Неоновые прожекторы, назойливо светящие в лицо; громкая попса, которая уже не так сильно гудела из динамиков, как было три часа назад, когда он только пришёл в клуб; заполненный людьми танцпол с кафельной клетчатой плиткой; едкий запах спиртного, разливающийся от каждого здесь — всё это было свидетельством того, где находится парень. Он тут впервые, если честно, и первые сорок минут были настоящим испытанием на смелость, ведь свыкнуться с новой атмосферой оказалось отнюдь не просто. Возможно, если бы он пришёл сюда не в таком отчаянном состоянии, было бы и вовсе невозможно. Парень чувствовал себя потерянным ребёнком на огромной площадке соседнего двора, отстающим от своих одноклассников школьником на уроке физической культуры: полным лохом, если обобщить. Это неприятное чувство растерянности в миг рассеялось, когда его любезно подхватила компания молодых ребят. Люди резво дёргались под незамысловатый бит популярных песен, их всё так же много, а каждое следующее движение становится всё более хаотичным и непонятным. На танцполе каждый прижимался друг к другу столь назойливо, совсем как пингвины в метель. Он лишь надеялся, что они не залезут к нему под кожу, пока проходит мимо.
Выпитые в самом начале коктейли, купленные вместо успокоительных на свою горе-стипендию, давали о себе знать только сейчас. Все звуки вокруг смешались в одну благородную композицию, а топот подков на танцполе заменял бас. Замечает, что собственное тело непривычно лёгкое. Чувство невесомости охватывало его постепенно, но с нарастающей прогрессией, и он откидывается на бархатную спинку дивана. Какие-то статные мужчины, одетые в роскошные фонтейнские пиджаки, пальто и выглаженные брюки, заказывают всё больше напитков.
Казуха оглядывается назад и совсем не понимает, как здесь оказался. Разглядывает барную стойку, за которой буквально только что сидел. Бармен снова устраивает незабываемое шоу для всех, кто почтит его присутствием. Зрители ликуют и просят добавки, дарят аплодисменты. Это завораживает настолько, что сложно отвести глаз. Это замечает новоиспечённая компания Казухи, а на их замыленных лицах расплываются улыбки — двигаются к стойке. Всё ощущалось как надо, так естественно, что даже непонятно откуда взявшийся дым и странный запах вокруг, что стрелял в голову, не смущали нисколько. Происходящее вокруг стало напоминать сверхъестественную передачу лишь несколько мгновений назад, когда он стал чувствовать касания, случайные и не очень, на своих бёдрах и плечах, ладонях и шее, напоминающие слизких червей. А вот голова кружится уже давно. Бывали на американских горках в парке Фонтейна? Ощущения ещё хуже. Вертелось всё, как диснеевские принцессы на роскошных балах, своими пышными платьями задевая всё и вся.
Неразличимые силуэты держат его за локти, тащат мешком картошки до пункта назначения, у них ни лица, ни голоса. Те ли это ребята, с которыми он пил за столиком? Сильно пошатывается, еле передвигая непослушными ногами-кривульками. Моргнув, чувствует под собой не самый удобный барный стул, жёсткий и холодный. Осматривает замыленными глазами, в которых то и дело бегают маленькие вспышечки, видит через растрёпанную чёлку мужскую фигуру, наливающую целый водопад в тающий бокал. Не закончив сей шедевр, напиток грубо выхватывают, открывается колпачок и пару капель падает на стойку. Загадочные силуэты о чём-то шепчутся; забавно, что диалект Снежной он понимал лучше, чем их невнятный бубнёж. Глаза тяжелеют сами собой незаметно, невзирая на отвратную какофонию вокруг и чьи-то раздраженные возгласы. Различимый стук ложки по стеклу отрезвляет воспоминаниями холодного душа. Пытается открыть хоть один глаз, больно уж любопытно, — тщетно. Чай пить не приглашают. Но зачем же так громко размешивать сахар…
Этот лязгающий звук замечает соседний стул. Сидящий с прямой спиной, в туфлях и белой рабочей форме, он больше не может смаковать виски. Незнакомец тяжко вздыхает с плотно закрытыми глазами. А после, не скупясь на эмоции, поворачивается к шумным соседям, кривится в лице, позе, свой бокал с лязгом ставит на стол, смотрит на каждого с презрением, угрожая прищуром хищника. На него даже внимания не обратили. Ни через минуту, ни через две. Ещё с большим раздражением вглядывается в каждого жадно, без особого интереса рассматривая их. Эти остолопы лишь маскируются под джентльменов, единственная их цель — найти лёгкую жертву для своих плотских утех. Или ещё чего, он даже не хочет думать об этом. Выделяет самого жалкого индивида из всей этой компашки, распластавшегося по барной стойке, и цокает. Возомнил себя слаймом? Должно быть, это и есть та самая жертва. Спасибо на том, что шума от него не исходит.
Смотрит с недовольством ещё немного и, собираясь возвращаться к намного более интересному бокалу, каменеет. В полумраке мигающих прожекторов перед ним рисовалась не сразу различимая картина: белую макушку откидывают назад небрежно, рот насильно раскрывают, водя большим мозолистым пальцем по языку, а недавно лязгающий стакан, в который явно что-то подмешали, вливают внутрь парня. Какой-то из мужчин низко заржал. Было видно, что они просто издеваются над ничего непонимающим малявкой. Зрачки сужаются и Скарамучча понимает, что теперь он соучастник. Что закрыть глаза и отмахнуться рукой, как обычно, уже не получится. Он машинально встаёт, двигаясь к гогочущей компании, на ходу придумывая речь. Задрав голову, показательно кашляет:
— Вы что тут устроили? — звучит правда грозно. На работе он отчитывает младших таким же тоном.
На него не сразу обращают внимание, специально игнорируя. Думают, что смогут отделаться так просто?
— М? — подаёт голос один из мужчин, хлопает парня, проглотившего содержимое бокала полностью, по голове и разворачивается к нему через плечо. Смотрит свысока, скотина. — Вы о чём?
— Думаешь тут все слепые? Или тупые, как ты? — усмехается, явно предчувствуя свою победу. — Да вы ему ересь в горло залили, хотите в тюрягу загреметь? Устроим.
— Не понимаю, о чём Вы. Мы выпиваем с коллегами, можете нам не мешать? — ответная улыбка, мерзкая и фальшивая. Скарамучче уже тошно. Его раздражает этот мужик даже внешне. Причёска у него отвратительная, жирные волосы с лёгкой сединой. И щетина дурацкая.
— Ах, дурачка строим… — протягивает он, мотая головой. — Ай-яй-яй, ребята, а я хотел по-хорошему.
Рука скользит к карману укороченного белого пиджака медленно, а на лице Скарамуччи расплывается настолько довольная ухмылка, как будто разыгрывается театральная сценка, главным героем которой является он сам. В свете разноцветных прожекторов угрожающе блеснула металлическая рукоятка. Одно ловкое, но не лишённое грациозности, движение — и дуло глянцевого пистолета красуется перед лицом одного из мужчин. Гладкий чёрный «орёл» с кислотно-розовыми узорами направлен ровно в лоб. Скаре так и хочется расшибить вдребезги эту ничтожную черепушку, залив всё вокруг кровью.
В глазах мужчины читается неподдельный страх, он сразу пятится от пьянющего парня назад, спотыкаясь о своих дружков. Глаза-копейки не сводит с оружия, но в следующее мгновение переводит взгляд на оскал незнакомца, истерично выкрикивая:
— Ты вообще адекватный?! М-мы тебе ничего не сделали, я… — он громко сглатывает, бегая глазами по всему клубу в надежде найти спасения, — я охрану позову!
— А у меня есть разрешение на эту штучку, — Скарамучча переводит узкие зрачки сначала на пистолет, а после назад на мужчину. — Всё вполне законно, пока она не стреляет.
Веки оппонента всё сильнее дёргаются, как и его плечи. Он пару раз открывает поганый рот в немом возражении, но чего-то дельного из него не выходит. За его трясущейся спиной кашляют.
— Чего ты хочешь? — в разговор вмешивается другой тип, более коренастый и высокий. Тон мужчины звучит уверенным и ровным, однако глаза выдают его.
— Съебали в страхе от него. Чтоб я вас больше не видел, — смотрит на них полным холода взглядом, щурится исподлобья, как и его пистолет, все ещё направленный ровно в отвратные морщинистые складки на лбу.
Вскоре о присутствии этих мерзких дядек можно было позабыть. Уставший вздох слетает с губ Скарамуччи. Он кладёт излюбленный пистолет обратно, похлопывая карман по привычке. Как раз поэтому протирает глаза, размышляя о только произошедшей ситуации. Мысли ходят ходуном, и выцепить хоть одну нормальную, от которой можно отталкиваться, было проблематично. В голове все громче звучит вопрос: «А что теперь?». Ты молодец, Скарамучча, спас этого бедолагу от возможных последствий, а дальше-то что? Оставаться в клубе хоть на десять минут дольше не хотелось. Скара тем более не горел желанием вертеться у этого пацана и дальше. Дай бог ему спасибо скажут.
Ещё один выдох, но полегче. Скарамучча не спеша подходит к парню, вглядываясь в его затылок: он лежит на своих сложенных руках, почти не дыша, настолько мертвецки и в неестественной позе, что Скара вообще сомневается, живой ли он… Что ему вообще подсыпали? Бутират? Или, может, кетамин? Похуй, с этим уже ничего не сделаешь. Сейчас главное узнать, в сознании ли он вообще. Точно не в адеквате.
Рукой хлопает по чужому плечу. Реакции не идёт. Скара недовольно цокает, наклоняется к парню ниже. Хлопает сильнее, слегка шатает. Все ещё ноль. Резко выпрямляется, с недовольством оглядывая лежащего. Взгляд плавно перетекает к белобрысой макушке и пышным волосам. Скара решает, что в награду за спасение можно утолить небольшой интерес. Рука сама тянется к копне белых волос, сначала неловко дотрагиваясь лишь кончиков, а после всё глубже зарываясь в своеобразную вату. Скарамучча с завистью, и одновременно удовольствием от такого объёма, перебирает пряди, не осознавая, что залип. Везёт же некоторым, Скаре приходится лишь позавидовать со своими гладкими стекловидными прядями… Как волосы вообще могут быть настолько охуенно воздушными? Он бы побрил налысо всех, у кого такая пышная и мягкая шевелюра, и попросил Арлекино связать ему подушку. Скарамучча с кровати бы не вставал.
Снизу раздаётся громкое мычание, которое не сразу заметил Скара, будучи занятым очень важным делом. Он отдёргивает руку сразу же, удивлённо и даже как-то боязливо смотря на беловолосого парня. Мычание закончилось, в отличие от полнейшего шока первого. Собираясь с мыслями, он тихо произносит:
— Нормально себя чувствуешь? — выточенные до идеала слова в процессе расщепляются, и изначальный смысл становится ещё одной загадкой семи чудес света. Понимая, что собеседник не слышит, он повторяет громче, — Эй, ты в порядке?
— А… м… — нечленораздельное мычание вперемешку со всем тейватским алфавитом доносится до ушей еле-еле. Скарамучча выдыхает безнадёжно.
— Я вызову такси, ладно? — говорит больше для себя, хоть и не покидает надежд, что лежачее горе тоже услышит.
Он бы преспокойно доехал домой на своей машине, однако в нетрезвом состоянии, пусть это лишь пару стаканчиков, водить нельзя, да и автомобиль остался на рабочей парковке. Раздраженный нетейватский звук слетает с губ. Придётся перетерпеть общественный транспорт уже во второй раз за сегодня, потому что звонить подопечным не хочется. Был бы он один — запросто. Дэн со второй группы без проблем отозвался бы, Мэтью из отдела кадров тоже, да тот же Чайльд, стоит только слегка пригрозить или наорать. Но если бы хоть кто-то с работы увидел бы его в таком месте, в таком состоянии и с таким человеком…
Гудки, незнакомый голос, едва различимые вопросы без ответа — всё это слышит Казуха и даже может переварить, но произнести хоть слово кажется невозможным. В горле стоит громадный ком. Мутит сильно и неясно чем. Ему кажется, что тело превратилось в окаменелость, собственные руки напоминали скелеты трицератопсов, ноющая голова — античную расписную вазу, которая вот-вот треснет и расколется. Бархатный голос у уха похож на мамины колыбельные. Он будто бы видит себя со стороны, свою спину и мятую худи. Слева, справа, со всех сторон выходят незваные гости в цилиндрах и с тростью, притоптывая своими маленькими ножками. Вокруг него закружились в танце розовые, голубые и даже жёлтые слоники, своими хоботками дотрагиваясь его кистей и щёк. Сначала вовсе незаметно, осторожно, от чего становилось очень щекотно. Иногда чуть более настойчиво ударяли своим хоботом по щеке. Почему так щиплет? Хоботки издавали забавные хлопки, когда входили в контакт с кожей. Призадумавшись об этом слове в уме, Казуха пришёл к мысли, что оно слишком нелепое, чтобы всерьёз добавлять в учебники и словари. Он засмеялся от своего умозаключения, поражаясь уже собственной нелепости.
— Чего смеёшься? Постарайся встать… — шепчет на ухо, кажется, синий слоник. Шумный недовольный выдох. Скарамучча жалеет, что вообще связался с этим парнем. Тот не выглядит крупным, но его тело настолько напряжённое, что просто невозможно поднять. — Расслабься.
— Отвали, хобо… ток… Пф-ф… ха-ха! — отодвигает длинный слоновый «носик» и удивляется его навязчивости. Отвлекаясь на личный смех, он не сразу замечает, что доставучий хобот больше не касается его, становится одиноко. Он был словно фарфоровый, как куклы в дальней коробке под кроватью в родительском доме.
Случайная мысль ворошит старые, казалось, давно забытые воспоминания. Ассоциации от словосочетания «родительский дом» идут сами по себе, без труда вовсе. Он последовательно воссоздаёт всю картинку детства, юношества, своего прощания с домом. Плёнка фильма под названием «Жизнь» под режиссурой Каэдэхары Казухи обрывается, когда лицо неожиданно опаляет дивная вспышка.
— Наконец-то, — на выдохе проговаривает незнакомец уже знакомым голосом, устало прижимая к себе каменное тело.
Почти слепого Казуху, который не мог так быстро привыкнуть к неравномерному клубному освещению, тащат до выхода. На них странно косятся. Он мямлит под нос всё, удивляясь самому себе, что всплывает в голову: стихи инадзумских поэтов, строчки любимых песен, приходящие на ум слова. В клубе настолько шумно и людно, что слова совсем не доходят до ушей того, кто так заботливо волочит Казуху. Уличный воздух продувает худи, целует лицо, и охранники смотрят им вслед, провожая оценивающим взглядом до машины. Припаркованное такси тёмного цвета уже ждёт у тротуара. А стоящий рядом солдатиком водитель сразу реагирует, открывает заднюю дверцу, уточняет все нужные вопросы. Дверь хлопает, несколько фраз проскакивают бесследно. Авто трогается.
— Езжайте по прямой, до центрального банка, а потом… — Скара удобно усаживается в салоне премиум класса, одновременно осматривая машину и не сводя глаз с парня, который вцепился намертво в его пиджак. Кладёт свою руку на его, привлекая внимание. Взгляд красных глаз вопросительно смотрят ему в зрачки. — Ты где живёшь? Я провожу тебя до дома.
Проходит десять секунд, двадцать, минута, но ответа не следует. Взгляд отводят неуверенно в сторону, губы поджимают. Это начинает надоедать.
— Мне нельзя там… появляться, — наконец отвечает с долгими паузами парень, вытягивая свою руку из-под чужой, прижимая к груди.
— Почему же? — уточняет, сдерживая недовольный выдох.
— Нельзя, увидит… — он выдыхает полной грудью очень опечаленно, откидываясь на спинку.
— Куда тогда тебя отвести? — хоть Скарамучча и сдерживается, эта фраза звучит уж больно резко. Не думал, что так скажет, однако как же повезло, что его собеседник объёбанный и не заметит этого.
— Куда угодно, — тело парня расслабляется и он слегка съезжает вбок. Глаза закрываются, лишь белые ресницы изредка подрагивают, — но не домой.
— Ха… — Скарамучча наконец выдыхает тяжёлый воздух, тут же вздыхая полной грудью по-новой. Смотрит на таксиста и говорит слегка неуверенно, — в мотель, пожалуйста, на улице Н.
Во время поездки парня штырило из стороны в сторону, особенно на поворотах, что быстро надоело. Скарамучча тихо цокает и небрежно прижимает того к себе, укладывая чужую голову на своём плече. Белые пряди лезут в лицо, слегка щекоча, и он отводит взгляд на окно.
И всё же, это было не зря.
***
Утро добрым не бывает. Не зря так говорят в народе все, кому не лень. Ведь так, сволочь, правдиво. Ещё нежное осеннее солнышко встретило его сильной головной болью в затылке, а не радостным напоминанием нового дня, рвотными позывами и… Оголённым телом. Секундочку- не хватит. Минуточку. Его глаза беспокойно смотрят в потолок, а сознание отчаянно кричит бежать, уходить, хоть что-то сделать, на что туловище и ноги мотают головой в ответ. Все тело было настолько затёкшим, обмякшим и отвратительным, грязным, гниющим, что хотелось собственноручно оторвать каждую конечность.
Потолок белый и безжизненный. В комнате леденяще холодно и гнетуще. Осознание того, что он вообще ничего не может вспомнить, вымораживает и раздражает. Как вообще могло показаться хорошей идеей напиться до беспамятства в клубе, в котором ты впервые? Как он тут оказался? Делал ли он что-то странное? Первым на ум, что делают в клубах пьяные люди, приходило одно слово на «с», которое Казуха даже в мыслях не озвучивает. Мерзко. Мерзко от одного предположения, что он мог вытворить такое с кем-то. С кем-то…
А один ли он сейчас?
Проходит десять, ровно десять минут и двадцать три секунды, чтобы осознать, что он не дома. Здесь нет Ёимии, соседей или хоть кого-то, кто поможет в случае нападения. Звучит как фантастика и очень уж бредово. Какая-то дурацкая паранойя. Хотели бы убить — убили бы уже давно. Воспоминания очень кстати обрываются на третьем выпитом коктейле. Это был свежий пина колада, приятно охлаждающий горло и душу в том душном клубе. Потом… Ничего в голову не приходит. А жалкие попытки вспомнить сопровождаются тягучей мигренью, нарастающей сильнее и сильнее. Трусы на месте и этого, пожалуй, хватает для того, чтобы хоть немного успокоится. Казуха приподнимается на ноющих конечностях и прислушивается. Ветер, дующий с окна… проезжающие машины… никого. По звукам в квартире совсем тихо, никаких грохотов или скрипов, вообще ничего. Значит ли это, что он в безопасности?
Казуха наконец оглядывается по сторонам. Похоже на отель, но откуда у него деньги на всё это? Снять номер в Снежной реально непосильная для него задача. Денег хватало лишь на недельный запас продуктов, который парень растягивал на месяц. Так ещё и номер выглядит отнюдь не дешёвым: мягкая кровать и свечи на столешнице, панорамные окна с видом на город, сам дизайн и детали номера, резная мебель и дорогущая люстра, завораживали. Где он вообще?
Как только Казуха встал, первым, если не считать просто отвратительное самочувствие и тревогу, бросился в глаза прикроватный столик. В нём нет ничего необычного, но вот его поверхность. Нет, она не золотая. На ней лежала стопка купюр. Немаленьких купюр, которые он не видел с подростковых лет. Дрожь прошла по затылку, спине и всем конечностям ураганом. Только…
—… Не это. Нет.
Нетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнет, — кровать была достаточно высокой и он скатился по ней в ту же секунду. — Бля… Блять… Да не. Да быть не может. Я не… Не ебался. Не мог я заняться сексом с… С кем??? Нет-нет, нет-нет-нет, ну что за… — дрожащие руки тянули мокрые от пота волосы из стороны в сторону с такой силой, что могли спокойно вырвать. Боли не чувствовалось вовсе. — Мразь… Идиот ебаный. Докатился… Хах… Казуха, ты шлюха, блять. Шлюха…
Притаившаяся, как родная, на столике возле купюр бумажка гласила: «
не пей так больше. хорошо отдохни».
