавливается у напряженно торчащего клитора. Красная пуговка твёрдая, гордо стоящая и ожидающая своего заслуженного внимания. Мощный чешуйчатый хвост бьет по постели, всё крупное тело Юнги выглядит ещё внушительнее между толстеньких бедер повизгивающего между высоких стонов Чимина, который вцепился лапкой в его макушку. Аллигатор хмыкает, присасываясь к комочку нервов, и смотрит сквозь черные длинные пряди, упавшие на глаза, как омегу всего выгибает и подкидывает, а горячий, душный воздух спальни пробивает громкий хнычущий вскрик. — Ах, Ю-Юнги! – бедный поросёночек мычит, возится по простыням, подается тазом навстречу и дрожит, будто в ознобе. В уголках глаз выступают слёзы, и он отчаянно хнычет из-за дразнящей стимуляции. Ладони обхватывают темную альфью макушку, фиксируют, и он использует его, усмехающегося, чтобы усилить трение, сделать его более интенсивным и правильным. Таким, как ему нужно. Но Юнги издевается. Выпускает клитор изо рта и толкается в него лишь кончиком языка, обводит, вылизывает, но недостаточно. Чимин лишь раздосадовано хрюкает и всхлипывает, поджимая животик. — Кто у нас здесь такой жадный, – альфа приставляет указательный палец к маленькой сокращающейся дырочке, которая расслабилась уже достаточно, чтобы спокойно можно было войти. Что он и делает, погружаясь в раскалённую чавкающую влагу. Но Мини уже его не слышит, подаваясь навстречу нарастающим толчкам внутри и вскрикивая. Глаза облегченно хотят закатиться, но хочется ещё, больше, быстрее. Благо, здесь Юнги больше его не изводит и почти сразу добавляет следующий палец, ускоряясь. Вторая его ладонь давит на низ живота, фиксируя, и поросёнку кажется, будто он сейчас сойдет с ума. Особенно, когда его изначально маленькую дырочку растягивает уже третий палец, предплечье аллигатора напрягается до выступивших вен, и он вбивается внутрь так сильно, что крупные брызги разлетаются в стороны, мочат простыни и руку довольно рокочущего Мина. Альфа подставляется под прозрачные капли, ловит ртом, пока Чимин от сверхстимуляции забывает как дышать и напрягается всем телом, застывая с раскрытыми в немом стоне губами и трепещущими ресницами. Пальчики ножек с красивыми ногтями поджимаются, низ живота стягивает, а ощущения настолько сильные, что он на мгновения теряет слух и зрение. Юнги выходит из него резко и размашисто шлепает красную натруженную девочку, вырывая из груди громкий влажный писк. Поросёнок плачет, не способный даже мыслить ясно, дрожит и хрипло скулит. — Вот так вот, Мини, – накрывает всем своим огромным телом и нежно целует, растирая чувствительные мокрые складочки и щелкая твердую пуговку клитора с негромким хриплым смешком. Чимин сладко взвизгивает, сдвигая сливочные коленки. — Сладкая принцесса, – оттягивает пухлую зацелованную губку всхлипывающей крошки и расцеловывает красную заплаканную мордочку. — Ну-ну, маленький, – сцеловывает текущие слёзы. — С-Сильно… – заикается омега и трет кулачками глаза. — Сильно? – ласково переспрашивает, успокаивающе поглаживая бочка. Поросёнок хрюкает и кивает, подрагивая. — Мой хороший. Юнги тут же откладывает на задний план собственное желание и сгребает пухлого малыша большими надежными руками. Садится на кровать, укладывает на свою грудь и поглаживает нежно-розовый затылок и спинку, помогая успокоиться. Бледные губы целуют взмокший лоб, розовые раздраженные щеки и шепчут похвалу на застенчиво-красное ушко. Заполошно бьющееся в груди сердце успокаивается, и поросёнок, потянув носиком, вытирает кулачками глаза. Пятнистые ушки дергаются, как и хвостик — Чимину нужно было совсем немного объятий и внимания, чтобы успокоиться. Но он лежит на крепкой груди ещё какое-то время, застенчиво хрюкая на очередное трогательное прозвище и поцелуй в лобик, и, дождавшись следующего, ловит аллигатора за щеки и сладко целует. Юнги нравится очень сильно. Губы нежно, неторопливо сминают друг друга, тепло тела напротив согревает и забирает тревогу, и Чимин тянется к нему, отдавая всего себя в ответ. Сильные руки мнут попу, оглаживают мягкую спинку и бочка. Горячий рокот вибрацией отдает в поцелуй, поросёнка сгребают отчаянно и жадно, сжирают, не могут надышаться им и натрогаться. Юнги нравится очень сильно, поэтому, оторвавшись от ненасытных губ, крошка, не прерывая интимный зрительный контакт, слазит с него и медленно становится в позу, подставляясь. Вновь ткнется мордочкой в подушку, опирается коленками о постель и высоко выпячивает толстенькую, округлую попку, возбужденно дергая хвостиком-пружинкой. Послушный, благодарный, пытающийся угодить выбранному альфе. — Тебе нравится? – малыш тревожно оглядывается. Юнги сам не понимает, как настолько быстро оказывается позади своей прелестной самки, как фиксирует её, придерживает каменный член и с трудом толкается внутрь под тонкий писк и хныканье. Будто это делал не он, а альфа. Тот самый несдержанный, порывистый и сильный, который выходит лишь во время гона. — Я сожру тебя, – опасно шипит сквозь зубы. Первые толчки ощущаются вознесением. Из груди вырывается громкое, раскатистое рычание, сотрясающее стены и тревожащее соседей, но Юнги впервые так трудно держать свои эмоции под контролем, потому что Чимин на нём сжимается так блядски сильно, бархатные стенки такие горячие, что ему первые мгновения нужно время, чтобы проморгаться и сбросить пелену. — Моя драгоценность, – большие ладони влюблённо оглаживают большую сдобную попку, шлепают до мелких волн нежный жирок. Аллигатор любуется узкой взмокшей спинкой, румяными плечиками, покорно разведенными объемными бедрами и старательно выпяченной попкой. Чимин стонет сладко аж челюсти сводит, и Юнги рычит, толкаясь в крохотное тело жестче, выбивая из него высокие визги, хрюканье и жалобный несвязный лепет. — Вот так вот, покричи для меня, крошка, – рвано целует меж лопаток. Мощные бедра жестко впечатываются в чуть рыхлую пышную задницу и та ходит крупными волнами. Хорошая самка, хорошо питается. Безумно красивая, мягкая, здоровая, плодовитая. Его альфа довольно рокочет в груди, польщенно выпячивая грудь и готовясь к ухаживаниям. Она теперь только их. Подставляющийся Чимин похож на самое большое искушение в его жизни. Срывающий связки и звонко стонущий Чимин, изгибающийся, зовущий его и выпрашивающий внимания — что-то, что способно его уничтожить, превратить в пепел, ничто. Крошечное тельце всё мокренькое. Чимин совсем малыш: пухлый, едва способный устоять на коленках и держать свою славную покорную позу, терпеливый и доверчивый. Он пыхтит, приторно порнушно стонет, доводя до невменяемости, тянет носиком и не может пошевелиться. Пятнистые ушки прижаты к макушке, хвостик трепещет, а из приоткрытого рта течет на подушку влага, пока альфа использует его, зафиксировав возящуюся по покрывалам фигурку. Безмозглый, крохотный комок с распирающим животик членом внутри. Хочется сожрать. Большие ручища обхватывают маленькую, подскакивающую с каждым толчком грудь. Розовая, тепленькая и смущенная — ему едва есть за что держаться, но в паху печет из-за нежности двух плюшевых холмиков так сильно, что аллигатор жмурится, пытаясь прийти в себя. Сжать и никогда не отпускать. Юнги хрипло рычит, скалясь, и втрахивает крохотное пышное тело в крепкую кровать сильнее, агрессивнее. Кажется, даже способный сдвинуть и заставить биться эту махину об стену, вновь тревожа соседей. Утащить к себе и спрятать. Нежный поросёнок снова задыхается, глубоко закатывает глаза, прикусывает нижнюю губу, а бровки заламываются. Огромная, беспощадная фигура аллигатора закрывает его полностью (и, кажется, готова закрыть ещё двух таких крошек), он упирается ногой в матрац и безжалостно использует его растянутую до предела дырочку. Растрахивает под себя мощными толчками, клацает длинными клыками рядом с шейкой и нечеловечески рокочет, взбивая тяжелым длинным хвостом пышное одеяло. И сделать только своим, посадить на узел, смотреть, как самка вынашивает их общих детей. — Только мой, – на грани человеческого рычит прямо на розовое ушко. Бугристые мышцы напрягаются, они оба взмокшие, горячие, пахнущие сексом и чем-то зарождающимся крепким, нерушимым, судьбоносным. Литые бедра Юнги врезаются в чужие мягкие и податливые больно, до синяков, одна ладонь скользит пятерней во влажные нежно-розовые пряди, а вторая всё ещё сжимает аккуратную пухлую грудку, сдавливая налившийся, малиновый сосок. Крошка нравится давно. Ещё с самого первого их столкновения, когда низкий комочек влетел в него, привлек внимание, а после надул славную мордочку, недовольно хрюкнул, дернув свою забавную сумку, и убежал, квакая резиновыми сапожками. Совсем маленький, трогательный, вредный. Поэтому даже сквозь собственное безумие аллигатор нежно его целует в загривок, не забывая, что перед ним сейчас Чимин, его Чимин, его крошка. Только он и больше никого другого, хоть Юнги других даже и не помнит. — А-Альфа… – нежный хриплый голос совсем слабый. — Альфа здесь, малышка, – удивительно ласковое с хриплым рычащим голосом полубезумного аллигатора, готового вот-вот повязать свою самку. Дрожащая маленькая ладошка медленно скользнула по постели. Немигающие черные глаза хищника замечают её сразу, и Юнги тут же понимает, чего именно хочет его омега. Широкая надежная ладонь накрывает её сверху, пальцы переплетаются, и Чимин тоненько взвизгивает в последний раз, содрогаясь в ошеломительно сильном оргазме, из-за которого судорогой сводит конечности, а дырочка спазмирует и зажимает в себе толстый ствол, выдаивая. — Блядь… – густой низкий рык срывается сквозь зубы. Завершающие толчки самые сильные, до звонких влажных шлепков влажной кожи о кожу, треска ножек постели, рвущейся ткани. Юнги вдалбливается максимально глубоко и забивает тугую дырку спермой. Узел закупоривает жаркое лоно, и уставший поросёнок падает на кровать пузиком, больше не в силах держать свою хорошенькую позу. Не менее уставший аллигатор тяжело дышит, опираясь о локти, но всё равно бережно поднимает свою сладкую, умную, выносливую самочку, расцеловывает румяные плечики и укладывает на себя, укрывая. Кажется, Мини почти сразу же засыпает, поэтому Юнги тоже прикрывает глаза, успокаивая дыхание. — Умница, – хрипло шепчет на ушко сопящей крошке. В ответ лишь слабое обессиленное мычание. Но, оказывается, поросята ещё более выносливые, чем он мог себе предположить. — Юнги, а это можно кушать? – длинный язычок проворно слизывает выступившую мутную каплю на толстой головке. Похоже на крем. Чимин с аппетитом чавкает, пытаясь распробовать, и дергает пятнистыми ушками: — Немного солёное. Похоже на жидкую приправу, – хихикает, потираясь щечками о тяжелый жирный член, и жадным ртом прижимается к набухшим венкам. — Ты будешь добавлять мне это в еду? Ему хватило подремать всего полчаса и, как только узел спал, крошка активировалась вновь. Блестящие заинтересованные глаза поднимаются на альфу, который шумно выдыхает сквозь зубы и прикрывает лицо рукой. Большой, взмокший, взвинченный. В паху стреляет так сильно, что его таз дергается, и Юнги отчаянно посмеивается. — Матерь Божья… да, крошка, если очень хочется, то можешь съесть, – хриплое, всё ещё уставшее. Большая ладонь ласково поглаживает розовую макушку. Проголодавшийся после грязных вещичек, которые Юнги делал с его дырочкой, поросёнок довольно хихикает и устраивается поудобнее. Рядом с ним он совсем не стесняется, поэтому сразу же сжимает в пухлой ладошке кренящийся от собственного веса ствол и обхватывает губами головку, начиная посасывать. Мини уже взрослый поросёнок, поэтому он знает, что нужно делать с альфьим членом. Короткие пальчики не могут полностью его обхватить, но Чимина это не волнует, поэтому он уверенно делает первые движения (прямо как на видео, которые когда-то смотрел), беззастенчиво лижет длинным язычком всю длину, обводит пульсирующие венки и возвращается обратно к гладкой головке и маленькой дырочке, которая обязана его покормить. — Юнги, я делаю правильно? – играется, капая слюной, и растирает по всему стволу, покручивая кисть с тихим чавкающим звуком. Бесстыжие мыльные глаза поднимаются на лицо аллигатора, Чимин поднимает толстый член и зарывается носиком в самое его основание, вдыхая сильный мускусный аромат, в котором отчетливо чувствуются отголоски его собственного. Жесткие темные волосы на лобке идут Юнги. Густые, пропахшие их сексом и самим альфой. Жадный носик зарывается и в них, пока короткий пятнистый хвостик агрессивно трепещет на выпяченной толстенькой попе. Пахнет вкусно. Нравится. Настолько, что маленькая натруженная киска громко чавкает, выпуская жирную перламутровую сперму, которой ему набили животик, и аллигатор на это тут же реагирует нагревающимся клокочущим рыком. — Да, Мини, – тяжелое, безумно низкое. Юнги смотрит сверху вниз кромешными немигающими глазами и прикусывает губу, когда слышит писк довольной омеги. Заласканная, она старательно принимается вылизывать под членом, а после спускается к тяжелым яйцам и каждое вбирает в рот, выпуская с громким мокрым чпоком. Выглядит, блять, максимально греховно. — Вот так, малышка, молодец. — Шпашибо, – глухо хрюкает, глупенько хихикая. Заинтересованный малыш быстро учится. Он ещё раз тщательно вылизывает яйца, каждое сжимает в маленькой ладошке, принюхивается и, хрюкнув, поднимается обратно, к сочащейся головке. Приноровиться легко, поэтому Чимин с аппетитом сосет головку и, не задерживаясь, опускается пухлым ртом ниже, жмурясь и смаргивая резко проступившие слезы. Тяжело, но старательный поросёнок позволяет толстому члену растягивать щечки, а сам медленно опускается ниже, сквозь закатывающиеся глаза, обилие стекающей слюны и нехватку воздуха. Юнги плотно сжимает челюсти и запрокидывает голову назад, весь влажный, горячий, с напряженными до предела мышцами и острыми костями таза. Его большой чешуйчатый хвост глухо взбивает простыни, в ямках ключиц застревают пряные капли пота, а дикие глаза плотно жмурятся из-за очередного громкого мокрого чавканья меж собственных крепких бедер. Крошка старается на славу. Поросята всеядные, поэтому Чимину искренне вкусненько. Он возбужденно дергает хвостиком, не стесняется жадно булькать, поглощённо похрюкивать, использовать свой пухлый рот и длинный язык и помогает себе ладошкой, интуитивно понимая, что нужно делать для того, чтобы получить больше еды. Юнги ведь сам сказал, что это кушается. Умелая пухлая ручка туго надрачивает, выкручивая кисть, и Чимин совершенно не следит за чистотой, пачкаясь и давясь слюной, пенящейся у густых кудрявых волос на лобке спермой и слезами, проступивших из-за того, что аллигатор растягивает его ротик слишком сильно и с трудом ныряет в узкое горлышко. — Большой... – с уголка губ сочится длинная вязкая капля. Поросёночек мокрый, с набитыми щеками и заторможенно хлопающий глазками. Небольшая толстенькая грудь вся розовая, с ноющими искусанными сосочками и небольшими синячками. Он весь искусанный, зацелованный и обласканный — даже пяточки и пальчики со свежим бирюзовым педикюром Юнги искусал и вылизал. Голодный крокодил чуть его не съел. Или это он сам его сейчас съест? — Да, детка, – аллигатору трудно пошевелиться, и единственное, что он может – наблюдать, как ненасытный малыш высасывает из его яиц всё до последней капли. — Не хочешь отдохнуть? Поросёночек недовольно мычит в ответ, не прекращая ему надрачивать своей крохотной ладонью, и ловит длинным языком очередную перламутровую каплю. — Я ещё не покушал, Юнги, – и сладко улыбается, склоняя головку к плечу.***
Чимин голенький, чистенький лежит на животике посреди большой кровати, слабо сопя. Пятнистый хвостик-пружинка лениво вертится, а темные мутные глазки осоловело хлопают. Юнги выкупал его и уже успел поменять простыни, поэтому поросёнку осталось только расположиться поудобнее и ни о чем не думать. Мягкий матрас прогибается под вторым, более крупным телом. — Юнги… – сонно зовет Чимин, поджимая пальчики на розовеньких напаренных ножках. — Что такое, мой хороший? – от хриплого негромкого голоса по спине бегут мурашки. Аллигатор ложится рядом, ненавязчиво целует румяное плечико и облокачивается о локоть. Его нагое большое тело пышет жаром, в грубой чешуе на спине, бедрах и у лодыжек. Широкая ладонь накрывает тонкую спинку и неторопливо поглаживает, а поросёночек тут же отзывается, пододвигаясь ближе и тихонько хрюкая. — Да-а, спинку, – розовый коротенький хвостик довольно задрожал. — И ножки. — Спинку и ножки, – урчаще повторяет альфа, мягко усмехаясь. — Ой, и попа чешется сбоку, – поросёночек ёрзает, — вот тут слева. Юнги беззвучно смеется, прикусив губу, и поглаживает предположительное местечко, опускаясь с очередным поцелуем, на этот раз в загривок. — Да-да, вот здесь, – блаженно тянет омега, а маленький хвостик затрепетал ещё сильнее. — Сейчас взлетишь, – негромкий бархатный смех сотрясает широкую обнаженную грудь, пока глаза наблюдают за пятнистой пружинкой. — Не смейся с моего хвостика, – крохотная ладошка прикрывает перевозбужденную конечность, и Чимин дует щеки. Громкий умиленный рокот вырывается из сильной груди. Аллигатор наклоняется к голеньким ягодицам и ножкам, расплывшимся по постели, и в извинении расцеловывает. Бледные губы касаются и пухлых пальчиков, которые застенчиво подрагивают, а смущенно-обиженное сопение сверху становится громче. — Ну прости меня, маленький хвостик, мой хороший, – урчит и трется носом о мягкую ладошку. Поросёнок какое-то время молчит, всё так же пряча свою пятнистую пружинку. — Он тебя прощает, – но быстро сдается, открывая её обратно. — Целуй. Капризно подставляется, а сам прикрывает глазки и дергает ушками. — И пяточки помни, пожалуйста, – крохотные пальчики с бирюзовыми ноготками поджимаются. Тихий низкий смешок пробегается по комнате и ударяет в холёную спинку, вызывая мурашки. Сбоку слышится шуршание чистых простыней, и Чимин крупно вздрагивает и ахает, когда чувствует, как сильные пальцы правильно надавливают на стопы. — Хорошо, крошка, – безумно заботливое.***
2 года спустя — Хочу тех пирожных из мультика, – капризное. Юнги подходит ближе и опускается рядом с развалившимся на диванчике поросёнком на корточки. Весь в черном и всё такими же длинными волосами, как и два года назад, только ещё более суровый, собранный и мрачный. Большая грозовая туча рядом с пышненьким розовым облачком из сахарной ваты — своей маленькой самочкой, своим маленьким поросёнком, который шесть месяцев назад преподнес ему самый ценный и большой подарок в его жизни. Большие теплые ладони ложатся на пухлые бедра, а губы любовно целуют мягкие округлые коленки, пока немигающие страшные (больше нет) глаза не могут оторваться от большого округлого животика, запахнутого халатом. Юнги замечает, как Чимин от этого поджимает пальчики на маленьких ножках и смущенно сопит. — Каких, мой хороший? – он едва может сдерживать свой длинный хвост, чтобы не замотать им, как преданный щенок. Чимин дует большие губы: — С белой шапочкой и вишенкой сверху… – пухлые ладошки будто неуверенно-застенчиво теребят кружевные полы халатика. — И чтобы в розовых упаковочках… — Хорошо, принцесса, альфа найдёт для тебя, – внутренний альфа довольно рокочет, пока Юнги наблюдает за смотрящей исподлобья застенчивой крошкой, своей маленькой мамочкой. — Правда-правда? – небольшая складочка под подбородочком сладко выделяется, когда Чимин опускает голову, дергая пояс халатика. — Всё что угодно, – горячие губы благоговейно выцеловывают объёмные нежные бедра. — Спасибо, любимый, – нежная стеснительная улыбка цветет на лице счастливой, любимой и обласканной омеги. Вот только нагленький поросёнок выдает себя, когда в очередной раз беззастенчиво укладывает маленькие холодные стопы аллигатору на грудь и трется о его футболку. Это дается ему с большим трудом, ведь кое-кто уже слишком большой, чтобы Чимин мог играться как раньше. У них будет двойня. — Что у нас здесь, – Юнги низко рокочет, опускается к крохотным ножкам с аккуратным желтым педикюром и влюблённо расцеловывает небольшие пальчики и выступающую косточку на чуть налившихся из-за беременности лодыжках. Нужно будет их размять. — Ножки замёрзли, – растопыривает пальчики поросёнок, поглаживая животик. — Грей. — Бедные наши ножки, – альфа пропускает их под свою футболку и тянется к валяющейся паре пушистых носков, которые крошка всегда скидывает. Говорит, что не любит их носить, потому что они не подходят под его красивый шелковый халатик, и что ему нужны только чулки на подтяжках. — Идите сюда, мои хорошие, – Юнги дышит горячим воздухом в каждый носочек и быстро их натягивает на ледяные ступни. Маленькая мамочка выпускает сладкий вздох облегчения. — Спасибо, любимый, – поросёнок расплывается по диванчику и нежно улыбается, смотря на своего самого лучшего, заботливого и надежного мужчину. Его небольшая ладошка накрывает бледную щеку и поглаживает большим пальчиком, бережно приглаживая прозрачные чешуйки. Чимин, счастливая мама-свинка, немного расстроился, потому что рассчитывал минимум на троих малышей, но потом понял, что так даже лучше, ведь животик не такой большой и с ним удобнее. Юнги пообещал ему за двух альфочек два золотых колечка с голубыми бриллиантиками и машинку. Кстати, он всё-таки… Мягкая трель звонка разливается по квартире. Юнги мгновенно застывает и напрягается, словно дикий зверь, прислушиваясь. Его большой чешуйчатый хвост замирает вместе с ним, зрачки расширяются, а бледное лицо хмурится и заостряется. Они гостей не ждут. С приближающимся событием, когда его самка будет пороситься, он стал слишком недоверчивым и агрессивным к незнакомцам. Иногда Чимин забывает, что его Юнги — большой опасный аллигатор, а не личная грелочка для ножек, которая говорит много-много приятных слов, целует, купает, вкусно готовит и покупает много подарочков. — Сейчас я приду, крошка, не переживай, – альфа целует маленькую ручку и встаёт. — Пей молоко, – кончик длинного тяжелого хвоста аккуратно придвигает исходящую паром чашку ближе к омеге. Кто это может быть — Мини не знает. Единственное, что ему известно точно, так это то, что рядом со своим мужем (дорогущее золотое колечко с большим камушком приятно тяжелит безымянный пальчик) он всегда может быть спокоен. Поэтому на его слова Чимин кивает, дергая ножками, берет очередную шоколадную печеньку из коробочки и, как послушный поросёнок, греет ладошки о теплую чашку. Первый большой глоток разливается по горлу сливочным теплом и сладостью меда. — Ну что, как он там? — Как себя чувствует? Хорошо кушает? Тихие шушуканья доносятся до чувствительных пятнистых ушек, которые дергаются. — Мам, пап… – тяжелый вздох его альфы заставляет Чимина хихикнуть. Кстати, его альфа всё-таки перенял семейный бизнес и помирился с родителями. Изначально Юнги противился, не хотел потакать тем из гордости и упрямства. Сбежал из дома, поступил назло в первый попавшийся университет и даже внешне не хотел на них походить, разменяв строгие костюмы на грубые ботинки, черепа и кресты. Альфа признался в этом на совместном ужине спустя полгода после начала их отношений, а ещё рассказал, что он просто всегда хотел больше внимания, что не чувствовал себя понятым и любимым в постоянной строгости и ограничениях, и что никогда не был против стать наследником. Чимин тогда расплакался и грустно расхрюкался на весь ресторан, обнимая своего славного, хорошего альфу, в котором любви и нежности больше, чем в ком-либо другом. Кажется, даже для четы Мин была огромным открытием такая уязвимая сторона его личности. В общем, помирились они довольно быстро. А семейный бизнес Юнги перенял сразу же, как пошли разговоры о совместной жизни и общих детках. Чимин до сих пор помнит, как они весь день провели дома, а глаза его сурового и мрачного слезились после разговора о том, как по дому могли бы бегать несколько пар маленьких ножек. Пятеро поросяточек или трое крокодильчиков и двое поросят. Альфочки и омеги с пятнистыми хвостиками-пружинками, как у мамы, и чешуйчатыми спинками, как у папы. Юнги тогда растрогался очень сильно, прижимаясь к его груди и завернувшись в свой толстый длинный хвост. — Мам, пап это вы? – поросёнок радостно хрюкает и усаживается поудобнее, запивая печеньку молоком. Родители Юнги полюбили его не сразу, честно говоря. Чимин из обычной небогатой семьи, не шибко умненький и, как правильная свинка, достаточно громкий и непоседливый. Спокойным, сосредоточенным и уравновешенным аллигаторам поначалу было трудно его понять. Как и его большую, не менее громкую семью, с которой они познакомились на Рождество. И если Юнги был в полном восторге от восьми его маленьких копий, а добрая мамочка Чимина была в восторге вообще от всего и всех, славно ахая от красоты чужого дома, вкусной еды и щедрых подарков для деток, то чета Мин… слегка устали в этот вечер. От бегающей хрюкающей малышни, тихого чавканья за столом, когда маленькие поглощали всё, что видели, и писклявого гомона и благодарностей восьми хвостиков, облепивших их со всех сторон. Чимин хихикал, его мамочка тоже, Юнги прижимал своего омегу к себе и прятал улыбку в бокале вина, пока старшие снобистые Мины в строгих вылизанных костюмах неловко и неуверенно поглаживали крошек меж пятнистых ушек и говорили, чтобы те приходили ещё. — Да, это мы, маленький. Это я и папа, – Соджун влетает в гостиную первый. От того предвзятого и надменного омеги не осталось и следа, после примирения с сыном и принятием его пары. — Господи, ну какой ты славный, какой хорошенький. Беременность так тебе идёт, так идёт, малышка, – прижимает руки к груди и пускается рядышком на диван. Его тёмные немигающие глаза блестят, когда он смотрит на большой округлый животик, а руки каждый раз боятся к нему притронуться. — Мама! – Чимин счастливо хрюкает, солнечно улыбается и, насколько это возможно, прижимается к сильному омежьему телу. Это так здорово, когда близкие люди любимого человека хорошо к тебе относятся. — Маленький, – старший омега мягко улыбается и, облокотившись о подлокотник, бережно подтягивает крохотный колобочек к себе, укладывая на свою грудь. Изящные бледные руки трепетно опускаются на его живот и поглаживают, а грудь мгновенно расслабляется, когда Соджун чувствует тепло чужого тела и едва ощутимые толчки. До сих пор не верит, что у него совсем скоро будут внуки. — Да, с логистикой проблем нет, я нанял нового менеджера, обновили транспорт и нашли нового поставщика, – Юнги держит пакеты и входит в комнату следом вместе с отцом. — Молодец, сын, – старший альфа искренне улыбается и не больно бьет его по плечу. В его глазах читается гордость. — Можешь пока отдыхать, думай больше о своей семье. Альфред оборачивается к сидящим на диване омегам, и его белозубая улыбка становится шире и мягче, а у глаз собираются небольшие морщины. — Ну что у нас здесь, – подходит ближе и опускается на корточки рядом с мужем, целуя его руку, а собственные тянет к чужому большому животику, словив расслабленный взгляд будущей мамочки. — Тебе понравилась белая клубника, Чимин? Юнги не забывает давать тебе витамины? Воодушевлённое хрюканье заполняет большую просторную комнату. — Белая клубничка! Да! – Чимин хлопает в ладошки, его пятнистые ушки дергаются. — Когда Юнги принёс её, она была такой большой и белой! И внутри белая! И вкусная, – мечтательно тянет, поглаживая животик, — нам с детками очень понравилась. Спасибо, папочка. — Пожалуйста, мил… — Детка, ты звал? Юнги выглядывает из-за двери, а Чимин тут же заливается краской, опуская головку и прячась от ахающих родителей. — Мин Юнги! – Соджун прикрывается ладошкой и застенчиво посмеивается, прижимая пыхтящую невестку ближе. — Молодец, сын! – широко улыбается отец. И Юнги, лениво усмехающийся и чистящий яблоко для своего смысла, действительно молодец. Самый большой молодец на свете.