Space objects #9. White & Black holes

Пусть Кейл и хотел бы зваться «крутым» или скорее не таким «хорошим», каким его называла мама, но он все равно всегда вовремя выполнял домашнее задание, правильно питался, пил горький, невкусный чай, потому что Рон старался ведь для него, заваривая чайные листья новым способом, чтобы горечь немного улеглась. Его мать гордилась им за каждую выпитую чашку или каждое правильно сделанное задание, и это было прекрасно! Пусть Ким Рок Су хотел бы зваться «правильным» и «хорошим» — это не имело смысла. Вот вообще никакого: как бы Ким Рок Су ни старался, как бы ни пытался понять каждое школьное задание (что ему, конечно, удавалось, просто не сразу, не как остальным детям)… Как бы Ким Рок Су ни хотел стать «нормальным» ребенком, что бы он ни делал — этого никогда не было достаточно. Тем более не то чтобы у него был хоть кто-то, кто стал бы им гордиться. Кейл спокойно жил до восьми лет — и только потом, когда он, казалось, только-только вкусил любовь своей матери (самую сладкую из всех, самую уютную и жгучую одновременно), он ее же и потерял, отломив лишь кусочек, который все равно выпал из его вмиг ослабевших рук. Ким Рок Су же «спокойно» не жил, казалось, никогда — он всегда был «неудачником», «сироткой», у которого семья умерла так рано, что он уже ничего не помнит о, возможно, любимых когда-то глазах или улыбках. Кейл пусть сломался не сразу, пусть ему и пришлось сперва целый год помогать отцу преодолеть собственную утрату, по-глупому меняясь ролями — но он все равно разбился полностью, получая от родного отца пощечину за пощечиной, когда сперва он перестал звать его к себе в кабинет, чтобы просто поговорить, когда он привел домой новую женщину со своим детенышем. О да, он сломался тогда, после свадьбы, после рождения младшей сестры, после фестиваля, славящего поместье Хенитьюз и вторую (скорее всего, последнюю) графиню! (как же Кейл хотел, чтобы именно его мама, а не чья-то другая, стала этой самой «последней» графиней!) Ким Рок Су же сломался очень поздно — или, скорее, он вообще почти не сломался. Пусть его жизнь была полным дерьмом, которое высрал самый подлый и злой придурок на свете, но ему не было особого дела. Его тело да, украшали бесчисленные шрамы, на его собственном сердце люди не раз и не два оставляли тонкие раны, которые долго кровили перед тем, как вроде как затянуться без следов. Но они оба при этом всегда жаждали одного — к сожалению, смерть встретила их обоих в обличие красивого мужчины с белыми прядями и одеяниями белее снега и пыльцы слишком поздно (ни один из них не жаловался). Кейл страдал от жизни без матери, от жизни, где его отодвинули на задний план, отобрали звание «наследника», а затем просто перестали замечать, боясь его показного гнева, который Кейл никогда не стал бы показывать детям или же невинным — его начали ненавидеть просто потому, что он вел себя, как обиженный ребенок, когда он и был таковым по сути! Ким Рок Су же страдал каждый день — и он привык к этому, как аллергик привыкает к сильному дождю, который усмиряет пыльцу деревьев, очищая от мелких частиц пыли воздух. Его ненавидели всегда и все, начиная опекунами и детьми в приюте, заканчивая одноклассниками и даже коллегами по работе (о, возможно, никто из других Пробужденных его не ненавидел… но когда это Ким Рок Су хоть раз задумывался над чувствами других людей, когда даже собственные мысли оставляли его блуждать в потемках?) Кейл не умирал только потому, что не хотел попасть в ад, не хотел, чтобы его отец винил себя и в его смерти (не то чтобы Кейл был сильно уверен, что тот вообще станет так себя вести). Он не думал, что его мать сильно обрадуется, если они встретятся в загробном мире так скоро (пусть Кейл так сильно хотел увидеть ее хотя бы еще раз, снова вздохнуть вкусный, легкий запах пионов и ощутить тепло ее бледной, такой же, как у него, кожи под пальцами). Ким Рок Су же продолжал жить только потому, что не мог умереть. Смерть не находила его, как бы он ни искал (о, он не то чтобы тщательно рыскал в ее поисках — это было бы слишком сложно: постоянно гнаться за тем, что наглядно показывало раз за разом, что ей больше нравится оставлять на его теле шрамы, а не убивать). Кейл решил отталкивать других до последнего, погрязнув в обиде и ненависти, пусть потом и сменив гнев на… не на милость, увы — он умер, так ни разу после смерти матери не услышав от отца «я тобой горжусь». Ох, конечно, не то чтобы он сильно этого хотел. Счастье Ким Рок Су же, наоборот, началось со смерти — тогда же и началась жизнь «нового» Кейла и «нового» Ким Рок Су. Это не отменяло того факта, что настоящий Кейл до самого последнего момента отталкивал свою семью, друзей, как белая дыра, которая вроде и должна притягивать все ближе к себе своей энергетикой и добротой, но которая решила поступить наоборот! Настоящий Ким Рок Су же, пусть и не хотел того, лишь своей схожестью с темной, неизученной черной дырой притягивал каждого первого — просто потому, что он был самим собой (таким, каким настоящий Кейл никогда не был). Кейл, ставший уже «Ким Рок Су», умер без надежды, без веры и любви, ожидая, что и после смерти ничего не изменится. Даже семья отвернулась от него в тот момент, когда он больше всего ее ждал. Ким Рок Су же, который теперь носит имя «Кейла Хенитьюза», вообще не думал умирать, но в новой жизни он смог найти то, чего он никогда не желал прежде — семью! Они вроде и были различны, как белый и черный, как жизнь и смерть, как жажда до жизни и желание смерти, как могли только быть «прошлое» и «настоящее» человека по имени «Кейл Хенитьюз» — и при этих отличиях они были похожи, как никто другой (хотя бы именами, что им пришлось поделить на двоих). Кейл жаждал лишь любви, а Ким Рок Су мечтал, чтобы смерть забрала его побыстрее; в итоге Кейл получил жизнь, полную горестей, а Ким Рок Су переродился и начал жить в мире, где его встретили лишь улыбками и любовью; Кейла смерть нашла на поле боя, пусть он совсем не хотел того — и при этом смерть не находит человека, звавшегося когда-то «Ким Рок Су», как бы он ни звал ее в свой дом.

Один — как первый снег, Второй — как тьма; Ему чужда любовь, Ее он потерял, А он — он даже не мечтал, Стараясь только оттолкнуть… Давай же, путник, снова в путь! Туда, где первый «он» танцует радостно в тревоге! Но где другой, но названный похоже, уносит ноги! Туда, где он отталкивает всех, А тот — чернее многих бед! — Притянет ближе хоть весь свет!